Текст книги "Полуночное солнце"

Эпилог

Хотя ресторан рядом с Ковент-Гарден был новый, он старался казаться старше. Тротуар перед входом выгибался полукругом, и лестница вела вниз, к толстой дубовой двери с шутейным дверным молотком из тяжелой меди, изображавшим физиономию благодушного повара с кольцом в зубах. Сквозь забранные решетками окна, рамы которых напоминали продолжение гладкой стены, можно было разглядеть размытые силуэты людей, обедавших у камина. На тротуаре у входа, чуть подрагивая под порывами ветра, поддерживали друг друга две черных доски, и одна из них сообщала, что все рождественские праздники, в обеденные часы и в первой половине вечера, публику будет развлекать фокусник.

– Если хочешь, можно пойти куда-нибудь еще, – сказала Керис. – Я заказала столик здесь, потому что подумала, ты приедешь с детьми.

– Что, тебе кажется, я старовата для фокусов?

– Надеюсь, что нет. Готовят здесь неплохо, – добавила Керис, смущенно улыбнувшись. – Ты, главное, скажи, что думаешь.

– Я подумала, это может стать приключением.

– Знавала я писателей, рядом с которыми боялась и рот раскрыть, потому что они цеплялись к каждому услышанному слову и мусолили его, пока от него вовсе ничего не оставалось. Но и писатели, которым плевать на слова, тоже нехорошо, – сказала Керис, поворачивая тяжелую круглую ручку и открывая дверь.

Невысокий потолок в неярко освещенном вытянутом зале с каменными плитами на полу поддерживали новые дубовые балки. Скамьи с высокими спинками, выходившие прямо из стен, стояли перед голыми столами. За рядом отдельных кабинетов горел настоящий дровяной камин, языки пламени играли на каминных щипцах, отчего казалось, они сейчас пустятся в пляс. На оштукатуренных стенах между скамьями, большинство из которых были заняты шумными компаниями, висели рождественские венки. И все убранство ресторана, включая униформу официантов, от которой смутно веяло романами Диккенса, было призвано порождать ностальгию, хотя Керис явно не ожидала увидеть здесь декор в духе старомодного Рождества. Когда они устроились в своем кабинете, и официантка убрала приборы, поставленные для детей, Эллен сидела молча, пока не принесли шампанское, и они с Керис чокнулись.

– За «Рождественские сны», – произнесла она.

– И все остальные книжки, которые, я надеюсь, нам предстоит выпустить вместе.

– Я тоже на это надеюсь.

Когда пауза начала становиться неловкой, Керис сказала:

– Ты не хочешь лично поучаствовать в рекламной кампании?

– Только попробуй меня не допустить! Я бы прямо сейчас отправилась в турне, если бы успела сдать книгу раньше, чтобы она появилась в магазинах уже на это Рождество.

– Не торопись, у тебя столько времени, сколько тебе необходимо, – ответила Керис, похоже, не ожидавшая от Эллен такой бравады. – Алиса Кэрролл, наверное, наговорила тебе много всего по поводу твоего ухода к нам?

– После того, как я сказала ей, сколько вы предложили, у нее уже не осталось слов.

– Мы предложили столько, сколько ты заслуживаешь. Помнишь, я говорила, что если тебе когда-нибудь покажется, что «Эмбер» обходится недостаточно хорошо с вашими… с более ранними книгами, ты знаешь, где им будут рады.

– Я запомню, Керис. А теперь послушай…

Но тут у их столика остановилась официантка в чепце, спросив:

– Готовы сделать заказ?

Эллен с Керис выбрали блюда из меню, написанного на школьных грифельных досках. Как только официантка удалилась, Эллен произнесла:

– Керис, тебе не нужно так старательно подбирать слова. Прошел уже год.

– Я не буду, если от этого тебе только труднее. Просто я не знала, хочешь ли ты об этом говорить, во всяком случае, со мной.

– Почему же не с тобой? Ты же друг, – сказала Эллен, кривовато усмехаясь тому, как они то и дело меняются ролями советчика и того, кто ждет совета. – Кроме того, если я буду говорить, возможно, это поможет мне вспомнить.

– А тебе не кажется, что тебе трудно вспомнить, потому что…

– Потому что мне невыносима мысль, что я потеряла Бена? – Саднящая пустота разверзлась в душе раньше, чем она успела договорить. – Мне так не кажется. Я сознаю, что потеряла его, и всегда буду это сознавать, но я начала проживать это, я даже перестаю чувствовать себя виноватой в том, что начала проживать. Мы с детьми заботимся друг о друге. Они взрослеют.

Но все равно они бы с удовольствием посмотрели на фокусника, молодого человека в цилиндре и фраке, который устроил представление для трех детей у камина. Пока Эллен наблюдала за ними, он сжег полоску бумаги, на которой старший из детей написал свое имя, а затем, дождавшись, когда в пепельнице останется только зола, достал бумажку с именем из воздуха. Глядя на поглощенных представлением детей в свете камина, она вдруг ощутила такую тоску, что даже поморщилась. Когда юные зрители зааплодировали, Керис оторвалась от зрелища.

– А как справляются дети?

– Самое худшее они прошли довольно быстро. Друзья помогли, те, кто остался. Дети могут многое вынести, если придется. Иногда мне видится в этом трагедия, а иногда – чудо. Но помнят они не больше моего.

– Хочешь поговорить о том, что ты помнишь?

– Я думала, ты никогда не спросишь, – Эллен сказала это, чтобы Керис не вздумала винить себя за вопрос. Она медленно допила шампанское, стараясь заглянуть в ту пропасть, которая пролегла через воспоминания, но находила там только бескрайние нехоженые снега. – Помню, было так холодно, что мы уже думали, замерзнем насмерть, – произнесла она.

– Все твердят о настоящем кошмаре, однако там, где вы живете, почему-то было холоднее, чем в остальных частях страны, и синоптики не могут объяснить причину.

– Так холодно, что, как мне кажется, это как-то повлияло на мозги. Никто не помнит, что именно происходило в самый, как считается, холодный день.

– Когда город провалился в сон, как сказали по радио.

– Радио, телевидение, газеты… Слава богу, теперь мир уже забыл о нас, если не считать консультативной службы, которая еще наведывается. Некоторые до сих пор пользуются их услугами, но лично мне от них никакой пользы. Я не жалуюсь. – Она подождала, пока Керис заново наполнит бокалы. – Как ты сказала, из-за холода город погрузился в сон, только этого никто не помнит. Лично я помню, как проснулась на полу на верхнем этаже, совершенно не понимая, как мы с детьми оказались там и зачем. Должно быть, мы пытались согреть друг друга. Не помню, сколько времени ушло, чтобы выпутаться из нашей кучи-малы и подойти к окну. Оно было покрыто толстым слоем льда и заперто наглухо – только все втроем мы сумели сдвинуть раму. Ты можешь подумать, что открывать окно в такую ночь не самая блестящая мысль. Дети именно так и подумали, – прибавила она и умолкла, однако проблеск другого воспоминания успел угаснуть. – Мы его открыли, и снаружи был снег, ничего, кроме снега. Но я почему-то знала, что самое худшее уже позади.

Эллен так и не поняла тогда, что именно боялась увидеть, и почему вид леса, сгорбившегося под снежным покровом позади выбеленных общинных земель, вселил в нее такую уверенность. Она подальше высунулась из окна, убеждаясь, что воздух, пусть пока все еще ледяной, становится теплее.

– Должно быть, ты почувствовала… – начала Керис, но умолкла.

– Я чувствовала себя так, словно еще не проснулась, потому что только в тот момент поняла, что Бена нет. Поэтому мы пошли вниз, через весь дом, и все время звали его, а потом оказалось, что входная дверь заперта. Думаю, он запер нас, чтобы мы не смогли пойти за ним, если бы очнулись раньше. Это доказывает, что он был в совершенном отчаянии, раз забыл, что у меня тоже есть ключи от замка.

– Думаешь, он отправился за помощью?

– Остальные догадки лишены смысла. Он бросил нашу машину, обнаружив, что радиатор разорвало, но при этом вынул из багажника канистры с бензином. Должно быть, пошел в Старгрейв в надежде найти машину на ходу, только таких там не оказалось. Мы вышли из дома и звали его, но я не осмелилась уйти с детьми далеко, потому что все равно было еще холодно и темно. Я всегда буду спрашивать себя, если бы я оставила их дома и пошла сама, смогла бы я вернуть его обратно?

– Но ты же не могла оставить их одних в такую ночь.

– Именно это я все время себе повторяю. Иногда даже помогает. – Эллен вздохнула и сумела выдавить из себя улыбку, пожала руку Керис, стараясь подбодрить их обеих. – В общем, мы с детьми вернулись ко мне в комнату и накрылись всеми одеялами, какие нашлись в доме, но уже скоро пришлось сбросить большую часть. Спали мы мало. Как только забрезжил рассвет, мы закутались во все, что только можно, и отправились в город.

– Как там было?

– Не настолько тихо, как я боялась. На улицах уже появились люди, пытались выяснить, что сталось с их соседями, ломали двери в тех домах, где никто не отвечал на стук. Впрочем, об этом ты знаешь из новостей. Почти двести человек погибли, а большинство оставшихся нуждались в медицинской помощи. По крайней мере, помощь была уже на подходе, поскольку метеорологи осознали, какие морозы мы пережили. Женщина, работавшая в общественном детском саду, взяла на себя всех малышей в городе, и я оставила Джонни с Маргарет ей в помощь, а сама пошла искать Бена. Вот, собственно, и все, что я могу рассказать.

Глаза Керис увлажнились.

– И как, помогло? – спросила она с надеждой.

– Я уверена, что должно помочь, Керис, а уж встреча с тобой точно помогла. А вот и обед, я наконец-то помолчу, чтобы и у тебя был шанс высказаться.

За обедом Керис изливала свои восторги по поводу «Рождественских снов» и предложила Эллен проиллюстрировать книгу одного детского писателя, которого она недавно открыла. Так что, в конечном итоге получилась деловая встреча. Стоило Эллен пробежать первые страницы и услышать, сколько «Саламандра букс» готова заплатить за ее иллюстрации к этой книжке, и искушение оказалось непреодолимым, в особенности потому, что такая работа оставляла достаточно свободного времени, чтобы она обдумала свою следующую книгу, сказку о человеке, который зажег факел от звезды и остановил приход нового ледникового периода. Это они с Керис отпраздновали еще одной бутылкой шампанского.

– В следующий раз привези детей, – сказала Керис. – Ты ведь знаешь, я всегда рада их видеть.

– Они бы приехали и сегодня, только они на рождественском спектакле с подружкой Маргарет из ее новой школы.

Когда они вышли из ресторана, почти стемнело. Такси, набитые покупателями и празднично упакованными свертками, объезжали пробки по боковым улицам. Когда женщины распрощались на Нью-Оксфорд-стрит, перед большим универмагом, где в витринах над манекенами висела омела и записанный на пленку хор без устали желал всем слушателям веселого Рождества, Керис обняла Эллен за плечи и поцеловала в губы.

– Передай от меня детям и скажи, что я пришлю им книжек на Рождество.

Эллен прошлась до вокзала Кингс-Кросс пешком. На площадях поблескивали металлом голые деревья, тротуары между фонарями лоснились, словно каменный уголь. Она чувствовала себя одинокой, но среди друзей, ей не хватало той части себя, которая была Беном, но при этом она открывала в себе новые грани – пусть они никогда не заменят его, но хотя бы уберегут ее от поражений.

– Счастливого Рождества, где бы ты ни был, – прошептала она. На улице достаточно стемнело, чтобы она позволила себе разрыдаться.

Когда впереди показались расплывшиеся вокзальные фонари, она утерла слезы. В поезде до Лидса села на место у окна и стала дожидаться, пока заполнится вагон. Тормоза то и дело громко фыркали, словно поезд негодовал, что его не пускают. Он отошел от станции спустя пару минут после назначенного времени. И уже скоро мчался мимо улиц, которые Эллен показались похожими на ледники, составленные из автомобильных огней. Эти улицы уступили место окраинным, полупустым и как будто обделенным фонарями, а потом осталась только ночь и светящиеся окошки одиночных домиков вдалеке, похожие на тлеющие угольки упавшей звезды.

Она должна была догадаться, что будет скучать по детям, ведь она первый раз оставила их в Старгрейве одних. Эксперты говорили, нет признаков того, что подобная зима в этой части страны может повториться, но она предпочла бы не помнить того, о чем не стала рассказывать Керис: как она брела по замороженным улицам Старгрейва, обещая себе, что Бен окажется за следующим поворотом, что ей всего лишь нужно его нагнать; как спрашивала работников скорой помощи из Лидса, не встретили ли они его по дороге, а затем еще один бесконечный час ждала приезда «скорой» из Ричмонда; как разум словно оцепенел, когда она увидела, как накрытые простынями тела, одно за другим, выносят из домов и складывают выше по склону холма, и это оцепенение было словно приглушенный страх; и как потом поняла, что Бен ушел навеки… Она старалась сосредоточиться на книге, которую Керис предложила проиллюстрировать, клевала носом до середины, а потом заснула.

Ее разбудил голос, гулкий, словно в пещере. Он объявил, что поезд прибывает в Лидс. Она выскочила на платформу, совершенно пробудившись от этого резкого толчка, и поспешила к своей машине. Двигатель совсем остыл, машина глохла каждый раз, стоило ей остановиться на светофоре. Ночь разделяла деревни за Лидсом, затем отдельные дома, а затем валуны, похожие на дома, которые блестели обледенелыми боками, выступая из темноты. Она уже не помнила, когда в последний раз видела такие ясные звезды, такие ясные, что в их мерцании как будто зарождался новый смысл, а ночь становилась еще темнее. Ну, конечно, сегодня же самый короткий день в году.

Железнодорожный мост сжал в пучок лучи света от фар, ослепив ее, когда она проезжала под его аркой. Машина вынырнула на открытое место, повернула, забираясь выше по склону, и в несколько этапов появился Старгрейв: кряжи над вересковыми пустошами наверху, лес, растянувшийся на мили и нависающий, словно щетинистая, привязанная к земле туча, ее высокий темный дом, и сам город. Нити уличных фонарей и ярких окон свечками тянулись к многоцветно сияющей церкви. Она доехала по Черч-роуд до дома подружки Маргарет.

Как только она остановила машину напротив детской площадки, она заметила, как дверь дома приоткрылась. Что такое случилось за время ее отсутствия, если кто-то ждет-не дождется ее возвращения, прислушиваясь к шуму мотора? Ей показалось, она заметила на игровой площадке детей, но качели раскачивал всего лишь ветер со стороны леса. Она заглушила мотор – руки стали непослушными из-за чехарды подавленных страхов в голове, и с трудом выбралась из машины, чтобы увидеть, что делается позади фургона родителей Дженет.

Обогнув свою машину, она вышла на тротуар, и увидела, что Маргарет с Джонни бегут ей навстречу: Маргарет в праздничном платье и в новом тяжелом пальто с громадными лацканами, у Джонни над взъерошенной головой подпрыгивал капюшон анорака.

– Вы так рады меня видеть? – спросила она, обнимая их. – Хорошо провели время?

– Отлично, мам. У Снежной королевы был такой дворец, ледяной, весь сверкал…

– А когда девочка пыталась спасти мальчика, то за ней погнались тыролли, похожие на снеговиков…

– Джонни, они называются тролли, а не тыролли.

– Называй как хочешь, Джонни. Тебе, кстати, не кажется, Маргарет, что тыролли хорошее для них слово? Стоит добавить в книгу. – Она поблагодарила родителей Дженет за то, что приютили детей, и пообещала на каникулах пригласить в гости Дженет с младшим братом. – Прошу меня извинить, но я уже падаю с ног.

– А я нет.

– С тобой такого никогда не бывает, Джонни. – Она довела их с Маргарет до машины, провозгласила: – Домой, домой! – и осторожно покатила вниз с холма.

Табличек «Продается» было совсем мало, и почти не осталось пустующих домов. Город твердо вознамерился возродиться, насколько это возможно. Такое количество украшенных окон – остролист, или разноцветные гирлянды, или бумажные ангелы, созерцающие ночь, – показалось ей каким-то странно двусмысленным, однако то, что она почти вспомнила, казалось совсем далеким и неправдоподобным, словно обрывки сна. Она проехала вверх по грунтовой дороге, остановила машину возле дома и вышла, потянувшись с такой силой, что даже содрогнулась. Она уже открывала калитку, когда Джонни воскликнул:

– Смотрите, звезда падает!

Мерцающая крапинка, показавшаяся на миг яркой, как звезда, спускалась с неба, пролетев на фоне крыши. Это оказалась снежинка, одна из множества, лениво падавших на землю.

– Давайте их ловить! – завопил Джонни и побеждал за той, которую заметил первой. – Мама, я поймал ее, – прокричал он.

Эллен увидела, как снежинка опустилась ему на ладонь. Она подошла поближе и изумилась тому, насколько она идеальная, эта пушистая звездочка, сделанная из стекла, и как долго, как ей показалось, она не тает. Маргарет тоже поймала одну, но быстро прихлопнула ее ладонями, чтобы она исчезла. Снежинка Джонни тоже успела превратиться в крупную каплю воды, которую он уронил на землю.

– Я мальчик, который поймал снежинку.

– Это просто сказка, – напомнила Эллен, не понимая, почему сочла это необходимым, и взъерошила ему волосы, заметив его огорчение. – Но отличная сказка, и она полностью наша. Но наша дальнейшая жизнь будет самой лучшей сказкой из всех.

Ветер, похожий на согласный шепот, прошелся по Лесу Стерлингов, когда она впускала детей в дом, и с неба посыпались новые снежинки. На самом деле, они тают на руках детей не дольше обычного, сказала себе Эллен. Она отперла входную дверь и включила свет в прихожей, придумав, чем развеселить Джонни.

– В следующем году, если захочешь, мы попробуем проложить маршрут через весь лес, – пообещала она и вошла вслед за детьми в дом, где их ждала принесенная из леса елка. Она вдохнула теплый воздух, смешанный с хвойным ароматом, и пробормотала вполголоса что-то похожее на молитву, совсем тихо, чтобы дети не услышали: – Пусть это будет Рождество, которое мы пропустили, – попросила она.

Конец

Послесловие
Недостижимые высоты

Некоторые из величайших классиков нашего жанра через страх добиваются от читателя благоговейного трепета. Такие шедевры, как «Белые люди» Мэкена, «Ивы» Блэквуда, «Цвет из иных миров» Лавкрафта – высоты, которые большинству из нас удастся достичь не больше, чем вершины скалы из того жуткого фильма «Фри-соло». Из современных сокровищ это «Церемонии» Т. Э. Д. Клайна, «37-я мандала» Марка Лэдлоу, а также несколько отменных рассказов Томаса Лиготти и Марка Сэмюэлса. На протяжении писательской карьеры мне довольно часто доводилось забираться на подошвы холмов, а время от времени я пытался подняться повыше. «Полуночное солнце» одна из таких попыток, но позвольте мне для начала вспомнить ее предшественниц, некоторые из которых, вероятно, и дали жизнь этому роману.

В тринадцатилетнем возрасте я решил превзойти Мэкена в романе, вскоре заброшенном. Самый «мэкеновский» пассаж, абзац, растянувшийся на несколько страниц, на самом деле, был там образчиком выразительной немногословности. Моя первая из опубликованных книг представляла собой серию тирад в духе космических видений Лавкрафта, только большинство из них явно остались привязанными к земле. Даже межпланетные сцены в «Насекомых с Шаггаи» не дотягивали до подлинной инопланетности. Позже я попытался спасти Глааки из обыденной писанины, в которую его заточила моя подростковая фантазия, и сочинил трилогию, оказавшуюся более значимой для Даолота. Не думаю, что мой коррелят Эррол Андерклифф высоко оценил бы пример «Человека, вмешивающегося в чужие дела», написанного, как я не без причины предполагаю, в ответ на ту первую мою книгу, и потому за космические темы я не брался лет десять. Следующей попыткой стала «Буксировка», предоставлявшая некоторый простор для творчества, а еще через три года появился «Голос пляжа», который довольно удачно ткнул пальцем в бесконечность. До меня доходили мнения, что «Образчик» («The Pattern») затрагивает тему космоса – возможно, так оно и есть. Если «Паразит» («The Parasite») затрагивает, то космические аспекты в нем замаскированы обилием тривиальных подробностей, вплоть до велосипедов, которые я раздал героям, потому что у меня самого был когда-то такой. А «Голодная луна» действительно создает напряжение, где-то между неохватным ужасом и рядовыми страхами, однако не дотягивает до развязки.

Мне кажется, я сознавал все эти промахи, когда приступал к работе над «Полуночным солнцем». Подозреваю, я воспринял задачу с необычайной серьезностью, раз уж процесс затянулся на несколько лет. И, несомненно, одним из источников вдохновения стал фильм «Белые ночи», снятый в 1985 году Тейлором Хэкфордом. Я присутствовал на его закрытом просмотре для прессы и почерпнул там заглавную идею, однако писать начал только в конце 1988 года. Эта книга, безусловно, стала самой трудной из написанных мною, и к Пасхе 1989 года я был настолько недоволен своими успехами, что меня подмывало все бросить. Взяв с собой рукопись в поездку на Джерси, я вычитывал ее по утрам, и тогда убедился, что стоит продолжить. Подозреваю, корень моих проблем заключался в сознательном отказе от любого физического насилия, даже от самой угрозы насилием. И если в моих следующих романах я обходился без этого, то так получилось само собой.

Я перечитал книгу, чтобы написать это послесловие. Спустя тридцать лет я так плохо помнил ее, что словно читал книгу какого-то другого автора. Большое видится на расстоянии, и она показалась мне куда более успешной, чем я запомнил. Я ведь успел позабыть, что благоговейный трепет и ужас, а не просто результат их воздействия, должны были стать главной темой. Ныне покойный, великий Джоэл Лейн был поражен отсутствием любого опознаваемого зла и неприкрытых социальных метафор и выразился по этому поводу так: «Всеобъемлющий смысл в бездонном неведении». В своем благожелательном отзыве С. Т. Джоши интерпретировал финальный переворот в чувствах Бена как символ моего автобиографического отхода от Лавкрафта и переключения интересов на человеческое (или, как мог бы выразится сам Лавкрафт по этому поводу, превращение в «землечёта»). Спустя несколько лет Марк Сэмюэлс обратил внимание, на какую историю похожа моя, хотя сам я того не сознавал. В конце концов, моей книге предшествовал один знаменитый роман, где отец семейства становится все более одержимым и превращается в настоящее зло для родных, и при этом все они находятся в снежном плену. Наверное, в глубине сознания очень хотелось ухватить неподдающееся четкому объяснению видение, которое возникло в воображении после первой же встречи с простым словом «Сияние», хотя изначально Стив назвал свою книгу «Свет» (и по вполне понятным причинам изменил).

Я с облегчением понял, что по вводной части «Полуночного солнца» совершенно не заметно, каких усилий она стоила. В первом варианте она была до неприличия многословной, и, наверное, по этой причине в том числе, весь ее запал угасал задолго до конца восьмой главы. Например, женщина-полицейский, у которой во второй главе опубликованного варианта осталась половина предложения, подробно расспрашивала Бена: «Сколько поездов ты сменил? Моя дочка, она твоего примерно возраста, очень бы тебе позавидовала. Она, видишь ли, обожает поезда. У нее на чердаке целая коллекция. Хочет, когда вырастет, стать машинистом…» Конечно, все это обрисовывает характер персонажа, но при этом тормозит движение. Основные части тоже были избавлены от словесного балласта. Так, в пятой главе Миллиганы отправлялись вместе с мальчиками на автомобильную прогулку в выходной, машина ломалась на открытой местности в разгар сентябрьского вечера, и Бен отходил от нее:

Бен не собирался уходить далеко – ровно настолько, чтобы свет фар не мешал смотреть на небо. Дойдя до поворота дороги, он бросил взгляд назад. Машина осталась дальше, чем он думал, с этого места он видел только изнанку капота между силуэтами родителей Доминика. Свечение, над которым они склонились, было словно костер, к которому жалось племя, и Бен подумал, что он единственный отважный его член, решивший отправиться в неизведанную темноту. Он шагал, уставившись в землю, чтобы, как ему казалось, видеть, куда ступает, но сейчас он осознал, что попросту оттягивает момент, когда придется поднять голову. Как только его закрыла от машины живая изгородь, он заставил себя взглянуть на небо.

Ему показалось, он выпал из этого мира. Тьма будто бы потянулась к нему сонмом звезд, потянулась к нему светом, таким же холодным, как и пространство между звездами. Он вроде бы даже почувствовал, как именно движется к нему свет, немыслимо стремительно и при этом медленнее, чем снежинки на фоне бесконечного времени. Он понял, что дрожит всем телом, однако ощущение оказалось каким-то слишком далеким, чтобы вернуть его мыслями на землю. Он уже не понимал, где находится, знал только, где обязан быть сейчас – и как будто уже оказался там, – в Старгрейве. И в то же время, из-за безграничности космоса, окружавшего его, казалось, никакой спешки нет. Старгрейв точно может подождать, пока Бен не станет старше, раз уж там скрыто нечто, способное вот так до него дотянуться.

Достаточно проникновенно и в тему, но при этом до крайности многословно, подумал я тогда и считаю так до сих пор, хотя несколько предложений из этого первого варианта пригодились в переработанном виде. Три из них я перетащил в седьмую главу, где они оказались гораздо уместнее. Шестая глава начиналась с туманных абзацев вместо нынешнего краткого и ясного вступления, да и в целом в первом варианте все происходило значительно медленнее. Я прекрасно помню, как после первой главы повествование стало увлекать меня все меньше, и мне удалось вернуть ему энергию, только сократив текст и, как я надеюсь, улучшив его в процессе переписывания. Сказка о ледяных духах, которую Бен рассказывает в шестой главе, подстегнула мое воображение, зато «рождественская» глава распухла, и пришлось ее урезать. Эпизод с Эдит Дейнти остался по большому счету нетронутым, но при этом он оказался тем самым моментом, с которого я подумывал забросить книжку.

Помогли ли жена и дети Бена вернуть ее к жизни? Наверное, автобиографическая основа помогла, пусть и совершенно размытая, и, как мне кажется, голос автора отчетливо слышен в девятой главе, когда Бен рассуждает о том, что нужно сказке позволить себя рассказать. Эпизод из десятой главы, когда герой терпит бедствие в Озерном краю, основан на личном опыте, хотя меня спасли незнакомые люди, как и эпизод с покупательницей в книжном магазине, выбиравшей книгу в подарок. Вид гостиницы, закрытой на зиму, промелькнувший в тринадцатой главе, тоже из числа воспоминаний: мы останавливались в гостинице деревни Мандзли в Норфолке, когда наши дети были совсем маленькими, а затем я приехал туда в декабре с лекциями, и было так грустно видеть ту же гостиницу запертой и пустынной. Когда в целом сжатое повествование взрывается в шестнадцатой главе нелепыми виршами, это выглядит как поблажка самому себе. Наверное, мне требовалось как-то расслабиться, чтобы собраться с силами для решения задачи, маячившей впереди. В симфонии подобную вставку можно было бы назвать скерцо, а произведение в жанре хоррор чем-то схоже с музыкальным сочинением, – например, необходимостью соблюдать темп. Интерьер дома Уэстов из семнадцатой главы позаимствован из нашего первого дома в Ливерпуле на Бакингем-роуд, 54. Скала из девятнадцатой главы прибыла из деревни Турстастон – боюсь, теперь мне на нее уже не подняться. Фраза из двадцать восьмой главы о книгах, что являются «продуктом определенного этапа его жизни, который он уже оставил позади», отчего-то кажется провидческой после того, как я перечитал эту самую книгу. В главе тридцать первой я обнаружил попытку привести в равновесие человеческое и космическое в следующем отрывке: «Ощущение потери походило на разверстую рану в душе, и в то же время отчего-то казалось исчезающе малой величиной в бескрайней темноте». Мне кажется, это еще и первый из моих романов, где большинство диалогов нагружены двойными смыслами. И я никак не мог позабыть один совершенно не поддающийся объяснению случай, попавший в книгу, когда мы с моей дочерью Тэмми отправились на зимнюю прогулку в Турстастоне и увидели, как снег идет над одним полем, а больше нигде. Неудивительно, что именно это видит Бен на кладбище в первой главе.

Первый вариант, мои рабочие записные книжки, хранятся в Ливерпульском университете, в центре НФ. Моя изначальная идея была объединить город с еще одним, населенным чародеями, и, возможно, позже я найду ей применение, заодно и с другими ранними концепциями. Прочие поползновения были куда более адекватными, однако отпали в процессе создания книги. «Что-то постепенно выкристаллизовывалось… Громадная ледяная фигура… город в благоговейном ужасе перед ней… Она не движется, однако они охвачены необъяснимым желанием успокоить ее, поклоняться ей – не дать сдвинуться с места? Спящая фигура или незрячая… Возможно ли определить? Или же они должны не позволить ей открыть глаза?» Достаточно выразительно, однако никак не сочетается с тем процессом, в ходе которого Бен оказывается в эпицентре перевоплощения. Мертвец, как выясняется, полностью состоит из снега, а сдвоенный город дышит сибирским морозом, и все, кто оказывается в нем, находят его либо пустым, либо полным самоубийц. В какой-то момент я зациклился на экологии, прямо как новый редактор Стерлингов, и герой, отодвинувший наступление последнего ледникового периода, мог бы проспать в пещере до того времени, когда понадобится снова только для того, чтобы отравиться насмерть загазованным воздухом. Я сделал кучу заметок относительно персонажей второго плана, некоторые из них вполне могут ожить в каких-то других сочинениях, но вот профессии Бена и Эллен я нащупал только к восемнадцатой странице. Обычно, стоит понять о персонаже именно это, и он обретает жизнь, так и случилось, хотя некоторые подробности в книгу не попали. «Спокойные, рассудительные речи жены угнетают его не меньше, чем нескончаемые мелкие шалости детей… Больше уже не девушка на краю скалы… Дети превратились еще в одну стену, мешавшую видеть». Как же часто в те дни я приходил к заключению, что надо бы все бросить, если бы только тот вариант не привел меня к варианту получше. «Он сознает, что в состоянии глотать лед, раз уж он в бездонном небытии себя самого… По крайней мере, вывести это туда, где оно сможет кормиться только им одним». «Небытие – вероятно, невозможность для него самого уловить смысл увиденного? Или же он не уверен, куда попал? Его ужас перед тем – яма, на краю которой он стоит, и эта яма – он сам».