Текст книги "Полуночное солнце"

Глава тридцать первая

Было почти шесть, когда он наконец выехал в Старгрейв. Мама Доминика проводила его до дома Миллиганов, торопясь изо всех сил и стараясь не уронить при этом тарелку с бисквитом. Бен забрал бы у нее тарелку, чтобы она шла быстрее, но тогда она поняла бы, что он взволнован гораздо сильнее, чем пытается показать. По крайней мере, он успел еще раз набрать домашний номер, пока она искала коробку, чтобы уложить остатки торта. Вот только телефон в доме Стерлингов лишь звонил и звонил где-то далеко в темноте.

Миссис Миллиган завязывала коробку с тортом праздничным бантом, когда остальные члены семейства вернулись домой и мистер Миллиган принялся изливать свои восторги по поводу выступления Бена в магазине. Он не отпустит Бена, пока тот не подпишет для Миллиганов по экземпляру всех их с Эллен книг.

– Но ты хотя бы кофе выпьешь перед дорогой, Бен? – почти взмолилась миссис Миллиган, пока он мучился, придумывая разные посвящения для каждой из книг, и похоже, у него закончились слова, чтобы внятно сформулировать отказ. – Мы же не хотим, чтобы ты замерз по дороге домой, – добавила она.

Пока он старался как можно быстрее выпить обжигающий кофе, она начала рассуждать вслух, почему Эллен не подходит к телефону.

– Возможно, она отправилась за покупками, чтобы приготовить что-нибудь вкусненькое к возвращению бродяги. Если хочешь, попробуй позвонить еще раз, – предложила она, а когда он попробовал, продолжила: – Может, остановилась посплетничать с кем-нибудь. Ты ведь знаешь, какие мы, женщины.

– Все мы болтаем слишком много, а говорим слишком мало, – вставил мистер Миллиган.

Его жена восприняла это на свой счет. Она развернулась к нему спиной и понесла в кухню тарелку и столовые приборы, поставленные для Бена. Бен залпом допил остатки горького кофе, выдернул из-под стула свою сумку и поднялся.

– Спасибо, что приютили. В следующем году увидите, как я благодарен всем вам, – сказал он, подразумевая книгу, которую собирался посвятить им, хотя на данный момент этот план как будто затерялся где-то в темноте, лежавшей впереди.

Доминик взял уложенный в коробку торт и поставил на пассажирское сидение, пока Бен закидывал назад дорожную сумку. В свете, падавшем из прихожей, Бен видел, как родители Доминика благополучно помирились, прежде чем, взявшись за руки, выйти его провожать.

– Передай своим, что мы очень их любим, – сказала ему миссис Миллиган.

– Счастливого пути, – пожелал Доминик.

– И счастье в пути в том, чтобы он не превышал скорость, – добавил его отец, на что Доминик ответил лишь беспомощной улыбкой.

Разворачиваясь, Бен бросил взгляд на всех троих, стоявших под лишенным листьев деревом так близко, как будто они поддерживали друг друга. Эта картина так и стояла у него перед глазами, пока он ехал по освещенным улицам.

У него ушло несколько часов, прежде чем он выехал на шоссе А1 [11]11
  Самая длинная нумерованная автодорога Великобритании, которая соединяет Лондон и Эдинбург.


[Закрыть]. Движение не позволяло предаваться посторонним размышлениям, но никак не мешало чувствовать. Каждый раз, когда в свете фар всплывали названия населенных пунктов, которые так веселили Эллен и детей по дороге в Старгрейв – Свинсхед, Стрэгл-Торп, Коддингтон, Кламбер-Парк, – он ощущал, как усиливаются его тревоги. В самом начале девятого ему пришлось остановиться на заправке, где оказался таксофон, немного защищенный от рева скоростного шоссе пластиковым колпаком, который в свете фонарей над заправочной площадкой походил на гигантский шлем, покрытый коркой льда. Бен набрал номер и опустил монетку, холодную на ощупь, хотя он достал ее из кармана брюк, после чего принялся слушать слабое биение телефонного пульса. Внезапно в потоке машин возникла пауза, и в наступившей тишине он услышал гудок, отделенный от него бескрайней тишиной. И тут он больше не смог защититься от мыслей, которые так его пугали. Он даже не сознавал, что все сильнее прижимает микрофон телефонной трубки к губам, пытаясь сообразить, как же быть дальше. Позвонить знакомым в Старгрейве, выдумать какую-нибудь историю, чтобы они отправились на поиски Эллен и детей? Он понятия не имел, где они могут быть и что сказать, чтобы их стали искать, – его воображение отказывалось ему служить и рвалось в Старгрейв. Он бросил трубку на рычаг и побежал к машине.

По шоссе ехали в основном грузовики, поэтому скоростная полоса была свободна. Бену не следовало оставаться на ней, ему не стоило гнать больше девяноста миль в час – вдруг остановит полиция? Ему казалось, он пытается обогнать свои мысли. Он знал, отчего накануне вечером, засыпая, думал о том, как Миллиганы состарились вместе, и почему ему в память врезался образ Доминика с родителями. Он помнил, как обнимал Эллен и детей в книжном магазине Лидса, обнимал так сильно, сам не зная почему. Должно быть, бессознательно он уже тогда боялся, или начал бояться еще раньше, наверное, в октябре, в тот день, когда смотрел, как Эллен ведет детей через вересковую пустошь. Неужели глубина его нынешних переживаний подготавливает его к тому дню, когда он их потеряет? Ощущение потери походило на разверстую рану в душе и в то же время отчего-то казалось исчезающе малой величиной в бескрайней темноте.

Наконец показался съезд на скоростное шоссе, ведущее на запад: дуга белых и желтых огней над дугой красных, светящийся клинок, зависший над разрезом, который он проделал от горизонта до горизонта. Бен последовал за кроваво-красным потоком в Лидс и пронесся на максимально возможной скорости по улицам, которые отчего-то казались безжизненными, несмотря на толпы людей, многие из которых стояли рядом с клубами и пабами, одетые так, словно никакого мороза не было и в помине. Каждый раз, проезжая мимо телефонной будки, он удерживал себя от того, чтобы затормозить.

Темнота начала прорываться на окраинные улицы, а потом и вовсе затопила их. Заплатки снега блестели на вересковых пустошах, словно торчавшие наружу кости; в лучах света от фар висели холодные блестки. Когда наконец впереди вздыбился мост, призрачный серый контур вокруг черной пасти с отпавшей челюстью, с окоченевших губ Бена слетело только одно слово:

– Умоляю…

Под мостом свет фар сжался до узкой полосы, а потом снова вырвался на свободу, и Бен увидел Лес Стерлингов под скалами, впивавшимися в небо. Лес словно впитывал в себя городские огни, светил отраженным светом, как луна. Дом Стерлингов на фоне леса стоял темный.

Эллен с детьми должна быть дома, уже почти одиннадцать – им всем пора ложиться спать. Бен свернул на неровную грунтовую дорогу, лучи от фар задергались, и в их свете по фасаду дома заметались тени причудливых камней, а снеговики за домом приветствовали Бена гротескным танцем. Он торопливо припарковался у садовой стены и побежал к входной двери, звеня связкой ключей. Он повернул ключ во врезном замке, отпер автоматический замок и навалился на дверь плечом.

Его встретила тишина, всеобъемлющее молчание. Лишь приглушенное эхо его шагов отвечало ему. Он с трудом побрел по всем комнатам, начав с нижнего этажа. Детей в постелях не оказалось, но разве они не могут собраться все вместе на верхнем этаже, все трое в их с Эллен спальне? Он же чувствует, что не совсем один в этой темноте, он поднимается навстречу чему-то живому. Однако, когда он толчком распахнул дверь их с Эллен спальни, поверхность кровати была ровной, словно алтарь. Бен развернулся к кабинету, понимая, что у Эллен с детьми нет причин находиться там, ненавидя разум, который дурачит его, не желая терять надежду: заставляет чувствовать, будто за дверью его ждут. Бен вцепился в дверную ручку, повернул и так и держался за нее, когда дверь отворилась внутрь. Он вошел в комнату, и ему навстречу поднялся Лес Стерлингов.

Лес как будто льнул к окну, даже когда Бен прошел через комнату к письменному столу. Возможно, это из-за погруженного в темноту дома казалось, что мили леса в снежном саване сияют изнутри, словно облако, однако это свечение о многом сказало Бену. Именно к лесу он стремился, поднимаясь по лестнице, потому что, подумал он, Эллен и дети должны быть там.

Он не стал задаваться вопросом, откуда такая уверенность. Его с головой затопило ощущение, что ему необходимо туда попасть: оно было похоже на зов, и он почти различал в нем их голоса. Бен бросился вниз по лестнице и прочь из дома, притормозил только для того, чтобы запереть дверь, после чего рысью припустил вверх по грунтовой дороге.

Достигнув крайних деревьев, он побежал по «синему» маршруту до поворота на выход из леса, тут он сошел с дорожки и побежал дальше. Над заснеженными деревьями висела белая дымка, которую он принял за туман, она затягивала почти весь небосвод, однако он видел все лучше. Стройные стволы деревьев и толстый слой опавшей хвои поблескивали, словно впитывая свет звезд. Он чувствовал, что может бежать без опаски до самого места своего назначения. Но внезапно он оступился, потому что услышал голос Эллен, несомненно, ее голос. Он прозвучал где-то вдалеке у него за спиной.

Покачнувшись, Бен остановился и схватился за ствол ближайшего дерева, похожий на разрушенную колонну, шершавую и прохладную. В ушах пульсировало от задержанного дыхания, но он услышал, как Джонни с Маргарет возражают против чего-то, а Эллен их успокаивает. Спустя примерно минуту он услышал еще один звук, заглушенный расстоянием, однако безошибочно узнающийся: стук входной двери. Они куда-то ходили, а теперь все вернулись домой.

Они в безопасности. Эта мысль словно отпустила разум на свободу. Все его страхи отпали, кроме одного, слишком огромного, чтобы ясно его обозначить, настолько огромного, что он воспринимался, скорее, как радостное возбуждение, чем страх. Наверное, тревога за Эллен с детьми была всего лишь способом вернуть его обратно в Старгрейв. В ушах до сих пор стоял далекий хлопок входной двери, и пришла мысль, что надо пересечь порог. Один раз он уже сделал это, здесь, за пределами размеченных маршрутов, однако его память никак не могла справиться с полученным тогда опытом. Но теперь он будет готов как никогда, пообещал он себе.

Бен оттолкнулся от скользкого ствола и побрел в лес. Он шел по просторному, залитому звездным светом молчаливому собору, который воздвиг сам себя. И сейчас тот был почти достроен, замысловатая отделка из снега и сосулек обретала очертания. Лес был посажен для Эдварда Стерлинга, но не только чтобы увековечить его память, а еще и скрыть место, где он умер, защитить эту точку планеты от мира.

Бена не покидало ощущение, что нечто, гораздо обширнее его собственного разума, подкидывает эти мысли, нечто настолько же огромное, как тот ужас, который лишил его возможности дышать и в то же время широко распахнул его сознание. Наконец-то весь орнамент сложился. Смерть Эдварда Стерлинга был лишь началом. Лес скрыл то, что высвободила эта смерть, то, что пришло вместе с ним, преодолев границы, обозначенные полуночным солнцем.

Возможно, оно дожидалось этого момента с тех пор, как на земле появился лед, дожидалось кого-нибудь, с кем можно выбраться за пределы света. Возможно, обратно на родину вернулся вовсе не Эдвард Стерлинг, а всего лишь его оболочка, которую заставили ходить и говорить. Должно быть, в этом и был источник его силы, снова погнавшей его на север в поисках места, где оно могло бы укрыться, вот только тело сломалось раньше, чем удалось отыскать достаточно укромное место. Лес прятал его, и его сила увеличивалась на протяжении долгих ночей, и вот теперь оно пробуждается.

Бен пытался рассказать себе искаженную версию, бессознательно отрицая, что сказка основана на правде, однако невозможно избегнуть этого понимания здесь, где правда окружает его со всех сторон. Все сосульки над головой, свисавшие с веток, словно замороженный звездный свет, указывали в недра леса, демонстративно опровергая законы гравитации. Они указывали на не видимую отсюда поляну, как будто то, что прятал лес, превращало его в ледяную гробницу.

Страх Бена уже миновал стадию благоговейного трепета и сменился затаившим дыхание спокойствием. Он едва ли сознавал, что идет, понятия не имел, сколько прошел с тех пор, как остались позади голоса Эллен и детей. Должно быть, поляна уже близко, потому что ледышки, которыми обросли деревья, делались все более и более замысловатыми, образуя формы, которые он не смог бы описать словами. Впечатление было такое, словно деревья претерпели одну и ту же мутацию, являя миру образы, для которых стволы и кроны служили всего лишь скелетом. Хотя они стояли совершенно неподвижно, он чуял, что их неподвижность предвещает рост. Кроме того, не все в лесу сохраняло неподвижность. Он замечал за деревьями впереди какое-то белесое шевеление.

Это шевеление было таким огромным, что он дал бы деру оттуда, если бы еще мог контролировать свои движения, однако теперь то бездумное влечение, заманившее его в лес, полностью управляло его конечностями, а он только и мог суетливо двигаться вперед. Деревья расступались перед ним и беззвучно смыкались у него за спиной. Еще несколько шагов удавалось верить, что впереди мельтешит снегопад, пусть даже снежные хлопья падают только на поляну; но хотя движение оставалось в границах поляны, он угадывал, что оно при этом чудовищно громадное. И стоило это понять, как он уже не мог отрицать, что вот это, чем бы оно ни было, осознает его приближение. Дрожь ужаса и предвкушения прошла по телу, каким-то образом подготавливая его, и Бен бегом припустил к опушке, беспомощно спотыкаясь.

Может, он увидел только снег и лед, а может, его разум все-таки не смог справиться с реальностью происходящего. Совершенно точно, густой снег валил только над поляной, хотя казалось, он торжествующе вздымается с земли, а не падает с неба, скрытого снежными хлопьями. А внутри снежного вихря, или же формируясь из него, или и то и другое, что-то иное обретало очертания. Ему представился паук, который припал к земле, заполнив своим телом всю поляну, чьи бесчисленные конечности непрерывно движутся, или же гигантская голова, сплошь покрытая белыми усиками из собственной белой плоти, усиками, между которыми многочисленные глаза таращатся на него. Он отметил, что все здесь идеально симметричное: должно быть, глаза у него со всех сторон, чтобы видеть мир, в который оно входит. Все это лишь намекает на сущность его природы, оцепенело подумал Бен. И снег оно использует как намек на себя.

Поскольку снежные хлопья закрывали небосвод, а заодно и дальнюю часть поляны, Бен не смог оценить, насколько оно велико в высоту, и это вовсе его не утешило, – наоборот, внушило чувство, что оно, в некотором смысле, уходит в бесконечность. Бену пришлось задрать голову, поскольку блеклые усики нависали над ним, и он испугался, что они сейчас потянутся к нему. Но они лишь трепетали в воздухе вокруг тела – играли с формами, создавая и изменяя их, позволяя принимать узнаваемые очертания, а затем наделяя их идеальной симметрией. Там были человеческие лица, он видел: маски, слепленные из снега, – однако, судя по выражению этих лиц и отчаянному трепыханию в хватке усиков, игравших с ними, некоторые все еще сохраняли подобие сознания. Одно из лиц прямо над ним, которое, кажется, попыталось закричать, как только его половинки сделались одинаковыми, оказалось лицом Эдны Дейнти.

Для Бена это зрелище стало обещанием новых чудес, преображений еще более великих. Все, что он сейчас наблюдает, просто еще одна метафора, понял он, но даже этого оказалось для него слишком много. Его разум снова старался забыть, чтобы уберечь себя. Бен ощущал на щеках то ли слезы, то ли снежинки. Он глазел на явление посреди поляны и на устроенное им представление с замороженными душами столько, сколько смог вынести, после чего развернулся на трясущихся ногах. В лучшем случае, увиденное будет напоминать полузабытый сон, не успеет он выйти из леса, а назавтра от него останется настолько мало, что он ошибочно сочтет это очередной сказкой, ждущей, чтобы ее рассказали. Подумав об этом, Бен услышал за спиной его голос.

Звук был не из тех, какие обычно называют голосом, – шуршание снега, слышимое только потому, что оно неизмеримо огромно и заключено в кокон из тишины, шепот узоров, обретающих форму и обрастающих деталями. И тем не менее Бен каким-то шестым чувством смог расшифровать послание. Если хочет, пусть сочиняет сказку о полуночном солнце, чтобы сохранить воображение живым и удержать власть над ним, позволить разуму дорасти и научиться воспринимать то присутствие, какое обитает в лесу. Ждать теперь осталось уже недолго. Бена трясло так, что его возвращение с поляны напоминало какую-то беспомощную ритуальную пляску. Все сказки, которые он успел написать, даже близко не дотягивали до той сказки, в которой он скоро окажется наяву.

Глава тридцать вторая

Когда Эллен с детьми свернули на грунтовую дорогу, они сразу увидели у дома машину.

– Папа вернулся! – закричал Джонни и помчался к дому.

Интересно, подумала Эллен, Бену хватило одной ночевки у Миллиганов или же на него напала тоска по дому?

– Только не звони в дверь, Джонни. Вдруг он лег спать.

Мальчик обежал дом вокруг и спрятался между снежными фигурами.

– Мама, он сейчас будет бросаться снежками. Они тяжелые, мама, – заныла Маргарет, почти хныча от усталости.

– Джонни, выходи немедленно. Я разрешила тебе задержаться в гостях, чтобы вы со Стефаном и Рамоной доиграли в вашу компьютерную игру. Мне казалось, ты уже достаточно взрослый и умеешь себя вести.

Когда она подошла ближе, он выпрыгнул из-за снеговиков, и Маргарет взвизгнула.

– Я же просила не будить папу, – сказала Эллен, подумав, что Бен вряд ли уже спит: на лобовом стекле машины не было изморози, значит, она стоит здесь недолго. Она поглядела мимо машины на странно симметричное облако, которое, светясь, висело над лесом еще с того момента, когда они вышли от Кейт. Она почему-то никак не могла определить, насколько оно велико и как далеко находится. Отперев входную дверь, Эллен включила свет в прихожей.

– Сразу идите в ванную, – вполголоса приказала она.

– А можно нам хотя бы посмотреть на папу? – взмолилась Маргарет.

– Но только потихоньку. Тихо, как снег идет.

Временами дети воспринимали указания Эллен слишком буквально исключительно из чувства противоречия, однако сейчас они действительно попытались выполнить их: когда они поднялись на верхний этаж, она уже не слышала их. Стоя у подножья лестницы, она видела, как Маргарет мягко приоткрыла дверь спальни, потом – дверь темного кабинета.

– Его здесь нет, – сказала сверху.

Должно быть, Эллен слишком устала, поэтому не поняла, что нет необходимости понижать голос – Маргарет едва расслышала ее.

– Значит, лицо и зубы, – сказала Эллен. – Я поднимусь через десять минут подоткнуть вам одеяла.

Пока они были в ванной, она заглянула в комнаты нижнего этажа, на случай если Бен смертельно устал после своего путешествия и заснул прямо там, только в комнатах никого не оказалось. Она заправила кофеварку, включила в розетку, прежде чем выпроводить Джонни в его комнату, убедившись, что он умылся и почистил зубы.

– Где папа? – повторил он.

– Должно быть, пошел искать нас. Чем быстрее вы заснете сегодня, тем быстрее пролетит время до встречи с ним.

Она говорила о Бене, как о Санта-Клаусе, но ей не хотелось, чтобы Джонни переживал и видел кошмары. Она поцеловала Джонни, голова которого утонула в подушке, подоткнула под матрас концы стеганого одеяла и проверила, хорошо ли заперто окно, после чего пошла в комнату к Маргарет.

– Я приду и скажу тебе, если услышу, как Джонни ходит во сне, – прошептала ей Маргарет.

– Мне кажется, он больше не будет. Он ведь раньше никогда не ходил во сне. В любом случае, я дождусь, пока вернется ваш отец.

– Можно мне тоже?

– Ложись спать. Увидитесь с ним завтра утром, – сказала Эллен, подавив слабые протесты Маргарет поцелуем. Она оставила двери их комнат чуть приоткрытыми и вернулась к булькающей кофеварке.

Кофе немного помог прогнать холод, проникавший сквозь раму кухонного окна и жалюзи, однако Эллен казалось, что прямо за стеклом сгущается нечто огромное и ледяное. Она потянула за шнурок на жалюзи, подняв брякающие полоски пластмассы. Смотреть там было не на что – только промерзший сад и толпа аморфных фигур на границе пятна света, падавшего из кухни. Она снова закрыла жалюзи и перешла в гостиную.

Гарнитур, который она привезла из Нориджа, и глубокие кресла, купленные уже в Старгрейве и успевшие сделаться старыми друзьями, составляли всю обстановку комнаты. Она свернулась калачиком на диване, прихлебывая кофе, и принялась рассматривать рисунки на стенах, свои и детей, бархатные шторы, отгораживавшие дом от ночи, каминную полку из серого камня, которую она скоро заставит рождественскими открытками. Она попыталась представить себе, какое впечатление производил дом до того, как стал принадлежать ей и остальным членам семьи, но вспоминалось одно лишь ощущение темной пустоты.

Она допила кофе и села, надеясь услышать со стороны грунтовой дороги шаги. Бен уже скоро будет дома – за это время можно обойти весь Старгрейв и вернуться обратно. Она вслушивалась в тишину, пока та как будто не начала льнуть к окнам, и тогда Эллен пришлось подавить в себе острое желание нарушить ее. Эта тишина напомнила о ночи за окном и толпе неподвижных фигур за домом, и по какой-то неведомой причине у Эллен в голове начала крутиться фраза: лицо и зубы, лицо и зубы.

Поняв, что вспоминает ухмылку того скалолаза, замерзшего насмерть на скале, она потянулась за пультом от телевизора и принялась переключать каналы. Ни одна программа не показалась подходящей, чтобы скоротать вечер, даже фильм с Кэри Грантом, который она посмотрела несколько минут. Она сильно убавила звук, чтобы не пропустить возвращение Бена, и в какой-то момент поняла, что действие черно-белого фильма происходит в основном ночью, и ей показалось, он только помогает темноте и тишине сгущаться все сильнее. Она выключила телевизор и закрыла глаза.

Спать она не собиралась, хотела только успокоить мысли. Сон пришел почти сразу, навалился мягкой тяжестью на веки и на разум. Она не знала, долго ли так продремала, когда ее разбудило холодное дуновение. Должно быть, открыта дверь или окно, и она уже собиралась поднять себя усилием воли, на случай если Джонни ходит во сне, но тут она услышала, как тихонько закрылась входная дверь. Это Бен. Он вернулся.

Надо выйти к нему навстречу или хотя бы поздороваться. Но он как будто принес с собой в дом сонную одурь, волну обволакивающей липкой дремы. Она не сознавала, как долго проспала. Она почувствовала, как Бен прошел по комнате и остановился над ней статуей, словно зимняя ночь прибавила достоинства его фигуре, однако ее веки так отяжелели, что она не смогла их открыть. А он подсунул одну руку ей под плечи, другую – под колени. Он понес ее наверх, опустил на кровать, приподнял ноги, освобождая от колокола юбки, раздел. От прикосновения его рук по ее телу прошла волна дрожи, и она захотела его. Однако, когда он плавно вошел в нее, его пенис оказался совершенно ледяным.

Должно быть, все это ей снится, иначе она обязательно проснулась бы от такого прикосновения – с другой стороны, если это сон, как она может настолько рационально оценивать происходящее? Она стиснула внутри себя эту ледышку вместо пениса, стараясь передать ему хоть немного тепла, пока ее тело сонно отвечало ему. Когда он достиг пика, а потом съежился, ей показалось, внутри нее тает сосулька. Ощущение было настолько похоже на сновидение, что она почти сразу заснула.

Когда она проснулась в следующий раз, в комнате было темно. Она лежала на своей половине кровати, развернувшись к середине спиной и вытянув под одеялом руки. Сколько же она проспала? Она перевернулась и увидела, что Бен лежит рядом. А только это и имело значение. Она прижалась лицом к его шее, натянула одеяло ему на плечи и провалилась обратно в сон.

Ее разбудили голоса детей. Она лежала в постели одна. Веки задрожали под напором яркого света – день сочился между шторами. Прикрыв глаза одной рукой и другой опираясь о кровать, она села и снова услышала детские голоса. Они явно веселились.

Дети с Беном, устроившись в гостиной, смотрели телевизор. Только что закончился подробный прогноз погоды, и глаза Бена блестели даже ярче, чем у детей.

– Мама, – закричал Джонни, пока его отец смотрел куда-то вдаль, и на его губах играла странная улыбка, которую сам он едва ли сознавал, – на Рождество везде пойдет снег!