Текст книги "Неандертальский параллакс. Гибриды"

Глава 21

Учёные говорят нам, что люди нашего вида дошли до северной оконечности Африки, посмотрели на север через Гибралтарский пролив и увидели за ним новую землю – и, разумеется, как это свойственно нам, мы рискнули, попытавшись переправиться через опасный пролив в Европу…

Вессан была из поколения 144, почти на десять лет старше Мэри. У неё были зелёные глаза и почти полностью седые волосы – лишь несколько светлых прядей выдавали их натуральный цвет. На ней была сильно потрёпанная одежда фабричного изготовления, там и тут заштопанная кусочками шкур. Она несла кожаный мешок, предположительно с сегодняшней утренней добычей.

Вчетвером они двинулись обратно к хижине Вессан.

– Ну хорошо, – сказала она, глядя на Мэри, – я поверю в вашу историю. Но я до сих пор не знаю, зачем вы меня отыскали.

Они подошли к небольшому ручью. Понтер подхватил Мегу на руки и перемахнул через ручей, потом протянул руку Мэри и помог ей перебраться. Вессан перешла ручей вброд.

– Вы знаете, я тоже занимаюсь химией жизни, – сказала Мэри. – Нас интересует ваш кодонатор.

– Он запрещён, – ответила Вессан, пожимая плечами. – Запрещён кучкой недалёких дураков.

Понтер жестом заставил их притихнуть. Впереди были олени. Мэри залюбовалась прекрасными созданиями.

– Вессан, – прошептал Понтер; Кристина, однако, воспроизвела перевод его слов на нормальной громкости, поскольку лишь Мэри могла его слышать. – Вам хватает еды? Я с удовольствием добуду для вас одного из тех оленей.

Вессан рассмеялась, потом ответила в полный голос:

– Вы очень добры, Понтер, однако мне всего хватает.

Понтер склонил голову, и они двинулись дальше; олени разбежались, давая дорогу. Вдали показалась хижина Вессан.

– Мой интерес к кодонатору не только академический, – сказала Мэри. – Мы с Понтером хотим завести ребёнка.

– У меня будет младшая сестрёнка! – обрадовалась Мега. – Старшая у меня уже есть. Но мало у кого есть и старшая, и младшая сестра, так что я буду особенная.

– Правильно, дорогая, – сказала Мэри. – Ты правда особенная. – Она снова повернулась к Вессан.

– А что с вашей партнёршей-бараст? – спросила Вессан, обращаясь теперь к Понтеру.

– Её больше нет, – ответил он.

– Ах, – сказала Вессан. – Простите.

Они добрались до хижины. Вессан открыла дверь и жестом пригласила всех внутрь. Там она сняла с себя шубу…

…и Мэри увидела безобразный шрам на внутренней стороне её левого предплечья, в месте, откуда она удалила компаньона.

Понтер присел с Мегой к столу. По дороге она подобрала еловую шишку и пару красивых камней и теперь непременно желала показать их отцу.

Мэри посмотрела на Вессан.

– Итак, – сказала она, – прототип всё ещё существует?

– Зачем он вам? – спросила Вессан. – Кого-то из вас стерилизовали по суду?

– Нет, – сказала Мэри. – Ничего подобного.

– Тогда зачем вам мой прибор?

Мэри взглянула на Понтера, который внимательно слушал Мегу, рассказывавшую о том, что они проходят в школе.

– У барастов и глексенов, а также шимпанзе, бонобо, горилл и орангутанов общий предок, – сказала Мэри. – У этого предка, по-видимому, было двадцать четыре пары хромосом, как и у всех его потомков, за исключением глексенов. У глексенов две хромосомы слились в одну – таким образом, у нас их всего двадцать три пары. В целом геном имеет практически одинаковую длину, но разница в числе хромосом делает натуральное зачатие проблематичным.

– Поразительно! – сказала Вессан. – Да, с помощью кодонатора можно легко получить диплоидный набор хромосом, в котором комбинировалась бы ДНК Понтера и ваша.

– Мы на это и надеялись, – сказала Мэри. – Почему я и спрашиваю, существует ли ещё ваш прототип.

– О, он существует, разумеется, – сказала Вессан. – Но я не могу позволить вам его забрать. Это запрещённый прибор. Как бы я ни ненавидела этот факт, это реальность. Если он будет у вас, вы понесёте наказание.

– Он запрещён здесь, – сказала Мэри.

– Не только в Кралдаке и окрестностях, – возразила Вессан. – По всему миру.

– По всему этому миру. Но не в моём мире. Я увезу его к себе; мы с Понтером можем зачать ребёнка там.

Глаза Вессан под изогнутым надбровьем округлились. Несколько секунд она молчала, и Мэри предпочла не прерывать её раздумий.

– Полагаю, это возможно, – сказала наконец Вессан. – Почему нет? Лучше он послужит хоть кому-нибудь, чем вообще никому. – Она помолчала. – Вам всё равно понадобится медицинская помощь, – продолжила она, – чтобы изъять яйцеклетку из вашего тела. Ваш природный гаплоидный набор хромосом будет удалён из неё, и вместо него доктор поместит внутрь полный диплоидный набор хромосом, созданный с помощью кодонатора. После этого яйцеклетка будет снова имплантирована в ваше тело. С этого момента у вас будет совершенно обычная беременность. – Она улыбнулась. – Тяга к солёным корнеплодам, тошнота по утрам и всё такое.

Мэри испытывала энтузиазм, пока речь шла о некоем абстрактном решении, магически появляющемся из чёрного ящика. Однако теперь…

– Я… я не думала, что придётся удалить мою природную ДНК. Я думала, мы просто реструктурируем ДНК Понтера так, что она станет совместимой с моей.

Вессан вскинула бровь:

– Мэре, вы ведь сказали, что вы специалист по химии жизни. Вы должны знать, что в дезоксирибонуклеиновой кислоте, произведённой вашим телом, нет ничего особенного по сравнению с такой же кислотой, полученной синтетически. Вы, в сущности, не сможете отличить естественную цепочку от искусственной. Они химически неразличимы.

Мэри задумалась. Она частенько ворчала на сестру за то, что она переплачивает за «природные» витамины, химически неотличимые от произведённых в лаборатории. Но…

– Но одна из них выходит из моего тела, а другая – из машины.

– Да, но…

– Нет-нет, вы, разумеется, правы, – сказала Мэри. – Я годами твержу своим студентам, что ДНК – это не более чем закодированная информация. – Она улыбнулась Понтеру и Меге. – И коль скоро это наша закодированная информация – ребёнок тоже наш.

Понтер посмотрел на неё и кивнул:

– Разумеется, придётся секвенировать наш генетический материал.

– Проще простого, – сказала Вессан. – Это может сделать и сам кодонатор.

– Чудесно! – воскликнула Мэри. – Ваш прототип здесь?

– Нет. Нет, я его спрятала. Закопала. Но я завернула его в пластик и металлическую фольгу, так что он не пострадает. Это недалеко отсюда: я могу его достать в любой момент.

– Это очень много для нас значит, – сказала Мэри. И тут её осенило: – А вы не хотите вернуться вместе со мной? В мой мир? Я могу гарантировать, что в нашем мире не запретят ни сам прибор, ни дальнейшие исследования в этой области.

– Замечательная идея! – обрадовалась Вессан. – А на что похож ваш мир?

– Ну, он сильно отличается. К примеру, население у нас существенно больше.

– Насколько большое?

– Шесть миллиардов.

– Шесть миллиардов! Я думаю, в этом случае вам вряд ли нужен прибор, облегчающий зачатие…

Мэри согласно кивнула:

– Мужчины и женщины живут вместе постоянно.

– Безумие! И они не действуют друг другу на нервы?

– Ну… я думаю, нередко, но… Как я сказала, наш мир сильно отличается. И в нём есть много замечательных вещей. У нас есть орбитальная станция – обитаемый аппарат, постоянно летающий вокруг планеты. У нас есть здания, которые упираются в небо. – Хотя, с грустью подумала Мэри, недавно двумя из них стало меньше. – И наша кухня гораздо разнообразнее.

– Понтер, вы были там?

– Мой папа был там три раза! – гордо заявила Мега.

– На что это похоже? – спросила Вессан.

– Смотря для кого, – ответил Понтер. – Вот вам, к примеру, нравится жить вот так, на природе?

– Очень. Я уже совсем свыклась с такой жизнью.

– Вы чувствительны к запахам?

– Запахам?

– Да. Для получения энергии они жгут уголь и нефть, так что все их города пропитаны вонью.

– Звучит не очень привлекательно. Я, пожалуй, останусь здесь.

– Конечно, если вам здесь лучше, – сказала Мэри. – Но вы научите нас работать с кодонатором?

Вессан взглянула на Понтера:

– А что вы об этом думаете? Я-то добровольно удалилась от цивилизации, так что Серые – и Верховные, и Низшие – не имеют надо мной власти. Но вы…

Понтер посмотрел на Мэри, потом снова на Вессан.

– Я уже выступал против Верховных Серых; принял решение проигнорировать приказ вернуться сюда, в наш мир, чтобы они смогли закрыть портал навсегда. Я бы и до сих пор оставался в мире Мэре, если бы посол не убедила других отправиться туда. И…

– Да?

– И, в общем, иногда людей стерилизуют без вины, так что…

Понтер умолк, и Мэри заговорила вместо него:

– Он говорит о своём партнёре, Адекоре Халде. Когда Понтер провалился в мой мир, кое-кто подумал, что Адекор убил его и избавился от тела. Его собирались стерилизовать. – Она повернулась в Понтеру: – Так ведь, Понтер?

– Что? – переспросил Понтер странным голосом. – О да. Да, конечно, я об этом и говорил…

– Хорошо, – сказала Вессан, – раз вы считаете, что у вас из-за него не будет проблем, то я готова его отдать. – Она сделала жест в сторону двери. – Я пойду принесу его. Только не говорите никому – по крайней мере, в этом мире, – что он у вас.

Глава 22

Точно так же некоторые из наших родственников-барастов, уроженцев Европы, приходили на её южную оконечность, на Гибралтар с его знаменитой скалой, символом постоянства и стабильности. И с её высоты они видели на юге неизвестную землю – Африку…

– Джок, можно вас на пару слов?

Джок Кригер поднял голову от стола. Его старание не выказывать своего восхищения красотой Луизы Бенуа было немного параноидальным. Он знал, что это связано с разницей поколений – он, в конце концов, старше её на тридцать шесть лет, – но в корпорации RAND у него были знакомые, имевшие крупные неприятности из-за замечаний якобы сексистского характера.

– А, доктор Бенуа, – сказал он, поднимаясь со стула – ему так и не удалось победить эту привычку, вбитую в него ещё родителями. – Чем могу помочь?

– Помните разговор о возможном воздействии смены полярности планетарного магнитного поля на наше сознание?

– Как такое можно забыть? – ответил Джок. – Вы сказали, что человеческое сознание было запущено в результате предыдущей смены полярности.

– Вот-вот. Сорок тысяч лет назад, когда случился Большой Скачок, магнитное поле Земли переживало коллапс, точно так же как сейчас. В нашей вселенной поле снова возникло с той же полярностью, что и до коллапса, – как это и происходит в половине случаев, – не оставив по этой причине никаких следов. Но в другой вселенной ориентация поля сменилась, так что это событие было записано в геологической летописи. Как я сказала, это не может быть совпадением, что сознание гоминид оказалось запущено именно в период коллапса поля, и…

– И вы сказали, что в этот раз он снова может повлиять на наше сознание – возможно, приведя к его зависанию.

– Именно. Так вот, когда я впервые высказала это предположение, я опиралась лишь на совпадение во времени Большого Скачка и коллапса магнитного поля Земли; очевидно, между этими двумя событиями есть связь. Но с тех пор я копала, пытаясь разузнать, какие исследования в области влияния электромагнитных полей на наше сознание у нас проводились – и, честно говоря, сейчас меня это беспокоит ещё больше.

– Почему? Ведь неандертальцы пережили коллапс – тот, который в их мире случился четверть века назад, – без малейших проблем. – Джок был поражён, когда прочитал в работе Коу и Прево о том, что геологическая летопись содержит свидетельства чрезвычайно быстрой смены полярности магнитного поля планеты – в течение не столетий, а всего лишь недель. – Если им удалось пережить коллапс, то почему у нас не получится?

– Как бы мне ни нравились барасты, – называть неандертальцев неандертальцами, по-видимому, уже стало неполиткорректно, – это другой вид, и мозги у них устроены по-другому, – сказала Луиза. – Достаточно взглянуть на их черепа, чтобы это понять. То, что им коллапс не повредил, ничего не говорит о нас.

– Да ладно, Луиза…

– Нет, правда. Я искала в Интернете информацию о связи между электромагнитными полями и сознанием и наткнулась на нечто весьма интересное под названием CEMI-теория.

– Это как – теория наполовину? – спросил Джок. Отличное название для полусырой идеи.

– CEMI – через «C», – сказала Луиза. – Это расшифровывается как Conscious Electromagnetic Information theory[45]45
  «Электромагнитная теория сознания».


[Закрыть]. Её независимо разработали двое исследователей: Джонджо МакФадден[46]46
  Джонджо МакФадден – англо-ирландский учёный и писатель, профессор молекулярной генетики.


[Закрыть] из Суррейского университета и Сьюзан Покетт из Новой Зеландии. – Она выглянула в окно кабинета Джока, по-видимому собираясь с мыслями, и продолжила: – Видите ли, мы идентифицировали множество особых областей в человеческом мозге: области, где создаётся визуальное изображение, где происходят математические вычисления, даже – я точно помню, что читала о чём-то таком в газетах, – область, ответственную за религиозные чувства. Но вот чего мы так и не смогли обнаружить в нашем мозге, так это места, где находится сознание. МакФадден и Покетт считают, что обнаружили это место – но оно не в мозгу, а скорее окружает и пронизывает его: это электромагнитное поле. Это поле позволяет нейронам, разделённым в мозгу значительным расстоянием, тем не менее контактировать друг с другом, связывая все крошечные кусочки информации воедино, в полную и точную картину реальности.

– Беспроводная связь в мозгу? – спросил Джок, неожиданно для себя заинтересовавшись.

– Именно. В 1993-м Карл Поппер высказал идею, что сознание есть внешнее проявление силового поля в мозгу, но он думал, что это силовое поле неизвестной природы, поскольку был уверен, что, будь это одно из известных нам полей, оно бы уже давно было обнаружено. МакФадден и Покетт утверждают, что это поле имеет чисто электромагнитную природу.

– И они его зафиксировали?

– О, в мозгу и вокруг него происходит масса электромагнитных явлений; собственно, их-то и измеряет энцефалограф. Но вспомните, что нашим друзьям-барастам удалось объединить электромагнитное и силовое взаимодействия – другими словами, мы многого не знаем об электромагнитных полях, производимых как Землёй, так и мозгом одного-единственного человека.

– Но эти исследователи доказали, что такие поля действительно связаны с сознанием?

Луиза откинула от лица каштановую прядь.

– Нет, пока нет. И я признаю, что некоторые круги саму идею воспринимают в штыки. Старина Рене Декарт верил в дуализм – идею о том, что тело и разум – это две отдельных сущности. Но эта идея уже довольно давно вышла из моды, и некоторые считают CEMI-теорию нежелательным возвратом к дуализму. Но CEMI-теория весьма осмысленна с точки зрения обработки информации. МакФадден и Покетт, по сути, утверждают, что самосознание и информация – это одно и то же явление, наблюдаемое сквозь разные парадигмы, и…

– И что?

– Если сознание – электромагнитный феномен, – сказала Луиза, – тогда ничего нет удивительного в том, что впервые оно возникло в период коллапса геомагнитного поля. Как я уже говорила, недавний опыт барастов свидетельствует о том, что коллапс сам по себе не вызывает проблем с сознанием – но я ведь специалист по физике Солнца, не забыли? Пусть я специализируюсь по нейтрино, но мне интересен весь спектр солнечного излучения – а наш мозг, вместе со своими замысловатыми электромагнитными полями, в период коллапса будет подвергаться натиску этого обычно не доходящего до поверхности Земли излучения в течение нескольких лет или десятилетий. И чем больше я об этом думаю, тем больше прихожу к выводу, что нарушение функционирования сознания вполне возможно.

– Но это же бред, – сказал Джок. – Сознание не может иметь электромагнитную природу. Я в прошлом году проходил МРТ, и я уверяю вас, юная леди, во время процедуры я находился в полном сознании.

– Это наиболее частое возражение против этой теории, – сказала Луиза, кивая. – МакФадден рассматривал его в своей последней статье в Journal for Consciousness Studies. Он доказывал, что жидкости в мозгу фактически создают клетку Фарадея, изолируя мозг от большинства внешних электрических полей. Он также указывает, что МРТ – это статические поля, изменяющие лишь направление движения заряженных частиц, так что они не оказывают никакого физиологического эффекта. Точно так же магнитное поле Земли статично и довольно однородно – или было таковым до тех пор, пока не начался коллапс. Но вот переменные внешние электромагнитные поля действительно возбуждают электрические токи в мозгу. И это влияет на активность мозга; есть даже строгие ограничения на многократное применение транскраниальной магнитной стимуляции, которое может вызвать судороги у здоровых людей.

– Но… если сознание имеет электромагнитную природу, то почему мы его не можем обнаружить?

– На самом деле можем. Сьюзан Покетт упоминает массу исследований, показывающих, что электромагнитные поля мозга изменяются воспроизводимым образом в ответ на специфические раздражители: вы можете измерить изменения в электромагнитных полях мозга в тот момент, когда вы видите что-то красное или что-то синее или когда слышите среднее «до» или высокое «до» и так далее. Она правда хороша в проделывании дырок в возражениях против её теории. К примеру, если мозолистое тело – скопление нервов, соединяющих правое полушарие с левым, – рассечь, то можно ожидать, что обмен сигналами между полушариями мозга прекратится. Однако, за исключением самых неестественных ситуаций, пациенты с разделёнными полушариями функционируют вполне нормально; несмотря на отсутствие физического контакта между двумя частями мозга, их сознание остаётся цельным – потому что, как утверждает Покетт, сознание является продуктом электромагнитного поля всего мозга, а не идущих в нём нейрохимических реакций.

– То есть что вы хотите сказать? Что полушария мозга общаются телепатически? Да ладно!

– Скажем так, они общаются даже в отсутствие физического соединения, – сказала Луиза. – Это реальный факт.

– Тогда почему я не слышу ваших мыслей, даже когда стою рядом с вами?

– Ну, во-первых, вспомните, что мозг фактически заключён в клетку Фарадея, которая его экранирует. Во-вторых, Покетт считает, что основные колебания, ассоциируемые с сознанием, находятся в диапазоне от одного до ста герц, причём большинство из них – в районе сорока герц. Из этого следует, что их длина волны – где-то восемь тысяч километров, а размер идеальной антенны для приёма электромагнитного сигнала равен длине волны. Без гигантского приёмника либо по-настоящему чувствительного детектора вы не в состоянии уловить никакую часть моего сознания, просто подойдя ко мне поближе. Однако тот факт, что поле ограничено объёмом одного-единственного мозга, имеет большое значение. Одна из наибольших проблем в науке о сознании – это так называемая проблема связывания. Взгляните вот на эту книгу. – Она указала на лежащий у Джока на столе том – старое RANDовское исследование в области ядерной войны. – Одна часть вашего мозга опознаёт зелёный цвет. Другая выделяет очертания предмета на фоне окружения. Третья отыскивает слово «книга» для их описания. Мы знаем, что мозг работает именно так. Но как эти кусочки связываются воедино, производя мысль о том, что мы смотрим на зелёный предмет, называемый книгой? CEMI утверждает, что связывание производит электромагнитное поле.

– Это всё очень умозрительно, – сказал Джок.

– Это, конечно, передний край и всё такое, но это хорошая, прочная научная теория, делающая фальсифицируемые предсказания. До того как началась вся эта история с параллельными мирами, я мало задумывалась о вещах вроде природы сознания, но это по-настоящему захватывающая область науки.

– И вы опасаетесь, что наше сознание может быть разрушено в результате коллапса магнитного поля Земли?

– Я не утверждаю, что что-то такое обязательно случится – в конце концов, неандертальцы ведь и правда недавно пережили это явление на их собственной планете, и ничего им не сделалось. Но да, я правда беспокоюсь. И, я думаю, вам стоит побеспокоиться тоже.

Глава 23

Но неандертальцы не перебрались через Гибралтар. Там, на Гибралтаре, проявилась разница между ними и нами. Потому что, когда мы видим в пределах досягаемости новый мир, мы берём его себе…

– Вот это, – сказала Вессан, водружая на стол прибор бледно-зелёного цвета, – и есть мой прототип кодонатора.

Мэри оглядела машину. Она имела примерные размер и форму трёх буханок хлеба, приставленных вплотную друг к другу, – хотя неандертальцам вряд ли пришла бы в голову такая аналогия.

– Он может синтезировать любую цепочку дезоксирибонуклеиновой кислоты или, если пожелаете, рибонуклеиновой кислоты, а также дополнительные белки, необходимые для производства хромосом и других структур.

Мэри поражённо покачала головой:

– Это настоящая фабрика жизни. – Она посмотрела на Вессан. – В моём мире вам бы дали за него Нобелевскую премию – это наша высшая награда за научные достижения.

– Но здесь, – ответила Вессан, – его запретили. – В её голосе зазвучала горечь. – А ведь у меня были самые добрые намерения.

Мэри насторожилась:

– А какие, собственно, у вас были намерения?

Вессан несколько секунд молчала.

– У меня есть младший брат, который живёт в специальном учреждении. – Она взглянула на Мэри. – Мы устранили большинство генетических наследственных расстройств, но кое-какие до сих пор встречаются – генетические, но не наследственные. У моего брата… Я не знаю, как вы это называете. У него дополнительная двадцать вторая хромосома.

– В смысле, двадцать первая, – поправила Мэри. – О нет, конечно нет. У вас это должна быть двадцать вторая. Мы называем это синдромом Дауна.

– У глексенов такие же симптомы? – спросила Вессан. – Ментальная и физическая немощь?

Мэри кивнула. У глексенов синдром Дауна также проявляется в лицевых аномалиях: выдвинутый язык, падающая челюсть, складка эпикантуса даже у людей западного происхождения. Мэри задумалась, как мог бы выглядеть бараст с синдромом Дауна.

– Моя мать была из поколения 140. Она должна была родить первого ребёнка в двадцать, но не смогла тогда зачать. И в тридцать тоже не смогла. Она родила меня в сорок и Ланамара в пятьдесят.

– У моего народа поздняя беременность также повышает вероятность синдрома Дауна.

– Потому что падает способность тела производить чистые наборы хромосом. Я хотела решить эту проблему – и я её решила. Мой кодонатор может устранить все ошибки копирования, все…

– Что? – спросила Мэри.

– Прошу прощения, – сказала Кристина. – Я не знаю, как перевести слово, которое употребила Вессан. Оно относится к случаю, когда имеется три хромосомы там, где должна быть пара.

– Трисомия, – подсказала Мэри.

– Если бы мои родители имели доступ к этой технологии, – продолжала Вессан, – которая позволила бы им получить безупречный диплоидный набор хромосом, несмотря на их возраст, Ланамар был бы нормальным. И, конечно же, имеется множество схожих расстройств, которых также можно бы было избежать.

Конечно же, подумала Мэри. Один глексенский ребёнок из 500 рождается с повреждениями половой хромосомы, такими как синдром Клайнфельтера (две и более X-хромосомы и одна Y, часто с мозаичностью), синдром трисомии по X-хромосоме, синдром Тёрнера (только одна X-хромосома, вторая половая хромосома отсутствует либо усечена), XYY синдром, несущий предрасположенность мужчин к насилию, – она подозревала, что у Корнелиуса Раскина лишняя Y-хромосома, его сложение и характер соответствовали симптомам. Встречались и другие комбинации, но они по большей части приводили к выкидышу.

– Но это ещё не всё, – сказала Вессан. – Предотвращение трисомии и похожих расстройств дало лишь первый толчок моей работе. Когда я взялась за неё всерьёз, мне стали приходить в голову и другие возможные применения.

– Правда? – заинтересовался Понтер.

– Ага. Я захотела избавиться от элемента случайности в комбинировании генов, предоставив родителям выбор желаемых черт.

– Что вы имеете в виду? – спросил Понтер.

Вессан посмотрела на него.

– Вы унаследовали множество черт от вашего отца и другое множество от вашей матери; от каждого из них вы получили половину вашей дезоксирибонуклеиновой кислоты; в целом эти две половины составляют ваши сорок восемь хромосом. Однако каждый произведённый вами сперматозоид содержит произвольную выборку этих черт. Ваша, Понтера Боддета, ДНК содержит гены, регулирующие цвет глаз, полученные от отца и от матери; гены, регулирующие форму надбровного валика, полученные от отца и от матери, и так далее. Но в вашем сперматозоиде всего сорок восемь хромосом, в которых лишь половина вашей дезоксирибонуклеиновой кислоты. Каждый произведённый вами сперматозоид будет содержать либо ген вашего отца, либо ген вашей матери, но никогда – оба. В одном сперматозоиде будет закодирован цвет глаз вашей матери, цвет волос вашего отца и форма надбровья вашей матери. В другом может быть всё наоборот. Третий может содержать материнские гены для всех трёх признаков. В четвёртом – только отцовские гены. И так далее для всех десятков тысяч различных генов в вашем генетическом коде. Никакие два произведённых вами сперматозоида не будут содержать в точности такой же набор генов. То же самое происходит и с яйцеклетками: также практически невозможно, чтобы две яйцеклетки содержали одну и ту же комбинацию материнских и отцовских генов.

– Допустим, – сказал Понтер.

– В сущности… Мега ведь ваша дочь, правильно?

– А чья же ещё! – воскликнула девочка.

Вессан присела перед ней на корточки.

– У неё карие глаза, хотя у вас – золотистые, – сказала она. – У вас есть другие дети?

– Старшая дочь, Жасмель.

– И какого цвета глаза у неё?

– Такого же, как у меня.

– Повезло ей! – недовольно заметила Мега.

– И правда повезло, – сказала Вессан, встав и погладив девочку по голове. Потом она снова повернулась к Понтеру: – Карий цвет – доминантный признак; золотистый – рецессивный. Вероятность того, что ребёнок естественным образом унаследует ваш цвет глаз, – один к четырём. Но если вы поручите производство своего репродуктивного материала кодонатору, а не собственному организму, то сможете дать обоим своим детям золотистые глаза – или любой другой признак, который имеется в генетическом коде у вас или у вашей партнёрши.

– Ах, – мечтательно сказала Мега. – Вот бы у меня были золотистые глаза!

– Понимаете? – спросила Вессан. – При природном зачатии набор признаков, наследуемых ребёнком, совершенно случаен.

Понтер кивнул:

– Но разве не ясно, – продолжала Вессан, – что это совершенно дурацкий способ? Вы никогда не знаете, что именно получите в результате. И ведь это касается не только незначительных мелочей вроде цвета глаз. У вас есть гены, регулирующие гибкость глазного хрусталика: один от отца, другой от матери. Предположим, что от матери вам достался хороший ген, благодаря которому вы сможете обходиться без коррекции зрения даже в старости, тогда как с геном вашего отца вам пришлось бы носить корректирующие очки. Вы можете передать один и только один из них своему ребёнку. Какой бы вы выбрали?

– Материнский, разумеется, – сказал Понтер.

– Именно! Но при естественном зачатии у вас нет выбора – вообще нет. Что получит ребёнок, зависит от случая – потому что вы поручаете производство сперматозоидов неэффективной природе. Но если вы секвенируете свою дезоксирибонуклеиновую кислоту, мы сможем выбрать лучшую половину из каждой пары признаков, унаследованной вами от родителей, и потом произвести гаплоидный набор хромосом, содержащий только эти лучшие признаки. Мы сможем также сделать то же самое для Мэре, произведя гаплоидный набор, содержащий лишь наилучшие признаки из её генов. А потом мы скомбинируем их так, чтобы произвести на свет наилучшего из возможных детей. Генетически этот ребёнок будет в точности наполовину отец и наполовину мать, но при этом он получит наилучшую из возможных комбинацию отцовских и материнских черт.

– Вау, – сказала Мэри, качая головой. – Не совсем ребёнок под заказ, но…

Вессан замотала головой в ответ:

– Нет-нет, хотя это также возможно с помощью кодонатора: мы можем закодировать аллели, не присутствовавшие ни у одного из родителей. Но к такому я никогда не стремилась. Скоро должно быть зачато поколение 149 – и я хотела, чтобы это было величайшее из поколений, наследующее только лучшие черты людей, зачавших его, и отбросившее все худшие. – Она снова покачала головой; её голос стал тише: – Я могла сделать для улучшения нашего вида не меньше, чем сделала для него чистка генофонда. – Впрочем, через секунду она справилась со своей обидой, по крайней мере на время. – Похоже, этого уже никогда не случится. Но по крайней мере моё изобретение сможет послужить вам.

Сердце Мэри готово было разорваться. Она станет матерью! Это действительно случится!

– Это просто сказочно, Вессан. Спасибо вам! Вы нам покажете, как он работает?

– Конечно, – ответила Вессан. – Надеюсь, в батареях ещё есть заряд. – Она тронула рукоятку, и через секунду квадратный экран в центре устройства ожил. – Конечно, вы сможете подключить экран побольше. Итак, соответствующие исходные химикаты заливаются в отверстие вот здесь, – она показала на дыру в правой части прибора. – А конечный продукт выходит отсюда, взвешенный в дистиллированной воде. – Она показала на втулку слева. – Очевидно, вы сюда подсоедините подходящую стерильную ёмкость.

– И как описывается желаемый продукт? – спросила Мэри, восторженно рассматривая машину.

– Можно голосом, – сказала Вессан. Она вытянула контрольный штырёк и заговорила, обращаясь к прибору: – Произведи цепочку дезоксирибонуклеиновой кислоты длиной 10 000 нуклеотидов, состоящую из многократно повторённого кодона аденин-цитозин-тимин. – Она посмотрела на Мэри: – Это код для аминокислоты…

– Для треонина, – сказала Мэри.

Вессан кивнула:

– Точно.

На приборе появилось несколько зелёных огоньков.

– Ах да, он говорит, что недостаточно исходных материалов. – Она ткнула пальцем в экран: – Видите? Они перечислены здесь. Вы также можете воспользоваться клавиатурой для описания задания. – Она указала на один из переключателей. – Здесь вы выбираете между рибонуклеиновой и дезоксирибонуклеиновой кислотами. А потом вводите данные с любым уровнем детализации, вплоть до отдельных нуклеотидов. – Она указала на квадратную группу из четырёх кнопок.

Мэри кивнула. Переключатель, должно быть, был в положении дезоксирибонуклеиновой кислоты, поскольку на четырёх кнопках светились неандертальские идеограммы для аденина, гуанина, тимина и цитозина. Она указала на другую группу кнопок, выстроенных в восемь рядов по восемь:

– А эта клавиатура для ввода кодонов, не так ли?

Кодоны – слова генетического языка, и всего их шестьдесят четыре; каждый состоит из трёх нуклеотидов. Каждый кодон обозначает одну из двадцати аминокислот, используемых для изготовления белков. Поскольку кодонов больше, чем аминокислот, некоторые кодоны обозначают одно и то же – генетические синонимы.