Текст книги "Полуночное солнце"

Глава тридцать пятая

Помешивая суп, Эллен вспоминала, как встретила Бена в горах. Она помнила запах нагретой солнцем травы, округлые холмы, похожие на бока каких-то животных, слишком больших, чтобы просыпаться, ярко блиставшую рябь, которая лениво тянулась за лодкой на озере и расходилась вширь почти до самых берегов, тишину, которая, казалось, замедляла птичьи трели, превращая каждую ноту в повисшую в воздухе жемчужину, и ей пришла мысль, что это именно те впечатления, которые необходимо передать в последней сцене книги, раз уж она переделывает ее. Наверное, так и чувствует себя Бен, когда сочиняет: сказка либо требует, чтобы ее записали, либо силится обрести очертания даже тогда, когда не сидишь за письменным столом. Он часто говорил, что это самое близкое к беременности состояние, какое он в силах вообразить, но на беременность это не походило – в том новом, что созревало в ней, не было ничего телесного, наверное, по этой причине она чувствовала необходимость записать все, пока оно не улетучилось. Она позвала всех обедать и разлила суп по тарелкам.

– Вы со мной особо не разговаривайте, – попросила она. – У меня тут вертится идея, которую я хочу записать.

Дети повели себя, пожалуй, слишком хорошо. Даже когда Джонни забыл, что ее нельзя отвлекать, он тут же вспомнил и зажал рот ладонью. Но мысль о том, что всей семье приходится хранить молчание, чтобы она могла поработать, ее обескураживала.

– Я вовсе не просила вас всех затаить дыхание, – сказала она, и Джонни закивал, как будто набрал полный рот молчания. Однако тишина вовсе ей не помогла, она лишь подчеркивала звяканье тарелок и стук приборов, и в итоге Эллен сама завела беседу – нелегкое дело, если учесть, что Бен сидел, словно воплощенное молчание.

Когда с едой было покончено, Маргарет сказала:

– Мы с Джонни поможем папе прибраться.

– Ты мой герой, – сказала Эллен Бену и была вознаграждена смутной улыбкой, когда поцеловала его прохладный лоб. Если у него в голове обретает форму идея полуночного солнца, неудивительно, что он так погружен в себя. – Я постараюсь не слишком долго, – пообещала Эллен и отправилась в кабинет, по пути составляя первые предложения. Была почти середина лета, записала она в альбоме для рисования, и вдруг необходимость что-то сочинять отпала – ее впечатления от того дня над озерами сами оживляли персонажей, как будто до сих пор им не хватало солнечного света. Уже скоро она писала, словно погрузившись в медитацию, и почти не сознавала ничего вокруг, пока не закончила работу.

Эллен услышала, что Бен укладывает детей спать. Она перечитала написанное, а потом поглядела в окно. Кажется, удалось перенести на бумагу все, что она хотела выразить, однако этот тускло освещенный лес каким-то образом обесценил и ее достижения, и ее личность, внезапно превратив в нечто даже меньшее, чем искра в темноте. Вероятно, работа обессилила ее, потому что она дрожала всем телом. И она поспешила к Бену, смотревшему по телевизору прогноз погоды так, словно в нем заключалось зашифрованное сообщение, которое он забыл расшифровать.

– Как думаешь, это хорошо? – спросила она, протягивая ему альбом.

– Ну, разумеется. – Он как будто не чувствовал необходимости читать ее сочинение. Но когда он все-таки прочел, то улыбнулся ей с такой тоской, что она оторопела. – Это лучше, чем просто хорошо.

– А ты помнишь?

– Помню что? – Едва заметив ее разочарование, он сказал: – Откуда ты это почерпнула, ты имеешь в виду? Как же я могу забыть? – Он пролистнул страницы альбома, на случай если что-то упустил, затем вернул его Эллен. – Теперь это твоя книга.

– Наша.

– Если захочешь. Я рад, что нам выпал шанс написать ее.

– Я обдумывала твою идею насчет Санта-Клауса. Мне кажется, его сны там, откуда берутся все подарки. Может, в один год кто-то разбудил его слишком рано, и он никак не может снова заснуть? Правда, я не знаю, что случилось потом, но мне кажется, вместе мы сможем узнать.

– Если будет время.

Разумеется, все это будет после Рождества. Утром на дверном коврике уже лежали первые открытки: два одинаковых пудинга из Нориджа и Санта-Клаус, карабкавшийся по строительным лесам к дымовой трубе на фоне отпечатанного поздравления от Стэна Элгина и его компании, – и Эллен начала испытывать обычную предрождественскую лихорадку. Оставалось ровно две недели до Рождества, а ей еще предстояло закупить открытки, продукты, которые показалось неразумным везти из Лидса, и в последнюю минуту выбрать недостающие подарки.

– На следующее Рождество я лучше подготовлюсь, – пообещала он Бену как обычно, подумав, что ему необязательно всем своим видом выказывать недоверие. Не настолько ведь она не подготовлена: по крайней мере, на обратном пути из Лидса она сделала запас бензина, заправила полный бак и залила несколько канистр.

Эллен с детьми провела утро на рынке, где все то и дело требовали «все самое лучшее», и дыхание вырывалось клубами пара, словно от жаровни с каштанами. Домой они вернулись, едва не шатаясь под тяжестью елочных украшений, подарков, хлопушек и открыток. На то, чтобы развесить украшения, у семейства ушла почти вся вторая половина дня, в основном из-за Джонни, который под каким-то жалким предлогом узурпировал стремянку, однако с наступлением сумерек по всему нижнему этажу, кроме кухни, тянулись крест-накрест бумажные гирлянды, с реек для картин свисал остролист, и омела красовалась в дверных проемах.

– Как думаешь, все так, как надо? – спросила Эллен у Бена.

Он казался каким-то безучастным, хотя все время что-то делал, и она предположила, что он вспоминает, каким было здесь Рождество в его детстве. Бен обернулся к детям, словно они знали о традициях лучше него.

– Разве мы что-то забыли?

– Елку!

– Джонни, у нас их тут целый лес. Можешь пойти и посмотреть на них, когда только душе угодно.

– Нет, ту елку, которую можно поставить дома. – Когда его отец поглядел так, словно собирался отказать, Джонни закричал: – У нас всегда была елка! Иначе это вообще не Рождество.

– Не Рождество, – повторил Бен без всякого выражения, но, похоже, смягчился. – Наверное, одно-единственное дерево погоды не сделает.

Эллен выключила свет во всех комнатах, когда они выходили из дома. Небо над их крышей было таким ясным, что можно было увидеть россыпи галактик в черных глубинах позади звезд. Она вслед за Беном и детьми прошла мимо скукожившихся снежных фигур, толпившихся за домом в ожидании снегопада.

– Мы же недалеко пойдем?

– А сама-то ты как хочешь? – ответил вопросом Бен.

Над убеленными верхушками сосен светился туман, зловеще клубясь, словно тучи над заснеженной равниной. Из сумрака выступали деревья, ряд за рядом, складываясь в мрачно поблескивающий орнамент, который так и стоял у Эллен перед глазами. Она не сомневалась: если отважиться шагнуть в эти таинственные сумерки, там будет на что посмотреть, только как ей вообще пришла в голову идея, что можно бродить по лесу ночью с детьми? Как-нибудь Бен покажет ей недра леса, но только не сегодня.

– До ближайшего места, где можно выкопать маленькую елочку.

– Это вообще не расстояние.

Он пожал плечами и сошел с отмеченного маршрута, хотя запросто мог бы выбрать что-то из молодой поросли на самом краю леса. Эллен приходилось часто моргать, чтобы не потерять Бена из виду, иначе деревья как будто неощутимо делали шаг вперед, стоило ему пройти между ними. Она уже хотела окликнуть его и спросить, как далеко еще он собирается зайти, но тут он остановился.

– Вот эта в самый раз, – объявил он.

Он выбрал елку примерно по своему росту. Опустившись на колени, принялся садовой лопаткой копать вокруг корня.

– Идите сюда, – позвал он, садясь на пятки, и в его голосе прозвучало больше дыхания, чем слов. – Все должны принять участие.

На мгновение эта картина – темный силуэт, скорчившийся среди деревьев, блестящий металл в руке, – невольно навела Эллен на мысль о волшебной сказке, или же о кошмаре, приснившемся после ее прочтения. Там просто Бен ждет нас, сказала она себе, и повела детей в лес, сойдя с дорожки.

Она взяла у него лопатку и воткнула между тонкими корешками, чувствуя, как в воздухе разливается запах растительности и прелых листьев. Когда она освободила корни от земли, их паучьи лапки хлестнули ее по тыльной стороне ладоней, разбросав по сторонам почву, опавшую хвою и блестящих жуков, которые со всех ног кинулись бежать в темноту. Она откопала елку до половины и передала лопатку Маргарет, и не успела девочка воткнуть ее в землю, как тут же отпрянула, когда из толщи хвои выскочил корень, которому не терпелось оказаться на свободе. Джонни рыл, как терьер, пока его не остановил отец.

– Теперь она точно выйдет, – сказал Бен.

Когда он поднял деревце, Эллен лопаткой стряхнула землю с корней, а затем поднялась на ноги. Вероятно, она сделала это слишком быстро, потому что, как только елка вышла из почвы, воздух над головой словно потемнел. Эллен показалось, что внезапно проступил космос – как будто деревья разошлись в стороны. Она покачнулась, ощущая головокружение, и посмотрела наверх: белое брюхо тумана опускалось на верхушки деревьев. Она взяла детей за руки и пошла прочь от ямы, где недавно росло дерево, но тут же поняла, что не видит маршрута. Бен же, похоже, знал куда идти, поэтому она двинулась за ним.

Она погасила в доме все лампы, чтобы свет не слепил глаза на обратном пути, и только теперь поняла, что светящиеся окна помогли бы им сориентироваться. Однако деревья на пути Бена редели, и в итоге она различила за ними темный силуэт, под которым толпились беловатые фигурки: их дом и семейство снеговиков.

– Побежали, все подготовим, – сказала она.

Она повлекла Маргарет и Джонни вниз по грунтовой дороге, а Бен размеренно вышагивал позади: на плече у него возвышался тонкий контур елочки, которая размахивала своими лапками у него за спиной. Когда он дошел до дома, Эллен уже успела достать подставку и украшения из чулана под лестницей. Он опустил дерево в подставку и примял землю вокруг корней, а дети помогли развесить на ветках гирлянды. Эллен воткнула их в розетку, погасив в гостиной верхний свет, и вся семья уселась перед сверкающей елкой.

Для Эллен елка всегда обладала особенной магией, однако в этом году магия была какая-то темная. Огоньки, угнездившиеся в недрах дерева, наводили на мысль о звездах: они висели в темноте, словно прихватив с собой в дом и в комнату черное небо. Когда зимние ночи делались длиннее и холоднее, размышляла Эллен уже лежа в постели, древним людям, должно быть, казалось, что небо опускается на землю. Она заснула, и ей приснилось, что звезды холодные, покрытые льдом, из-за которого они и сверкают, падая на нее, пока она не поняла, что нет света, который они могли бы отражать, и тогда они погасли, и она силилась проснуться в темноте.

Должно быть, ей приснилось такое, потому что она ждала снегопада. Утром снег так и не пошел, и днем тоже, и еще через день. Несмотря на отсутствие туч, воздух казался тяжелым от скопившегося снега – из-за этого ощущения яркое небо казалось нереальным. Занятия в Лидсе были пока окончены до следующего года, зато было полным-полно предпраздничных хлопот, не оставлявших ни минуты свободной, поскольку Бен настоял, что будет перепечатывать новую книгу. За три дня он переписал в точности то, что она сочинила, хотя она лично надеялась, он добавит что-нибудь от себя, и отправил рукопись в «Эмбер».

Дожидаясь ответа издателей, Эллен неожиданно разволновалась. Вероятно, она всегда верила, что сказки Бена обязаны нравиться им так же сильно, как нравились ей, а ее иллюстрации были всего лишь приятным дополнением, необязательным для успеха. Слава Небесам за это время года, подумала Эллен в тот вечер, когда они во главе с Хэтти Соулсби собрались петь рождественские гимны, чтобы собрать денег для общественного детского сада. Если бы не это, она наверняка принялась бы мрачно размышлять по поводу своих тревог, которые начали становиться такими огромными и невнятными, что их уже вряд ли можно было списать на книгу.

Хэтти взяла с собой мужа, крупного застенчивого мужчину в просторном пальто, напоминавшем монашескую рясу. Маргарет и Джонни делили ноты со Стефаном и Рамоной, разбирая их с помощью фонарика. Христославы начали с городской площади, где изморозь блестела на асфальте, словно отражения звезд. На середине гимна мистер Вестминстер распахнул свою дверь, шумно откашлялся и бросил несколько фунтовых монет в пластмассовое ведерко Хэтти. У Салли Квик были напечены песочные корзиночки на всю компанию. Том, водитель автобуса, живший напротив, кажется, смутился, что может предложить только деньги, и присоединился к процессии, когда та двинулась вверх по Черч-роуд. Лес Барнс при виде Тома пришел в восторг – «Так вот, что нужно, чтобы выманить тебя ночью из дома, негодник ты этакий!» – и тоже присоединился к христославам.

Вот каким должно быть Рождество, размышляла Эллен: воздух такой морозный, что темнота между фонарями сверкает, в окнах домов видны елки и пылающие камины, горожане заново узнают себя. Она стиснула руку Бена, но тот глазел куда-то в небо над городом, на облако, пустившее корни в землю. Терри Уэст начал «Плющ и остролист» высоким сильным голосом, и Эллен поймала себя на мысли, какое множество древних традиций впитало в себя Рождество: языческие остролист и омела, магия рождественского дерева, сама елка, даже дата, которая изначально относилась к зимнему солнцестоянию, самому короткому дню… Возвращаясь домой по грунтовой дороге, она увидела в окне переливающуюся огнями елку, и ей показалось, будто звезды вошли в дом. Когда она открыла входную дверь, то услышала, как скрипнуло дерево, и длинная тень потянулась из гостиной, пробежав по ковру.

– Елочка здоровается с нами, – сказала она.

Должно быть, долгая прогулка утомила ее, потому что из всех возможных дней Эллен проспала в день рождественский постановки. А ведь Бен мог разбудить ее и детей, прежде чем отправляться в кабинет. Она торопливо отвела Маргарет и Джонни в школу, на обратном пути зашла в магазин. Входя в дом, она услышала голос Бена наверху:

– Она как раз вернулась, – говорил он.

– Кто это?

Ответом было молчание, и она подумала, может, он разговаривает с самим собой. Она почти дошла до кабинета, когда он ответил:

– Это тебя. Из издательства.

Он держал трубку, отставив подальше от лица, словно она вызывала у него негодование.

– Алиса Кэрролл? – одними губами спросила Эллен.

– Кто же еще.

Эллен взяла трубку из его руки и положила на край стола.

– Здравствуйте, Алиса.

– Эллен? Рада, что вас застала. Половина моих звонков этим утром сорвалась – линии повреждены из-за снегопада. – Она помолчала. – Вы случайно не знаете, не оскорбила ли я ненароком вашего мужа?

– Нет, он ничего такого мне не рассказывал, – проговорила Эллен, надеясь, что при этих словах Бен поднимет на нее глаза. Он продолжал таращиться на лес, так пристально, что взгляд расфокусировался, и он даже не шевельнулся, только положил руку, из которой она вынула телефонную трубку, на письменный стол, растопырив пальцы веером, то же самое произошло с другой рукой, и теперь они лежали совершенно симметрично. – А почему вы спросили?

– Просто он, кажется, совершенно не заинтересован обсуждать новую книгу.

Он не считает ее своей, подумала Эллен, но неужели он не понимает, пусть даже она написала там каждое слово, это все равно и его книга тоже?

– Наверное, вы позвонили в тот момент, когда он пытался оживить какой-то другой сюжет, – сказала она, подавив приступ страха, из-за которого она с трудом произнесла: – Расскажите мне о книге.

– Я вчера вечером собиралась на вечеринку, но снегопад поставил на ней крест, поэтому я решила почитать то, что вы мне прислали. Я подумала, лучше позвонить, чем отвечать письмом накануне Рождества. Мне хотелось, чтобы вы оба узнали: новый вариант – ровно то, что нужно. На самом деле, мне кажется, эта книга станет лучшей из всех ваших работ.

Эллен была ошеломлена.

– Я хотела сказать, – добавила редактор, – после того, как вы проиллюстрируете ее.

– Спасибо, что сказали. Спасибо! – Эллен все еще не знала, что именно чувствует. – Счастливого Рождества.

– И вам того же.

Эллен неловко распрощалась и развернулась спиной к окну, чтобы взглянуть Бену в лицо.

– Теперь книга ей нравится.

– Рад за тебя.

– За нас, Бен, за нас.

Он подпер рукой подбородок и повернул голову, поглядев ей в глаза.

– Всегда будем только мы, я обещаю, – сказал он.

У нее осталось неприятное ощущение, что даже сейчас его мысли и взгляд устремлены куда-то еще. Если он пытается работать, нельзя ему докучать.

– Если понадоблюсь, я рядом, – сказала она и отправилась вниз, удивляясь, почему похвала Алисы Кэрролл никак не утихомирила ее тревоги. Возможно, ей требуется время, чтобы успокоиться.

Эллен слушала радио, заворачивая подарки, подписывая открытки в ответ на пришедшие с утренней почтой, переписывая изменившиеся адреса в свою записную книжку, покрывая глазурью рождественский пирог, готовя гамбургеры на ужин. Ей пришлось переключаться с одной волны на другую в поисках рождественских гимнов. Между радиостанциями, а иногда и между гимнами, радио намертво умолкало, и ей казалось, его завалило снегом. В выпусках новостей не было почти ничего, кроме снегопадов: несколько скоростных шоссе оказались закрытыми, города и деревни – отрезанными от мира, ожидалось, что ситуация ухудшится. Каждый раз, слыша, что снегопад надвигается, Эллен бросала взгляд на окно, однако небо до самого горизонта оставалось ясным.

Бен не захотел обедать или пить кофе. Но он же не расстроит детей, отказавшись идти на спектакль?

– Будь готов через несколько минут, – прокричала она, доставая свою куртку.

– К чему угодно, – отозвался он, и его голос разнесся по дому, словно ветер. И он почти сразу сбежал по ступенькам, подхватил ее под руку и уже вышел бы из дома, если бы она не напомнила, что надо одеться. Пока он подгонял ее по тропинке, идущей вдоль общественных огородов, а потом тянул через лаз в живой изгороди у церкви рядом со школой, он едва не пританцовывал.

– Почти готово. Теперь уже скоро, – повторил он безо всякой надобности, и она даже засмеялась, когда они бежали через тень леса. Видя его настроение, она не могла не спросить:

– День был удачный?

Он улыбнулся так широко, что она невольно заулыбалась в ответ.

– Вот подожди, увидишь.

Самодельная сцена протянулась через весь актовый зал: два сдвинутых стола со стульями изображали таверну у картонной конюшни, присыпанной сеном, позади которой возвышалась фанера с нарисованными пальмами и ночным небом. Фанера прикрывала двери классных комнат, где явно прятались участники представления. Головы то и дело высовывались из-за декорации, высматривая родителей. Маргарет выглянула и одарила Эллен улыбкой, которая лично ей казалась невозмутимой, Джонни же разулыбался так, что запросто мог погубить всю пьесу, и Эллен скрестила за них обоих пальцы. По крайней мере, теперь у нее появился повод для волнения.

Когда действо началось, на улице уже стемнело. Звезды мерцали в высоких окнах за спинами публики, когда учительница Джонни притушила свет. Миссис Хоггард заиграла на пианино «Тихую ночь», и голоса невидимых детей начали петь.

В первой сцене Маргарет играла свою роль капризного посетителя таверны с таким вдохновением, что Эллен едва не расчувствовалась. Она была не единственной мамой, чей голос дрожал, когда все запели «В городе царя Давида». Судя по тому, как высоко Иосиф поддергивал на лодыжках свое одеяние из скатерти, он, должно быть, все время спотыкался на репетициях. Мария в сцене в таверне укачивала младенца Христа с такой яростью, что в какой-то полный напряженного ожидания момент показалось, он вывалится, хотя, похоже, этот младенец отскочил бы. Хозяин таверны позабыл почти все свои реплики, и суфлер подсказывал так громко, что родители артиста эхом повторяли его слова, сидя в зале. К этому моменту Эллен сдерживала не только слезы, но и смех, и некоторые ее соседи по скамье испытывали те же проблемы. Настоящее облегчение все испытали, когда артисты на сцене и скрытый в темноте хор грянули «Трех царей Востока», и родители стали подпевать. Эллен показалось, что сломалась система отопления: дети, слишком увлеченные представлением, вероятно, этого не заметили, однако их дыхание стало явственно видно.

Волхвы поднесли свои сокровища, коробку, наполненную выкрашенными под золото цепями, и две банки, в которых, как подозревала Эллен, были соли для ванны, после чего Джонни и его одноклассники, попискивая, разбежались по всему залу и весьма неохотно собрались в итоге там, где лежало сено. Все запели «Приходите, верующие», и зажегся свет, чтобы родители смогли сфотографировать актеров. Когда Эллен сделала полдюжины фотографий, Бен улыбался так странно, как будто ее действия казались ему излишними, хотя эти фотографии позже будут вызывать добрые воспоминания.

– Переодевайтесь побыстрее, – сказала она вслед Джонни и Маргарет, растирая руки через куртку, чтобы согреться.

Миссис Венейбл извинялась за холод, явно заставший и ее, и систему отопления врасплох, когда дети начали выходить из-за фанерного ночного неба. Один из друзей Джонни указывал на окна, и взволнованная болтовня становилась все громче по мере того, как дети скапливались в вестибюле, застегивая пальто и разбирая уложенные в пакеты костюмы.

– Что ж, вероятно, причина в этом, – заметила миссис Венейбл, проследив за взглядами детей. – Снег наконец-то пошел. Не простудитесь по пути домой. К завтрашнему дню систему отопления починят.

Джонни подбежал к родителям, по дороге пропищав сестре, занятой крайне важными разговорами с подружками: «Идем». Судя по голосу, он еще не вышел из роли мышки. Эллен стерла остатки усов, нарисованных у него вокруг рта, а потом кто-то увлек в коридор и ее. Но те, кто уже успел выйти во двор, так и остановились там, перекрыв выход, и гул взволнованных голосов теперь больше напоминал недоуменное бормотанье. Изморозь сверкала на школьном дворе и кирпичной кладке здания, но это и все. От той белизны, которая застилала все окна, выходившие на лес, не осталось и следа.