Текст книги "Неандертальский параллакс. Гибриды"

Глава 11

В пытливом духе, который тысячу лет назад привёл викингов в Северную Америку и который пятьсот лет назад гнал «Пинту», «Нинью» и «Санта-Марию» через Атлантику…

Добравшись до расположения Нейтринной обсерватории Садбери, Понтер и Мэри прошли через опутанные трубопроводами и заставленные огромные ёмкостями помещения к пультовой. В ней было пусто: прибыв на эту Землю в первый раз, Понтер разрушил сферу с тяжёлой водой – основную деталь нейтринного детектора, а работы по её восстановлению были прерваны повторным открытием портала и установлением контакта.

Они вошли в помещение над детекторной камерой и через люк в полу – эта часть маршрута была для Мэри самой неприятной – спустились по длинной лестнице на платформу, установленную в шести метрах над дном камеры. Платформа находилась вровень с краем деркеровой трубы – устойчивой к сминанию решётчатой конструкции, вдвинутой в портал с той стороны.

Мэри остановилась на краю туннеля и заглянула в него. Внутри труба была вдвое длиннее, чем снаружи, и на другой стороне она могла разглядеть жёлтые стены вычислительной камеры, находящейся уже на той версии Земли.

Они предъявили паспорта находящимся здесь канадским военным – Понтер получил такой, когда неандертальским эмиссарам было присвоено канадское гражданство.

– После вас, – сказал Понтер Мэри – деталь этикета, которую он подхватил уже здесь. Мэри сделала глубокий вдох и вошла в трубу, которая теперь, когда она оказалась внутри неё, была шестнадцати метров в длину и шести в диаметре. Проходя через середину её длины, Мэри увидела сквозь прозрачный материал трубы кольцо мерцающего синего света. Она также видела тени, отбрасываемые пересекающимися металлическими сегментами, которые не давали трубе схлопнуться. Снова глубоко вдохнув, Мэри быстро прошла сквозь плоскость разрыва, обозначенную синим свечением, ощутив, как по телу от груди к спине пробежала волна статического электричества.

И вот она уже там – в неандертальском мире.

Не выходя из трубы, Мэри повернулась назад, к идущему следом Понтеру. Она видела, как светлые волосы Понтера разлохматились при проходе через плоскость разрыва; как у большинства неандертальцев, в естественном состоянии его волосы разделялись пробором точно посередине его длинного черепа.

Убедившись, что он прошёл, Мэри повернулась и продолжила путь к краю трубы.

И вот они здесь, в мире, отпочковавшемся от мира Мэри 40 000 лет назад. Они оказались внутри вычислительной камеры, которую она видела с той стороны, – огромного помещения, заполненного рядами регистровых резервуаров. Квантовый компьютер, спроектированный Адекором Халдом для выполнения программ, разработанных Понтером Боддетом, был построен для факторизации чисел неизмеримо бо́льших, чем любые, факторизовавшиеся до сих пор; случившийся при этом прокол в иную вселенную был совершенно непредвиденным побочным эффектом.

– Понтер! – послышался низкий мужской голос.

Мэри вскинула голову. Адекор – партнёр Понтера – сбегал вниз по пяти ступеням, что вели из помещения пультовой.

– Адекор! – воскликнул Понтер. Он бросился ему навстречу, и двое мужчин обнялись, а через пару секунд разжали объятия, и Понтер повернулся к Мэри:

– Адекор, ты ещё не забыл Мэре?

– Конечно нет, – ответил Адекор, улыбаясь очень искренней широкой улыбкой во все зубы. Мэри попыталась изобразить подобную же искреннюю радость, пусть и поменьше размером.

– Привет, Адекор, – сказала она.

– Мэре! Ужасно рад тебя видеть!

– Спасибо.

– Но что привело тебя сюда? Двое ещё не стали Одним.

– Я знаю, – ответила Мэри. – В этот раз я приехала надолго. Я буду изучать неандертальскую генетику.

– Вот как, – сказал Адекор. – Уверен, Лурт тебе в этом поможет.

Мэри слегка склонила голову – хоть у неё и не было компаньона, к объяснениям которого она могла бы прислушаться. Была то простая любезность или Адекор напоминал, что ей понадобится помощь неандертальской женщины?

– Я знаю, – снова сказала Мэри. – Буду рада пообщаться с ней снова.

Понтер повернулся к Адекору:

– Мэре заедет ненадолго к нам, – сказал он, – чтобы взять кое-что, что ей понадобится для длительного пребывания. После этого мы вызовем транспортный куб, и он отвезёт её в Центр.

– Отлично, – ответил Адекор. Он посмотрел на Мэри, потом снова на Понтера. – То есть ужинать мы сегодня будем вдвоём?

– Конечно, – ответил Понтер. – Конечно.

* * *

Мэри полностью разделась – она уже не так стеснялась наготы в этом мире, где отсутствовали религии с навязанными ими табу, – и прошла процесс деконтаминации калибруемыми лазерами – когерентными лучами с такой длиной волны, что они проходят сквозь её плоть, уничтожая все инородные молекулы в её организме. В её родном мире похожие приборы уже использовались для лечения многих инфекционных заболеваний. К сожалению, опухоли состоят из клеток самого пациента, так что этот процесс не может излечивать рак, в частности лейкемию, забравшую жену Понтера, Класт, два года назад.

Хотя нет, не «забравшую». Это глексенский термин, эвфемизм, неявно подразумевающий, что она куда-то ушла, что было неправдой, по крайней мере, согласно воззрениям людей этого мира. Сам Понтер сказал бы, что она перестала существовать.

И не «жену Понтера». Неандертальский термин звучит как ят-дежа – «женщина-партнёр». Будучи в мире неандертальцев, Мэри всерьёз пыталась думать неандертальскими категориями – это помогало привыкать к различиям.

Лазеры плясали по телу Мэри, пронзая его насквозь, пока над дверью не зажёгся светящийся квадрат, сигнализирующий о том, что процедура завершена. Мэри вышла и принялась переодеваться в неандертальскую одежду, пока деконтаминацию проходил Понтер. Появившись в мире Мэри в первый раз, он заболел лошадиной чумкой – у всех Homo sapiens иммунитет к этой болезни, но у Homo neanderthalensis он отсутствует. Процедура деконтаминация гарантировала, что они не несут с собой бактерии Streptococcus equii или любые другие опасные микробы и вирусы; каждый проходящий через портал был обязан подвергнуться этой процедуре.

* * *

Никто не стал бы жить там, где жил Корнелиус Раскин, будь у него хоть какой-нибудь выбор. Дрифтвуд – опасный район, полный криминала и наркотиков. Единственный положительный момент для Корнелиуса состоял в том, что отсюда до кампуса Йоркского университета можно легко дойти пешком.

Он вызвал лифт и спустился на шестнадцать этажей в запущенный вестибюль своего дома. Всё же, несмотря ни на что, он чувствовал некую… нет, не любовь, конечно, это было бы слишком, но некую благодарность этому месту. В конце концов, жизнь в шаговой доступности от университета экономила ему затраты на машину, на оплату водительской страховки и разрешения на парковку в кампусе – или $93.50, которые он бы тратил на месячный проездной.

Сегодня был прекрасный день; на синем небе ни облачка. На Корнелиусе был коричневый замшевый пиджак. Он пошёл по дороге мимо круглосуточного магазинчика с решётками на окнах. В этом магазине была гигантская стойка с порножурналами и пыльными консервными банками. Здесь Корнелиус обычно покупал сигареты; к счастью, у него дома нашлось полблока «Дюморье»[30]30
  Канадская марка сигарет, названная в честь сэра Джеральда Дюморье, британского актёра, отца писательницы Дафны Дюморье. (Прим. пер.)


[Закрыть].

Добравшись до кампуса, Корнелиус пошёл по дорожке вдоль здания одного из общежитий. Повсюду кишели студенты: некоторые всё ещё в футболках, другие уже в толстовках. Он подумал, что мог бы раздобыть тестостероновые заместители в университете. Он мог бы выдумать генетический проект, в котором они бы требовались постоянно. Ради этого одного стоило вернуться на работу, но…

Но в Корнелиусе и правда что-то изменилось. Во-первых, кошмары наконец прекратились, и он снова спал как убитый. Вместо того чтобы час или два лежать без сна, ёрзая и ворочаясь, злясь на всё, что в его жизни пошло не так, на все свои ошибки, на то, что в его жизни никого нет, – вместо того чтобы лежать и мучиться всем этим, он теперь засыпал, едва коснувшись головой подушки, крепко спал всю ночь и просыпался отдохнувшим и свежим.

Правда, какое-то время ему не хотелось вылезать из постели, но теперь он, похоже, справился с этим. Он чувствовал себя… нет, не энергичным, не готовым к ежедневной борьбе за выживание. Нет, он ощущал то, чего не помнил уже много лет, с летних дней своего детства, когда он был свободен от школы, от школьных забияк, от ежедневных тумаков.

Корнелиус Раскин ощущал покой.

– Здравствуйте, доктор Раскин, – произнёс бойкий мужской голос.

Корнелиус обернулся. Это был один из его студентов с курса эукариотной генетики – Джон, Джим… что-то вроде; парень говорил, что хочет преподавать генетику. Корнелиусу хотелось сказать несчастному дурню немедленно бросить эту идею; в наши дни в сфере образования нет хорошей работы для белых мужчин. Но вместо этого он выдавил из себя улыбку и сказал:

– Привет.

– Здорово, что вы вернулись! – сказал студент, удаляясь в противоположном направлении.

Корнелиус продолжил свой путь по дорожке между широким газоном с одной стороны и парковкой с другой. Разумеется, он знал, куда идёт: в Фаркуарсон-билдинг, где занимались науками о жизни. Но раньше он никогда не замечал, насколько забавно звучит это название: сегодня же он подумал о Чарли Фаркуарсоне, деревенском увальне, которого много лет играл Дон Хэррон сначала на радио CFRB, а потом в американском сериале Hee Haw[31]31
  Hee Haw – американское юмористическое развлекательное шоу с музыкой в стиле кантри.


[Закрыть]. Корнелиус покачал головой; он всегда был слишком… слишком какой-то, подходя к этому зданию, чтобы такие праздные мысли просачивались на поверхность сознания.

Он шёл на автопилоте, его ноги шагали по знакомому до мелочей маршруту. Но внезапно, толчком, он осознал, что подошёл к…

Это место не имело названия, и даже в мыслях он не наделял его никаким именем. Но это было оно: две подпорные стены, смыкающиеся под прямым углом, далеко от фонарных столбов, прикрытые разросшимися кустами. Это было то место, где он прижимал к стене двух разных женщин. Здесь он показал Кейсер Ремтулле, кто на самом деле главный. И здесь же он отымел Мэри Воган.

Бывало, Корнелиус специально проходил мимо этого места, даже при свете дня, чтобы поднять себе дух напоминанием о том, что по крайней мере некоторое время он был боссом. Часто один только вид этого места вызывал у него бурную реакцию, но сейчас между ног ничего даже не шелохнулось.

Стены были покрыты граффити. Та же причина, по которой это место избрал Корнелиус, влекла сюда мастеров баллончика с краской и влюблённые парочки, желающие увековечить свои отношения, так же как…

Он давно их стёр, но когда-то, целые эпохи назад, их с Мелоди инициалы тоже красовались на этой стене, обведённые стилизованным мультяшным сердечком.

Корнелиус прогнал от себя это воспоминание, снова оглядел место и повернулся к нему спиной.

«Сегодня слишком хороший день, чтобы идти на работу», – подумал он, направляясь обратно домой. День казался ещё прекрасней и ярче.

Глава 12

В пытливом духе, который поднял в воздух Орвилля и Уилбура Райтов[32]32
  Изобретатели первого реально летающего аэроплана. (Прим. пер.)


[Закрыть], Амелию Эрхарт[33]33
  Первая женщина-пилот, перелетевшая на самолёте Атлантику. (Прим. пер.)


[Закрыть]и Чака Йегера[34]34
  Первый пилот, преодолевший звуковой барьер. (Прим. пер.)


[Закрыть]…

Когда Мэри и Понтер вышли из здания Дебральской никелевой шахты, Мэри была потрясена тем, что снаружи темно, хотя по часам была ещё середина дня. Она посмотрела вверх и ахнула:

– Боже! Никогда не видела столько птиц!

Огромная туча пернатых пролетала над ними, в буквальном смысле затмевая солнце. Многие из них кричали что-то вроде «Кек-кек-кек».

– Правда? – удивился Понтер. – У нас это распространённый вид.

– Да я вижу! – воскликнула Мэри. Она продолжала вглядываться в небо. – Господи, – сказала она, разглядев розоватые тела и сине-серые головы. – Да это же пассажирские голуби!

– Сомневаюсь, чтобы они смогли поднять пассажира[35]35
  Английское название этих птиц – passenger pigeon, или «пассажирский голубь». Изначально название птицы происходило от французского слова passager – «проходить мимо», но потом было переосмыслено. В других языках (в том числе и французском) птица называется странствующим/мигрирующим/перелётным голубем в соответствии с латинским названием вида. (Прим. пер.)


[Закрыть], – сказал Понтер.

– Нет-нет. Просто мы их так называем. Так или Ectopistes migratorius. Я хорошо их знаю, я работала над извлечением их ДНК.

– Я заметил отсутствие этих птиц, ещё когда в первый раз к вам попал. Они у вас тоже вымерли?

– Да.

– По вине глексенов?

Мэри кивнула:

– Да. Мы истребили их всех.

Понтер покачал головой:

– Неудивительно, что вам пришлось освоить эту штуку – сельское хозяйство. Мы называем эту птицу – Хак, не переводи следующее слово – кедрат. Они очень вкусны, и мы часто их едим.

– В самом деле? – переспросила Мэри.

Понтер кивнул:

– Да. Пока будешь здесь, я уверен, ты попробуешь их не раз.

Как только Хак восстановил связь с планетарной инфосетью, Понтер велел ему вызвать транспортный куб, который теперь полным ходом приближался к ним. Он был размером примерно со внедорожник, но двигался с помощью двух больших вентиляторов, установленных под днищем и в задней части, и трёх меньших для маневрирования. Куб был почти полностью прозрачен и содержал четыре седлокресла, одно из которых занимал водитель, худой мужчина 146-го поколения.

Транспортный куб замедлился и опустился на землю. Бо́льшая часть его боковой грани откинулась вверх, открывая доступ внутрь. Понтер взобрался на одно из задних седлокресел, Мэри устроилась на соседнем. Понтер что-то коротко сказал водителю, и куб поднялся в воздух. Мэри смотрела, как водитель орудует двумя рычагами, поворачивая куб и направляя его к дому Понтера.

Перед тем как покинуть здание шахты, Мэри пристегнула к руке временный компаньон; глексены, посещающие неандертальский мир, обязаны были носить такое устройство, которое следило бы за всеми их действиями и передавало информацию в архив алиби. Но проклятая штука зудела. Мэри запустила под компаньон шариковую ручку, которая у неё оказалась с собой, и попыталась почесать руку:

– Постоянные компаньоны тоже такие неудобные? – спросила она Понтера.

– Я вообще не ощущаю присутствия Хака, – ответил Понтер. После паузы он добавил: – Кстати, раз уж об этом зашла речь…

– Да?

– Временного компаньона хватает только на двадцать дней или около того – они ведь получают энергию от батарей, а не от химических процессов в твоём собственном теле. Хотя, конечно, уж тебе-то в замене не откажут.

Мэри улыбнулась. Она всё ещё не привыкла к тому, что к ней относились по-особому просто из-за того, что она – та самая Мэри Воган.

– Нет, – сказала она. – Нет, я думаю, что должна установить постоянный.

Понтер широко улыбнулся:

– Спасибо, – сказал он. Но потом, видимо, для того, чтобы не осталось никаких сомнений, добавил: – Только ты должна помнить, что постоянный – это именно постоянный. Удалить его после установки будет очень трудно, и такая операция может серьёзно повредить мышцы и нервы предплечья.

Мэри кивнула:

– Я понимаю. Но я также понимаю, что без постоянного компаньона я никогда не стану здесь своей.

– Спасибо, – снова сказал Понтер с теплотой в голосе. – Компаньон какого типа тебе бы хотелось?

Мэри рассматривала раскинувшийся вокруг первозданный ландшафт – обнажения коренных пород среди не знавшего топора леса.

– Что, прости?

– Ты можешь установить стандартную модель компаньона. Или, – Понтер поднял левую руку и повернул внутреннюю сторону предплечья к Мэри, – ты можешь выбрать компаньон, как у меня, с полноценным искусственным интеллектом.

Мэри вскинула брови:

– Я даже не задумывалась об этом.

– Интеллектуальные компаньоны пока есть лишь у немногих, – сказал Понтер, – хотя я ожидаю, что в будущем они станут популярными. Тебе, несомненно, будут полезны вычислительные мощности продвинутой модели; они понадобятся для функций синхронного перевода. Однако тебе решать, какие ещё функции в него включить.

Мэри посмотрена на компаньон Понтера. Внешне, разумеется, он ничем не отличался от десятков других, которые она уже успела увидеть, – за исключением, конечно, золотого компаньона Лонвеса Троба. Но она знала, что внутри этой коробочки живёт Хак.

– Каково это, – спросила Мэри, – иметь интеллектуального компаньона?

– О, это не так ужасно, как может показаться, – ответил голос Хака из внешнего динамика. – Я уже начинаю привыкать к этому здоровяку.

Мэри рассмеялась, не столько от самой шутки, сколько от её неожиданности.

Понтер закатил глаза – мимический жест, который он перенял у Мэри.

– И так всё время, – сказал он.

– Я не уверена, что готова к такому, чтобы кто-то каждую секунду был со мной. – Мэри задумалась. – А Хак на самом деле… ну, мыслит?

– В каком смысле? – не понял Понтер.

– Ну я знаю, что вы не верите в душу; я знаю, что вы считаете свой собственный разум абсолютно предсказуемой программой, выполняемой аппаратным обеспечением вашего мозга. Но всё-таки – мыслит ли Хак по-настоящему? Осознаёт ли себя?

– Интересный вопрос, – сказал Понтер. – Хак, что скажешь?

– Я знаю о факте своего существования.

Мэри пожала плечами:

– Но… но я не знаю, скажем, есть ли у тебя собственные желания или стремления?

– Я желаю быть полезным Понтеру.

– И всё?

– И всё.

Вау, подумала Мэри. Кольму следовало бы жениться на одном из них.

– Что будет с тобой – Понтер, извини, – что будет с тобой, когда Понтер умрёт?

– Я получаю энергию от биохимических и биомеханических процессов в его теле. В течение нескольких децидней после его смерти я прекращу функционировать.

– Это не беспокоит тебя?

– Вместе с Понтером исчезнет цель моего существования. Нет, это меня не беспокоит.

– Интеллектуальный компаньон очень полезен, – сказал Понтер. – Я сомневаюсь, что сумел бы сохранить рассудок, когда впервые попал в ваш мир, если бы не Хак.

– Я не знаю, – сказала Мэри. – Просто это… прости меня, Хак… это как-то… жутковато. А можно его потом проапгрейдить? Ну то есть начать с базовой функциональности, а искусственный интеллект добавить как-нибудь потом?

– Конечно. У моего компаньона изначально тоже не было интеллекта.

– Может быть, так и надо сделать, – сказала Мэри. – Хотя…

Нет. Нет, она пытается стать здесь своей, и для этой цели компаньон, который может давать объяснения и советы, будет весьма полезен.

– Нет, давай уж со всем фаршем.

– Я… прости, не понял?

– В смысле, я хочу мыслящий компаньон, как Хак.

– Ты не пожалеешь об этом решении, – сказал Понтер. Он посмотрел на Мэри с улыбкой и гордостью на лице. – Ты не первый глексен, посетивший этот мир, – сказал он, и это была правда. Первой была либо женщина из Лабораторного центра контроля заболеваний в Оттаве, либо другая женщина, из Центра по контролю и профилактике заболеваний в Атланте; Мэри не знала, которая из них первой прошла через портал. – Однако, – продолжал Понтер, – ты станешь первым глексеном, установившим себе постоянный компаньон, – первым, ставшим одним из нас.

Мэри посмотрела сквозь прозрачную стену транспортного куба на прекрасный осенний пейзаж.

И улыбнулась:

* * *

Водитель высадил их на массиве солнечных батарей, которые выполняли также функцию посадочной площадки у дома Понтера и Адекора. Здание было выращено методом древокультуры, и его центральная часть представляла собой полый ствол массивного лиственного дерева. Мэри уже видела дом Понтера, но тогда его листва ещё не начала менять цвет. Сейчас он выглядел просто изумительно.

Внутреннее освещение обеспечивалось химическими реакциями, идущими внутри проложенных вдоль стен прозрачных трубок. Собака Понтера Пабо выскочила навстречу поприветствовать их. Мэри уже привыкла к её волчьей внешности и наклонилась почесать животное за ухом.

Потом она оглядела круглую гостиную.

– Как жаль, что я не могу остаться здесь, – сказала она с тоской.

Понтер подхватил ее на руки, и Мэри обняла его, положив голову ему на плечо. Всё равно четыре дня с Понтером – это лучше, чем весь месяц с Кольмом.

Когда бы она ни вспоминала про Кольма, в голове сразу всплывала затронутая им тема – тема, о которой Мэри, по-видимому, подсознательно заставляла себя не думать, пока Кольм её не упомянул.

– Понтер, – тихо сказала Мэри, ощущая, как его грудь поднимается и опускается в такт дыханию.

– Да, женщина, которую я люблю?

– В следующем году, – сказала Мэри, пытаясь говорить настолько нейтральным тоном, насколько возможно, – будет зачато новое поколение.

Понтер отпустил Мэри и внимательно посмотрел на неё, медленно приподнимая бровь.

– Ка, – ответил он.

– Может быть, и нам завести ребёнка?

Глаза Понтера расширились.

– Я даже не думал о такой возможности, – сказал он наконец.

– Потому что у нас разное число хромосом, да? Конечно, это серьёзное препятствие, но ведь должны быть способы его обойти. И, в общем, Джок ведь послал меня изучать неандертальские генетические технологии. В процессе я могла бы поискать способы, с помощью которых можно бы было как-то объединить наши ДНК и произвести ребёнка.

– В самом деле?

Мэри кивнула:

– Конечно, оплодотворение можно провести in vitro.

Хак загудел.

– В пробирке. Вне тела.

– А, – сказал Понтер. – Я удивлён, что ваша система верований допускает такой процесс, запрещая многое другое, связанное с репродукцией.

Мэри пожала плечами:

– Ну на самом деле Римско-католическая церковь не разрешает оплодотворение in vitro. Но я хочу ребёнка. Я хочу ребёнка от тебя. И я не вижу, что плохого в том, чтобы чуть-чуть помочь природе в этом. – Она опустила взгляд. – Но я знаю, что у тебя уже двое детей. Возможно… возможно, ты не хочешь становиться папой в третий раз?

– Я всегда буду папой, – сказал Понтер, – до самой смерти. – Мэри вскинула глаза и обрадовалась, увидев, что Понтер смотрит прямо на неё. – Я не задумывался об ещё одном ребёнке, но…

Мэри чувствовала, будто вот-вот лопнет. До этого момента она и не подозревала, насколько сильно хочет, чтобы Понтер ответил «да».

– Но что? – спросила она.

Понтер пожал своими массивными плечами – они двигались медленно, тяжело, будто перемещая на себе тяжесть целого мира.

– Но мы верим в нулевой прирост населения. У нас с Класт уже двое детей; они заменят нас, когда мы умрём.

– Но у Адекора и Лурт всего один ребёнок, – сказала Мэри.

– Ага, Даб. Но они ещё могут попытать счастья в следующем году.

– Они на самом деле планируют это сделать? Ты говорил об этом с Адекором? – Мэри не понравились прорезавшиеся в её голосе нотки отчаяния.

– Нет, не говорил, – ответил Понтер. – Думаю, я мог бы коснуться этой темы, но даже если они не станут пробовать снова, Серый совет…

– Чёрт возьми, Понтер, меня тошнит от Серого совета! Тошнит от этих правил и положений. Тошнит от того, что кучка стариков контролирует твою жизнь.

Понтер взглянул на Мэри; его бровь удивлённо взлетела вверх.

– Их, знаешь ли, избирают. Устанавливаемые ими правила – это правила, которые мой народ установил для себя.

Мэри глубоко вздохнула:

– Я знаю. Прости. Это просто… просто это должно быть только наше с тобой дело, хотим ли мы ребёнка.

– Ты права, – согласился Понтер. – Собственно, у некоторых людей в нашем мире больше двух детей. Близнецы не так уж редки: у моего ближайшего соседа сыновья-близнецы. Да и женщине не так уж редко удаётся зачать трижды – в девятнадцать, в двадцать девять и тридцать девять лет.

– Мне тридцать девять. Почему бы не попробовать?

– Найдутся те, кто скажет, что такой ребёнок будет неестественным, – ответил Понтер.

Мэри огляделась. Потом села на край растущего из стены дивана и хлопнула ладонью рядом с собой, приглашая Понтера присоединиться. Он тоже сел.

– Там, откуда я пришла, – сказала Мэри, – многие считают, что любые иные связи, кроме мужчины с женщиной, тоже неестественны. – Лицо Мэри словно окаменело. – Но они неправы. Я не знаю, могла бы я это сказать с полной уверенностью до того, как попала сюда, но сейчас я могу. – Она кивнула, больше для себя самой, чем для Понтера. – Мир – любой мир – гораздо лучше, когда живущие в нём люди любят друг друга, когда заботятся друг о друге, и, пока речь идёт о добровольных отношениях между взрослыми людьми, это никого не касается, кроме них самих. Мужчина и женщина, глексенка и бараст – это всё естественно, если между ними любовь.

– Мы любим друг друга, – сказал Понтер, беря крошечную руку Мэри в свои массивные лапищи. – И всё же есть много людей и в моём мире, и в твоём, которые будут возражать против того, чтобы у нас был ребёнок.

Мэри невесело кивнула:

– Да, я знаю. – Она вздохнула длинно и печально. – Вот, к примеру, Рубен – чёрный.

– Я бы сказал, скорее тёмно-коричневый. – Понтер улыбнулся. – Довольно приятный оттенок, кстати.

Но Мэри не хотелось шутить.

– А Луиза Бенуа – белая. В моём мире до сих пор полно людей, которые возражают против того, чтобы чёрные мужчины имели отношения с белыми женщинами. Но они неправы, неправы, неправы. Так же как и те, кто станет возражать против того, чтобы мы были вместе и у нас были дети. Они тоже неправы, неправы, неправы.

– Конечно, я согласен с тобой, только…

– Только что? Ничто не будет лучшим символом синергии между нашими мирами и нашей любви друг к другу, чем наш общий ребёнок.

Понтер заглянул Мэри в глаза; его золотистые радужки возбуждённо подрагивали.

– Ты права, любовь моя. Совершенно права.