Текст книги "Неандертальский параллакс. Гибриды"

– Его родственники, – сказала Мэри в ту же секунду, как мысли пришла ей в голову. – Его братья, сёстры. Родители. Господи, скажи мне, что ты ничего им не сделал!

Понтер склонил голову, и Мэри подумала, что он собирается признаться в других нападениях. Но не это было причиной его стыда.

– Нет, – сказал он. – Нет, я не тронул другие копии генов, которые сделали его тем, кто он есть. Я хотел наказать его – заставить его страдать так же, как страдала ты.

– Но теперь он может заставить страдать тебя, – сказала Мэри.

– Не волнуйся, – ответил Понтер. – Он никогда не расскажет, что я сделал.

– Почему ты так уверен?

– Обвинение против меня будет означать, что его собственные преступления выйдут на свет. Пусть не на моём суде, но на отдельном процессе, ведь так? Наверняка ведь здешние принудители от него не отстанут.

– Возможно, – сказала Мэри, всё ещё кипя внутри. – Но судья может решить, что ты его уже достаточно наказал. В конце концов, канадские законы считают кастрацию слишком тяжёлым наказанием даже за изнасилование. Так что если он уже понёс это наказание, то судья может постановить, что накладывать на него другое, менее тяжёлое наказание в виде лишения свободы не имеет смысла. И в этом случае он ничего не потеряет, а ты отправишься в тюрьму за то, что сделал с ним.

– Даже в этом случае о том, что он насильник, станет широко известно. Это не может не повлечь нежелательные для него социальные последствия.

– Мы должны были сперва всё это обсудить!

– Как я уже сказал, у меня не было намерения совершать эту… это…

– Месть, – сказала Мэри безразличным тоном, словно зачитывая слово из словаря. Она медленно покачала головой: – Ты не должен был этого делать.

– Я знаю.

– Но, сделав это, ничего мне не сказать! Проклятье, Понтер, у нас не должно быть друг от друга секретов! Какого чёрта ты ничего мне не сказал?

Понтер посмотрел на пустынную пристань, на холодную серую воду.

– Я уверен, что в этом мире мне ничто не угрожает, – сказал он, – потому что, как я сказал, Раскин никогда не расскажет о том, что я с ним сделал. Но в моём мире…

– Что в твоём мире?

– Не понимаешь? Если о том, что я сделал, станет известно в моём мире, меня посчитают чрезмерно агрессивным.

– Ты веришь, что Раскин сохранит тайну, но не веришь, что сохраню я?

– Не в этом дело. Вообще не в этом. Ведь всё записывается. В архиве алиби будет запись о том, как я тебе рассказываю, и в твоём архиве будет запись о том же самом. Даже если ни один из нас не проронит ни слова, всегда есть вероятность, что суд потребует раскрытия твоего или моего архива, и тогда…

– Что? Что?

– И тогда буду наказан не только я, но и Жасмель с Мегой.

Господи, подумала Мэри. Всё идёт по кругу.

– Прости меня, – сказал Понтер. – Мне очень стыдно – и за то, что я сделал с Раскином, и за то, что не сказал тебе. – Он попытался заглянуть в её глаза. – Поверь мне, носить этот груз было совсем не легко.

Внезапно Мэри осенило:

– Скульптор личности!

– Да, именно поэтому я ходил к Журарду Селгану.

– Не из-за моего изнасилования… – медленно произнесла Мэри.

– Нет. Не напрямую.

– …а по причине того, что ты сделал из-за моего изнасилования.

– Именно.

Мэри испустила долгий вздох; гнев и многое другое словно улетучивалось из её тела. Он не стал думать о ней хуже из-за того, что её изнасиловали…

– Понтер, – тихо сказала она. – Понтер, Понтер…

– Я люблю тебя, Мэре…

Она медленно покачала головой, думая о том, что делать дальше.

Глава 34

И это стремление гонит нас вперёд и вдаль…

Бристоль-Харбор был мечтой застройщика по имени Фред Саркис: пять роскошных многоквартирных домов, стоящих над глинистым обрывом на берегу озера Канандэйгуа. Озеро, одно из Фингер-Лэйкс в штате Нью-Йорк, было заполнившейся водой длинной глубокой бороздой, оставленной в ландшафте последним оледенением.

Бристоль-Харбор был построен в начале 1970-х, до того как экономика Рочестера и многих других городов верхней части штата Нью-Йорк отправилась в канализацию. Это было причудливое произведение своей эпохи, такое же, как Хабитат[55]55
  Жилой комплекс в Монреале весьма нетрадиционной архитектуры, построенной к Международной выставке 1967 года, темой которой были жильё и жилое строительство. (Прим. пер.)


[Закрыть] на выставке Экспо-67. Когда Мэри впервые его увидела по рекомендации Луизы Бенуа, то подумала, что следующий фильм про Человека-паука нужно снимать именно здесь: мешанина мостов, соединяющих многоуровневый гараж со зданием, где располагались жилые квартиры, была бы естественной средой обитания прыгучего такелажника.

Однако, по-видимому, дела пошли не совсем так, как планировалось, потому что, несмотря на близость поля для гольфа прямо через дорогу и лыжного центра на горе Бристоль-Маунтин неподалёку, в жилом комплексе постоянно присутствовало большое количество квартир для аренды или на продажу. Женщина-риелтор, с которой разговаривала Мэри, разливалась о том, как Пэтти Дьюк и Джон Эстин[56]56
  Известные американские актриса и актёр, женатые в 1972–1985 годах. (Прим. пер.)


[Закрыть], когда только поженились, останавливались здесь на лето. Мэри подозревала, что, когда она узнает, что здесь жили двое неандертальцев, рассказ об этом станет ещё одной частью плана обработки потенциального покупателя.

Мэри сняла здесь двухуровневую квартиру с двумя спальнями площадью 1000 квадратных футов. В ней всё ещё лежал уродливый мохнатый ковёр оранжевого цвета, оставшийся, должно быть, со времени постройки – Мэри не видела ничего подобного уже целую вечность. Однако вид из окна был изумительный – прямо на озеро и противоположный его берег. Вид с верхнего балкона, на который выходила главная спальня, ничего не загораживало; нижний же частично прикрывали верхушки деревьев, упорно цепляющихся за край осыпающегося обрыва. С любого из них была видна зацементированная дорожка, ведущая к отдельно стоящей лифтовой башне; лифт спускался на сотни футов вниз к самой воде, где располагались пристань и искусственный пляж.

– Какое, однако, интересное место, – проговорил Понтер, стоя на нижнем балконе и держась за ограждение обеими руками. – Современные удобства посреди живой природы. Я как будто вернулся назад в свой мир. Почти.

Мэри воспользовалась на балконе электрическим грилем, чтобы зажарить купленные в «Вегмансе» стейки. Понтер продолжал любоваться озером, тогда как Адекору более интересным показался ползущий по ограждению крупный паук.

Когда стейки были готовы – с кровью для мужчин, хорошо прожаренный для неё, – Мэри накрыла на стол, и Понтер с Адекором вгрызлись в свои куски, держа их затянутыми в обеденные перчатки руками; Мэри воспользовалась ножом и вилкой. Конечно, ужин – лёгкая часть. Рано или поздно кто-то неизбежно поднимет вопрос о…

– Итак, – сказал Адекор, – где мы будем спать?

Мэри сделала глубокий вдох:

– Я думаю, мы с Понтером могли бы…

– Нет-нет-нет, – сказал Адекор. – Двое сейчас Порознь.

– Да, но это мой дом, – возразила Мэри. – И мой мир.

– Это неважно. Вы двое ещё даже в союз не вступили.

– Пожалуйста! – сказал Понтер. – Давайте не будем спорить. – Он улыбнулся Мэри, потом Адекору, но несколько секунд молчал. Потом неуверенно предложил: – Вообще-то мы могли бы спать все вместе…

– Нет! – сказал Адекор, и одновременно то же самое сказала Мэри.

О боже! – подумала она. Менаж-а-труа с гоминидами!

– Я правда думаю, – продолжила Мэри, – что правильнее будет нам с Понтером…

– Это полный хрящ! – перебил её Адекор. – Очевидно, что…

– Дорогие мои, – сказал Понтер. – Вы знаете, как сильно я к вам привязан. Но Адекор прав: при обычных обстоятельствах в это время месяца я был бы с ним. – Он протянул руку и коснулся руки Адекора. – Мэре, ты должна к этому привыкнуть. Ведь так оно будет до конца моих дней.

Мэри посмотрела на озеро. Эта сторона была в тени, но солнце всё ещё освещало дальний берег в полутора милях отсюда. Мэри знала, что в квартире имеется четыре кондиционера/обогревателя – по бокам каждого уровня. Каждый вечер, перед тем как отправиться спать, она включала вентилятор в главной спальне, чтобы его белый шум заглушал какофонию птиц, встречающих по утрам зарю. Вполне возможно, что неандертальцам куда приятнее просыпаться под звуки природы и отдельная для них спальня будет только к лучшему…

Потому что Понтер прав. Ей придётся к этому привыкнуть.

– Хорошо, – сказала она, прикрывая глаза. – Но тогда вы готовите завтрак.

Адекор улыбнулся Мэри.

– Договорились, – сказал он.

* * *

В кабинете Джока уже был большой сейф, вделанный в дальнюю стену; это было первое, что он приказал сделать, когда «Синерджи Груп» приобрела особняк. Сейф, вмурованный в бетон, отвечал стандартам Министерства обороны по безопасности и несгораемости. Джок хранил кодонатор в нём, доставая его только для работ под своим личным наблюдением.

Джок сидел за столом. На одном его краю лежал соединительный блок, собранный Лонвесом Тробом; с его помощью было возможно загружать в кодонатор композиции, составленные на персональном компьютере. Сейчас Джок разглядывал одну такую композицию. Его монитор – 17-дюймовый LCD в чёрном корпусе – демонстрировал пояснения и формулы, подготовленные Корнелиусом Раскином. Конечно, Джок сказал Раскину, что его интересует исключительно оборонный аспект: желание выяснить, каковы могут быть наихудшие последствия, если кодонатор попадёт не в те руки.

Джок знал, что должен был передать этот прибор в Пентагон – но тамошние идиоты сразу захотели бы использовать его против людей. Нет, это был его шанс – его единственный шанс, и он собирался им воспользоваться. Сейчас, на ранней стадии контакта, это выглядело бы как трагическая случайность: страшный микроб как-то пролез на другую сторону. Весьма прискорбно, но он выкосил всех обитателей Эдема, а со стороны Homo sapiens была лишь одна жертва – Корнелиус Раскин, необходимость в котором уже отпала.

Раскин, разумеется, знал только то, что ему было необходимо. К примеру, он, как и большинство генетиков мира, считал, что естественный резервуар[57]57
  Долговременный носитель патогенного (болезнетворного) организма. Резервуар обеспечивает патогену как биологическому виду возможность непрерывного существования. (Прим. ред.)


[Закрыть] вируса эбола – место, где он сохраняется, когда не заражает людей, – неизвестен. Но Джок имел доступ к информации, о которой Раскин не имел понятия: правительство США локализовало этот резервуар ещё в 1998 году: Balaeniceps rex, или китоглав, крупная болотная птица с востока Тропической Африки. Информация была засекречена, чтобы ею не воспользовалась какая-нибудь недружественная держава.

Эбола – РНК-вирус, геном которого полностью секвенирован, хотя, опять же, Раскин не знал и этого; эти сведения тоже были засекречены по той же самой причине. Так что, с точки зрения Корнелиуса, ему было поручено провести манипуляции с некоей произвольной вирусной последовательностью, а не с реальным генетическим кодом вируса эбола.

Существует несколько штаммов эболы, названных по месту их первого обнаружения. Эбола-заир наиболее смертоносен, но передаётся только через биологические жидкости. В отличие от него, эбола-рестон, который людей не заражает, передаётся воздушным путём. Но Раскину не составило труда – разумеется, исключительно в качестве упражнения – запрограммировать кодонатор на замену местами нескольких генов и таким образом получить гибридную версию, объединившую вирулентность эболы-заир со способностью к воздушной передаче эболы-рестон.

Ещё несколько модификаций сократили инкубационный период до десятой части его природной длительности и повысили смертность с девяноста до более чем девяноста девяти процентов. А ещё одно финальное вмешательство изменило генетические маркеры, указывавшие на естественный резервуар вируса.

Вторая часть проекта была посложнее, но Корнелиус вгрызся в неё, как пёс в кость; нет ничего лучше для мотивации сотрудника, чем 200 000 долларов в качестве гонорара за консультацию.

На бумаге концепция выглядела довольно просто: не давать вирусу активизироваться, пока он не попадёт в клетку с определёнными характеристиками. К счастью, посол Тукана Прат привезла в ООН десятерых самых знаменитых неандертальцев, которые щедро делились своими знаниями. Один из них, Борл Кадас, сообщил информацию, полученную в ходе секвенирования неандертальского генома, завершённого в 1953 году по глексенскому календарю. Эта база данных дала всё, что требовалось знать для того, чтобы научить вирус убивать лишь тех, кого он должен был убивать.

Так что теперь оставалась лишь одна проблема: как доставить вирус на ту сторону. Поначалу Джок думал, что самым простым решением было бы инфицировать вирусом себя самого: в конце концов, он никак не воздействовал на гоминидов с двадцатью тремя парами хромосом. Однако технология калибруемых лазеров, используемая для деконтаминации тех, кто путешествует между мирами, легко удалит вирусы из его тела. Даже дипломатическая почта проходит через деконтаминатор, так что просто спрятать вирусы в одном из них тоже не получится.

Нет, ему нужно поместить аэрозольную бомбу в какой-то контейнер, непрозрачный для лазерных импульсов, используемых в неандертальской деконтаминационной камере. Сам Джон понятия не имел, что бы это могло быть, но его оптическая команда, изначально созданная для изучения принципов записи голографических изображений в неандертальских имплантах и состоящая из лучших специалистов, каких могли предложить «Бауш энд Ломб», «Кодак» и «Ксерокс», наверняка с этой задачей справится, особенно принимая во внимание, что технологией калибруемых лазеров неандертальцы поделились с Homo sapiens в первую очередь.

Джок поднял трубку и набрал внутренний номер.

– Привет, Кевин, – сказала он. – Это Джок. Вы с Фрэнком и Лили не подойдёте ко мне в кабинет? У меня для вас есть небольшая работа…

* * *

Мэри нашла простое краткосрочное решение для проблемы работы в одном здании с Корнелиусом Раскином. Она может приходить на работу во второй половине дня и задерживаться допоздна; тогда Корнелиус уйдёт домой вскоре после её прихода или, если повезёт, даже до её прихода.

Понтер и Адекор приехали из Бристоль-Харбор вместе с Мэри; без неё они не могли передвигаться, поскольку не водили машину. Однако бо́льшую часть времени они работали в квантово-вычислительном проекте с Лонвесом Тробом, а частенько также с Луизой Бенуа, хотя она предпочитала более традиционные часы работы и сегодня уже ушла домой.

Мэри писала отчёт для Джока, подробно описывая всё, что ей удалось узнать о неандертальской генетике от Лурт, Вессан и других учёных. Работа эта одновременно поднимала ей настроение и вгоняла в депрессию: поднимала настроение, потому что она многому научилась, и вгоняла в депрессию, потому что неандертальцы в этой области опережали глексенов на десятки лет, и бóльшая часть того, что она делала в прошлом, сразу же оказалось безнадёжно устаревшим.

Тяжёлые шаги – кто-то бежит по коридору.

– Мэре! Мэре!

В дверях её кабинета возник Адекор; его широкое круглое лицо искажено ужасом.

– Что стряслось? – спросила Мэри.

– Лонвес Троб. Он потерял сознание! Нам нужна медицинская помощь, а мы…

А неандертальцы, за исключением Бандры, знавшей шутку про 911, понятия не имели, как вызвать «Скорую помощь», и их компаньоны также не имели понятия, что делать в таких случаях по эту сторону портала. Мэри вскочила и кинулась по коридору в лабораторию квантовых вычислений.

Лонвес лежал на спине, веки его глаз трепетали. Когда он их открыл, то стали видны лишь гладкие металлические сферы; по-видимому, они повернулись так, что металлические зрачки оказались с другой стороны.

Понтер стоял над Лонвесом на коленях. Он без видимых усилий раз за разом нажимал ему ладонью на грудную клетку – неандертальский вариант сердечно-лёгочной реанимации. Золотой компаньон Лонвеса в это время что-то громко говорил по-неандертальски – по-видимому, сообщал жизненные показатели своего носителя.

Мэри схватила с одного из столов телефон, набрала девятку для выхода на внешнюю линию, затем 911.

– Пожарные, полиция или «Скорая»? – спросил оператор.

– «Скорая».

– Что случилось?

– У мужчины сердечный приступ, – сказала Мэри. – Поторопитесь!

Женщина-оператор, должно быть, уже видела на экране адрес, определённый по номеру телефона.

– Отправляю машину прямо сейчас. Вы умеете делать непрямой массаж сердца?

– Да, – ответила Мэри. – Но его уже делают, и… Да, я же не сказала сразу. Мужчина с сердечным приступом – неандерталец.

– Мэм, ложный вызов «Скорой» – серьёзное преступление…

– Я не шучу! – рявкнула Мэри. – Я звоню из «Синерджи Груп», это правительственная организация, и у нас работают неандертальцы.

Понтер продолжал надавливать Лонвесу на грудь. Адекор тем временем открыл его медицинский пояс и теперь вспрыскивал что-то Лонвесу в шею с помощью газового инъектора.

– Скажите ваше имя, пожалуйста, – сказала оператор.

– «Скорая» уже выехала? Вы её уже выслали?

– Да, мэм. Она уже едет. Скажите мне ваше имя.

– Мэри Н. Воган. – Она продиктовала по буквам. – Я генетик.

– Сколько лет пациенту, мисс Воган?

– Сто восемь – и нет, я не шучу. Это Лонвес Троб, один из неандертальцев, что месяц назад были в ООН.

В дверях появился Стэн Расмуссен, эксперт по геополитике, работавший дальше по коридору. Мэри прикрыла трубку рукой и быстро сказала ему:

– У Лонвеса Троба сердечный приступ. Найдите Джока!

Расмуссен кивнул и исчез.

– Я переключаю вас на парамедиков, – сказала оператор.

Мгновение спустя заговорил другой женский голос:

– Мы в пяти минутах от вас. Вы можете описать состояние пациента?

– Нет, – ответила Мэри, – но я могу спросить его компаньона. – Она подхватила телефонный аппарат и перенесла его через комнату, поставив рядом с Лонвесом. Потом проговорила, обращаясь к его импланту: – Переключитесь на английский и отвечайте на все вопросы, которые вам зададут. Помощь уже идёт…

Глава 35

И всё же некоторые из нас останутся на Марсе насовсем. По страницам научной и научно-фантастической литературы уже давно кочует идея терраформирования Марса – превращения его в похожую на Землю планету путём обогащения его атмосферы и высвобождения замороженной воды, что должно сделать его более пригодным для жизни людей…

Джок, Понтер и Адекор отправились в Мемориальный госпиталь Стронга вместе с так и не пришедшим в сознание Лонвесом Тробом. Мэри ничем не могла быть полезна, так что, по настоянию Джока, она осталась в «Синерджи».

У Мэри ушёл почти час на то, чтобы успокоиться и вернуться к работе, но когда ей это, наконец, удалось… вся её работа пошла прахом.

Один из друзей Мэри в Йоркском университете был яростным проповедником Линукса – пытался убедить всех и каждого на факультете генетики в том, что им нужно отказаться от Windows и перейти на операционную систему с открытым кодом. Мэри предпочитала держаться подальше от компьютерных войн – ей удавалось держать нейтралитет и раньше, в пору войн «Макинтошей» против PC, но каждый раз, как Windows на её компьютере показывала синий экран смерти, она задумывалась о том, не перейти ли ей в стан линуксоидов.

И сейчас это случилось снова, во второй раз за день. Мэри совершила трёхпальцевый ритуал, но когда по прошествии близкого к бесконечности времени система, наконец, перезагрузилась, она наотрез отказалась восстанавливать сетевое подключение.

Мэри вздохнула. Было семь вчера, но просто отправиться домой она не могла: ей нужно дождаться, пока Понтер с Адекором вернутся из больницы, чтобы отвезти их обратно в Бристоль-Харбор.

Конечно, в штаб-квартире «Синерджи Груп» есть множество других компьютеров, но…

У Джока в кабинете было модное аэроновское кресло, про которые она читала в каталоге Sharper Image. Реклама обещала суперкомфортабельный эргономический рай. Конечно, он, вероятно, подогнал его высоту и наклон под своё долговязое тело, но всё же, работая в директорском кабинете, она могла бы опробовать директорское кресло.

Мэри поднялась и направилась на первый этаж по лестнице, укрытой бордовым ковром. Дверь в кабинет была широко распахнута, и Мэри вошла. У Джока было огромное окно-эркер, выходящее на юг, на пристань для яхт.

Она подошла к директорскому суперкреслу – воронёный металл и пластик, спинка из чёрной мелкой сетки, якобы позволяющей спине сидящего дышать. Чувствуя себя проказничающей школьницей, она опустилась в кресло и откинулась назад.

Бог ты мой, подумала она. В кои-то веки продукт, про который реклама не врёт! Кресло было удобно сверх всякой меры. Она упёрлась ногами в пол, покрутив его вправо и влево. Мэри знала, что аэроны стóят, как самолёты, но она должна заполучить такое же для себя…

Понежившись в кресле ещё пару минут, она принялась за работу. Компьютер Джока, который, узнав о приступе Лонвеса Троба, покинул кабинет в большой спешке, всё ещё был подключён к сети под его именем. Мэри предполагала, что её пароль должен сработать и с этой машины, но не была в этом уверена, так что решила ничего по возможности не трогать и продолжить свою работу в сеансе Джока. Она открыла на сервере папку «Неандертальская генетика» и…

Брови Мэри взлетели вверх. Она проводила бóльшую часть времени в этой папке, но сейчас в ней были две иконки, которых она раньше не видела. Мэри занервничала: она редко забывала сохраняться, однако, возможно, падение операционки на её компьютере наверху поломало файловую систему рабочей папки.

Решив проверить это, она кликнула на одну из незнакомых ей иконок – та выглядела как красно-чёрная двойная спираль. Мэри знала большинство используемых в генетике прикладных программ и могла узнать их иконки, но эту видела впервые.

Через мгновение открылось окно. В его заголовке значилось USAMRIID Geneplex – Surfaris, а под ним появился экран, заполненный текстом и формулами. Акроним USAMRIID довольно часто появлялся в литературе по генетике: он означал «Институт медицинских исследований инфекционных заболеваний Армии США»[58]58
  United States Army Medical Research Institute of Infectious Diseases. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Geneplex – это, очевидно, название программы. Но вот про Surfaris Мэри не могла ничего сказать.

И всё же она пробежала глазами содержимое окна. Оно оказалось совершенно потрясающим. В ходе одной из первых её работ здесь, в «Синерджи», она пыталась использовать явление «подсчёта кворума» у бактерий, чтобы узнать, сколько на самом деле присутствует пар хромосом – двадцать три или двадцать четыре. Но не получилось. Во-первых, механизм кворума, похоже, не способен настолько точно различать количество. Во-вторых, хромосомы выделяются из хроматина только во время митоза, который, разумеется, никак не является нормальным состоянием клетки.

Но у Джока, по-видимому, был ещё кто-то, кто работал над этой проблемой, и этот генетик разработал гораздо более простую методику. У глексенов предковые хромосомы два и три слились, образовав гораздо более длинную хромосому. Гены, которые раньше располагались на краю хромосомы два, теперь примыкали к генам начала хромосомы три где-то посередине новой комбинированной хромосомы.

Те же самые гены присутствовали и у неандертальцев, только у них они друг к другу не примыкали. У них за последним геном второй хромосомы следовал теломер – своего рода шапочка из «мусорной» ДНК, единственная задача которой – защищать край хромосомы, как пластиковая штучка на конце обувного шнурка. Точно так же перед первым геном третьей хромосомы находится другой теломер – протектор начального края хромосомы. Так что у неандертальцев будет присутствовать такая последовательность:

На конце второй хромосомы:

…[другие гены][ген альфа][теломер]

В начале третьей хромосомы:

[теломер][ген бета][другие гены]…

Этих последовательностей не будет нигде в глексенской ДНК. Вместо этого в глексенской ДНК в миллионах базовых пар от теломера встретится такая последовательность, в свою очередь, совершенно отсутствующая в ДНК неандертальцев:

…[другие гены][ген альфа][ген бета][другие гены]…

Естественное продолжение работы Мэри – и идеальный, свободный от ошибок метод различения двух разновидностей людей даже с помощью клеток, не достигших митоза. Это было именно то, что было нужно Джоку: простой и надёжный метод отличить глексена от бараста.

Мэри порадовалась, когда увидела, что метод включает все три возможные проверки. Теоретически было бы достаточно проверить генетический материал лишь на один из трёх критериев. Наличие любой из первых двух последовательностей – ген альфа или ген бета рядом с теломером – однозначно определяло их носителя как Homo neanderthalensis. А наличие третьей последовательности – гены альфа и бета рядом друг с другом – однозначно определяло Homo sapiens. Но всё всегда может пойти не так, и поэтому методика определения неандертальца включала в себя небольшой алгоритм, представленный – по-видимому, специально для Джока – в словесном виде:

Шаг 1: Гены альфа и бета находятся рядом?

Если да, прервать (это не неандерталец)

Если нет, то это, вероятно, неандерталец: к Шагу 2

Шаг 2: Ген альфа находится рядом с теломером?

Если да, то это по-прежнему, вероятно, неандерталец: к Шагу 3

Если нет, прервать (не бывает у неандертальца)

Шаг 3: Ген бета находится рядом с теломером?

Если да, то это точно неандерталец: к Шагу 4

Если нет, прервать (не бывает у неандертальца)

Команды прерывания в шагах 2 и 3 обеспечивали надёжность. Они выполнялись, когда гены альфа и бета не находятся рядом друг с другом (это проверялось в шаге 1), но ни альфа, ни бета при этом не находятся рядом с теломером – комбинация условий, которая не может наблюдаться в ДНК ни той, ни другой разновидности гоминид.

Это чрезвычайно простой алгоритм, когда речь идёт о компьютерной программе, но не такой простой, когда его нужно закодировать в каскаде биохимический реакций, хотя, по-видимому, неизвестный генетик Джока справился и с этим. Мэри без труда проследила формулы ферментов, образующихся на каждом этапе, и убедилась, что результат в самом деле соответствует предложенному алгоритму. В самом конце она ожидала увидеть фермент или иной маркер, чьё присутствие может быть легко детектировано: несомненный индикатор, говорящий «да, это неандерталец» или «нет, это нечто другое».

Однако, прокрутив текст к следующей странице, она обнаружила, что этим алгоритм вовсе не ограничивается. У Мэри отвалилась челюсть, когда она добралась до Шага 4. Джок и многие члены его команды пришли из RAND; Мэри уже привыкла слышать от них клише времён холодной войны, но название следующего шага заставило её сердце пропустить удар: «Доставка полезного груза».

Тогда и только тогда, когда испытуемый определялся как неандерталец, вызывался новая каскадная последовательность, которая в конечном итоге приводила к…

Мэри не могла поверить глазам. Её специализацией была древняя ДНК – благодаря ей она во всё это и влезла, – но это не значило, что она не разбиралась в недавно идентифицированных последовательностях, особенно тех, что попадают на первые полосы газет.

Если испытуемый оказывается неандертальцем, то происходит доставка груза: груза, основанного на филовирусе, вызывающем очень быстротекущую геморрагическую лихорадку.

Смертельную геморрагическую лихорадку…

Мэри откинулась в кресле Джока Кригера. Она чувствовала подступающую к горлу тошноту.

Зачем кому-то может понадобиться стереть неандертальцев с лица Земли?

Даже не так: с лица двух Земель.

Геморрагическая лихорадка заразна. Глексены не умеют её лечить, и у неё были подозрения, что барасты тоже. По двум причинам. Во-первых, поскольку они не изобрели земледелия и животноводства, то также не могли разработать технологии противостояния инфекционным заболеваниям. Во-вторых, все известные геморрагические лихорадки происходят из тропиков, так что в любом случае маловероятно, что любящие прохладу неандертальцы могли иметь с ними дело.

Мэри с трудом сглотнула, пытаясь прогнать жгучий кислый привкус.

Но зачем? Зачем кому-то убивать неандертальцев? В этом не было никакого…

Внезапно Мэри вспомнила короткий разговор с Джоком у Дебральской никелевой шахты:

«Он потрясающий, – сказал тогда Джок. – Умом я знал, что мы загадили мир, в котором живём, но когда я увидел всё это… – Он обвёл рукой окружающую идиллию. – Это словно найти Эдемский сад».

И Мэри тогда рассмеялась в ответ.

«Похоже, правда? Как жаль, что в нём уже живут, да?»

Невинная шутка – вот что это было. Но Джок не смеялся. Всё, что надо сделать, – избавиться от этих мерзких неандертальцев, и Эдем будет к твоим услугам…

Это было ужасно – но Джек всю свою жизнь работал со сценариями массового уничтожения. То, что для Мэри ужас, для него – лишь очередной рабочий день.

Первой мыслью Мэри было стереть файлы с компьютера – но, конечно, этим она ничего не достигнет. Наверняка есть резервные копии.

Второй мыслью было снять трубку и позвонить – как добропорядочная канадка, она, естественно, сразу подумала про «Си-би-си», которая разнесла бы новость во все уголки этого мира. Люди ни за что не смирятся с таким гнусным актом геноцида.

Однако она не знала, насколько далеко Джок продвинулся. Если он уже готов начать, то Мэри, разумеется, не хотела бы, чтобы он почувствовал себя загнанным в угол: в этом случае он мог выпустить вирус на волю, как только общественность проведает о его планах.

Мэри нужна была помощь, поддержка, идеи – не только от Понтера или Адекора, но и от кого-нибудь из глексенов, кого-то, кто знал, на чём стоит и как вертится этот мир.

В Торонто были люди, которым она доверяла, но может ли она положиться на кого-нибудь здесь, в Штатах? Конечно, есть её сестра Кристина – настоящая Кристина. Однако она в Сакраменто, на другом краю континента, в тысячах… тысячах километров отсюда.

И тут её осенило.

Очевидный выбор, пускай её молодость и красота и вызывают у Мэри приступы ревности.

Женщина, которая спасла Понтеру жизнь, когда он впервые попал в эту реальность.

Квантовый физик, которую Джок завербовал для того, чтобы попытаться воспроизвести неандертальские компьютерные технологии.

Луиза Бенуа.

Не то чтобы сама Луиза могла сильно помочь в медицинских вопросах, но…

Но её парень! Конечно, Рубен Монтего тоже не специалист, но когда речь идёт об инфекционной болезни, от него гораздо больше пользы, чем от квантового физика.

Мэри знала, что, возможно, никогда больше не получит доступ к этим файлам. Она обшарила кабинет и нашла пачку пустых CD-дисков (производства «Кодак», конечно, здесь-то, в Рочестере). Она взяла один, воткнула в CD-привод в компьютере Джока и запустила приложение для прожигания дисков. Просто на всякий случай она выделила все файлы в папке. Суммарный объём получился 610 мегабайт – легко влезет на один CD. Она щёлкнула по кнопке «Копировать» и откинулась на спинку аэроновского кресла – которое теперь вовсе не казалось ей удобным, – пытаясь унять бешено колотящее сердце.