Текст книги "Астронавты. Отвергнутые космосом"

Глава 13

– Ну что, ребята, давайте думать, – сказал дядя Фима.

Они собрались в медблоке. Живых принес крысе хлеба и сахара, урвав от собственной пайки. Все кормили и гладили зверька, который в ответ на сюсюканье людей забился в угол клетки и замер. Глазки грызуна смотрели тускло и вяло, и даже хвост сник и волочился по полу клетки.

– Ничего, шелковая шкурка, не скучай, скоро домой побежишь! – Живых взял крысу на руки и стал почесывать ей спинку. – Смотри-ка, пластырь все еще держится! – повернулся он к Тадефи. – Не сковырнула.

Девушка кивнула. Вид у нее был усталый. Она сидела у лабораторного стола с залепленной пластырем рукой.

– Как порез? – спросила Бой-Баба. – Болит еще?

– Там болеть нечему, – ответила Тадефи. – Так, для очистки совести. Все-таки лаборатория, мало ли что… – Она протянула руку и погладила крысу. – Перед тем, как уйдем, напомните мне ей пластырь снять. А так вроде никакого эффекта?

Живых помотал головой:

– Крыска сначала побегала-попрыгала: кажется, они действительно повышают активность. А теперь сидит квелая. Теперь понятно, почему у поселенцев тогда на базе постели не заправлены и посуда не мытая.

Дядя Фима сидел молча, наблюдал. До крысы он не дотронулся. Сидел на краешке стола и теребил принесенную с собой стопку бумажных распечаток.

– А где Йос? – неожиданно спросил он.

– В инспекторском отсеке, – отозвался Живых. – Бумажки разбирает – документацию Соцразвития. А что?

– Нет, ничего, – рассеянно ответил охранник. Умолк и задумался о чем-то своем. Наконец, дождавшись, когда остальные замолчали и выжидательно посмотрели на него, дядя Фима тихо заговорил:

– Еще до полета я связался с человеком, за которым был один должок. Он мне подсказал, где можно нарыть инфу про нашего Рашида, – охранник обвел остальных взглядом. – Поэтому вчера я изменил своим принципам и посидел в сети.

Астронавты вразнобой кивнули. Живых опустил крысу обратно в клетку и накрыл полотенцем.

– Так вот, – дядя Фима потянулся к стопке и начал пересматривать бумажки, выискивая что-то. – Наш Рашид Саад действительно родом из Ливана. И его семье действительно принадлежат лучшие в Ливане горные плантации… э-э-э… вам не надо знать, чего. Наследственный наркобарон. Скажем так, в Интерполе ДНК нашего Рашида каждая сыскная собака без микроскопа знает, – Он замолк, вытянул одну из страниц и поднял к ним голову. – Но это еще не все.

Охранник протянул товарищам распечатку. Бой-Баба перегнулась через головы остальных, чтобы получше рассмотреть. Это была ксерокопия статьи, когда-то выкромсанной тупыми ножницами из бумажной газеты или журнала. А меж тем бумажной прессы не издавали уже почти тридцать лет. Заголовок статьи был наполовину срезан, однако слова угадывались – «Блестящий результат». Рядом с ним была фотография, но дядя Фима закрывал изображение широкой ладонью.

– Читать будете? – спросил он.

– А про что тут? – ответил вопросом на вопрос Живых.

Вместо ответа охранник отвел ладонь. Фотография была выцветшая, черно-белая. На ней, в углу на кушетке под капельницей лежал человек, укрытый по шею простыней. Из-под простыни тянулись проводочки и трубочки, соединяя человека с аппаратами возле кровати. Больничная занавеска, разгораживающая кровати пациентов, была отдернута, и за ней виднелись другие койки с такими же больными, укрытыми по шею простынями.

Рядом с утыканным проводками человеком, спиной к камере, в белом врачебном халате и шапочке стоял Рашид.

Бой-Баба раскрыла рот от изумления. Даже тридцать лет беспокойной жизни не изменили его. Шевелюра тогда была попышнее, это правда. И талия поуже. Но спина так же самоуверенно-пряма, и руки как колбаски, загребущие.

Живых за ее спиной присвистнул:

– Это ж он тут совсем молодой… на стажировке, наверное, – он потянул листок на себя. – Можно?

Охранник кивнул. Живых быстро пробежал глазами строчки и приподнял бровь.

– Ну что там? – спросила Бой-Баба.

– А вот слушайте, – объявил бывший штурман и принялся читать:

– «Эти последние исследования Общества Социального Развития могут означать прорыв в нашем представлении о медицине. Впервые человек не зависит от капризов природы или генетики. Одна таблетка из рук врачей-революционеров – вот и все, что оказалось нужно подопытным добровольцам, чтобы обеспечить им долгую, активную жизнь.

Тадефи хмыкнула:

– Интересно, где теперь эти добровольцы!

Живых опустил листок.

– А мне интересно, в каких отношениях теперь врач-революционер Рашид со своими бывшими работодателями.

Дядя Фима оглядел всех.

– Интересно, да? Так вот я думаю, что отношения врача Рашида с его работодателями из Общества Соцразвития остались самые задушевные.

Потом все молчали. Переваривали новость.

– Дядь Фим, так вы хотите сказать, что они сами через Рашида присылали сюда наркотики? – спросила Бой-Баба. – И продавали своим же поселенцам, зарабатывая, таким образом, на новые исследования? А что, с них станется.

Она нахмурилась. Что-то не сходилось.

Живых помотал головой:

– А ты соображаешь, какие деньги делаются на простых аптечных лекарствах? Куда там наркотикам! Наркотики – это Микки Маус по сравнению с обыкновенным аспирином. Не-ет, – Бой-Баба пыталась возразить, но Живых остановил ее движением руки. – У Общества Соцразвития своих денег девать некуда. Они бы не стали мелочиться и приторговывать наркотиками, когда вот такие «лекарства от всего» без рецепта в любой аптеке в тысячи раз больше денег приносят.

Тадефи потянулась за стаканом, налила себе воды, посмотрела на нее и поставила обратно, не выпив.

– Тогда совсем непонятно, зачем было везти сюда таблетки контрабандой, – заметила она. – И тем более непонятно, как этот Рашид вообще попал на корабль.

Дядя Фима взял листок из рук Живых и положил его обратно в стопку.

– А вот об этом хорошо бы расспросить членов экипажа. Мне кажется, что наша пестрая компания подобралась на «Голландце» совсем не случайно.

Они уже собрались расходиться, когда Бой-Баба вспомнила:

– Тадефи – пластырь.

Девушка кивнула и поднялась с места. Живых, приподняв полотенце, взял крысу на руки. Тадефи, с ватным шариком в руках, осторожно отклеила пластырь с розового обритого участка кожи.

И отстранилась.

Ранка на спине крысы была маленькая, но за эти три дня она набухла и увеличилась. И не заживала. Капельки сукровицы сочились из нее и тут же застывали по краям россыпью снежно-белых кристаллов.

Тадефи не сводила глаз с крысы.

– Живых, – наконец выговорила она, – убери ее в клетку. И запри.

Когда щелкнул замок на крысоловке, все замолкли. Никто не двигался.

Затем Тадефи опустилась на откидное сиденье возле лабораторного стола и медленно стала разматывать бинт на своей руке.

* * *

Уже по всему кораблю прогудел сигнал отбоя, а Тадефи с остальными все еще сидели в медотсеке. Девушка плакала, уткнувшись Бой-Бабе в переплетенную ремнями грудь. Та обхватила ее за плечи и укачивала Тадефи, как маленькую. Да та и казалась совсем маленькой в мускулистом объятии Бой-Бабы.

Дядя Фима и Живых сидели рядом и молчали. Охранник изредка вскидывал брови в такт своим мыслям. Рубил стол широкой ладонью, качал головой. Посматривал на хлюпающую носом Тадефи и ничего не говорил.

Живых опустил голову на скрещенные руки и так сидел, уткнувшись носом в стол. Смотрел на Бой-Бабу с марокканкой и молчал. Лицо его под копной черных кудрей было бледно.

– Уходите, – в который раз махнула на них рукой Тадефи. – Вы же заразитесь.

Она попыталась оттолкнуть Бой-Бабу, но та не отодвинулась.

– Да заразились уже, – буркнул в ответ Живых. – Чего теперь-то…

Спать в ту ночь ни у кого не получилось. Бой-Баба вскипятила чайник и сделала всем кофе. Четверо сидели вокруг лабораторного стола с покрытой полотенцем крысиной клеткой. В конце концов Тадефи задремала, положив голову на локоть Живых. Дядя Фима беспокойно раскачивался на откидном сиденье, оглядывая медотсек.

– Что вы ищете? – тихо спросила Бой-Баба.

Тот усмехнулся:

– Если бы я знал! Я был уверен, что Рашид везет наркотики. Но теперь я понимаю, что он вез что-то другое… гораздо хуже. И опасней, – он бросил взгляд на спящую Тадефи. – Но зачем?

Бой-Баба поняла. Повернулась к нему.

– Вы сказали, что Рашид не терял связи со своими бывшими работодателями. С Обществом Социального Развития. То есть получается, что таблетки исходили от них?

Охранник вскинул брови: кто знает?

– Но зачем Обществу заражать своих же поселенцев смертельной болезнью? – возмутилась Бой-Баба. – Если бы конкурентов – я еще могу это понять. Но своих?

Дядя Фима вздохнул:

– Ну вот смотри, – он провел ладонью по столу. – Что такое эти поселенцы? Только правду говори.

Она сказала правду:

– Безработные, бывшие в заключении, наркоманы. И те, кто вообще не способен работать. Такие люди всю жизнь сидят на грошовой социалке: вроде не дураки и не больные, а картонную коробочку вам три часа будут клеить. Понятно, что никто таких ни на какую работу не берет. В тюрьме я их много видела: они потому и попадаются, что даже украсть толком не умеют.

Дядя Фима внимательно смотрел на нее:

– И тебе их жаль?

– Мне? – возмутилась Бой-Баба. – Конечно, мне их жаль! Они такие родились… лентяи не лентяи, а неприспособленные. Несчастливые, – она усмехнулась, вспоминая.

Дядя Фима тяжело вздохнул, глядя перед собой. Руки его опять сжались в кулаки.

– Ну, а начальству нашего Рашида их не жаль…

Бой-Баба долго смотрела на него. И тут в памяти всплыло – программа новостей на видике в ночь связи с Землей, жилистый профессор в расстегнутом стерильнике. Он сказал, что не доживет до испытаний на людях, потому что… потому что их запретили.

Бой-Баба облизнула пересохшие губы.

– Дядь Фим, – хрипло выговорила она, – а вы слышали про их программу неограниченного продления жизни?

Охранник развернулся, уставившись на шкафы с медикаментами. Глаза его полыхали. Медленно сжался багровый кулак.

Дядя Фима прошагал через отсек и дернул за ручку крайнего шкафа. Дверца не поддалась, и он рванул изо всех сил. Дверца согнулась и повисла, выломанная, у него в руках. Охранник отшвырнул ее и принялся выкидывать из шкафа коробки медикаментов.

Живых поднял голову с рук и внимательно наблюдал за тем, что делал охранник. Осторожно вытащил свой локоть из-под щеки Тадефи. Та уронила голову на стол и засопела, изредка судорожно вздыхая, как нарыдавшийся ребенок.

Живых поднялся, пересек отсек и принялся за соседний шкаф. Рвать дверцы с петель у него получалось лучше.

– Что вы ищете? – глухо спросила Бой-Баба.

Охранник развернулся к ней, и она замолкла под его взглядом. Он стоял по колено в коробках и пакетиках, и ей было видно, что в шкафу уже ничего не осталось.

– Я ищу, – сказал он, – доказательства. Чтобы этих так называемых профессоров с их экспериментами еще при жизни отправить в ад.

Бой-Баба потрясла головой, недоумевая. Дядя Фима остановился и подошел к ней.

– Как ты не понимаешь, – сказал он сквозь зубы. – Ты хоть соображаешь, какие это деньги – продление жизни? Неограниченное?

Он потер руки и огляделся. Глаза его сверкали. Он снова повернулся к Бой-Бабе:

– Ты сама сказала, что инспекция по охране здоровья и безопасности им запретила проводить опыты на добровольцах. И что же они сделали, как по-твоему?

Бой-Баба помотала головой. Дядя Фима посмотрел на нее и усмехнулся:

– Они нашли своего старого лаборанта – Рашида. Я не удивлюсь, если именно он тогда стоял за переработкой интенсификаторов в наркотик. Возможно, именно с этой целью тогда и нанялся по молодости в компанию. Не знаю – может, денег ему предложили, а может, и припугнули. А потом, – он победительно посмотрел на Бой-Бабу, – предложили освоить новый рынок сбыта. – Он сделал паузу. – В космосе.

– Зачем? – тупо спросила Бой-Баба.

Охранник кивнул. Знаком подозвал Живых, который в стороне прислушивался к разговору. Тот подошел, вытирая руки об футболку.

– Зачем? – хмыкнул охранник. – А как ты себе это представляешь: ах господа поселенцы, не угодно ли попринимать наши новые таблеточки? Только они в стадии разработки, побочные эффекты не исследованы! И ждать потом, что рано или поздно кто-то из поселенцев стукнет в инспекцию по охране здоровья о несанкционированных опытах на людях?!

Живых нахмурился. Кивнул:

– А если замаскировать это дело под нелегальщину, под наркотики – они же все на базе принимают всякий самопал. А тут является постоянный поставщик, серьезный дядя, товар у него качественный… зацепистый…

Бой-Баба села.

– Вот сволочи!

Она вытерла рукой лоб и огляделась. В лаборатории словно бомба разорвалась. Выломанные дверцы шкафов с медикаментами валялись, полупогребенные под вскрытыми коробками, пригоршнями разорванных блистеров с секс-депрессантами, порошков аспирина, бутылочек с каплями от насморка…

Бой-Баба сощурилась, разглядывая бардак. Что-то ее беспокоило. Чего-то не хватало.

Она взяла охранника за руку.

– Дядь Фим, – мысль в голове формировалась, еще недодуманная, – когда вы тогда дали Тадефи пенал с нанотестером – помните, для Кока?..

Тот кивнул. Бой-Баба напрягла мозги.

– Что вы ей тогда сказали?

Охранник наморщил лоб. Посмотрел на Бой-Бабу. Глаза его просветлели.

– Я ей сказал, что это последний. Потому что больше их в шкафу не было. И сейчас нет.

– А на сколько хватает действия нанотестера?

Дядя Фима кивнул:

– На месяц. То есть…

– Значит, – взмахом руки остановила его Бой-Баба, – если наш рейс был рассчитан на полтора года, то и нанотестеров в медблоке должно быть достаточно на весь срок, причем с запасом. – Она посмотрела ему в глаза. Покачала головой. – Он не мог быть последний, дядь Фим. Их должно быть много.

Охранник поднялся:

– Давай искать.

Легко сказать! Бой-Баба беспомощно оглядела медотсек. Они все уже обыскали.

Позади нее раздался хриплый от слез голосок:

– Я, кажется, знаю, где… то, что вы ищете.

Все повернулись к Тадефи, и под их взглядами девушка снова разревелась. Потом вытерла слезы ладонью и судорожно вздохнула.

– Я не… знала, клянусь вам! Я понятия не имела, что они затевают, – сказала она Бой-Бабе. – А когда все началось… – Тадефи смотрела перед собой, и с ресниц ее капали слезы, – я… я испугалась. Что и меня… как Рашида.

Живых протянул руку и взял Тадефи за мокрую ладошку. Та попыталась выдернуть кисть, но Живых держал крепко. Тадефи подняла глаза на Бой-Бабу и хлюпнула носом.

– Прости меня… пожалуйста.

Бой-Баба погладила ее по голове:

– Да за что тебя прощать-то. Надо думать, как тебя вылечить теперь.

Тадефи мотнула головой:

– Это… не лечится. Нет пока способа.

Живых вздохнул и прислонился к последнему выпотрошенному шкафу.

– Излечимую болезнь чумой не назовут, – пробормотал он.

Тадефи услышала и повернула голову. Посмотрела на Живых. Бой-Бабе от ее жалкого взгляда захотелось самой зареветь.

– Это не чума, – тихо сказала Тадефи.

– Что? – охранник развернулся, в два шага оказался возле нее, схватил Тадефи за плечи. – Что ты сказала?

Тадефи съежилась под его взглядом.

– Это не чума, – она закрыла голову руками и затихла.

Глава 14

Замурованный в медблоке базы лаборант снова начал считать часы и дни. И он, и Мойра знали, что запасов воздушной смеси им вдвоем хватит дней на десять. Лаборант почти перестал есть – а Мойра просто отворачивала голову от дурно пахнущих консервных банок. Профессор нашел в подсобке какие-то старые канистры с давно побуревшей водой, и они пили ее, не думая о вкусе и опасности. Какая уж теперь опасность…

Лаборант пытался послать сигнал бедствия через эметтер, но аварийная экранирующая оболочка медблока, включенная по приказу Контролера, не пропускала сигнал. Да и толку? Ну, обратит на его сигнал внимание какой-нибудь любитель на Сумитре или даже на Земле. Пока он поднимет тревогу (при условии, что он поверит лаборанту – ведь в неправдоподобные скандалы и разборки поселенцев уже никто не хотел ввязываться), пока свяжется со спасателями, пока найдется корабль… Все это займет не десять дней, а десять недель или даже месяцев.

Профессор обнаружил в подсобке лаборатории старый самозарядный приемник и, крутя ручку подзарядки, попробовал настроить его на Троянца. Так он хотя бы мог принимать сообщения с Сумитры. Экран осветился, – и в его блеклом сиянии муж и жена впервые с момента ухода Контролера и его людей увидели лица друг друга.

Так теперь и текли их дни: под серебристое свечение приемника, ненатурально-здоровый смех комедийных фонограмм, чужие прогнозы хорошей погоды, варьете-шоу с наряженными в сверкающие костюмы ведущими и раскачивающейся в ритм старомодных ритмов простодушной публикой.

– На Земле ты терпеть не мог комедии, – прошептала однажды Мойра над кружкой холодной, вонючей воды. Она сидела в постели, и румянец заливал ее щеки. Она даже будто прибавила в весе за эти два дня.

Профессор хмыкнул и, не переставая крутить ручку подзарядки, переключил канал. Тут были новости. Бегущая строка внизу сообщала на пяти языках о менее важных событиях, чем те, о которых в то же время рассказывали журналисты с экрана.

Знакомые очертания небоскребов на экране привлекли его внимание. Лаборан взмахнул рукой – тише! – прибавил звук, придвинулся к экрану. Шло сообщение из штаб-квартиры Общества Социального Развития.

Стоя перед входом в блистающее стеклом и алюминием здание штаб-квартиры, немного в стороне от группы остальных репортеров с камерами, юная журналистка с ярким шарфом поверх пальто радостно рапортовала в микрофон:

– …из неофициальных источников. Руководство Общества Социального Развития отказывается комментировать эту информацию. Но ряд ведущих специалистов компании уже дали представителям прессы понять, что крупнейший прорыв в науке после разработки инсулина и пенициллина уже произошел. Работа лабораторий Общества, направленная на изучение механизмов неограниченного продления жизни, завершена. Общество предоставило в инспекцию по охране здоровья и безопасности граждан всю документацию, касающуюся успешных опытов на добровольцах. Мы можем, – она тряхнула рассыпавшимися по воротнику пальто недлинными соломенными волосами и улыбнулась щедрой улыбкой юности, знающей, что жизнь вечна, – рассчитывать на поступление в продажу первой партии медикамента в течение двух ближайших месяцев.

Лаборант, онемевший, механически крутил ручку подзарядки и смотрел на жену. Она щурилась на экран, не выказывая волнения.

Бросив ручку, Профессор привстал, на ослабевших, подгибающихся ногах перешел к Мойре и сел на стул возле ее кушетки, спиной к телевизору. Нагнулся к ней, крепко схватил за плечи.

– Контролер, – прошептал он. – Теперь понятно, что он тут делал. Ну да, – лаборант закивал сам себе, выпустил плечи жены, поднялся и начал расхаживать по отсеку. Она внимательно наблюдала за ним, натянув одеяло до подбородка.

Он обернулся к ней.

– Его назначило Соцразвитие следить за ходом эксперимента. И вот теперь, – Профессор вытер ладонью внезапно вспотевший лоб, – они его прижали, потребовали результатов, и он им доложил, что испытания прошли успешно!

Мойра покачала головой.

– Они не могли этого сделать, – прохрипела она. – Ведь он солгал. Неужели… они не понимают?

Лаборант усмехнулся:

– Не хотят понять. Продление жизни – это большие деньги. Очень большие, деточка… – Он охнул и уставился на экран, где пониже картинки уже бежала строка «Экстренное сообщение», и сокращенная версия слов девушки-журналиста повторялась на пяти языках.

Профессор запустил пальцы в волосы и, раскачиваясь, начал думать.

– Я не удивлюсь, если Контролер собирается линять отсюда, – наконец повернулся он к жене. – Захватит Троянца и отчалит со своими пацанами. Какое ему дело до нас, до Земли!

Мойра удивленно посмотрела на него.

– Но тогда… их нужно – предупредить? – В тускнеющем свете экрана – батареи уже садились – она оглядела помещение лаборатории: задраенные иллюминаторы, выдранные провода и панели управления, засохшую грязь на полу. Сделала неловкое движение и попыталась приподняться.

– Что стоишь, – просипела она, барахтаясь, полусидя в постели, – помоги… мне! Их надо… предупредить! Надо сооб… щить!

Профессор словно прилип к месту. Наконец он бросился к ней, крепко обхватил за плечи и начал уговаривать вернуться в постель. Женщина мотала головой, сопротивляясь.

– Бе… жим! – схватившись за грудь, Мойра зашлась кашлем, согнувшись пополам. Пыталась еще что-то сказать, но слова вылетали склеившиеся, непонятные. Он держал ее из последних сил. – Пусти ме… ня!

Она обмякла у него в руках. Голова запрокинулась. Лаборант осторожно положил жену на кушетку и накрыл одеялом. Потом решительно пересек лабораторию, взял под мышку еще работающий экранчик и вынес его обратно в подсобку.

Там он закрыл дверь, чтобы не волновать Мойру, и несколько раз с размаху саданул экранчиком о стальной край трансформатора.

* * *

– Я у него на практике была, – сказала Тадефи. Они сидели вокруг лабораторного стола – спать никому не хотелось. Клетку с начавшей беспокоиться крысой снова прикрыли полотенцем. – У Рашида большая клиника в Ливане, в центре Баальбека, он там заведовал лабораторией. В виноградном саду… Баальбек – красивый город, самый древний на Земле… С семьей познакомилась. Жена, дочки… очень милые.

– Значит, они его шантажировали, – задумчиво сказал Живых. – Голову даю на отсечение, что наш Рашид и есть тот юный химик, что когда-то спиратил у них формулу и переделал ее в наркотик. Когда у них работал, – показал он на лежащую на столе фотографию.

Дядя Фима ухмыльнулся:

– Представляю, каково было нашему Рашиду променять лабораторию в виноградном саду на медблок нашего «Голландца»! Видно, крепко они его припекли. Поделом вору и мука, – он оглянулся на вход в блок консервации. И поднял свой невыразительный взгляд на Тадефи. – Так значит, пометки в его записной книжке были по-ливански? Сама-то ты там жила, оказывается? Небось немножко понимаешь?

Та покраснела. Опустила голову:

– Понимаю.

– Такого языка ведь нет, – тихо сказал Живых. – Ливанского.

Она кивнула, пряча от него глаза.

– Опа, – сказала Бой-Баба. – А какой есть?

– Арабский, – еле слышно сказала Тадефи. – Письменный язык – это классический арабский. Его все понимают: ливанцы, марокканцы, все. Кто с образованием, конечно.

– И ты понимаешь? – в голосе Бой-Бабы было уважение.

Тадефи опустила голову еще ниже:

– Да.

Дядя Фима поднялся. Просунул руку в задний карман и вытянул оттуда темно-синюю книжицу с золоченым арабским завитком на задней обложке.

– Вот и славненько, – произнес он. – Значит, не надо мне в сеть выходить и знатоков искать. Ведь черт его знает, что он тут понаписал… может, и не надо посторонним этого знать вовсе.

Вскинув глаза на Тадефи, он резким движением толкнул книжечку через стол к девушке и приказал:

– Читай!

* * *

Тадефи водила пальцем по строчкам, справа налево, и шевелила губами.

– Слова-то знакомые, – объяснила она, – а вот произносятся они по-другому. Ведь в арабской письменности нет гласных букв, поэтому все народы произносят те же самые слова по-разному. На ливанском наречии «солнце» – это «шамс», а мы в Марокко говорим «шимс». А в других арабских странах говорят «шомс» или «шумс».

– Но общий-то смысл понять можно? – не выдержал Живых.

Девушка еле заметно улыбнулась ему и кивнула.

Затем Тадефи принялась переводить вслух, переворачивая тонкие страницы с золотым обрезом. Каракули были отрывочными – краткие записи для памяти. Многие из них были перечеркнуты в знак того, что запланированное дело выполнено или отменено. Да и дел своих Рашид не описывал: время и место встречи, название кофейни или ресторана, изредка географические координаты – больше он ничего не упоминал. Иногда краткая характеристика того или иного человека, чаще всего порочащая: подготовка к шантажу.

– Дат здесь нет, – сказала Тадефи, оглядывая страницы.

– Конечно, нет, – подтвердил дядя Фима. – И имен, если заметили, тоже. Он не дурак, твой Рашид. Потому и дожил до таких лет. В наркобизнесе это редкость, они к тридцати годам либо завязывают, либо садятся на пожизненное, либо начинают пробовать товар на себе – а это, братцы, самый худший конец для наркодилера.

– А координаты при чем? – спросил Живых.

Дядя Фима взял книжечку у Тадефи из рук и отставил ее подальше от глаз, прищурившись:

– То же самое. Если проверить, я уверен, что это координаты пустынных пляжей на средиземноморском побережье. Испания, насколько я помню земную географию, – он отдал книжицу Тадефи и благодарно кивнул. – Координаты мест, куда он присылал – или ему присылали – моторные лодки с товаром.

Тадефи рассеянно кивнула. Она внимательно проглядывала последние страницы.

– Вот тут что-то интересное, – сказала она. – Видно, совсем недавняя запись. После нее больше ничего нет. Я вам переведу.

Запинаясь, она принялась читать вслух:

– «С первого идиота взять нечего. Космонавты бедны, как крысы. Прощупать второго. Этому есть, что терять. Надо будет с ним поговорить. Припугнуть, что я свой человек у его начальства. Сказать, что оно поверит мне, а не ему…»

Тадефи наморщила лоб, вчитываясь:

– «Проклятье! Опять этот диабетик. Нужно быть осторожным. На корабле не так много мест, где можно поговорить спокойно». Все, – она пролистала книжечку и положила ее на стол. – Дальше ничего нет.

Дядя Фима сидел с открытым ртом, соображая.

– Ну вот, – кивнул он своим мыслям. Обвел остальных взглядом. – Теперь ясно, кого он шантажировал. Того, с кем у него общее начальство.

– То есть? – хрипло сказала Бой-Баба.

– Инспектора? – Живых поднял глаза на дядю Фиму. Тот кивнул:

– Наши черепки наконец-то собираются в картинку. Рашид решил его шантажировать, Электрия нашего. Вероятно, поэтому его и убили – и, вероятно, именно Электрий.

– И, – дошло до Бой-Бабы, – вполне возможно, что наш злополучный «диабетик» – Кок – стал, несмотря на все предосторожности, свидетелем их разговора. Именно это он и хотел рассказать капитану перед смертью. Тогда наш мальчик Электроник и его ухайдакал.

– А потом ухайдакали его самого… – задумчиво произнес Живых.

Охранник задумчиво погладил книжечку.

– Не очень мне все это нравится, братцы… Получается, что на корабле есть еще какой-то второй… он космонавт и «беден, как крыса».

– Ну, это про любого из нас можно сказать! – рассмеялся Живых, но тут же осекся и накрыл своей рукой ладонь печальной Тадефи. Она не отстранилась.

– И получается, братцы, – дядя Фима медленно обвел их взглядом, – что этот самый второй Электрия-то нашего и ухайдакал.

* * *

Сначала они нашли нанотестеры. Тадефи повела их к пустым, отключенным капсулам консервации. По ее знаку Живых отсоединил силовой блок от капсулы, в которой спал и погиб Рашид. Когда отодвинули силовой блок, под капсулой обнаружился картонный ящик, заклеенный по швам клейкой серебристой лентой. В нем были уложены рядами коробочки. Живых сорвал с одной картонную обертку. Внутри оказался новенький, крепко закрытый оранжевый пенал нанотестера.

– А ну-ка, – дядя Фима взял у него из рук пенал, с усилием открыл. Поднес Бой-Бабе. – Оно?

На вид было оно самое – инъектор и ампула нанотестера, закрепленные в гнездах пенала. Под ними лежала сложенная инструкция – десять страниц убористым шрифтом на тончайшей бумаге.

Машинально Бой-Баба развернула инструкцию на десяти основных языках планеты. Нашла русский, пробежала. Да, инструкция к нанотестеру. Все правильно.

Перевернула листочек, посмотрела остальные языки. Вот и по-голландски есть, – узнала она отдельные знакомые слова. Хотя с чего бы – ведь голландский уж никак не мировой язык…

Она протянула листочек дяде Фиме.

– Вы ведь по-голландски понимаете? Я слышала, как вы с командой…

Тот кивнул, отставил листочек подальше от глаз и, шевеля губами, стал разбирать мелкий шрифт. Брови его поднимались все выше.

– Ну что там? – не выдержала Бой-Баба.

Охранник опустил листочек. Поднял на нее ошалевшие глаза.

– Бинго! – сказал он. Взял пенал у нее из рук и, напружинившись, сломал надвое.

Под листочками инструкций в двойном дне всех пеналов лежали пакетики с желтоватым, как пудра, порошком.

– Поэтому и таблетки разваливались, – сказал Живых, – что их на месте прессовали. Мешали со всякой дрянью и прессовали. Интересно, какая нужна доза?

Дядя Фима помахал бумажкой с инструкцией.

– Тут все написано. Какая доза, с чем мешать, как принимать. Сообразили, сволочи, что ни одна собака-таможенник по-голландски ни в зуб ногой.

Он повернулся к Тадефи. Долго молчал, прежде чем заговорить.

– Значит, они проводили эксперименты. А ты-то к нам как попала?

Марокканка отсела подальше от остальных и положила перед собой руки, словно защищаясь.

– Я не знала, какие именно эксперименты. Мне Рашид… господин Саад предложил ехать на стажировку. Сказал, надо наблюдать течение процесса у подопытных добровольцев, – Она протянула к товарищам руки. – А еще говорил, что нужно следить за развитием нежелательных побочных эффектов. Я спросила, каких. Он сказал – утомление, сухость кожи, кожные выделения. Ведь это все так и есть! Только он не сказал, что это чума… – Она закрыла лицо руками и замолчала.

– Вот поэтому чума и поражала базы, принадлежащие Соцразвитию, – глухо ответил охранник. – Потому что она – просто побочный эффект эксперимента. И этот эксперимент обещал такой прорыв в науке, такую прибыль, что по сравнению с ним несколько сотен жизней подопытных неудачников – ничто! – Он помедлил. – Особенно если рвать на себе волосы и кричать, что болезнь заразна и неизлечима. После такого призыва ни один проверяющий из инспекции по охране здоровья и безопасности и близко к планете не сунется.

– Тогда Тадефи права, – сказала Бой-Баба. – Это действительно не чума.

Дядя Фима обвел остальных глазами.

– Это означает еще одну вещь, братцы – тихо сказал он. – Это означает, что она не заразна.

* * *

Яркий свет лезет в лицо, слепит, выволакивает из сна наружу. Тяжелая рука трясет ее за плечо, выпихивает из кровати. Возмущенный голос охранника: «Йос, ты с ума сошел?!» Уже сидя, уже наполовину выдернутая из кровати, Бой-Баба разлепила глаз и, прижимая рукой одеяло к колотящемуся сердцу, подняла голову.

В отсеке горел полный свет, а не аварийное освещение. Посреди комнатушки стоял штурман Йос и оглядывался по сторонам. За ним в дверях дядя Фима – босиком, в тренировочных штанах – чесал седую голову и умолял штурмана остановиться. В полутьме коридора белели лица Живых и Тадефи.

Йос обернулся к охраннику, потрясая зажатой в руке бумажкой:

– Помолчи! В кои-то веки я знаю больше тебя с этим мечтателем Майером! – Штурман повернул к Бой-Бабе бледное, начинающее обрастать щетиной лицо. – Вы, милая, можете пустить пыль в глаза этим двум старым идиотам. Но не мне! Поднимайтесь! – от возбуждения Йос даже на «вы» перешел.