Текст книги "Астронавты. Отвергнутые космосом"

Глава 12

– Питер, ты тут?

Бой-Баба потянула в сторону дверь отсека Питера и заглянула внутрь. В нос ей ударило вонью немытого тела. Прикрывая нос и рот рукой, она протиснулась в дверь. Огляделась.

В отсеке было темно. На продавленной койке мешком лежало тело.

– Питер?

Она подскочила, тряхнула за плечо. Компьютерщик пошевелился. Он лежал на животе, накрыв голову подушкой, и сопел. В руке он что-то сжимал.

– Питер, ты чего? Пошли ужинать! Нельзя так, вторые сутки ничего не ешь…

– Оставьте меня все, – слабым голосом ответил Питер и отвернул голову к стене.

Она села рядом, убрала подушку с его головы. Погладила по светлым волосенкам. Питер вжался лицом в одеяло. Сжатую в кулак руку он спрятал на груди.

– Уходи, – пробормотал он. – Не привлекай внимания. Я сейчас… выйду к вам.

Но голос его лгал, и Бой-Баба покачала головой:

– Не спеши. Давай, приходи в себя. Душ вон сходи прими.

Питер тихо засмеялся, уткнувшись в одеяло:

– Зачем? Мы же все умрем. Один за другим. Какая разница…

Бой-Баба не нашлась, что ответить. Он приподнялся и сел на четвереньки на постели.

– Разве ты не видишь, – зашептал он, – на нас проклятье! Это тот раненый, которого мы оставили, наверняка он всех нас проклял перед смертью…

Бой-Баба поморщилась:

– Неужели ты веришь в эту чушь?

Питер помотал головой:

– Не говори так… И самое страшное, – простонал он, – самое страшное, что во всем этом виноват я!

Он упал головой в одеяло и затих. Плечи его тихонько подрагивали.

Бой-Баба вздохнула:

– Ну чем ты можешь быть виноват, Питер? Ведь не ты отрезал нас от Земли. Не ты виноват в аварии (а кто знает, может, и он, мелькнула мысль). При чем здесь ты?

– Ты не поняла, – прошептал Питер и сел, глядя на нее. В темноте его глаза блестели. Уже не скрываясь, он всхлипнул и вытер нос рукавом.

– Я виноват в их смерти, – прошептал он. – Они все умерли после того, как я… как я им рассказал.

Ну все, начали крыши ехать. Первым сломался самый слабый. Кто следующий? – дай бог, не она.

Бой-Баба взяла Питера за руку, безвольную и скользкую от слез. Другую руку он торопливо убрал за спину.

– Что ты им рассказал, Питер? – терпеливо спросила она.

– Я им рассказал о моей болезни, – Питер вытянул руку из ее хватки и показал замотанные пластырем пальцы. – Я… боюсь. Вдруг и меня… тоже.

Вот ипохондрик несчастный. Куда смотрели психологи, когда Майер в этот раз набирал команду? Где он нарыл весь этот зоопарк?

– Какой болезни, Питер? Ты что, болен?

Компьютерщик кивнул:

– Я не хотел никому говорить. Думал, само пройдет. А когда не прошло, я показал Рашиду. Все ему рассказал, как есть, а на следующий день он… умер.

Питер сел на койке, подтянув под себя ноги, и раскачивался взад-вперед, медленно и методично.

– Когда Рашид умер, я все рассказал Кокки, – задумчиво сказал он. Губы блондинчика скривились, но он взял себя в руки и продолжал. – Я думал, Кокки найдет выход. Я надеялся, что он мне поможет. А потом… – он судорожно вздохнул, – он тоже умер.

– Это совпадение, Питер. У него же сердце было слабое, – соврала Бой-Баба. – Сердечный приступ. Не веришь мне, спроси Тадефи.

Сердце разрывалось обманывать его, но дядя Фима настрого велел никому на корабле ничего не говорить. Даже Майеру.

Питер горько рассмеялся:

– Я тоже надеялся, что это совпадение! Я не сумасшедший! – Внимательно посмотрел на Бой-Бабу. – Ты же не думаешь, что я сумасшедший?

– Конечно, нет, – грустно ответила она.

Питер кивнул и облизнул губы. Он всматривался в полутьму, и на лице его застыло горе.

Бой-Баба крепко держала его руку. В другой компьютерщик по-прежнему сжимал – что? Наверное, какой-нибудь платочек Кока. Вот, прости господи, тоже ведь любовь, никуда не денешься.

Она подняла голову – и вздрогнула. Питер смотрел на нее в упор. На губах его играла странная, жестокая усмешка.

– После этого, – заговорил он глухо, – я… не хотел больше никому говорить. Но все-таки не выдержал и сказал.

– Кому? – терпеливо спросила она.

Питер помолчал.

– Инспектору.

Она не нашлась, что сказать. А успокоить Маленького было нужно. Она попробовала обратить все в шутку.

– Что ж у тебя за болезнь такая, Питер, что из-за нее пол-экипажа жизнью заплатило?

Он отстранился от нее. Потянулся к полке над головой, достал бутылочку с дезинфицирующим раствором, коробочку пластырей, ножницы. Скрупулезно отрезал ножницами краешек упаковки с пластырем, положил рядом. Включил свет. Левой рукой неловко он размотал пластырь с пальца.

Бой-Баба пригляделась. Действительно, трещина, прямо по папиллярной линии. Глубокая. Из трещины сочится то ли гной, то ли сукровица – весь пластырь от нее заскорузлый и воняет. Тот же запах, что и во всем отсеке, только сильнее.

Жидкость сочилась из трещинки и тут же застывала по краям мельчайшими снежно-белыми кристаллами.

Бой-Баба отшатнулась. Посмотрела на него. Питер педантично заматывал ранку чистым кусочком пластыря.

– Ты все-таки заразился… – прошептала она.

Мысли затолкались в голове. В изолятор. Нет – изолировать отсек. Все внутри дезинфицировать. Нет – поздно. На корабле инфекция. Дезинфицировать все… изолировать всех… а толку?

Бой-Баба поднялась, оглядываясь по сторонам. В воздухе была разлита смерть. Но смерть шла за ними с той минуты, как они снялись с планеты. Ничего нового. Чума, несчастный случай, злой умысел – какая мертвому разница!

Как будто сам космос отверг их. Изгнал за трусость. За предательство.

Она посмотрела на Питера. Предмет, который он раньше держал в руке, теперь валялся в складках сбитого одеяла. Плоская картонная коробочка – такая же, как и те, что нашел на планете охранник. Значит, и этот принимает наркотики. А что ее удивляет?

И все-таки странно… Бой-Баба нахмурилась, соображая. Что-то слишком быстро он заболел. Ведь должен же быть инкубационный период. Нужно поговорить с Тадефи. Со дня их встречи с пораженным прошло не так уж много времени.

Питер пошевелился. Он заговорил, и в голосе его была обида:

– Я одного не понимаю: почему именно я? Я с раненым и дела почти не имел. Почему не вы? Это так… – компьютерщик вздохнул, – несправедливо.

Глядя на тускло освещенную стену перед собой, Питер тихо засмеялся.

Он все еще смеялся, когда Бой-Баба сняла с пояса переговорник и тихонько сказала в самый аппарат:

– Дядь Фима? Зайдите к Питеру. Тут важное…

* * *

Они сидели в медблоке, в кабинете Рашида. Тадефи заняла кресло врача, дядя Фима и Бой-Баба присели на стол. Живых остался стоять у двери.

Перед столом сидел понурившийся Питер.

– Ну, сказала Тадефи, – показывай.

Вид у нее был бледный. Она сидела, устало ссутулившись, подперев голову рукой.

Питер оглядел их еще раз.

– Я не шучу, – сказал он. – Я боюсь за вас. Они умерли, и вы тоже умрете…

– Питер, – глуховато сказал охранник. – С твоими покойными друзьями ты говорил наедине. И погибали они в одиночестве. Нас тут, – он обвел рукой отсек, – четверо. Пятеро, считая тебя. Говори, не тяни. Чем скорее все узнаем, тем скорее можем тебе помочь.

Питер кивнул. Медленно он поднял руки и начал отклеивать пластырь. Тадефи навела свет лампы на повреждение.

Глубокая трещина сочилась белесой жидкостью, которая тут же застывала по краям раны белыми кристаллами.

Тадефи обалдело посмотрела на него.

– Ты в своем уме? Ты это – скрывал? Это же…

Питер закивал:

– Я знаю, я знаю… Я не имел права так рисковать вашими жизнями… Но я… я испугался, – прошептал он и поник.

Тадефи молча встала и достала из шкафа пакет первой помощи. Блестящими щипцами она наложила новую повязку.

– Покажи, где у тебя еще, – потребовала она. Питер начал отклеивать пластырь. Тадефи принялась за обработку повреждений: некоторые застарелые, глубокие, некоторые совсем свежие. Компьютерщик морщился, если она нечаянно задевала края раны.

Охранник задумчиво наблюдал за перевязкой.

– И давно это у тебя? – спросил он.

Питер повернул голову:

– С тех самых пор, когда мы… подобрали человека с базы.

– Мы его не подобрали, – резко сказала Бой-Баба. – И мы все были в гермокостюмах. Ты – в том числе. Уж если кто и должен был заболеть, так это мы с Живых. Мы с тем бедолагой контактировали. Ты – нет.

– Видно, это моя карма… – понуро ответил Питер. Дядя Фима поднял руку, привлекая внимание.

– Есть какая-нибудь литература по этой заразе? – обратился он к Тадефи.

Марокканка кивнула:

– Снежная чума встречается на дальних базах, а они все принадлежат Обществу Соцразвития. Их ученые достаточно изучили болезнь. Да вот, – она потыкала в экран монитора смуглым пальцем. – Вот тут все о снежной чуме.

Экран засветился, открыв бесконечную страницу убористого шрифта. Охранник присвистнул:

– А инкубационный период болезни известен?

Тадефи снова кивнула:

– Это одна из немногих вещей, которую мы знаем о снежной чуме. – Она повернулась к экрану, прокрутила страницу вверх и принялась читать вслух: – «Первые слабые симптомы часто проходят незамеченными, хотя и развиваются практически сразу после заражения. Это слабость, ноющие боли в суставах, общее недомогание. Вторичные признаки в виде кожных поражений и высыпаний появляются через несколько дней после заражения».

Бой-Баба повернулась к Питеру:

– «Практически сразу после заражения»! А мы были на планете когда? – уже дней десять прошло. Живых, – повернулась она, – ты как? Испытываешь ноющие боли в суставах и легкое недомогание?

– Только когда хочу от вахты закосить, – осклабился тот. Бой-Баба повернулась к Тадефи.

– Вот у тебя, дорогая, вид что-то усталый.

Девушка отмахнулась и пробормотала что-то про бессонные ночи. Бой-Баба вспомнила, как застала ее с Живых, и прикусила язык.

– Это что же получается? – сказал Живых, глядя на Питера. – Где ж ты умудрился ее подцепить?

Компьютерщик убито покачал головой.

– Это-то ладно, – проговорил дядя Фима. – Но вот почему никто из нас от него не заразился? Ведь мы все эти десять дней дышали одним воздухом и ели из одной миски. И все живы-здоровы… э-э, то есть живы как раз не все, – поправился охранник, – но других инфицированных на борту у нас нет. Пока.

Он задумался.

– Что же мне делать? – Питер переводил взгляд с одного товарища на другого. А они озадаченно смотрели друг на друга.

– Звать капитана, что ж делать, – наконец сказала Бой-Баба. – Он решит.

Питер задрожал:

– Но он меня не… – он перешел на шепот, – не расстреляет?

Они лишились дара речи.

– С ума ты сошел, – сказал наконец Живых. – Кому надо тебя расстреливать? Да и за что?

Дядя Фима повернулся к Тадефи:

– Что положено делать в таких случаях?

Медик-стажер поскребла ногтем поверхность стола. Подняла глаза:

– Надо на консервацию.

Питер застонал и закрыл голову руками, раскачиваясь.

Тадефи поднялась:

– Пойду доложу Майеру.

* * *

Майер выслушал охранника – Бой-Баба скромно тушевалась на ступеньках трапа – и ничего не сказал.

Капитан сидел перед центральным экраном на мостике, ссутулив плечи, словно отгораживаясь от новостей. Руки безвольно упали на колени, тощие пальцы сцеплены в замок. Он слушал дядю Фиму и устало кивал. Как будто знал все заранее, подумала Бой-Баба.

Наконец Майер заговорил – и Бой-Баба не поверила собственным ушам:

– Что вы хотите, чтобы я сделал? – голос его звучал глухо и устало.

– Ничего, Тео, – растерянно произнес дядя Фима. – А что тут можно сделать? Карантин объявлять уже поздно…

Капитан резко крутнулся в кресле в их сторону. Глаза у него были воспаленные, красные. Жесткие.

– Все, что мы можем сделать, – произнес он, – это сохранить человеческое достоинство. Даже в смерти. Это должно стать нашей задачей.

Губы у него тряслись.

Бой-Баба кашлянула и сделала шаг вперед.

– Может, не так все и страшно? – предположила она. – Мы вот не заразились же. Может, эта штука избирательная? Генетическая какая-нибудь?

Майер усмехнулся:

– Я не первый раз встречаюсь с этой заразой… и никто от нее не уходил живым. Никогда.

Охранник резко поднял голову.

– От нее или от Рашида?

Майер побледнел. Он сидел, не сводя светлых глаз с багрового лица охранника.

– Что – от Рашида?

Дядя Фима покачал головой:

– Тео, я прошу тебя. Мы с тобой все-таки не первый год друг друга знаем. Что тебе наговорил Рашид? Почему ты взял его с собой в рейс? Именно в этот рейс?

Охранник нагнулся над сидящим капитаном и смотрел ему в лицо. Наконец Майер опустил глаза. Нагнул голову.

– Меня попросили, – ответил он.

– Кто попросил?

Капитан помолчал, глядя на скопления звезд на экране.

– Дружище, я не могу тебе объяснить. Ты же мне сам потом спасибо скажешь. Да и доказательств у меня нет…

Дядя Фима в отчаянии взмахнул могучими руками:

– Тео, мне не нужны доказательства! Доказательства – это моя работа! Мне от тебя нужна правда. Что тебе сказал Рашид?

Капитан усмехнулся. Пробормотал что-то. Лицо его серело на глазах. Он поднялся в кресле, неловко, держась за бок. Поморщился:

– Послушай, Фима… О мертвых или хорошо, или ничего. Я решил взять его на борт, с меня пусть и спрашивают. Только, – капитан подошел вплотную к охраннику и, покачнувшись, схватился за его плечо. – Не дай бог тебе, как мне, придется выбирать между честным словом и совестью.

Он осекся и начал падать. Бой-Баба рванулась вперед, но дядя Фима уже подхватил капитана своими лапами. Осторожно уложил на пол. Повернул к астронавтке раскаленное лицо Бой-Бабе:

– Что стоишь? Зови медичку!

Бой-Баба схватилась за переговорник, а охранник уже приступил к закрытому массажу сердца и насел ручищами на грудь капитана.

* * *

Майера положили в капитанском отсеке. Он лежал на спине, полусонный под воздействием успокоительных, и Тадефи уже пристроила возле его койки высокий штатив с капельницей. Рядом попискивал старый обшарпанный аппарат по поддержанию жизнедеятельности.

Дядя Фима и Бой-Баба стояли в дверях.

– Ну чего? – спросила Бой-Баба.

Тадефи обернулась. На верхней губе у нее проступили бисеринки пота от усердия.

– Он переутомился, – сказала она, под горло укрывая капитана одеялом. – Бессонные ночи, стресс. Давно было пора отдохнуть, да куда ему. Вот и пусть теперь отдыхает.

Девушка сделала обоим знак выйти. В коридоре, прикрыв поплотней дверь отсека, она произнесла:

– Все эти события и здорового уложат, а капитан наш все-таки уже не тот.

Дядя Фима хмыкнул. И Бой-Баба тоже недоверчиво покачала головой. Тадефи удивленно посмотрела на обоих:

– Что? Что я не так сказала?

– Все правильно, Тади, девочка, – кивнула Бой-Баба. – Только плохо ты Майера знаешь, если думаешь, что он сдает.

– Он всю жизнь такой, чтоб ты знала, – поддакнул охранник. – Вроде плевком перешибешь, а как дойдет до дела – скала, а не человек. Он еще нас всех переживет, поверь мне! – дядя Фима потер руки и оглядел коридор. Мотнул седой гривой в сторону брехаловки. – Пошли посидим. Нам всем передых нужен.

* * *

В брехаловке свет не горел. За стеклом иллюминатора разноцветно полыхал Космос. По эту сторону иллюминатора огоньки на аппарате с напитками тускло освещали блестящий пол и темнеющие очертания кресел.

– Не надо, – Тадефи остановила руку охранника, потянувшуюся к выключателю. – Так красивее.

Налили себе еле теплого кофе из разбитого автомата, сели. Дядя Фима откинулся на диване, запрокинув голову. Смотрел на потолок и глубоко дышал, успокаиваясь. Остальные, не двигаясь, глядели в иллюминатор на звезды.

– Как Питер? – наконец спросила Бой-Баба.

Тадефи махнула рукой:

– Что Питер! Он убежден, что всем принес несчастье. Ничего другого от него не добиться. Что ни спроси – молчит, как покойник. – Тадефи аккуратно опустилась в кресло и сложила руки на коленях, – Но я уверена, что знает он гораздо больше, чем говорит.

– Что же он может знать? – повернулась к ней Бой-Баба. – Ты думаешь, Кок ему что-то сказал перед смертью?

Тадефи кивнула:

– И теперь он боится говорить, чтобы не приманить смерть к себе. Ох, непросто все…

* * *

Тадефи держала Питера за руку. От другой его руки шла к аппарату трубка капельницы. Компьютерщик лежал в капсуле, укрытый по шею серебристым полотном теплоизоляции.

– Как курица в фольге в морозилке, – прошептал он и криво улыбнулся. Анестезия уже начала действовать, хотя и медленно, и с каждой минутой Питер соловел и все больше заговаривался.

Больной Майер по-прежнему лежал в капитанском отсеке. Штурман Йос разбирал бумаги инспектора. Живых на вахте, дядя Фима у себя, таращится на экраны. На них сейчас смотрит, наверное. Прийти проводить Питера смогла только Бой-Баба.

Не отпуская его руки, Тадефи повернулась к аппарату, но Питер приподнял вторую руку.

– Подождите! По… жалуйста.

Он повернул к ним голову. За последние два дня компьютерщик действительно стал маленьким, исхудав до костей – обезвоженный организм уже не принимал ни воду, ни пищу. Под запавшими глазами Питера лежали темные круги, нос заострился, а складки губ углубились. Лицо его напоминало теперь маску печального клоуна, но глаза его горели странным огнем.

Питер протянул руку к Бой-Бабе. Та подошла ближе.

– Я… – Питер задыхался. Поднял воспаленные глаза на Тадефи. – Можно нам с ней остаться вдвоем? На минутку…

Тадефи с сомнением оглядела компьютерщика, но кивнула и, подхватив под мышку незащелкнутый чемоданчик с инструментами, вышла. Закрылась дверь, и они остались одни.

Бой-Баба погладила Питера по иссохшей, сморщенной руке. Он тяжело дышал, прикрыв глаза. Что тут можно сказать, как утешить? Держись, доставим на Землю и сдадим науке? На Землю они не попадут. И наука за время их отсутствия вряд ли научилась лечить снежную чуму.

И что тогда, врать? Конечно, врать. Но прежде чем она открыла рот, Питер слабо проговорил:

– Я многое передумал… за последние дни.

Она торопливо закивала, потому что, пока говорит Питер, ей не надо ему ничего врать. Так пусть говорит.

Медленно, подбирая слова, Питер продолжил:

– Ты думаешь, я забыл того поселенца… раненого…

Один ввалившийся, воспаленный глаз приоткрылся и посмотрел на нее.

Бой-Баба разлепила губы:

– Конечно, нет, Питер. Никто его не забыл. Лежи спокойно, – она поправила покрывало на одном плече. Питер пошевелился и схватил ее за руку. Держал крепко и не отпускал. Как будто хотел затащить с собой в капсулу.

– Я только хотел тебе сказать, – зашептал он, – пока она обратно не вошла… – хотел попросить, что если вы туда вернетесь… вы ведь вернетесь? На базу?

Она кивнула. Нет смысла его сейчас расстраивать.

Питер приоткрыл второй глаз, искательно посмотрел на нее.

– Если… вы его найдете, то… пожалуйста, – он остановился, перевел дыхание. В груди у него клекотало. Питер сглотнул и продолжил:

– Скажите ему, что я с ним согласен. Я теперь крепко запомнил, о чем он мне говорил.

Бой-Баба сжала истощенную руку.

– Питер, солнышко, я все ему передам. Но ты не волнуйся. У тебя воображение разыгралось, – она осторожно погладила его по выпадающим прямо под руками – уже облепили всю подушку – белесым прядям. – Он с нами не говорил тогда. И ты с ним не разговаривал.

Питер слабо кивнул:

– Тогда – нет… не разговаривал. Это сейчас уже… тут в изоляторе, – он поднял глаза на тяжелую свинцовую дверь поодаль, за которой находился изолятор. – Ночью. Он ко мне пришел, и я с ним говорил.

Не выпуская его руки, Бой-Баба отщелкнула откидное сиденье и села рядом с капсулой. Бросила взгляд на показания аппарата. Через пять минут максимум пора начинать процесс, чтобы не проворонить фазу. Повернулась к Питеру:

– Что же он тебе сказал?

Тот помолчал, глядя в потолок. Разлепил губы:

– Он сказал, что ждет меня.

Запикал аппарат, предупреждая о скором начале процесса. Тут же влетела Тадефи в застиранном бледно-сиреневом хирургическом балахоне и сосредоточилась на показаниях экрана. Дверь осталась открытой.

Питер повернул голову к Тадефи:

– Вы меня вспоминать… будете?

Та бросила на него взгляд от приборов.

– Как же я тебя забуду, Питер, когда мне по три раза в день сюда приходить проверять показания! – весело откликнулась она. – Будешь лежать как миленький, пока не вылечат, и не начнешь опять всех от дела отвлекать! – Врать у Тадефи получалось гораздо складнее, чем у Бой-Бабы. Учат их этому, что ли, в медучилище? Хотя наверняка учат.

Питер улыбнулся:

– Спасибо… очень приятно знать, что тебя будут помнить. Потому что… – повернулся он опять к Бой-Бабе, которая все еще держала его за руку, – потому что поселенец просил меня это вам всем передать.

Он обвел взглядом блок консервации. Бой-Баба грустно улыбнулась. Зачехленные капсулы, мертвые аппараты, опутанные трубками и проводами. Высоко вверху гудит силовая установка. Только его капсула открыта и посверкивает огоньками сигналов, готовая упокоить его надолго.

– Что передать, Питер, миленький? – Бой-Баба погладила его по складкам сморщенной кожи.

Тадефи стояла над Питером с наркозной маской. Сейчас он вдохнет и через десять секунд временно перестанет существовать. А когда снова придет в себя, то даже не заметит – и очень удивится, – что спал, что прошла вечность.

А если не придет? Если их корабль так и останется вечным призраком в неизученной пустоте космоса – восемь трупов в отсеках и еще один в отработавшей установке консервации?

– Он сказал, что им хорошо, когда их вспоминают… – прошептал Питер. – Вспоминают хорошее… и обо мне… – глаза его наполнились слезами. – Обо мне мало хорошего… но, может быть…

Он с надеждой посмотрел на Бой-Бабу. Та кивнула:

– Мы будем вспоминать о тебе только хорошее, Питер. И о них тоже.

– Питер, готов? – негромко сказала Тадефи. Компьютерщик поднял на нее глаза и кивнул. Марокканка быстрым движением опустила прозрачную маску. Загудел аппарат, подавая наркоз.

Бой-Баба видела лицо больного под маской еще несколько секунд. Потом его дыхание затуманило пластик. Астронавтка встала, хлопнула откидным сиденьем и вышла, ничего не видя перед собой. Весь остаток дня у нее перед глазами стояло лицо засыпающего Питера.

Он улыбался.