Текст книги "Полуночное солнце"

Глава пятнадцатая

Рыночная улица была пуста. Экраны телевизоров во многих домах мерцали, словно блуждающие огоньки. Пока Стерлинги ужинали в гостинице, снаружи еще сильнее похолодало. Холод и звук собственных одиноких шагов будоражили Бена, он чувствовал себя почти как в детстве: один на ночной улице незадолго до Рождества. За фонарем, стоявшим рядом с газетным киоском на самой окраине Старгрейва, поблескивало асфальтированное шоссе, вдоль которого выстроились несколько последних домов. Но они словно потонули в ночи, когда вперед выступил дом Стерлингов, подобный монолиту, увенчанному короной из каменных труб и звезд. Ни в одном из окон, сливавшихся с кирпичной кладкой, не было света, и Бену дом показался еще чернее, чем ночь вокруг, таким же темным, как лес, нависавший над ним сзади.

На стене нового одноэтажного коттеджа у шоссе висел прожектор, выбеливавший своим светом живую изгородь и сад и освещавший начало грунтовой дороги. Когда-то на этом месте жила приятельница его бабушки, интересно, с чего вдруг потребовалось перестраивать ее дом. Он прошел мимо коттеджа по грунтовке над обломками скал и их вытянутыми тенями, которые напоминали глубокие колеи в промерзшей земле.

Навстречу ему, из леса, дунул морозный воздух. Он услышал его долгое, медленное дыхание, похожее на шум волны на невидимом берегу, и увидел, как лес шевельнулся, пробуждаясь, и это невнятное движение, кажется, передалось контурам дома. Лес скрипнул, словно гигантская дверь. Завитки пара от дыхания Бена едва заметно серебрились перед ним – призраки, ведущие его к дому, и от их присутствия он почувствовал, что уже скоро обретет воспоминания. Все то же предчувствие и необходимость тщательно выверять каждый шаг на неровной дороге полностью поглотили его, и он даже не заметил, как оказался у калитки. Однако, как только он поднял глаза на дом, все мысли вылетели у него из головы. В окне по-прежнему было лицо.

Или не лицо? Пока он стоял, задрав голову, над утыканной трубами крышей, задевая звезды, проплывали облака, похожие на обрывки луны, всходившей над лесом, и весь дом как будто подался к нему. Наверняка то бледное пятно просто какой-то дефект на стекле – не бывает таких идеально круглых лиц, кроме того, оно сейчас на том же самом месте, где он заметил его в первый раз. Бен таращил глаза, пока восходящая луна не вышла из-за холма, и чернота дома как будто уплотнилась вокруг пятна в окне. Вздрогнув, словно очнувшись от гипноза, Бен шагнул в тень дома и открыл калитку в каменной стене, доходившей ему до груди.

Конечно, он никак не мог почувствовать тень, однако же ему вдруг стало холоднее. Он опасливо двинулся по хрустевшей под ногами дорожке, которую обрамляли заросшие сорняками цветочные бордюры, и остановился на крыльце между таинственно узким окном гардеробной и давно немытым окном в эркере под балкой оттенка свинца. Когда-то входная дверь казалась ему входом во владения великана, и она до сих пор была на несколько голов выше его. Пока он нашаривал замочную скважину, с двери слетела чешуйка краски, выставляя напоказ дубовую древесину. Сунув ключ в замок, он ощутил запах старого дерева и услышал, как ошметки краски шуршат под ногами. Он повертел ключом туда и сюда, однако тот никак не мог войти в механизм замка. Тогда Бен в сердцах толкнул дверь, и она открылась вовнутрь, словно отпертая кем-то с другой стороны.

В дверном проеме он видел лишь темноту, настолько глубокую, что ей, казалось, нет конца. Опустив ключ в карман, Бен выждал, пока привыкнут глаза. Он еще сильнее, чем раньше, чувствовал себя ребенком: словно проснулся посреди ночи, чтобы увидеть, как изменяется дом, и вот теперь не в силах дышать, оттого что сердце бьется где-то в горле. Понемногу он начал различать кое-какие контуры: толстые перила, начинавшиеся в пустоте в нескольких шагах впереди и исчезавшие где-то во мраке наверху, края двух приоткрытых дверей и их рамы справа от себя. Он рассмотрел бы больше, если бы кухонная дверь в дальнем конце коридора была открыта, но он и так достаточно хорошо припоминал обстановку, чтобы шагнуть вперед и потянуться к латунному выключателю рядом с гардеробной. Рычажок мгновение сопротивлялся, затем щелкнул, опустившись в своем гнезде, едва заметно перекошенный влево. Все здесь было в точности, как он помнил, вот только свет в прихожей не загорелся.

Бен даже видел лампочку, выпуклость, парящую в полумраке. Он прошел вперед по истертому ковру и широко распахнул ближайшую дверь. За ней оказалась лишенная мебели комната в двадцать квадратных футов, с голой лампочкой под потолком. Он зашлепал ладонью рядом с дверным косяком и нащупал прохладный выключатель, однако лампочка не зажглась. Должно быть, электричество в доме отключено. Он не мог вспомнить, где находится щиток, к тому же опасно искать его без фонарика. Вздохнув, Бен вышел из комнаты, и тут с грохотом закрылась входная дверь.

– Ну, ладно, раз тебе так больше нравится, – произнес он.

Конечно, это порыв ветра – ему показалось, он слышит, как слабо поскрипывают деревья за кухонной дверью, – но впечатление было такое, словно сам дом велит ему остаться. Бен держался за столбик перил, дожидаясь, пока сердце немного успокоится, и рассматривал узоры света на полу комнаты, длинные косые полосы, настолько призрачные, что он усомнился, видит ли их на самом деле. Обещание света манило его в комнату.

Эхо его шагов сделало комнату гораздо просторнее, чем она была. Если бы не круг на потолке, из которого свисала лампочка, круг с лепным орнаментом, сложным даже в темноте и всегда наводившим его на мысль о готовом растаять морозном узоре, он запросто поверил бы, что потолок здесь выше самых высоких деревьев в лесу. Когда он остановился под орнаментом, ему показалось, он сделал очень много шагов, чтобы пересечь комнату, как это было в детстве. Это впечатление и огни Старгрейва в окне справа от него вызвали дрожь во всем теле, настолько сильную, что ему показалось, он сбрасывает камень с души.

– Господи, – прошептал он.

Бен не видел Старгрейва, только его огни. В таком виде город казался всего лишь символом, ключом, способным отпереть его память. Примерно в это время года эта комната бывала полна света, стеклянные цветы сверкали на елке, которую Стерлинги приносили из леса, и сейчас вид Старгрейва заставил его поверить, что все, пережитое когда-то комнатой, до сих пор царит вокруг него в темноте. Он едва не услышал голос деда, рассказывающего зимние сказки, от которых, казалось, снежинки начинали плясать на горных кряжах и ветер колыхал лес и вереск на пустошах под звездами. Эти сказки дед брал из книги Эдварда Стерлинга, подумал Бен, да и сам он пересказывает их в собственных книгах, они до такой степени сделались частью его, что он не понимал, откуда они приходят. А теперь ему казалось, он упускает их главную суть, он чувствовал, как что-то в темноте готово предстать перед ним. Внезапно слишком разволновавшись, чтобы стоять неподвижно, он вышел обратно в прихожую.

Она показалась уже не такой темной, или же более знакомой. Он дошел до двери кухни и распахнул ее. На стенах висели открытые шкафчики, заполненные темнотой; очертания раковины и плиты поблескивали в свете поджарого полумесяца над лесом. Помогать на кухне бывало настоящим приключением, особенно перед Рождеством: ему позволяли протыкать жареную птицу гигантской вилкой, а дед обещал позже научить его украшать пирог в честь солнцеворота, на котором сам он вырисовывал глазурью такие узоры, что от одного взгляда на них у Бена кружилась голова. Как же он мог все это позабыть? На мгновение он поверил, что если оглядеться по сторонам, то увидит этот узор, поблескивающий где-то в темноте. Он развернулся спиной к лунному свету и распахнул дверь столовой.

Просторная комната была лишена мебели, однако он мог вообразить, что большой круглый стол из дуба по-прежнему здесь, в темноте, мог вообразить, что его родные ждут, пока он присоединится к их кружку, чтобы они все вместе одновременно взорвали хлопушки, подавая сигнал к началу танца, который исполнял его дед, трижды огибая стол в одну сторону, а затем в другую. В конце ужина дедушка разрезал пирог и давал первый кусок Бену, приговаривая: «Впусти в себя немного зимы». Бен нервно хохотнул, поражаясь, сколько всего он забыл. И когда комната засмеялась вместе с ним, он вышел в прихожую.

На этот раз он заметил дверь под лестницей. Ну, разумеется, в этом чулане находятся распределительный щит и главный рубильник. Он мог бы включить свет, но теперь предпочел этого не делать – воспоминания проведут его по дому; и еще он подумал, они получаются такими живыми частично благодаря тому, что он не может рассмотреть комнаты в подробностях. Воспоминания начали казаться важными лишь потому, что были средством добраться до конца, но какого конца? А еще надо выяснить, что же такое он видел в окне своей прежней спальни.

Поднимаясь по ступенькам и держась за ледяные перила, он ощущал, что тьма на лестнице воспаряет над ним. Он представил себе, как карабкается по склону холма под ночным небом, и компанию ему составляет лишь призрак его дыхания. Он дотащился до верхней площадки и поймал себя на том, что не хочет отпускать перила.

– Повзрослей уже, – выкрикнул он, но голос как-то потерялся в темноте. Он рывком отцепился от перил и плечом открыл дверь своей старой спальни.

Здесь было пусто, если не считать ковра и продранного абажура, залихватски сдвинутого набок над лампочкой. Еще с лестничной площадки он разглядел небо над вересковыми пустошами за железной дорогой. Неужели это те же самые звезды, за которыми он наблюдал, лежа в постели в этой самой комнате, звезды как обещание снов, таких необъятных, что невозможно даже вообразить, пока бодрствуешь? Однако что-то мешало ему смотреть. Он сосредоточил взгляд на окне. То, что он видел раньше, до сих пор было здесь: круглое пятно в верхней части рамы, отметина, напоминавшая ледяную заплатку, размером в два раза больше человеческой головы.

Он даже не догадывался, что пятно такое большое. Должно быть, он счел его размеры гораздо более скромными, потому что при первом взгляде решил, что это лицо. Бен на цыпочках двинулся через комнату, задерживая дыхание. Чем ближе он подходил, тем больше пятно походило на лед – растрескавшийся лед, на котором тысячи изящных линий образовывали абстрактную мандалу, настолько симметричную, что он остолбенел. Что же могло породить подобное пятно на стекле? Он ухватился за подоконник и потянулся вверх, чтобы потрогать отметину. Как только кончики пальцев коснулись края, он понял, что линии тянутся через все стекло. А в следующий миг покрытая трещинами заплатка рассыпалась.

Большая часть осколков хлынула наружу, зазвенев по траве под окном, когда он отскочил назад. Он так и остался стоять, уставившись на почти идеально круглую дыру в стекле и ощущая себя малолетним хулиганом, которому нельзя доверять и оставлять дома одного, потому что он не умеет себя вести. Он отправился на поиски чего-нибудь, чем можно заткнуть дыру. В дальнем углу лестничной площадки, на полу ванной комнаты рядом с белеющим раскрытым гробом ванны, он обнаружил циновку, настолько истертую, что содрогнулся от омерзения, поднимая ее, хотя никаких насекомых под ней не оказалось. Он засунул циновку в дыру в стекле и обтер ладони о пальто, чувствуя себя так, словно лишил дом магии, которую тот ему предлагал.

Следующая голая комната оказалась комнатой бабушки с дедушкой. Он вспомнил, что слышал, как бабушка покашливает в постели, где она проводила все больше и больше времени в те месяцы, которые предшествовали автомобильной аварии. Она вроде бы вышивала ему какой-то подарок, однако он так ни разу его и не увидел.

– Нельзя настолько стремиться к совершенству, – пробурчал он печально, снова поднимаясь по ступенькам.

Первая комната на самой верхней лестничной площадке принадлежала родителям. От царившей здесь пустоты он едва не расплакался, в особенности потому, что помнил, как мама спускалась к нему, когда он рыдал из-за снов, навеянных ему звездами над вересковыми пустошами. Его тетушка, приезжая погостить, спала в соседней с родителями комнате, а за ней было мансардное помещение. Вот, где была его любимая комната, полная сломанных игрушек, настолько старых, что их вид завораживал, негодной мебели, разрозненных книг, страницы которых осыпались по краям, когда он пытался их читать. Теперь комната была разорена: судя по четырем вмятинам в ковре, заметным и в ночном освещении, и по глубоко въевшейся вокруг них грязи, еще недавно здесь была спальня. И все равно он вошел, потому что эта комната оказалась самой светлой в доме.

Должно быть, так, ведь он разглядел вмятины на ковре. Он даже не ожидал, что все в комнате будет настолько хорошо различимо в свете такого тонкого месяца. Когда он подошел к мансардному окошку, сосны цвета луны, кажется, вытянулись, чтобы приветствовать его. Он немного постоял у окна, прежде чем понял, что луна висит где-то за домом, и он ее не видит, а сияние испускает сам лес.

Может, иней покрыл деревья, пока он исследовал дом? Уж точно не хватит одного лунного света, чтобы лес сделался таким бледным, что деревья стали напоминать гигантские ледяные перья. Пока Бен с широко раскрытыми глазами наблюдал за этим спектаклем, лес, казалось, понемногу светлел, и комната, как ему почудилось, тоже. На кромке леса между деревьями возникло какое-то движение, приближающееся свечение. Бен нащупал задвижки на окне и распахнул обе створки. Его пронзил ночной холод, когда он увидел, что там движется. Под деревьями, залитые лунным светом, танцевали снежные хлопья.

Как это снег может идти там, если над лесом его нет? В самом деле, впечатление было такое, будто снег падает на одном-единственном пятачке размером с этот дом. Бен высунулся из окна, пытаясь уловить суть происходящего и едва ли сознавая, что под ним ничего, кроме крутого ската крыши. Ему казалось, в этом беззвучном светящемся танце постоянно рождаются какие-то узоры, и если только ему удастся их рассмотреть, за этим последуют невообразимые откровения. Однажды он почти сумел увидеть, вспомнил он наконец, когда в детстве сбежал в Старгрейв, и на этот раз никто не помешает ему отправиться за танцующими снежинками в лес.

Он не знал, сколько простоял так, завороженно застыв в окне, пока его не пробрал озноб. Он захлопнул раму и побежал вниз, и эхо его шагов обгоняло его. Он с усилием закрыл за собой входную дверь, потряс, убеждаясь, что она крепко заперта, и уже торопливо огибал садовую стену, когда на ближайшем городском доме пробили часы.

Бен прислушался к далекому звуку и помотал головой, озадаченный. Не может же быть два часа. Он выпростал из рукава запястье и всматривался в циферблат, пока не поверил увиденному. Он каким-то образом умудрился провести в доме четыре часа. Какие ужасы успела напридумывать о его судьбе Эллен? Тревожась за нее, он все-таки поднялся мимо дома по грунтовой дороге до того места, откуда был виден Лес Стерлингов. Деревья и тени под ними застыли совершенно неподвижно, и в воздухе не было даже намека на снег.

Бен ощущал глубокое разочарование, но вынужден был признать, что и облегчение тоже. Если больше всего он ценит предвкушение, разве ему не удалось сохранить его, позволив загадке остаться неразгаданной? Теперь, когда наваждение прошло, недра леса казались скорее зловещими, а не притягательными, даже деревья больше не светились. Но все равно, спустившись к началу грунтовки, освещенной прожектором, он остановился, закрыл глаза, дожидаясь, пока померкнут пятна света на сетчатке, и обернулся в последний раз. Он еще не успел открыть глаза, когда до него дошло, о чем он позабыл, отдавшись наваждению. То, из-за чего растрескалось окно, было не просто пятном на стекле. Он же видел, как оно появилось из ниоткуда, когда он приехал в Старгрейв, и именно поэтому он принял пятно за лицо.

Он распахнул глаза, но, вероятно, недостаточно быстро. На мгновение он поверил, что за ним наблюдают, ему даже показалось, он заметил наблюдателя, скрывшегося в темноте, но куда? Впечатление от мелькнувшего движения продлилось, когда он перевел взгляд с дома на лес, а с леса – на небо. Ничто не двигалось, если не считать мерцания звезд. Разумеется, он видел всего лишь слепой циклопический глаз заткнутого окна, твердил он себе, возвращаясь к главному шоссе, однако чувствовал при этом, что спускается с покоренной вершины, растеряв всякий смысл того, что пережил на самом деле.

Когда впереди показалась базарная площадь, из всех чувств осталось только смущение, ведь придется кого-то разбудить, чтобы его пустили в гостиницу. В ответ на ночной звонок дверь с трудом отпер подносчик багажа, чей левый глаз, по-видимому, никак не желал просыпаться.

– Стерлинг, из шестого номера, – неловко пояснил Бен. – Никто не интересовался, где я?

Носильщик поглядел на него с подозрением, особенно красноречивым, поскольку смотрел он одним глазом.

– Если кто и интересовался, мне он не докладывал.

Бен поблагодарил его и шмыгнул на лестницу. Эллен спала, раскинувшись посреди двуспальной кровати, вытянув одну руку, словно искала его. Бен был одновременно тронут этим зрелищем, но и обрадован, что она не потребует с него объяснений, куда он запропастился. Когда он забрался в постель рядом с ней, она задрожала и сонно пробормотала что-то протестующее, перекатываясь на свою сторону кровати. Бен лежал без сна, стараясь запечатлеть в уме все пережитое в доме, но чем сильнее старался, тем более неуловимыми казались воспоминания. Он не заметил как заснул. Если ему что-то снилось, оно было слишком объемным, чтобы запомниться.

Его разбудили дети, прыгая по кровати и требуя завтрака.

– И потом мы поедем смотреть дом? – почти взмолилась Маргарет.

– Подумаем, – ответил Бен, уже не уверенный, какая часть ночных переживаний ему приснилась. За завтраком он проглотил несколько чашек кофе, после чего все-таки согласился навестить дом.

Все семейство неторопливо двинулось по извилистым улочкам в сторону церкви. Когда они дошли до грунтовой дороги, ведущей к дому Стерлингов, у Бена промелькнуло ощущение, будто они прихожане, свернувшие не туда. Конечно, так и есть, подумал он, ведь его точно можно считать христианином, утратившим веру. Дом выглядел обшарпанным и заброшенным, его уединенное местоположение лишь подчеркивали мрачный лес и блеклое, низко нависшее небо.

– А что с окном? – спросила Маргарет.

– Наверное, кто-то разбил, – нервно ответил Бен.

– Так и вчера было, – заметила Эллен. – Я еще подумала, что окно как-то странно выглядит. Значит, вот это я видела – то, чем оно заткнуто.

Бен чувствовал себя виноватым, скрывая правду, но что он мог сказать? Разве только: «Не убегайте от нас с мамой», – пока отпирал входную дверь. Но лишь переступив порог, он уже не сомневался, что ему не о чем переживать, – это просто старый дом, в котором он жил когда-то, дом, лишенный всего, кроме дневного света. Бен подумал, что вот именно подобного разочарования он и опасался, потому-то с такой неохотой согласился прийти сюда, пусть даже осознанно и не чувствовал никакого страха.

Отправившись исследовать все этажи, он позволил детям с криками носиться по комнатам.

– В него придется вложить денежки, – сказала Эллен, но в основном она помалкивала, вероятно, из уважения к его воспоминаниям. Когда дети устали от догонялок, он повел всех обратно в гостиницу и выписался, жалея, что не сможет остаться еще на ночь, чтобы вернуться в дом с наступлением темноты. Он выехал из Старгрейва, пытаясь придумать предлог, чтобы поскорее вернуться сюда. Когда машина проезжала под мостом, он увидел, как темнота заполняет зеркало заднего вида, поглощая дом. Машина неслась через вересковые пустоши, и он заметил, как Джонни подтолкнул локтем Маргарет, после чего она подалась вперед, чтобы перехватить в зеркале его взгляд.

– Папа, а мы не можем сюда переехать? – спросила она.

Глава шестнадцатая

Эллен успела влюбиться в окружавшие Старгрейв пейзажи. Она подумала, что может никогда больше их не увидеть, учитывая, насколько обескураженным выглядел Бен после этого возвращения на родину. Она жалела, что не хватило времени получше изучить вересковые пустоши, однако после посещения дома Бен сделался таким неразговорчивым, и она не рискнула попросить его немного задержаться. Чем скорее они вернутся домой, а дети окажутся в постелях, тем скорее она сможет помочь ему излить свои чувства. Погружение в себя было частью его работы как писателя, однако она не понимала, что полезного в том, чтобы мрачно зацикливаться на воспоминаниях.

Машина стремительно пронеслась мимо дома и, все еще набирая скорость, приближалась к мосту, когда она заметила, как Бен ловит отражение дома в зеркале заднего вида. Когда она погладила его по колену, он, кажется, вообще не заметил. Чувствуя себя отверженной, она положила руку на собственное колено, когда машина миновала мост. Она мысленно уговаривала себя не глупить, когда Маргарет спросила:

– Папа, а мы не можем сюда переехать?

Бен не сводил глаз с расстилавшейся перед ним дороги, и его лицо и голос ничего не выражали, когда он ответил:

– Все может быть.

Джонни начал подскакивать на сидении, дергая ремень безопасности.

– Можно? Можно?

– Ну-ка, успокойся, Джонни, – велела Эллен. – Разве вам не нравится место, где мы живем сейчас?

– Не нравится, – со смущением в голосе признался Джонни.

– И мне тоже, – сердито выпалила Маргарет.

Эллен решила, что пора уже закрыть тему.

– Успокойтесь. Дайте папе сосредоточиться на дороге.

Еще в гостинице она предлагала повести машину, однако теперь было ясно, что Бену полезно самому посидеть за рулем, чтобы отвлечься. Где-то через полчаса, когда петлявшая через вересковые пустоши дорога распрямилась, спускаясь в первую из деревень рядом с Лидсом, он нарушил молчание, прочитав один из абсурдных стишков, какие часто сочинял для детей на семейных прогулках:

 
Осушим кружки и нальем,
Гуся намажем жиром.
Гаральдагайд усоп в мешке,
Заваленный инжиром…
 

– Давай еще, – потребовал Джонни, но тут движение впереди опасно застопорилось. Когда дорога снова расчистилась, Бен продолжил:

 
Вомбаты в кухне завелись,
На лестнице тапиры.
Медведи делят у окна
Морские сувениры…
 

Вид солнца, идущего на закат в Линкольншире, вдохновил его на следующее:

 
Утром небо красно, рыбы не клюют,
Ночью небо красно, жабы не поют.
 

– Нет, поют, – сонно возразила Маргарет.

– Лучше, «жабы зевают». Не спи, а то мы не сможем перекусить на трассе.

Когда машина пересекла границу Норфолка, спали и Маргарет, и Джонни. Бен поглядел в зеркало, когда фары встречных машин, идущих по извилистой дороге, осветили лица, и признался Эллен:

 
Богач все время вкусно ест,
Бедняк и дряни рад.
А вот голодный съест дерьмо,
И скажет: «Рафинад!»
 

– Какой кошмар, – отозвалась она, усмехнувшись. – Я так понимаю, тебе стало лучше по мере приближения к дому?

– Рано или поздно приходится вырастать. Может, стоит подумать о книжке для взрослых?

Бен не ответил прямо на ее вопрос, но сейчас было не время и не место настаивать на ответе. Когда он начал высматривать придорожные закусочные, она сказала:

– Пусть дети спят, поедим уже в Норидже.

Эллен поняла, что и сама задремала, когда очнулась от того, что Бен положил ей на колени какой-то горячий сверток. Их машина стояла на парковке перед закусочной, где подавали рыбу с жареной картошкой. Несколько подростков с торчавшими во все стороны сосульками волос, склеенных гелем, размахивали руками, втолковывая что-то китайцам за прилавком. Запах завернутой в газету еды разбудил детей, они начали потягиваться, словно их тела жаждали подкрепиться. Как только они добрались до дома, Эллен сразу отправила их в ванную и спать.

Бен выглядел измотанным сильнее, чем обычно после таких путешествий.

– Сладких снов, – пожелала Эллен, забираясь под стеганое одеяло и обнимая Бена, однако он уже провалился в свою персональную темноту. Следующее, что она осознала: тонкий завиток сероватого пара, танцующий над головой, – кружка дымящегося кофе стояла на прикроватном столике. Дети уже целовали ее, желая доброго утра.

– Я отведу их в школу, а потом сразу к Миллиганам, – произнес Бен где-то у них за спиной.

Услышав, как они вышли на улицу – Джонни, судя по звукам, изображал взлет космической ракеты, а Маргарет болтала с отцом о книжках, – Эллен села в кровати, откинувшись на подушку и ощущая себя настоящей сибариткой. Она провалялась в постели, пока почтальон не сбросил в щель в двери письма. Спустившись по лестнице, она увидела, что это не счета – никаких угрожающего вида толстых серых конвертов. Она отнесла их на письменный стол в дальней комнате, чтобы рассмотреть. Два письма в длинных белых конвертах были из «Эмбер Букс», еще одно – из «Рекламы без границ».

– Ну, выкладывай, что там у тебя, – обратилась она к письму и заставила себя рассмеяться, чтобы снять напряжение, пока подсовывала палец под клапан конверта и выуживала из него одинокий листок.

Дорогая миссис Стерлинг!

Благодарим Вас за участие в собеседовании на соискание позиции в нашем агентстве. Мы с Гордоном Фьюджем отдали должное Вашей презентации, однако наш старший партнер Макс Раттер высказал одно опасение: его беспокоит, что после двенадцатилетнего перерыва Вы могли утратить напористость, какую наши клиенты ждут от рекламы. Только по этой причине мы предлагаем испытательный срок на год, считая с 15 февраля, с оговоренной ранее ставкой. Макс Раттер просил меня упомянуть, что данный контракт не предусматривает декретного отпуска. Разрешите мне высказать от себя лично, как я счастлив сотрудничать со столь зрелым специалистом. Прошу Вас как можно скорее сообщить о своей готовности приступить к работе, если означенные условия Вас устраивают.

Искренне Ваш,

Сидни Пикок

Прочитав письмо, Эллен уставилась на него с разинутым ртом, а потом подбросила в воздух. Когда оно приземлилось на письменный стол, она прочла его еще раз. Она так и не смогла определить, содержит ли письмо в основном завуалированные оскорбления, или Пикок действительно такого высокого мнения о ней, но она разъярилась настолько, что изумилась сама себе. Ее подмывало сразу швырнуть письмо в мусорную корзину, но пусть сначала Бен тоже его прочитает, хотя бы смеха ради. После чего она распечатала один из конвертов от издательства «Эмбер».

Дорогие мистер и миссис Стерлинг!

Мне одиннадцать лет. Сначала я хочу рассказать, как мне нравится ваша книжка «Мальчик, который упал вверх с горы». И всем моим друзьям нравится, кроме одной девочки, которая говорит, не бывает таких высоких гор, чтобы можно было упасть в небо, а не скатиться вниз. Я ей говорю, что, может, все происходит на луне, к тому же на вашей книжке написано, что это фантазия, и это мне нравится больше всего.

Когда я вырасту, то хочу быть художницей, как миссис Стерлинг. Как вы думаете, у меня получится, если я уже сейчас очень стараюсь? А обязательно нужен агент, если хочешь напечатать свои работы? Я вложила несколько рисунков в письмо, чтобы вы посмотрели и сказали, что думаете. Надеюсь, вы захотите высказать мне ваше общее мнение.

Ваша поклонница,

Мелани Тиллиджер

Под этим листком бумаги обнаружились еще три, достаточно маленькие, чтобы их не пришлось складывать, опуская в конверт. Это оказались иллюстрации к книге. На первой мальчик прошел уже больше половины горы, потому что его посох, который вначале был выше его роста, теперь стерся до размеров обычной прогулочной трости. На втором рисунке он стоял среди птиц, так высоко, что все они побелели от инея, и на последней картинке он, вероятно, достиг своей цели – вершины, где мог на мгновение зависать в воздухе в одной-единственной точке, из которой можно понять смысл мира, прежде чем ветры не сбросили его вниз, и он очнулся у подножья горы, и только истертый посох служил доказательством, что все это ему не приснилось.

– «Когда он попытался рассказать жителям своей деревни, о чем узнал, его обозвали сумасшедшим и прогнали в лес… Все это случилось много лет назад, но, может быть, он до сих пор скитается по миру в поисках человека, который захочет его выслушать», – процитировала Эллен самой себе, разложив картинки на залитом солнцем столе. Они были красочными, высокохудожественными, с тщательно прорисованными деталями, а еще они стоили дюжины положительных рецензий, хотя столько книга и не получила. Эллен размышляла, как ответить на это письмо, а сама между тем распечатала третий конверт.

Стерлинги, привет!

Надеюсь, кто-нибудь из вас или все вы вместе, скоро снова будете в городе, чтобы я могла угостить вас обедом. А пока что обзаведитесь автоответчиком, что ли, – я несколько дней пытаюсь до вас дозвониться. Эллен, если у вас в ближайшее время появятся новые идеи по рекламе для «Мальчика, который поймал снежинки», сможете прислать мне на рассмотрение? Бен, если расскажете мне, о чем будет ваша следующая книга, я предложу контракт на две сразу. Мы в «Эмбер» не хотим упустить вас в тот момент, когда вы вот-вот прогремите на всю страну!

Поцелуйте за меня детей и расскажите им кучу сказок.

С любовью,

Керис

– Ну и дела, – сказала Эллен. Она приготовила обед, чувствуя, как голова идет кругом, и время от времени возвращаясь к письменному столу, чтобы перечитать письма, а затем заставила себя сесть и написать Мелани Тиллиджер вдохновляющий ответ, прежде чем перейти к наброскам для Керис. Спустя час идеи в голове так и роились, и она не успела зарисовать все, потому что пришло время забирать детей из школы.

На Джонни письмо от поклонницы произвело даже более сильное впечатление, чем сами книги, а Маргарет спросила, можно ли ей тоже написать этой девочке.

– Займитесь чем-нибудь полезным, пока я не завершу работу, – велела им Эллен.

Они, слава богу, попытались. Джонни смотрел телевизор, приглушив звук до минимума, а Маргарет писала Мелани Тиллиджер. Когда Джонни наскучили мультики, в которых персонажам не хватало сил, чтобы их лица и тела двигались одновременно, он немного почитал, а потом побрел в кухню, объявив, что желает рисовать. Уже скоро Эллен пришлось разбирать ссору из-за карандашей, после чего дети принялись обличать друг друга в мелких грешках, распаляясь все сильнее. Только она приказала им устроить несколько минут тишины, как домой вернулся Бен.

Он выглядел каким-то подозрительно довольным царившим в доме бедламом.

– Помолчите пока, – велел он детям. По поводу писем сказал: – Ясно.

Поскольку после этого он умолк, она потребовала: