Текст книги "В погоне за Солнцем"

“Любовь есть свет, а ненависть – тень”, – писал Лонгфелло. За торжеством света следует его постепенное уменьшение в течение дня и, наконец, его окончательное угасание, и это все тоже части солнечной истории. Тень в своем самом прямом смысле – это то, куда не достает свет, иногда ее называют “негативом света”, дневной темнотой. Во многих древних культурах человеческая тень считалась душой человека. С их точки зрения, тень, не имеющая сути, есть ничто, экзистенциальная пустота. Восточноафриканское племя ваника даже боится собственной тени, возможно, считая, что эти неотделимые от них эманации постоянно следят за ними и могут свидетельствовать против. Зулусы говорят, что труп не отбрасывает тени. Питер Пэн остался без своей тени, когда выпрыгнул в окно у Дарлингов (ее спрятали в ящик, а потом ее пришила обратно Венди) – возможно, это подсознательная реакция Барри на идею экстернализации. “Кто может рассказать мне, кем я стал?” – вопрошает король Лир, а верный Кент отвечает: “Тенью от Лира”.

Огромный мяч Кришны, Махабалипурам, на юго-восточном побережье Индии, 1971 год (Photo by Max Pam)

На другой стороне культурной шкалы стоит ритуал Симлоки, или Солдатской горы, – погасшего вулкана 5 тыс. футов высотой неподалеку от границы Калифорнии и Орегона. Когда вечером солнце садится, тень Симлоки вытягивается, пока через полтора часа не доползает до дальней стороны долины, расположенной в 12 милях. Симлоки является священным местом индейского племени ачумави, а тень почитается как великий дух. Согласно легенде, два выдающихся мифических прародителя племени согласились соревноваться с тенью, пересекающей долину. Из этой традиции выросло соревнование. Тот, кто обгонит Симлоки – возможный, хотя и редкий результат, – считается обладателем сверхъестественных возможностей. Поскольку тень сама по себе призрачное существо с соответствующими возможностями, это своеобразный противник, с которым надо считаться. Так, если бегун по дороге оглянется через плечо, он будет мгновенно повержен – смельчаки ачумави никогда не оглядываются.

Крестьянин прячется в тени от солнца. Камбоджа, 1952 год (Werner Bischof / Magnum Photos)

Альпинисты иногда встречаются с явлением, известным как Брокенский призрак, – тень альпиниста вырастает в размерах и окружается радужным сиянием. В действительности это результат наличия тени и эффекта дифракции.

Вебстерский словарь приводит двадцать три значения слова “тень”, включая паразита, шпиона и дьявола, а “бросать тень” означает угрозу счастью, дружбе и славе. На Среднем Востоке тот, кто приносит беду, “отбрасывает желтую тень”. Толкин во “Властелине колец” создал неприступную страну Мордор, “прибежище теней”. В произведениях о ниндзя, культовых историях о японских ассасинах XIV века, эти смертоносные воины могут превращаться в “живые тени”. В той же японской культуре цветы относят к двум категориям – in (тень) и yō (солнце). Тени сыграли роль даже в криминалистике: в 1920-е годы один известный юрист доказал вину убийцы, показав на фотографии, что тени свидетельствуют совсем о другом времени дня, чем говорил обвиняемый[412]412
  См.: Edward Marjoribanks, For the Defence: The Life of Sir Edward Marshall Hall. N. Y.: Macmillan, 1929. Р. 147 и 408–12.


[Закрыть].

Сопоставление темноты со злодеяниями вполне естественно, но есть и целая категория людей, работающих по ночам и избегающих дневного света, – каста неприкасаемых в Индии. Считалось, что один только вид такого человека даже на расстоянии способен запачкать свидетеля, поэтому несчастных, встретившихся в дневное время, часто убивали[413]413
  Encyclopedia Britannica, 1973 edition. Vol. 5. Р. 25. С другой стороны, во многих обществах слуги занимались своей жизнью по ночам, пока хозяева крепко спали. В одной книге, посвященной культурному значению ночи, приводится суждение плантатора из Северной Каролины: для рабов “ночь была их днем” (A. Roger Ekrich, At Day’s Close: Night in Times Past. N. Y.: Norton, 2005; The New Yorker. 2005. 30 мая).


[Закрыть]. В Индии было, да и поныне остается много таких мрачных законов. Например, веками считалось глубочайшим оскорблением наступить на царскую тень или, еще хуже, бросить свою тень на властителя. Загрязнение тенью – загородить солнце от человека высшей касты – было грубейшим проступком, и даже представители низших слоев старались не наступать на собственную тень: французский политик, побывавший в Индии в 1957 году, вспоминает селян, проводивших дневные часы на деревьях, избегая такого риска[414]414
  Аниша Франкс – в беседе с автором, октябрь 2006-го. Госпожа Франкс – цыганка греческого происхождения, сейчас проживающая в Удайпуре, дважды представляла интересы цыган в ООН.


[Закрыть].

Темноты не всегда избегали, а в жарком климате тень часто является желанной, порой даже символом величия. Поскольку властители часто передвигались, двойной спрос на комфорт и символизм привел к изобретению зонтика, своего рода портативного балдахина. В истории о Шакунтале (приводится в “Махабхарате”, знаменитом санскритском эпосе) правитель под зонтиком сам сравнивается с навесом для своих подданных: “Властитель, подобно ветвистому дереву, подставляет свою голову под палящие лучи солнца, а его широкая тень облегчает жар тем, кто укрылся в его тени”[415]415
  W. Sangster, Umbrellas and Their History. London: Cassell, 1871. Р. 15.


[Закрыть].

В индуистской мифологии бог Вишну снисходит в нижний мир с зонтиком в руках, а в Древнем Египте и аравийских землях зонтики (часто сделанные из пальмовых листьев) носили над особами королевской крови как признак их привилегированности. Вскоре это удобство стало более демократичным – в 1871 году справочная брошюра для посещающих Индию англичан авторитетно заявляла, что “во время жаркого сезона для европейцев небезопасно выходить на солнце между восемью часами утра и четырьмя часами дня… без защиты хотя бы в виде зонтика”[416]416
  Edmund C. P. Hull, The European in India, or The Anglo-Indian’s Vade Mecum. London: 1871. Р. 61.


[Закрыть]. Робинзон Крузо соорудил себе такой зонтик по образцу тех, что встречал в Бразилии, где “такая сильная жара, что трудно обойтись без зонтика… С этим зонтиком я… не страдал от солнца даже в самую жаркую погоду”[417]417
  Пер. К. Чуковского. – Прим. перев.


[Закрыть]. Впоследствии во Франции и Британии ранние версии этих устройств назывались “робинзонами”[418]418
  S. Baring-Gould, Historic Oddities and Strange Events. London: Geoffrey Bles, 1945. Р. 132–38. В Европе ношение зонтика долго считалось признаком изнеженности. Первым англичанином, кто стал регулярно (с 1750 года) носить зонтик из промасленного шелка, был щеголь Джонас Хенвей, основатель больницы Марии Магдалины. Женщины могли носить их и раньше, Бомонт и Флетчер упоминали новое устройство в своей комедии “Женись и управляй женой” (1624): “Довольны вы? Свалился с сердца камень? / Теперь у вас есть ширма, зонт надежный, / Которым имя доброе свое / Прикроете вы от молвы” (пер. П. Мелковой. – Прим. перев.).


[Закрыть].

Свет изменяется непрерывно в течение дня, у каждой его стадии свои свойства: рассвет, восход, день, сумерки, закат, заход солнца. У Роберта Стивенсона в “Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда” (1886) мистер Аттерсон наблюдал “бесчисленные степени и оттенки сумерек”[419]419
  Пер. И. Гуровой.


[Закрыть].

Сейчас для обнаружения скрытых конструкций используется почти горизонтальное по отношению к поверхности освещение. Это достигается при помощи перспективной аэрофотосъемки, возникшей по необходимости в Первую мировую войну. Фотографии, сделанные с воздуха под углом, делались и до появления аэропланов, но после 1918 года навыки, полученные воздушными наблюдателями во время войны, стали применяться для мирных съемок. Вторая мировая война только отточила навык фотографов обнаруживать то, что находится ниже поверхности. Если поверхность земли подвергается человеческому или природному вмешательству, отпечаток от этого остается навсегда, а там, где очертания отпечатались в рельефе, их тени могут быть эффективно сфотографированы с воздуха. Иногда такие фотографии раскрывают не только новые особенности, но и делают явным порядок следования, открывая не один, а несколько более старых слоев. Наблюдение таких “теневых площадок” подчеркивает выдающиеся особенности формы и очертаний лучше, чем наземная съемка. Оно может даже передать вариации в оттенке почвы или растительности, которые выдают наличие подземных структур: открытие в 1920-е годы Вудхенджа в Уилтшире, бревенчатого аналога Стоунхенджа, – лишь один тому пример. При помощи этого метода были обнаружены буквально тысячи утраченных деревень и римских лагерей (Ashmolean Museum, University of Oxford)

Закаленный в боях офицер в пьесе Роберта Шерифа Journey’s End (“Конец пути”) восклицает, глядя на встающее над проволокой и окопами утреннее солнце: “Пока я не оказался здесь, никогда не знал, что солнце может всходить столь по-разному. Зеленое, розовое, красное, синее и серое. Поразительно, не правда ли?” Когда солнце встает или садится, отбрасывая пологие лучи, каждая мельчайшая подробность на поверхности земли вырастает и становится видна[420]420
  J. K. St. Joseph, Air Photography and Archaeology, Geographical Journal. Vol. 105. 1945. № 1–2. Январь – февраль. Р. 47–59.


[Закрыть]. Сумерки вдохновили Гегеля на знаменитое изречение “Сова Минервы вылетает только в сумерки”[421]421
  Пер. Б. Столпнера, М. Левиной.


[Закрыть] – метафору, призванную передать тот факт, что философия начинает понимать историческую ситуацию, только когда последняя начинает исчезать.

Непосредственно перед заходом солнца наступает “тот короткий промежуток времени между днем и ночью, когда вынашиваются большие планы и все становится возможным”[422]422
  Jill Nelson, Sexual Healing. Chicago: Agate Publishing, 2003; См. рецензию на этот роман: Beverly Lowry, The New York Times Book Review. 2003. 22 июня. Р. 20.


[Закрыть]. Владимир Набоков в мемуарах специально упоминает: “Сумерки” – какой это томный сиреневый звук!”[423]423
  Набоков В. Другие берега. СПб.: Азбука-классика, 2006. См. также: Margaret Wertheim, The Shadow Goes, The NewYork Times. 2007. 20 июня. и Charles Champlin, Derrick Tseng, Woody Allen at Work: The Photographs of Brian Hamill. NewYork: Abrams, 1995. Р. 29, фотография Аллена на пляже в Саутгемптоне (Лонг-Айленд) во время съемок “Интерьеров” (1978).


[Закрыть]В сумерках, и только в них, ортодоксальному еврею дозволяется заниматься мирскими вопросами[424]424
  Мнение, пропагандируемое раввином Яковом Эмденом (1697–1776), который приводил цитату из Библии (Нав. 1:8) “Поучайся в ней день и ночь” – и оставлял пространство для мирских занятий в те часы, которые не относятся ни к дню, ни к ночи.


[Закрыть].

Писатели не отставали. Однажды летним вечером, когда Уильям Фолкнер мучился над названием нового романа, его жена обратила внимание на удивительную окраску южного неба. Фолкнер сильно впечатлился этим зрелищем, а книга получила название “Свет в августе”. Дядюшке Рэту в сумерках чудилось, что “свет как бы впитывался в землю, как вода в половодье”[425]425
  Пер. В. Лунина.


[Закрыть] (“Ветер в ивах”). “До сумерек было еще далеко, но потоки летнего света уже скудели, воздух посвежел, а на шелковистую густую траву легли длинные тени”[426]426
  Пер. Л. Поляковой, М. Шерешевской.


[Закрыть] (Генри Джеймс в “Женском портрете”). У других встречаются такие метафоры сумерек, как “праздник слепца”, “зеленый час”, “между собакой и волком” – час, когда недостаточно света, чтобы можно было увидеть разницу между этими животными[427]427
  См.: John Coldstream, Dirk Bogarde. London: Weidenfeld, 2005. Р. 517.


[Закрыть].

Свет полной Луны слишком слаб, чтобы человеческий глаз мог различать цвета, но по причине закругленности Земли облака улавливают солнечные лучи еще долго после заката и отражают свет над горизонтом, сияя призрачным светом, – этот феномен носит название ночных светящихся облаков. Особый свет, отбрасываемый заходящим солнцем, который мы наблюдаем в качестве сине-серой окраски на востоке после заката, часто с примесью розового, – это край сумерек. На мгновение позже наступают “гражданские сумерки” – несколько минут после захода, пока солнце не опустилось более чем на 6° за горизонт. Следом наступает черед “навигационных сумерек” – солнце между 6° и 12°, а между 12° и 18° – уже “астрономические сумерки”, достаточная степень темноты, чтобы астрономы могли приниматься за работу. Когда горизонт поднимается над солнцем на 18 градусов, начинается настоящая ночь.

Размышляя о своих путешествиях в Африку, Карл Юнг писал: “Ночью все живое погружается в глубокое уныние и каждой душой овладевает неизъяснимая тоска по свету… Первобытная тьма сопричастна глубокой материнской тайне. Потому так остро переживают негры рождение солнца, ведь в этот момент является свет, является избавление, освобождение от тьмы. И желание увидеть свет – это желание обрести сознание”[428]428
  Пер. В. Поликарпова.


[Закрыть].

Глава 15
Под палящим солнцем

 
Небеса раскалены докрасна, а земля плавится как медь,
Река блестит на солнце, как расплавленное стекло,
Колышется жаркая дымка и безжалостно солнце палит,
На ладонях пузыри от поводьев, а очки обжигают мне нос.
Жар пышет как печь, прожигает до самых костей.
Не встречал такой жары ваш ошпаренный племянник[429]429
  Rudyard Kipling, Dear Auntie, Your Parboiled Nephew, рукописное письмо к Эдит Макдональд от 12 июня 1883 года, в: Early Verse by Rudyard Kipling, 1879–89. N. Y.: Oxford University Press, 1986. Р. 19.


[Закрыть].
 

Редьярд Киплинг

Я – типичный образчик светлокожего англичанина, рыжеволосый и с веснушками: пять минут на солнце, и любой незащищенный участок кожи краснеет, болезненно напоминая о том, что солнечные лучи – это источник не только витаминов, но и ожогов. С детских времен я знал, что солнце делает с человеческим телом, хотя мой опыт в основном относился к британскому лету – самому холодному, какое только бывает. Недавно я стоял в середине аризонской пустыни, где температура достигает уровня 49 °C, и размышлял, каково быть сожженым солнцем заживо. Солнечный жар на юго-востоке Америки вытравляет цвет из тканей и дерева быстрее, чем где-либо еще на континенте, но даже эта жара не приближается к рекордной температурной отметке в 58 °C, зафиксированной 13 сентября 1922 года в ливийской Сахаре. В Соединенных Штатах в Гринленд-ранч (Калифорния) температура достигла 56,6 °C 10 июля 1913 года (официальный рекорд), хотя настоящая высота, вероятно, была достигнута в один из сорока трех дней между 6 июля и 17 августа 1917 года в Долине смерти (Калифорния) – так эту долину в 1849 году назвал один из восемнадцати выживших золотоискателей (из отряда в тридцать человек), решивших срезать путь.

Торстон Кларк в книге “Экватор” описывает путешествие, которое он проделал вдоль экватора в 1986 году от французской Мартиники в Карибском море до горы Каямбе в Эквадоре (что на испанском значит “экватор”). “Я стал настоящим знатоком жары, – пишет он в предисловии и в самом деле приводит вполне убедительную классификацию предмета. – Есть жара, от которой лицо краснеет, обжигается и смягчается, будто помидор над огнем. Есть жирная жара тропического города; молочный жар, испаряющийся от реки в джунглях, как от кастрюли с закипающей водой; слепящий жар, вспыхивающий на жестяных крышах, как огни фотовспышек; жар ленивый и отравляющий, от которого целый день чувствуешь себя как с похмелья[430]430
  Thurston Clarke, Equator. N. Y.: Avon, 1988. Р. 11, 137, 143.


[Закрыть]”.

Когда он достиг Ламбарене – места, где Альберт Швейцер основал свою миссию, посреди болот Огове, главной реки Габона в западно-центральной части Африки, – он чувствовал себя словно “завернутым в нагретые полотенца”. Кларк вспоминает, как доктора Швейцера спросили, не беспокоит ли его жара. Тот ответил, что никогда не позволяет себе об этом думать, и добавил: “Нужно заниматься серьезной духовной деятельностью, чтобы победить жару”. Несколько великих людей в истории, среди них – Джордж Вашингтон и генерал Дуглас Макартур, умели вообще не потеть. Говорят, Барак Обама тоже из их числа.

Жара всегда была враждебна к неподготовленным путешественникам, особенно к военным. В июне 1578 года португальский король Себастьян I во главе многочисленного войска отправился в северо-западную Африку, где его “доспехи так нагрелись, что ему пришлось лить воду под металлические пластины, а страдания его солдат, которые не могли себе позволить такой роскоши, вероятно, были чрезвычайными[431]431
  Jonathan Spence, The Memory Palace of Matteo Ricci. London: Faber, 1985. Р. 37, 84.


[Закрыть]”. Армия была разбита, и это было только начало череды несчастий: спустя три года Португалия подчинилась испанским Габсбургам. Примерно в тот же период в Китае работники кули, роющие каналы под палящим солнцем, к концу каждого дня оказывались со спинами, “растрескавшимися, словно чешуя у рыбы”. Некоторые историки до сих пор вторят легенде о том, как 24 июня 1812 года Наполеон и его великая армия (приводится подозрительно точная цифра в 691 501 человек, но в любом случае это была крупнейшая военная сила в европейской истории после завоевания Греции Ксерксом) пересек Неман, направился на Москву и был совершенно уничтожен морозами. К тому моменту, как армия в середине августа достигла Смоленска, она действительно потеряла треть состава, но по причине нескольких недель жары. “России да лету – союзу нету”, – говорил граф Пьер Безухов в “Войне и мире”.

На жаре резко уменьшается порог нагрузки, и хороший генерал всегда старается защитить солдат от дневного солнца, но иногда военные традиции или просто невежество попирают здравый смысл. Так, например, у солдат шотландских горных полков, одетых в традиционные юбки, обгорала задняя часть икр (особенно в лежачей перестрелке), подрывая способность к быстрым марш-броскам. Веками британские войска страдали от солнечных ударов во время боя, потому что не было навыков снимания кителя, и эта смертоносная традиция продлилась до ХХ века. Во время Второй мировой войны в Западной пустыне Египта и в Ливии британские солдаты 8-й армии носили рубашки с открытым воротом и шорты, а их квартирмейстерам было невдомек, что лучший способ защиты от солнца – легкая одежда свободного кроя, закрывающая как можно больше кожи.

Разумеется, индусы поняли это очень давно и стали одеваться соответственно, у них были на то серьезные причины. Индия – ужасная страна в отношении жары, там все кишит враждебными микроорганизмами, а многочисленные тяжелые инфекционные заболевания атакуют людей со всех сторон. Гарри, любовник Оливии в книге Рут Джабвалы Heat and Dust (“Жара и пыль”), восклицал: “Я торчал в своей комнате весь вчерашний день и сегодня утром тоже. Что еще остается делать в эту ужасную, отвратительную жару? Выгляните наружу. Вы видели, на что это похоже?.. Неудивительно, что все сходят с ума[432]432
  Ruth Prawer Jhabvala, Heat and Dust. London: John Murray, 1975. Р. 71.


[Закрыть]”. Младших офицеров в британской колониальной армии отправляли на гаупвахту на две недели за выход на солнце без солнечного шлема. Для британцев выйти посреди дня на улицу стало считаться чем-то недопустимым, во всяком случае самоубийственным: Кэрнахан, герой киплинговской повести “Человек, который хотел быть королем”, умер, всего полчаса пройдясь по жаре с непокрытой головой.

Знаменитая в англоязычном мире песенка Ноэля Кауарда Mad dogs and Englishmen (“Бешеные собаки и англичане”) начинается таким куплетом:

 
В тропиках бывает такое время дня,
Когда жители закрываются дома у себя,
Снимают с себя все, обливаются потом,
Чтоб нарушить это правило, надо быть идиотом,
Потому что солнце палит просто зверски,
И лучше избегать лучей его дерзких[433]433
  Noël Coward, The Complete Illustrated Lyrics. N. Y.: Overlook, 1998).


[Закрыть].
 

Замысел песни коренится в отвращении Кауарда перед британским колониальным обществом, чье нежелание адаптироваться к местным обычаям он наблюдал в Малайе в 1930 году. Вероятно, его вдохновлял и Киплинг, написавший в “Киме”, что “только дьяволы и англичане бродят туда и сюда без всякого смысла”, и “мы несемся как сумасшедшие… или англичане[434]434
  Пер. М. Клягиной-Кондратьевой.


[Закрыть]”.

Аванпосты британской империи редко могли похвастаться мягким климатом, а недостаток умения приноравливаться к погодным крайностям приводил к большим страданиям, часто с летальным исходом. Чарльз Стерт, глава экспедиции Королевского географического общества в австралийские пустыни (в поисках мифического внутреннего моря), в 1844 году записал: “Жара столь сильна, что… наши волосы перестали расти, ногти крошатся как стекло. Цинга у всех. Нас мучают страшные головные боли, ломота во всех конечностях, опухшие и изъязвленные десны[435]435
  David Grann, The Lost City of Z. N. Y.: Doubleday, 2009. Р. 56.


[Закрыть]”. В британской Восточной Африке (современная Кения) в начале ХХ века все носили на спине специальные подушки из стеганой фланели – считалось, что солнце отрицательно действует на позвоночник. Мужчины надевали кушаки под револьверы для защиты селезенки от нагревания, а в домах с металлическими крышами, расположенных на высоте, люди не снимали шляп, полагая, что солнце проникает сквозь металл. Первый практикующий доктор в Найроби, начавший работать в 1913 году, считал, что голубоглазым людям нужно носить темные очки, а всю одежду следует подбивать красной тканью – считалось, что этот цвет смягчает солнечные лучи[436]436
  Sara Wheeler, Too Close to the Sun: The Audacious Life and Times of Denys Finch Hatton. N. Y.: Random House, 2007. Р. 55, 69, 95.


[Закрыть].

Несмотря на сопротивление, британцы в колониях оказались в ловушке. В своем прекрасном исследовании индийского восстания Ричард Кольер пишет:

Четырнадцатое июня 1857 года, рассвет. Неумолимое солнце поднимается на Канпуром… И раньше, несмотря на тень, жара заставляла людей запираться в темных комнатах и вышибать себе мозги из ружья. За этот день пять или шесть человек в траншее сэра Хью Уилера умрут от солнечного удара. Им будто сжимает виски стальной лентой, потом наступает страшная вялость, они падают на колени, их тошнит, лица чернеют, и они умирают. Сегодня несколько мушкетов взорвались как петарды, раскалившись на солнце. Из-за своих земляных стен люди посреди безводной песчаной долины видят странные миражи – лесные поляны и голубые блестящие водоемы. Против собственной воли они дышат непередаваемым тошнотворным запахом окопа, который подобен содержимому тысяч уборных, гниющему на солнце. Маленьким детям, умоляющим о глотке воды, дают пососать кожаный ремень, чтобы утолить жажду[437]437
  Richard Collier, The Sound of Fury: An Account of the Indian Mutiny. London: Collins, 1963. Р. 120, 14–15.


[Закрыть].

Но еще до восстания жизнь была почти невыносима. Семьи отсиживались в полутьме, офицеры в повседневной летней форме, их жены в свободном белом муслине. Церковные службы, важная составная часть империи, были укорочены, но из-за жары никто не преклонял колен. На одной британской базе в Калькутте

британцы еще не знали этого, но они уже проигрывали битву против солнца – солнца, которое разжигало убийственные вспышки гнева, которое управляло нормами общественной жизни, то делая их сверхважными, то превращая в никому не нужный балласт. Восемь месяцев в году солнце давило чудовищным весом на их существование, ограничивая передвижение, загоняя в темные комнаты. Солнце расстраивало пианино, высушивало чернила на бумаге, плавило кончики офицерских киверов… Первой красавицей базы единодушно считалась женщина с самыми бледными щеками… Дома проектировались только с одной целью – не дать солнцу победить[438]438
  Там же.


[Закрыть].

Интенсивная жара такого уровня может сопровождаться экваториальными болезнями (в каждой стране своими), такими как потница, когда пот собирается под кожей, – одно из распространеннейших заболеваний среди солдат, воевавших в тропиках во время Второй мировой войны; тропическая сыпь; катаракта; холинергическая крапивница – высыпание 1–3-миллиметровых волдырей, в основном на теле; фотоаллергия и фототоксические реакции – виды сыпей, вызванные взаимодействием солнечного света и медикаментов; солнечная экзема; стригущий лишай. Подобные болезни фиксировались у 12 % амбулаторных больных во время вьетнамской войны[439]439
  Robert Burton, The Anatomy of Melancholy. N. Y.: New York Review of Books, 2001. Р. 378.


[Закрыть].

Большая жара всегда сопровождалась страхами и суевериями. В Древней Греции пик полудня был часом выхода демонов, неслучайно Пан, явно зловредное божество, считался повелителем полудня. Разумеется, в каждом регионе своя ситуация. Диапазон “охвата” Земли солнечным светом варьируется от примерно 4 тыс. ч в год (более 90 % максимально долгого периода) до менее 2 тыс. Сахаре выпадает больше, а Исландии и Шотландии – меньше всех.

До наступления современной эпохи крайней мобильности населения цвет человеческой кожи, по всей видимости, зависел от места обитания. Темная кожа преобладала вокруг экватора, поскольку она содержит больше меланина – пигмента, блокирующего солнечные лучи, помогающего приспосабливаться к жизни в солнечных регионах планеты; светлокожие люди обычно населяют области ближе к полюсам.

Цвет кожи приобрел символическое и даже нравственное значение уже никак не связанное с происхождением, и в истории человечества нередко использовался для оценки превосходства одних рас над другими, подобно тому как это случалось с родами занятий и социальными классами. Как отмечал популяризатор науки Джонатан Вайнер, “цвет кожи – самое большое видимое различие между разными человеческими популяциями на нашей планете, вокруг которого сплелось столько жестоких и вызывающих рознь мифов, – на деле есть не что иное, как схематическая диаграмма уровней ультрафиолетового излучения, распределенного по планете[440]440
  Jonathan Weiner, The Next One Hundred Years. N. Y.: Bantam, 1990. Р. 154.


[Закрыть]”. Некоторые темнокожие народы полагают, что их цвет символизирует близость к солнцу, что также означает близость к богу, но в целом в мире установилось и продолжает жить скорее предубеждение против темной кожи. Среди принятых определений для “чернокожести” в Оксфордском английском словаре встречаются такие (некоторые родом еще из XVI века): “нечистый”, “грязный”, “порочный”, “ужасный”. Барак Обама в мемуарах Dreams from My Father (“Мечты моего отца”) пишет, как ребенком листал старый номер журнала Life и наткнулся на фотографию человека, химически осветлившего цвет своей кожи. Она имела “призрачный оттенок”, как будто “кровь отлила от плоти[441]441
  Barack Obama, Dreams from My Father. N. Y.: Three Rivers Press, 2004.


[Закрыть]”. Этот человек “сожалел о попытке выдать себя за белого и переживал по поводу результатов. Но они были необратимы. В Америке были тысячи людей, черных мужчин и женщин, которые, как и он, подвергли себя той же процедуре под влиянием рекламы, обещавшей счастье белого человека”.

Это предубеждение прошло сквозь века неизменным, потому что, даже когда в нем не было расового и расистского подтекста, кожа все равно служила признаком социального, экономического и религиозного статуса. Те, кто занимался физическим трудом под открытым небом, как правило, были более загорелыми, чем те, чье ремесло оплачивалось лучше и ценилось выше (или те, кто был достаточно обеспечен и не нуждался в работе вообще)[442]442
  Странным исключением является древнегреческая скульптура. Плиний Старший (около 23–79 года н. э.) сообщает нам, что статуи в городах – в Родосе, Афинах, Олимпии – исчислялись тысячами, и, куда бы человек ни отправился в пределах греческого мира, всюду он наткнулся бы на бронзовые фигуры в натуральную величину. Многие статуи были из крашеного камня (полихрома) или позолоченного дерева, но преобладающее количество бронзовых скульптур (хотя мы и не знаем, о каком точно цвете идет речь) указывает на то, что бронза была идеальным материалом или по крайне мере предметом зависти. Каково было жить среди таких фигур? Предполагало ли это, что быть загорелым значило подражать богам? (Babette Babich, Reflections on Greek Bronze and ‘The Statue of Humanity’, Existentia. Vol. 17. 2007. Р. 436.


[Закрыть]. На Крите в минойскую эпоху (с 2600 года до н. э.) женщины содержались в темноте для сохранения “воздушного” вида. С середины Х века европейские женщины белили себе кожу зельями столь же разрушительными, как и то, что досталось темнокожему мужчине из Life. Самые распространенные белила изготавливались на основе мышьяка, хотя его смертельные свойства были хорошо известны, что видно на примере мышьяковой пудры, которую во времена итальянского Возрождения изобрела некая Джулия Тоффана для того, чтобы богатые жены могли убивать своих мужей. Женщины наносили пудру на лицо и прочие места, и слишком страстные мужья редко выживали. На счету Тоффаны было уже шесть сотен вдов, когда ее выследили и приговорили к смерти, но женщины все равно продолжали белиться мышьяком. И речь не только о лицах: в 1772 году британские леди начали белить руки ядовитым снадобьем, чтобы придать им фарфоровый оттенок. Знаменитый мастер-керамист Джозайя Веджвуд стал рекламировать черные чайники, на фоне которых руки хозяйки выглядели еще белее.

Шекспир, судя по всему, не был согласен с таким положением дел. Три его самые прекрасные героини описаны как весьма смуглые – Оливия в “Двенадцатой ночи”, Джулия в “Двух веронцах” и Беатриче в “Много шума из ничего”. Сам Шекспир, согласно 62-му сонету, обладал “лицом потасканным и с задубелой кожей[443]443
  Пер. С. Степанова. В классическом переводе Маршака нет указания на кожу: “Я вижу настоящий образ свой / В морщинах лет”. Всего у Шекспира встречается 253 упоминания солнца.


[Закрыть]”. Поэт был прекрасно осведомлен о предрассудках своей эпохи – сонет 127 гласит: “Прекрасным не считался черный цвет, / Когда на свете красоту ценили”.

В царствование королевы Елизаветы I некоторые дамы так стремились к бледной коже, что использовали средства, содержащие сурик (оксид свинца), который, накапливаясь в организме, приводил к тяжелым патологиям, иногда – к параличу и смерти. Еще было принято намазывать на лицо яичный белок для достижения глянца и рисовать тонкие синие линии на лбу, чтобы создать эффект просвечивающей кожи. Сама королева Елизавета, путешествуя верхом для поднятия верноподданнических чувств у своего народа, не могла себе позволить оставаться в помещении. Но, вернувшись ко двору, она скрыла свои загрубевшие черты лосьоном, называемым “церусса”, – свинцовыми белилами, придуманными в Древнем Риме и возрожденными во времена Ренессанса. В XVII веке на заказных портретах женские лица обычно выглядели мертвенно-белыми овалами. Позднее развитие каретного транспорта еще более усилило эту моду – теперь бледное лицо демонстрировало возможность путешествия с комфортом в крытом экипаже.

Во времена Карла II тяжелый грим был общепринят при дворе. Наиболее опасными косметическими средствами являлись свинцовые белила, мышьяк и ртуть: все они не только портили кожу – еще от них выпадали волосы, начиналась язва желудка, дрожали конечности, и часто они просто убивали стремящуюся к совершенству красавицу. Опасность этих средств стала известна после трагической смерти куртизанки Китти Фишер и Марии, графини Ковентри, старшей из двух легендарных сестер Ганнинг. Меж ду Китти и Марией вспыхнуло соперничество на почве интрижки первой с мужем Марии Джорджем Уильямом. Сама Мария (1733–1760) привлекла внимание знаменитого ловеласа Огастеса Генри Фицроя, третьего герцога Графтона, с 1767 по 1770 год исполнявшего обязанности премьер-министра Британии. Но усилия по удержанию его привязанности обошлись ей дорого: она умерла в возрасте двадцати семи лет после многих лет использования свинцовой косметики. Катерина Мария “Китти” Фишер умерла в 1767-м, очевидно, от воздействия тех же свинцовых средств, пережив соперницу на семь лет.

XVIII век уже уступал дорогу XIX веку, но белизна продолжала быть главным признаком красоты. В Америке ни южная красотка, ни северная дебютантка не осмеливались выйти на улицу без зонтика, боясь потерять лилейный цвет кожи. Во времена Гражданской войны женщины на Юге жевали газетную бумагу, потому что было обнаружено, что в ней содержится нечто отбеливающее кожу лица. Веснушек (результата неравномерного распределения гранул меланина: веснушка – это аккумулированный меланин) тоже старались избегать. Младшая сестра Скарлетт О’Хары Сьюлин, обнаружив, что семейный экипаж на мгновение остановился прямо на солнце, в смятении вскричала: “О папа, давай поедем! Я чувствую, как веснушки высыпают у меня на лице!”

“Клеопатра, растворяющая жемчуг”, 1759 год – портрет кисти Джошуа Рейнольдса куртизанки и актрисы Китти Фишер. Настойки на свинце, которые она принимала для осветления цвета лица, стали причиной ее смерти в 1767 году (Kitty Fisher: Kenwood House: The Iveagh Bequest / English Heritage Photo Library)

Еще в 1880-е светские дамы были готовы прибегать к крайним мерам. Парижская красавица Амели Готро, знаменитая мадам Икс с портрета Сарджента, усиленно работала над своей внешностью: ее “кожу одни соперницы подозревали в том, что над ней поработал эмалью живописец, а другие – в применении осмотрительных доз мышьяка[444]444
  Miranda Seymour, White Shoulders, Deborah Davis’s biography Strapless: John Singer Sargent and the Fall of Madame X in The New York Times Book Review. 2003. 28 сентября. Р. 19.


[Закрыть]”. Но к эпохе мадам Икс мода уже начинала меняться. В викторианской Англии люди стали избегать грима, который все сильнее ассоциировался с продажными женщинами и актрисами (многие, впрочем, не делали между ними разницы). Достаточно было одного намека на искусственное изменение естественного цвета, чтобы женщину осудили за вульгарность, если не хуже. Белая кожа как классовый признак тоже уходила в прошлое в результате урбанизации и смены системы профессий, вызванной индустриальной революцией. Работа в помещении становилась нормой для большинства людей рабочего класса, и бледная кожа тем самым переставала обозначать социальный статус. А с возвращением офицеров из окопов Первой мировой загар и красный цвет кожи превратились в символы патриотизма.

С другой стороны, набирало силу новое поветрие. Пляжный отдых, который исходно рекомендовался по медицинским соображениям, становился присущим изысканному обществу. Те, у кого были деньги и время на постоянные разлечения, выбирали курорты, и, таким образом, загорелая кожа стала восприниматься как признак отношения к классу имущих. Как писал Пол Фасселл,

для восстановления Средиземноморья после [Первой мировой] войны его наиболее распространенный естественный ресурс, солнце, должен был искупить то социальное клеймо, которое на нем поставил XIX век. Тогда люди высшего сорта предпочитали не сидеть на солнце, считая, что раз оно необходимо для произрастания растений, то ценность его для людей весьма сомнительна[445]445
  Paul Fussell, Abroad: British Literary Travelling Between the Wars. Cambridge: Cambridge University Press, 1980. Р. 137. Некоторые подробности на страницах моей книги появились из его труда, в частности, из главы The New Heliophily. Р. 137–41.


[Закрыть].

Когда в 1920 году кутюрье и законодательница мод Коко Шанель случайно получила загар, путешествуя по Средиземному морю на аристократической яхте, ее бронзовая кожа полностью изменила курс моды.

Запустив в мир свой новый образ, она в 1929 году провозгласила: “Девушка просто обязана иметь загар”. Социальный престиж (или наоборот) полученной окраски дискутировался во всех тонкостях. Насколько интенсивным должен быть загар? Знатоки утверждали, что идеален оттенок золота.

Главным среди фешенебельных морских курортов стала Французская Ривьера. Такие расточительные звезды, как Роберт Льюис Стивенсон и Обри Бердслей, были в числе первых посетителей, затем там появились Грета Гарбо, Коул Портер, Дороти Паркер, Анита Лус, Ноэль Кауард, Зельда и Скотт Фитцджеральды[446]446
  Преклонение перед солнцем появляется, например, в “Ночь нежна”. Писатель называет антибский пляж “охряным молитвенным ковриком” (пер. Е. Калашниковой. – Прим. перев.).


[Закрыть]. Круглогодичный загар был предметом особой зависти.