Текст книги "Астронавты. Отвергнутые космосом"

Ее перчатка коснулась перчатки охранника и слегка толкнула ее, ускоряя его движение прочь от корабля. Их пальцы разошлись.

Фал натянулся и дернул ее обратно. Бой-Баба поплыла к кораблю.

Ухватилась за поручень, огляделась дико:

– Дайте еще что-нибудь!

Но ничего больше не было. В наушнике без слез попискивала Тадефи. Живых тяжело дышал.

– Дядь Фим! – хрипло позвал он.

В наушниках кашлянуло, так громко и близко, будто он стоял рядом с ними.

– Дядя Фима, – закричала Тадефи. – Вернитесь! Пожалуйста! – она заплакала.

В наушниках затрещало. Охранник смеялся, тихо и радостно.

– Братцы, – наконец сказал он. – Братцы, вы и не поверите. Красота-то тут какая, братцы…

Трое астронавтов поспешно вернулись на борт; кое-как выпутавшись из неподъемных скафандров, искали уцелевшую реактивную установку – но все они были повреждены, как и остальные; пытались вывести из грузового дока шлюп, но он заглох и не заводился. Они кричали друг на друга, кричали в микрофоны охраннику, чтоб держался, орали на мертвый мотор шлюпа. Бесполезно.

Спустя час Бой-Баба, Живых и Тадефи посмотрели друг на друга – и остановились. Тадефи ткнулась Живых в железную грудь. Тот смотрел перед собой сухими глазами.

Бой-Баба подошла к Тадефи, сняла у нее с головы шапочку с радиопередатчиком. Надела.

– Дядь Фим, – просипела она. – Ты нас слышишь?

Голос отозвался громко и ясно, как будто он стоял рядом с ними:

– Слышу, золотая.

Глотая слезы, чтобы он не услышал, она выжала из себя:

– Дядь Фим, у нас ничего не получается… – она вцепилась зубами в кулак. – Мы не можем вас спасти, дядь Фим. Простите. Простите нас, пожалуйста…

Она сказала это, и как будто лампы потемнели в грузовом доке. Все стихло.

– Я понял, золотая. Но все равно спасибо.

Голос в наушнике улыбался.

– Дядя Фима, я… – заговорила, глотая слезы, Тадефи, поднеся лицо к наушнику Живых. – Это я виновата… это из-за меня… – она зажала рот ладонью и стояла, не двигаясь. Плечи ее тряслись.

– Ничего, братцы, – голос в наушнике окреп. – Когда-то надо и честь знать. Если б меня заранее спросили, я б, наверно, именно такую смерть бы и попросил. И потом…

– Что «потом», дядь Фим? – глухо спросила Бой-Баба.

Голос вздохнул:

– Как хорошо, что вас слышно.

Они оставались на связи еще сорок минут. Говорили ни о чем – просто слушали голоса друг друга. Охранник отвечал твердо и мужественно. Потом начались помехи.

Связь пропала.

Кислорода в скафандре дяди Фимы оставалось еще на два часа тридцать минут.

Глава 17

В грузовом доке стояла тишина.

– Я его никогда не забуду, – глухо сказал Живых.

Тадефи всхлипнула и отвернулась.

– А где Йос? – невпопад спросила Бой-Баба.

Повернула голову и вздрогнула. Скрестив руки на груди, штурман Йос стоял в воротах грузового дока.

Лицо его было бледно. Он медленно прошел в док. Посмотрел на наваленные возле стыковочного шлюза скафандры. Нагнулся, поднял конец фала. Вгляделся. Поскреб карабин плоским желтым ногтем. Выпрямился и бросил фал поверх скафандра.

Последний разговор Йоса с дядей Фимой, вспомнила Бой-Баба. На корабле. Что там говорил ему охранник? А ничего, дошло до нее. Говорил-то Йос, а он только поддакивал. Пытался прощупать штурмана. А она вообразила, что он был с Йосом заодно…

– Мы не смогли его спасти, Йос, – тихо сказал Живых.

Йос кивнул.

– Я все слышал.

Конечно, он все слышал – он же следил за ними с мостика. Все они в тот день были заняты своим делом. Только капитан лежал у себя в отсеке. Кстати, как он там, подумала Бой-Баба. Надо сходить проверить.

Она подняла голову – и попятилась. Штурман стоял перед ней и смотрел на нее в упор. Глубоко посаженные глаза покраснели от усталости. Небритый подбородок подрагивал.

– Я снова ошибался в вас, астронавт, – Йос церемонно наклонил голову. – Теперь я это вижу. – Помедлил. Кадык на заросшей шее дернулся. – И снова прошу вас меня извинить.

Бой-Баба смущенно помотала головой.

– Не за что мне вас извинять, – потерянно сказала она. – Мы все на нервах. Это так понятно.

Йос внимательно смотрел на нее. У него какой-то странный взгляд, подумала Бой-Баба.

И все вспомнила, и ей стало горько и страшно. Йос хочет возвращаться на планету. Он мечтает забрать Троянца. А что будет с поселенцами?

И что будет – с ними? С Майером? Что замышляет штурман? Нутром чуяла, что ничего хорошего из этой посадки не получится.

Мысль о Майере подтолкнула ее.

– Капитану плохо было, – сказала она Йосу. – Я его в отсеке оставила. Надо сходить посмотреть, как он там.

На лице Йоса отразилось замешательство.

– В отсеке? – сказал он. – Капитан у себя в отсеке?

– Ну да, – кивнула Бой-Баба, чувствуя в горле горькую желчь от потери. Дяди Фимы больше нет. Это невозможно, так не бывает. Еще один близкий человек ушел, оставил ее одну…

– Как странно, – задумался Йос. – Майер заходил ко мне на мостик… как раз перед выходом группы. Я еще подумал, что он слишком рано встал на ноги, что ему это может повредить…

Тадефи шмыгнула носом.

– Я сейчас же пойду посмотрю, как он там, – она вытерла рукавом глаза и выпрямилась. – Где, ты говоришь, ты его нашла? – повернулась она к Бой-Бабе.

– Да вот тут и нашла, – ответила та, – где-то здесь он и прогуливался… – и осеклась.

Перед выходом группы прикованному к постели капитану зачем-то срочно понадобилось в грузовой док.

* * *

В обесточенном медблоке базы лаборант проснулся, словно от толчка. Он раскрывал рот и надсаживал грудь, но не мог вдохнуть, как ни старался. Профессор знал, что надо проснуться, что во сне он задохнется, и старался раскрыть глаза. Но глаза не открывались, словно склеенные, и он смотрел сквозь веки во тьму. Какая-то грязная толстая тетка в лохмотьях, с подведенными черным пронзительными глазами, сидела у него на груди, вонючей задницей вдавив его в жесткий пол. Она тащила из его горла веревку, и лаборант понял, что в этой веревке заключена его жизнь. Грязнуха вытянет ее всю, и поведет на ней его, как бычка на рынок, туда, откуда никто не возвращается.

Лаборант схватился за горло, перехватывая воображаемую веревку, сжал покрепче и, наконец-то задышав и закашлявшись, проснулся.

С колотящимся сердцем – удалось, он обманул грязнуху и бежал от нее на эту сторону, в явь! – он таращился в черноту и слушал, как из обломанной культи крана капает в подставленную мисочку оставшаяся в коллекторе вода. Эти несколько ложек воды они с женой делили уже восемь дней.

Воздух в медблоке был пустой, кислорода в нем оставалось всего ничего. Он не вливался в легкие, а опустошал их с каждым вдохом. Еще максимум сутки – и все. Защитная металлическая оболочка медблока, нагревшаяся под малохольным солнцем, насквозь прожигала бетон. Лаборант полулежал на полу жаркой лаборатории на одеяле Мойры, обливаясь потом и стараясь забыть ведьму с веревкой.

Он сел на полу и поднял руку – проверить, как там жена. Мойра дышала еле слышно: часто и тихо.

Теперь Профессор жалел, что расколотил приемник: был бы хоть какой-то свет. Кряхтя, он поднялся и, держась за грудь, босиком прошлепал в неработающий гигиенблок. Вони от забившегося унитаза он уже не ощущал. Наощупь раздирая на подтирку хрупкие страницы древнего лабораторного журнала, он смотрел перед собой в темноту, на пульсирующий красный огонек чудом уцелевшего хронометра. Света он не давал, а только помигивал, отмеряя секундами оставшееся им время.

Справив нужду и подтянув пропотевшие трусы, лаборант прошлепал к огоньку поближе – постоянная тьма была непереносима. Поднес разодранный лабораторный журнал к пульсирующей красной точке – не удастся ли что-нибудь рассмотреть? Он увидел, чуть светлее окружающей тьмы, силуэт собственных пальцев и растянул рот в улыбке.

Но, как он ни щурился, ему не удалось разглядеть ничего на странице лабораторного журнала. Выхваченные из тьмы закорючки, выдавленные на дешевой старинной бумаге бледным карандашом, не складывались в формулы. Профессор усмехнулся и опустил журнал, разжав руки. Тот с шуршанием упал на пол. Приспичит – искать придется, подумал лаборант, но нагибаться за ним не стал.

На звук подойдя к раковине, он бережно взял в руки миску, тут же подставив под капли соседнюю. Сжимая миску в руке, наощупь проследовал к постели жены. Потряс ее за голое, потное плечо в слезящихся кратерах язв.

– Мойра, водички… – прошамкал он сухим ртом.

Почувствовал, как она берет мисочку у него из рук. Стоял, наклонившись над ней, пока она делала два скупых, медленных глотка. Мисочка толкнулась ему в руки.

– Ты тоже пей, – просипела она безголосо и улеглась обратно.

Профессор знал, что она оставила ему гораздо больше, но сил возражать не было. Он жадно влил в горящее горло остатки воды и сел рядом с женой, держа ее за руку.

– Спи, – прохрипела она.

Он не ответил – закрыл глаза и смотрел перед собой в черноту, в которой пылало красное пятно – зафиксировавшийся на сетчатке огонек хронометра. Пятнышко становилось все меньше и темнее, меняло очертания, пока не стало похоже на искривленный знак невиданного химического элемента.

Задремавший лаборант вздрогнул и схватился за край кушетки. Спать нельзя! Огненный искривленный знак хоть и поблек, но все еще стоял перед глазами, окруженный черным бархатным полем. Профессор прищурился, пытаясь рассмотреть его получше. Что-то знакомое… знак раздвоился, поплыл перед глазами, и совсем рядом лаборант услышал довольный смешок.

Это толстая ведьма опять за мной пришла, подумал он. Но я с ней не пойду. Как Мойра одна помирать будет? Ей страшно будет…

– Уходи, – прошептал он, вытянув в темноту руки. – Пошла прочь! – и для убедительности потянулся за своим обсидиановым скальпелем. Схватил и поскорее засунул в карман, похоронив среди каких-то старых бумажек, использованных чипов и прочего мусора. Когда он вытаскивал руку, одна бумажка, зацепившись за рукав, упала на пол.

Ведьма обиженно побурчала и замолкла, но лаборант слышал ее натужное, зловонное дыхание. Ей же не нужен воздух, чего ж она дышит? Наверное, это и есть галлюцинации, осенило его.

– Наверное, – тоненько подтвердил бабий голос.

Лаборант схватился за край кушетки и почувствовал, как ведьма что-то пихает ему в руку. Он непроизвольно сжал пальцы и ощутил клочок бумаги – тот самый, что он обронил.

Надо же, и тактильные галлюцинации тоже, подумал он. А вслух сказал:

– Уходи. Мы не твои. – Слова находились сами – он и не сообразил бы, что сказать, но ведьму это, похоже, убедило.

– Уйду-уйду, – пропищал голос, и лаборант услышал шлепанье босых ног по полу. Шаги удалялись. Раздался смешок, скрипнула дверь – и все стихло.

Профессор сидел, обливаясь потом и хватая ртом пустые остатки воздуха. Рука его была по-прежнему сжата – так крепко, что он не мог понять, держит он в ней что-нибудь или нет. Он встал, подобрал пустую мисочку, добрался, натыкаясь на столы и шкафы, к раковине, вытащил подставленную мисочку и вылизал из нее накапавшую воду. В голове сразу просветлело.

Подойдя к огоньку хронометра, лаборант поднес к нему крепко сжатый кулак. Раскрыл пальцы.

Это был десятилетней давности пропуск на космодром Сатиш Дхаван, пожелтевший и в пятнах.

Он поднес руку ближе к глазам. Прищурился.

В темноте пятна на бумажке сами складывались в знаки. Профессор наморщил нос, всматриваясь, читая собственную галлюцинацию – это-то он понимал – буква за буквой и элемент за элементом.

Она оформилась в химическую формулу. Поводя головой из стороны в сторону, он смотрел на хрупкий листочек. Сердце заколотилось, а ноги разом ослабли. Лаборант схватился за железный угол шкафчика, на котором стоял хронометр.

Формула, которую он искал все эти месяцы, горела перед его воспаленным незрячим взором, а ему было ее ни запомнить, ни записать!

Да и зачем – запоминать? Какая от нее теперь польза?

Он потряс головой, разочарованный, и сунул листочек обратно в карман, при этом больно порезавшись о проклятый сверхострый скальпель. Он слизывал кровь с пальцев и уговаривал себя, что эта так называемая формула – лишь продукт воспаленной фантазии. Утром он проснется – если проснется, конечно, – и на трезвую голову она окажется случайным набором элементов, неспособных к логической связи между собой.

Но все-таки. Он усмехнулся и вернулся к постели жены. Потряс за плечо.

– Мойра, вообрази… – начал он и застыл.

В удушающем тепле лаборатории плечо жены налилось неживой тяжестью.

Профессор охнул, провел рукой по ее лицу, приложил ладонь к полуоткрытым губам. Ни дуновения. Приложил ухо к груди – где оно, это сердце, с какой стороны, как его надо слушать? Но грудь жены была тиха – ни стука, ни хрипа.

Он вскрикнул, начал толкать ее в грудь кулаками, воображая, что делает массаж сердца. Набрав полную грудь пустого воздуха, вталкивал его в ее легкие через рот и снова толкал кулаками в жесткие, еле прикрытые кожей ребра.

Когда Профессор совсем обессилел, то сполз на колени рядом с кушеткой, трясясь от возбуждения, ткнулся лицом в шею жены, в ее жесткие волосы, и замер, глядя перед собой невидящими глазами.

* * *

Капитан Тео Майер спал, подложив руку под ввалившуюся щеку. Желтоватое лицо его было покойно. Он лежал, по уши завернувшись в одеяло, и вздрагивал во сне.

Тадефи коснулась плеча Бой-Бабы:

– Лучше его не трогать. Проснется, тогда дадим ему лекарство.

На цыпочках все вышли в брехаловку. Йос повалился в кресло и застонал, закрыв лицо руками.

– Какой кошмар, – проговорил он. – Наш капитан! Наш Майер!

Он поднял голову, оглядел остальных жадными глазами.

– Но зачем он это делал? – пересохшими губами спросил штурман. Закрыл глаза, задумался. – Да, да, да – теперь все становится ясно! – он тряхнул головой и вновь застонал сквозь зубы. – Как же мы не сообразили, что Майер ненавидит Рашида больше всего на свете! Ведь именно из-за него Тео когда-то потерял все! Потерял своего Троянца!

Штурман схватился за голову, раскачиваясь в кресле. Через пару минут он поднял голову на остальных и быстро заговорил:

– А я-то все никак не мог понять, почему Майер так охотно согласился взять Рашида на борт. После всего, что между ними двоими было сказано и сделано. Я, по правде говоря, решил, что капитана тупо припугнули в Обществе Соцразвития. А оказалось… – штурман недоверчиво покачал головой, – оказалось так просто! Они сами на блюдечке поднесли Рашида Майеру. И он…

– Поня-атно, – Живых сидел в сторонке и кусал пластиковую соломинку, выуженную из автомата с кока-колой. – Это объясняет смерть Рашида. А нас тогда за что?

Йос нетерпеливо взмахнул рукой:

– Подождите! Я подозреваю, что Кок стал свидетелем убийства Рашида. Ведь он со своим диабетом вечно ошивался возле медблока. Именно поэтому он перед смертью хотел видеть капитана. И Майер избавился от него, пока тайное не стало явным.

Бой-Баба рассеянно кивнула. Несходняк, подумала она. Если Кок знал тайну капитана, какой смысл открывать ее самому капитану? Но вслух ничего не сказала.

– А потом произошла диверсия, – продолжал Йос. – И Майер об этом узнал.

– Как? – против воли спросила Бой-Баба.

Штурман пожал плечами:

– Через охранника? У него же в отсеке слежения просматривается весь корабль. Фима доложил Майеру о диверсии, и тот убил инспектора. А потом решил убить и самого охранника – как свидетеля.

– И нас заодно! – буркнул Живых и повернулся к Тадефи. Та сидела тихая, уткнув подбородок в ладошку. Прозрачные зеленые глаза смотрели устало.

– Я не могу поверить, что это Майер, – сказала она. – Он такой… такой порядочный.

Бой-Баба переводила взгляд с нее на Живых, потом на Йоса. В полутьме аварийного освещения звезды в иллюминаторе казались еще ярче. Дядя Фима тоже стал звездочкой – точнее уж, окаменевшей белой личинкой человека в космосе.

Дядя Фима не заслужил такой смерти, подумала она. Хотя… кто знает, что он успел совершить в жизни? Человек-то он был непростой. Как это она сказала на днях? – Рашида убили, чтоб он больше не плодил зла. Или что-то в этом роде. Она нахмурилась, вспоминая мысль. Рашид отказался взять на борт корабля больных поселенцев. Остановить преступника… убить, чтобы остановить.

Ее лоб разгладился. Она подняла голову и оглядела остальных.

– Вы все ошибаетесь, – беззвучно шевельнулись ее губы.

* * *

Йос покачал головой.

– Это невозможно. – Он повернулся к остальным, заглянул им в глаза, ища поддержки. Не нашел. Обернулся к Бой-Бабе. – Не мы ошибаемся, а вы вообразили неизвестно что!

Штурман стоял посреди брехаловки. Вокруг него образовалось пустое пространство. Бой-Баба, Живых, Тадефи смотрели на него с ужасом.

– Тео Майер – мой лучший друг, – твердо сказал штурман. – Вы не смотрите, что мы с ним иногда как кошка с собакой. Неужели вы думаете, что я… что он… – он устремил на Бой-Бабу растерянные глаза. – Неужели ты думаешь, что Майер… что он хочет меня убить?

Тадефи прижала кулачок к губам. Живых обхватил ее за плечи. Даже звезды в иллюминаторе отстранились, и стекло потемнело, отражая только столы, стулья и растерянные лица астронавтов.

– Майер… – прошептала Тадефи. – Нет… он – он не мог.

Живых критически наморщил лоб:

– А почему нет? Майер – единственный из нас, кто мог оказаться на месте каждого несчастного случая, и никто бы ничего не подумал. У него работа такая – быть везде одновременно.

Йос покачал головой, обеими руками обхватил затылок и затих. Потом поднял на них глаза, полные боли.

– Но за что? – прошептал он.

– Как за что? – тихо сказала Бой-Баба. – Вот смотрите. Майер очень трепетно относился к поселенцам. Десять лет назад он даже не побоялся гнева Общества Соцразвития и отказался везти поселенцев на базу, когда подслушал разговор Рашида и понял, что там на них будут ставить эксперименты.

Йос кивнул.

– Было такое дело, – прошептал он.

– Ну вот, – Бой-Баба встала и медленно пошла к иллюминатору, рассуждая на ходу. – Я так думаю, что Майер надеялся спасти еще живых поселенцев, увезти их с планеты. Именно поэтому он согласился лететь в компании Рашида. А может, еще и потому, что уже решил: живым из полета Рашид не вернется.

– Собаке собачья смерть, – повторил Йос. – Но мы-то тут при чем?

Бой-Баба повернулась к нему.

– Вы все причем, – горько сказала она. – Вы отказались взять поселенцев и бросили их погибать. И Майер…

– Нет! – Йос вскочил, в сердцах пнул стол. Он стоял посреди отсека, тяжело дыша и смотрел на них налитыми кровью глазами. – Вы не знаете Майера так, как знаю его я! – наставил он на астронавтов узловатый указательный палец. – Он бы никогда не предал… своих товарищей.

– А если эти товарищи предали беспомощных умирающих людей? – сказала Бой-Баба. – Чью сторону выбирать Майеру?

Штурман накрыл ладонями уши и стоял, мотая головой и не слушая их.

– Люди меняются, Йос, – мягко сказал Живых. – А астронавты – известная группа риска. Крыши едут, люди попадают в лечебницы. Майер летает уже много лет, поэтому ему тяжелее всех…

Йос упал в кресло, расставив острые колени. Беспомощно посмотрел на них.

– Что же нам делать? – спросил он тихо. – Что делать… с нашим капитаном?

И он оглянулся на дверь брехаловки, как будто за ней стоял Майер.

* * *

Обсудив все, астронавты решили пока ничего не предпринимать. Капитан Тео Майер тяжело болен, возможно – при смерти. Теперь, когда они знали, от кого исходит угроза, он не представлял опасности. Приставили Живых ухаживать за капитаном и заодно сторожить его – и все.

У их маленькой команды были другие важные дела. Йос неловко позвал Бой-Бабу на мостик и указал ей на штурманское кресло.

– Я не смогу посадить корабль один, – сухо сказал он. – У вас есть подготовка. Поведем корабль вместе, если вам… если вы не возражаете.

Бой-Баба старалась сделать каменное лицо. Но улыбка все-таки просочилась.

– Конечно, не возражаю, – тихо сказала она.

Приборная панель осветилась с мелодичным звоном. Бой-Баба посмотрела на датчик отражателя. Он горел! Горел! Отражатель действовал! Они могут развернуться и лететь, куда только захотят!

Она вскочила в кресле, повернулась к Йосу:

– Можно, я пойду им расскажу?

Штурман наклонил голову:

– Конечно.

Бой-Баба, задыхаясь, прогромыхала по трапу. Стукнула в дверь капитанского отсека:

– Живых, открывай!

Дверь отъехала в сторону. Возле кровати Тадефи меняла капельницу. Живых сидел в кресле и держал в руках планшетку. Он читал капитану вслух.

Майер смотрел на Бой-Бабу. Живые блестящие глаза сияли на изрезанном морщинами лице. Капитан слабо улыбнулся:

– Что у вас, астронавт?

Задыхаясь от радости, она рассказала. Тадефи прицепила капельницу и захлопала в ладоши. Живых подкинул планшетку и полушепотом издал торжествующий клич. Даже капитан кивнул, приветствуя новость.

– Ну и куда теперь? – спросил Живых. Тадефи сделала страшные глаза, но он не заметил. – Обратно на базу?

Майер застонал, замотал головой. Он потянулся к ним дрожащей рукой, лицо его посерело, а рот открывался и закрывался, не издавая ни звука.

Приборы возле кровати запищали и зазвенели. Тонометр принялся издавать низкие предупредительные сигналы. Тадефи схватилась за голову.

– Вон отсюда все! Вы его до второго инфаркта доведете! Где мы ему сердечно-сосудистую клонировать будем?

– Так на базе же, – настаивал Живых. – Там есть все – установки для клонирования, консервации… Вылечить Майера мы сможем только там. На борту он помрет скоро, – шепотом добавил астронавт, глядя на обессиленно откинувшегося на подушку капитана.

– Язык у тебя без костей! – в сердцах буркнула Бой-Баба, вытащив Живых за шкирку в коридор. – Тебе велели его сторожить, а не провоцировать!

Живых виновато посмотрел исподлобья. Но сдержать улыбку он все же не смог.

– Когда летим? – спросил он и, угадав ответ, прошелся колесом по коридору.

* * *

Тадефи клали на консервацию. Прилив энергии, переполнивший девушку при новости, что корабль исправен, уже прошел. Она стояла, тихая и безразличная, и крепко держалась за руку Живых. Возле постели капитана того временно заменил Йос.

– Ты даже не заметишь ничего, – повторил Живых. – Как будто и глаз не закрывала. А уже будешь на базе. Мы тебя вылечим.

– И их тоже вылечим, – поддакнула Бой-Баба, – поселенцев. Потом сядем на Троянца и все полетим домой.

При мысли о Троянце тень нашла на ее лицо. Что задумал Йос? Что он хочет делать после того, как сядет на планету? Что будет с ними?

Чутье подсказывало ей, что ничего хорошего из их посадки не выйдет.

Бой-Баба оттолкнула мысль, запихнув ее в самый дальний угол мозга. Сначала надо сесть на планету, а там видно будет. Но похоже, что Йос своих наполеоновских планов с захватом корабля поселенцев не оставил. Уж очень у него смиренный вид. Уж очень готовно он бросается всем помогать…

– Домой… – проговорила Тадефи. – Как хорошо… на Землю.

Она окинула взглядом блок консервации, уцепилась за край капсулы и перекинула свое гибкое тело внутрь. Села, как в ванне. На Тадефи была простая белая футболка и хирургические светло-сиреневые брюки. Голову она побрила, чтобы прикрепить электроды. Ноги босые – тоже из-за электродов.

– Давай, – улыбнулась она Бой-Бабе. – Я подскажу, если что. Но я знаю, что ты сама справишься.

Глаз Бой-Бабы застилали искусственные слезы. Ничего не видя перед собой, она улыбнулась, нагнула голову и свисающим из капсулы краем простыни незаметно вытерла глаз и нос. Потом выпрямилась и принялась подключать электроды и катетеры.

Снова, снова она укладывает товарищей на консервацию… проклятье на ней такое, что ли? Почему все, кто становится ей другом, рано или поздно теряют жизнь или здоровье? Только Живых пока еще с ней… заговоренный, наверное. Вот и фамилия у него соответствующая…

Живых помогал ей, как мог, перебрасываясь короткими фразами с улегшейся на дне капсулы Тадефи. Он что-то сказал, марокканка засмеялась. Чмокнул ее в щеку. Бой-Баба отвернулась, быстрым шагом вышла в лабораторию, погуляла там несколько минут, громко выдвигая ящики и звякая посудой. Ну все – попрощались, пора и честь знать.

Не глядя на них, она вошла в блок консервации. Кивнула Тадефи:

– Ну как, готова?

Та кивнула. Светлая улыбка озарила ее лицо. Она протянула руку Живых. Тот схватил кисть девушки и склонился над ней, как будто ничего дороже у него в жизни не осталось.

– Счастливой вам посадки, – проговорила Тадефи. Анестезия уже начала действовать, и голос у нее был сонный, ленивый.

Пора надевать маску.

– Тади, – хрипло сказала Бой-Баба, наклонившись над капсулой. – Ты спи спокойно. Мы найдем способ тебя вылечить, Тади. Клянусь тебе, – Бой-Баба помедлила. Слова сами пришли в голову. – Клянусь тебе моими нерожденными детьми, – сказала она.

Снулое лицо Тадефи осенила улыбка – она вспомнила шутку.

– Они боятся родиться, потому что ты их съешь! – невнятно пробормотала она и прикрыла глаза.

Бой-Бабу толкнули под руку. Она повернулась. Живых стоял с маской наготове.

– Спокойной ночи, Тади, – сказали они вразнобой, и Бой-Баба накрыла лицо девушки маской. Нажала кнопку. Крышка капсулы медленно поехала, задвигаясь. С глухим чмоком заработала система. Огоньки на приборной панели начали перемигиваться, высвечивая значения работы мозга, сердца, кровяного давления…

Тадефи была в надежных руках автоматов – почти таких же, как и сама Бой-Баба. Она невольно почувствовала гордость за своих механических сородичей.

Бой-Баба уже собралась уходить, а Живых все еще стоял перед капсулой и смотрел, не отрываясь, на еле видное в клубах газа лицо. Она тронула его за рукав.

– Идем.

Живых медленно повернулся. Она в первый раз видела у друга такие глаза.

Он сделал шаг к Бой-Бабе и глухо сказал:

– Ни одна тварь этой девочки не коснется. Мы ее довезем и положим на базе. И если кто-то попробует этому помешать… – взяв со стола хирургический зажим, он расплющил его в лепешку своей железной клешней, – он пожалеет, что родился на свет, – тихо закончил Живых и, не глядя на Бой-Бабу, быстрым шагом вышел из отсека.