Текст книги "Неандертальский параллакс. Гибриды"

Понтер замолчал и пошёл по направлению к берегу Ист-Ривер. Он был ближе, чем можно было ожидать, – но, в конце концов, значительная часть Манхэттена – это искусственно осушенные территории. Неандерталец встал у края воды на колени, погрузил сложенные горстью ладони в реку и несколько раз плеснул водой себе в лицо.

Джок отметил безучастное выражение на лицах нескольких делегатов – смысл происходящего ускользал от них. Но не от Джока.

Понтер Боддет только что омыл лицо сырой, необработанной, неотфильтрованной, непродезинфицированной, незагрязнённой водой из Ист-Ривер.

Джок покачал головой, досадуя на то, что его народ сделал со своей родной планетой, и желая, чтобы у него каким-то образом появился шанс начать всё снова, с чистого и свежего листа.

Глава 28

Я считаю, что мы, люди этой Земли, должны посвятить себя тому, чтобы ещё до конца этого десятилетия послать международную команду мужчин и женщин на Красную планету…

Мэри и Бандра смотрели трансляцию эксгибиционистов с острова Донакат. Было приятно видеть Понтера в том, что в этом мире было аналогом телевидения, да и сам проект организации ещё одного портала будоражил воображение.

Понтер потратил некоторое время на описание трудностей строительства портала на поверхности; его первый квантовый компьютер поместили глубоко под землю, чтобы укрыть от солнечной радиации, которая приводила к декогерентности квантовых регистров. Но уже в то время, когда Понтер и Адекор совершали свой прорыв – в прямом смысле этого слова, прорыв в иную вселенную, – другая группа исследователей-барастов в Европе пыталась научиться факторизовать настолько же большие числа. Та группа состояла из женщин, и они, по всей видимости, в данный момент направлялись на Донакат на корабле, чтобы поделиться своим опытом в технологиях экранирования.

– Похоже, вы нашли себе здесь очень хорошего мужчину, – сказала Бандра.

Мэри улыбнулась:

– Спасибо.

– Вы давно с ним знакомы?

Мэри отвела взгляд от пшенично-жёлтых глаз Бандры.

– Только с третьего августа.

Бандра наклонила голову, выслушивая объяснения компаньона. Мэри думала, что Бандра скажет что-нибудь язвительное по поводу того, как недавно они с Понтером друг друга знают; в конце концов, Мэри никогда не упускала случая сказать своей сестре Кристине о том, что она вечно куда-то торопится, несясь от одной своей «настоящей находки» к другой. Но Бандра вместо этого сказала:

– Вам очень повезло, что вы нашли его.

Мэри кивнула. Ей и правда повезло. И потом, она знала массу людей, у которых случались стремительные романы. Да, к тому времени как Кольм сделал ей предложение, она знала его гораздо дольше, чем знает Понтера, но тогда у неё были сомнения.

Сейчас же сомнений не было.

При такой уверенности в своей правоте к чему медлить?

– Carpe diem, – сказала Мэри.

Компаньон Бандры пискнул.

– Простите, – сказала Мэри. – Это латынь – другой язык. Это значит «лови день». Не проводи в колебаниях всю жизнь; лови момент и бери, сколько сможешь.

– Неплохая философия, – сказала Бандра и поднялась с дивана. – Надо бы поужинать.

Мэри кивнула, поднялась и проследовала за неандерталкой на кухню. У Бандры был большой вакуумный шкаф, в котором еда хранилась без заморозки, и лазерная печь, в которой применялась та же самая технология калибруемых лазеров, что и в деконтаминационных камерах на выходе из портала.

В крышку вакуумного шкафа был встроен квадратный экран, показывающий список содержимого, так что для того, чтобы посмотреть, что внутри, не нужно было нарушать герметизацию.

– Мамонт? – спросила Бандра, проглядывая список.

– Боже, конечно! – сказала Мэри. – Умираю как хочу попробовать мамонтятины.

Бандра улыбнулась, открыла шкаф – он издал громкое шипение – и выбрала пару кусков. Она поместила их в лазерную печь и проговорила какие-то инструкции.

– Должно быть, нелегко добыть мамонта? – спросила Мэри.

– Я сама никогда не пробовала, – ответила Бандра. – Но те, для кого это основной вид вклада, говорят, что методы довольно просты. – Она пожала плечами: – Но, как это у вас говорят, олицетворение зла прячется в мелочах.

Мэри непонимающе моргнула, соображая, что же такое Кристина пыталась перевести.

– Вы хотите сказать, «дьявол кроется в деталях»?

– Точняк! – сказала Бандра.

Мэри рассмеялась:

– Когда я уеду, мне вас будет не хватать.

Бандра улыбнулась:

– Мне вас тоже. Когда вам снова понадобится где-нибудь остановиться в нашем мире, я всегда к вашим услугам.

– Спасибо, но…

Бандра подняла обе свои широкие ладони.

– О, я знаю. Вы собираетесь приезжать, только когда Двое становятся Одним, чтобы проводить время с Понтером. А я в это время буду…

– Бандра, мне так жаль. Мы должны что-нибудь придумать.

– Давайте не будем замыкаться на этом. Насладимся временем, которое у нас было и которое нам ещё осталось.

– Carpe diem? – спросила Мэри.

Бандра улыбнулась:

– Точняк!

* * *

Ужин удался на славу; у мамонтятины был богатый сложный вкус, а за приготовленную Бандрой заправку для салата с кленовым сиропом можно было отдать жизнь.

Мэри откинулась в седлокресле и удовлетворённо вздохнула:

– Как жаль, что вы не делаете вино.

– Вино? – повторила Бандра. – Что это?

– Напиток. Алкогольный. Перебродивший виноград.

– Это вкусно?

– Ну, хм, не во вкусе дело – или, по крайней мере, не только во вкусе. Алкоголь воздействует на центральную нервную систему, по крайней мере у глексенов. От него ты размякаешь, расслабляешься.

– Я и так расслабилась, – сказала Бандра.

Мэри улыбнулась:

– А я, кстати, тоже.

* * *

В привезённой Понтером «Глоб энд Мейл» рассказывалось о результатах исследования по определению самого смешного анекдота в мире. Это не означало анекдот, от которого люди смеются громче всего: никто не пытался изобрести монтипайтоновский анекдот-убийцу, услышав который тут же умираешь от смеха. Нет, данный проект пытался отыскать анекдот, который сумел бы преодолеть границы культур, который почти все люди на Земле нашли бы смешным.

Мэри решила опробовать его на Бандре; поскольку это оказался анекдот про охоту, неандертальцам он мог прийтись по вкусу. Она как бы невзначай упомянула в разговоре несколько ключевых понятий, чтобы их не пришлось объяснять по ходу, а потом, около девяти вечера – в конце шестого деци, – рассказала анекдот из газеты полностью:

– Итак, жили-были двое парней, и пошли они на охоту. И один из них вдруг взял да и отключился – свалился на землю, будто бы и не дышит, и глаза закатил. Ну и второй парень звонит 911. Это наш телефон «Скорой помощи», у нас же нет компаньонов. Он дозвонился, весь такой в панике, и кричит: «Эй, мы с Бобом охотились, а он хлоп! – и упал. Я боюсь, что он умер. Что мне делать? Что мне делать?» И оператор ему говорит: «Успокойтесь, сэр. Сделайте глубокий вдох; теперь выполняйте мои инструкции. Прежде всего удостоверьтесь, что Боб действительно мёртв». На что тот отвечает: «Сейчас», и оператор слышит, как он кладёт трубку и уходит. А потом он слышит «ба-бах!» – это звук выстрела. И тот парень возвращается, берёт трубку и говорит: «Сделано. Что дальше?»

Бандра просто взорвалась хохотом. Она как раз пила сосновый чай; неандертальская анатомия не позволила ему брызнуть через ноздри, но, будь она глексенкой, это, несомненно, произошло бы, так она хохотала.

– Это ужасно! – объявила она, вытирая слёзы.

Мэри улыбалась, должно быть, ещё шире, чем Понтер.

– Не правда ли, здорово?

Остаток вечера они провели, разговаривая о своих семьях, рассказывая анекдоты, слушая неандертальскую музыку, синхронно воспроизводимую в кохлеарных имплантах обеих, и просто приятно проводя время. У Мэри было несколько близких подруг до того, как она вышла за Кольма, но за время брака она от них отдалилась, а с тех пор, как они с Кольмом разошлись, она так ни с кем и не подружилась. Что хорошо в неандертальской системе, подумала Мэри, так это то, что она оставляет массу времени на завязывание дружеских отношений с другими женщинами.

И несмотря на то что они с Бандрой в буквальном смысле слова были из разных миров, она определённо была человеком того типа, которых Мэри всегда хотелось иметь среди подруг: доброй, остроумной, щедрой и вдохновляющей – той, с которой можно как обмениваться глупыми шутками, так и обсудить свежие научные открытия.

Через какое-то время Бандра принесла доску для партанлара – игры, в которую Мэри уже играла с Понтером. У него доска была из полированного дерева с протравленными чередующимися тёмными и светлыми квадратами. У Бандры, как подобает геологу, доска была из полированного камня с белыми и чёрными квадратами.

– О, замечательно! – сказала Мэри. – Я знаю эту игру! Понтер меня научил.

В шашках и шахматах игроки сидят друг напротив друга, пытаясь провести свои армии на противоположный край доски. Но игра в партанлар была не столь линейна – здесь не было наступлений и отступлений. Так что Бандра положила доску на низкий столик и села на диван перед ним, оставив рядом достаточно места для Мэри.

Они играли около часа – но это была приятная игра-чтобы-занять-время того типа, что нравились Мэри, а не состязание в давай-выясним-кто-круче, которые предпочитал Кольм. Ни Мэри, ни Бандру не интересовало особо, кто победит, и они равно радовались и своим, и чужим удачным ходам.

– Мне так приятно проводить с вами время, – сказала Бандра.

– Мне тоже нравится общаться с вами, – ответила Мэри.

– Знаете, – сказала Бандра, – среди нас есть такие, кто не одобряет контакт между нашими мирами. Советник Бедрос – помните, мы видели его по визору? – один из них. Но несколько гнилых яблок не портят всего урожая. Он не прав. Он ошибается относительно вашего народа. И вы тому доказательство.

Мэри снова улыбнулась:

– Спасибо.

Глава 29

И хотя наши неандертальские родичи вольны присоединиться к нам в этом грандиозном марсианском предприятии, скорее всего, весьма немногие из них воспользуются такой возможностью…

Корнелиус Раскин постучал в дверь кабинета.

– Войдите, – ответил из-за двери знакомый женский голос с лёгким пакистанским акцентом.

Корнелиус сделал глубокий вдох и открыл дверь.

– Здравствуйте, Кейсер, – сказал он, входя в кабинет.

Металлический стол профессора Кейсер Ремтуллы стоял под прямым углом к дверям: длинной стороной к стене, коротким левым краем к окну. На ней был тёмно-зелёный пиджак и чёрные брюки.

– Корнелиус! – воскликнула она. – Мы уже начали беспокоиться.

Корнелиус не смог выдавить из себя улыбку, но ответил:

– Благодарю вас.

Однако круглое лицо Кейсер тут же помрачнело.

– Но вам нужно было предупредить нас, что вы сегодня появитесь. Дэйв Ольсен уже взял ваши вечерние занятия.

Корнелиус слегка качнул головой:

– Всё нормально. Собственно, об этом я и хотел поговорить.

Кейсер сделала то, что делает практически любой университетский преподаватель, когда к нему в кабинет заходит посетитель: она поднялась со своего крутящегося кресла и убрала кипу книг и бумаг со второго – и последнего – имеющегося в кабинете сидячего места. В данном случае это был простой стул с металлической рамой и оранжевым виниловым сиденьем.

Корнелиус сел, скрестив ноги в лодыжках, и…

Он снова качнул головой: интересно, привыкнет ли он когда-нибудь к этому ощущению. Всю свою жизнь, садясь в такой позе, он ощущал слабое давление на тестикулы – а теперь оно исчезло.

– Итак, чем могу помочь? – спросила Кейсер.

Корнелиус посмотрел ей прямо в лицо: карие глаза, коричневая кожа, каштановые волосы – трио шоколадных оттенков. На вид ей было где-то сорок пять лет – на десять лет больше, чем ему самому. Он видел, как она плакала от боли, как умоляла не мучить её. Он не сожалел об этом; она это заслужила. Однако…

Однако.

– Кейсер, – сказал он, – я бы хотел взять отпуск.

– Преподавателям на сезонном контракте не положен оплачиваемый отпуск, – ответила она.

Корнелиус кивнул:

– Я знаю. Я… – Он отрепетировал этот разговор, но всё равно запнулся, снова подумав, правильный ли подход он избрал. – Вы знаете, что я болел. Доктор сказал, что мне нужен… отдых. Ну знаете – восстановить силы.

На лице Кейсер возникло выражение обеспокоенности.

– Это что-то серьёзное? Я могу как-то помочь?

Корнелиус покачал головой:

– Нет, всё будет в порядке, я уверен. Но я… я просто не чувствую себя готовым появиться перед студентами.

– Ну через пару недель будет Рождество. Если вы сможете дотянуть…

– Простите, Кейсер. Я не уверен, что смогу.

Кейсер нахмурилась:

– Вы ведь знаете, что у нас нехватка кадров из-за того, что Мэри Воган ушла.

Корнелиус кивнул, но ничего не сказал.

– Я обязана спросить, – сказала Кейсер. – У нас тут факультет генетики как-никак. Тут есть масса вещей, от которых можно заболеть, и… В общем, я обязана заботиться о здоровье студентов и сотрудников. Ваши проблемы со здоровьем не связаны с веществами или образцами, с которыми вы работали здесь?

Корнелиус снова покачал головой:

– Нет. Нет, ничего такого. – Он глубоко вздохнул. – Просто я не могу здесь находиться.

– Почему?

– Потому что… – Если бы он заговорил об этом несколько недель назад, его бы хватил удар, но сейчас…

Он слегка двинул плечами:

– Потому что вы победили.

Брови Кейсер съехались над переносицей:

– Простите?

– Вы победили. Ваша система – она победила. Я разбит.

– Какая система?

– Ой, да ладно! Система найма персонала, система продвижения по службе, система бессрочных контрактов. В ней нет места для белого мужчины.

Кейсер, по-видимому, не могла смотреть ему в глаза.

– Это очень болезненная тема для нашего университета, – проговорила Кейсер. – Для всех университетов. Но вы ведь знаете, что, несмотря на присутствие в штате меня и других женщин, факультет генетики всё равно сильно не дотягивает до предписанного университетом процента женщин среди сотрудников c постоянными должностями.

– Вас должно быть сорок процентов, – сказал Корнелиус.

– Правильно, но у нас такого нет даже и близко – пока. – В голосе Кейсер зазвучали нотки самооправдания. – По идее-то, должно быть пятьдесят, и…

– Пятьдесят, – повторил Корнелиус. Он произнёс это так спокойно, что сам удивился и, по-видимому, удивил Кейсер тоже, потому что она тут же замолчала. – Даже если среди соискателей женщин лишь двадцать процентов?

– Да, но цель всё-таки ставится не в пятьдесят. А лишь сорок процентов.

– Сколько должностей с бессрочным контрактом на нашем факультете?

– Пятнадцать.

– И сколько из них занято женщинами?

– Сейчас? Считая Мэри?

– Разумеется, считая Мэри.

– Три.

Корнелиус кивнул. Он рассчитался с двумя из них; третья была инвалидом-колясочником, и он не смог заставить себя…

– Так что следующие три вакансии должны достаться женщинам, не так ли?

– Ну да. Если они удовлетворяют требованиям.

Корнелиус снова удивил себя: прежде эти четыре слова приводили его в бешенство. Но сейчас…

– И если Мэри уйдёт насовсем, – сказал он по-прежнему ровным тоном, – а это весьма вероятно, то её должность также должна будет занять женщина, правильно?

Кейсер кивнула, всё ещё избегая смотреть ему в глаза.

– То есть следующие четыре постоянные должности должны будут занять женщины. – Он сумел остановиться – и это далось гораздо легче, чем он ожидал, – прежде чем добавить: «Предпочтительно чернокожие инвалиды».

Кейсер снова кивнула:

– Как часто открывается вакансия постоянного сотрудника? – спросил он, словно не знал ответа давным-давно.

– Это происходит, когда кто-то выходит на пенсию или покидает университет.

Корнелиус молча ждал.

– Раз в два года или около того, – наконец, ответила Кейсер.

– В среднем скорее ближе к трём, – сказал Корнелиус. – Поверьте: я всё посчитал. Из этого следует, что пройдёт двенадцать лет, прежде чем вы наймёте мужчину, и даже тогда это, скорее всего, будет представитель меньшинств и, вероятно, инвалид.

– Ну…

– Это так?

Ему не нужен был ответ Кейсер; Корнелиус читал соответствующую часть коллективного соглашения между Собранием факультета и Советом управляющих так часто, что мог процитировать её наизусть, несмотря на суконные бюрократические формулировки:

(i) В подразделениях, где менее 40 % постоянных/библиотекарских должностей заполнено женщинами, в случае если квалификация кандидатов в значительной степени эквивалентна, на должность должен быть рекомендован кандидат женского пола, принадлежащий к визуальному/расовому меньшинству, либо аборигенного происхождения, либо имеющий инвалидность.

(ii) В случае отсутствия кандидата, описанного в пункте (i), на должность должен быть рекомендован кандидат женского пола, либо кандидат мужского пола, принадлежащий к визуальному/расовому меньшинству, либо аборигенного происхождения, либо имеющий инвалидность.

В случае отсутствия кандидатов, описанных в пунктах (i) и (ii), на должность могут быть рекомендованы кандидаты мужского пола.

– Корнелиус, мне очень жаль, – сказала, наконец, Кейсер.

– Все стоят в очереди перед здоровым белым мужчиной.

– Это лишь потому, что…

Голос Кейсер затих, и пристальный взгляд Корнелиуса вцепился в её лицо.

– Да? – спросил он.

Она даже немного съёжилась.

– Это потому, что в прошлом здоровые белые мужчины слишком часто проходили без очереди.

Корнелиус вспомнил, как ему говорили что-то подобное в прошлый раз – какой-то белый парень, либерал с горящим взором, прошлой весной на какой-то вечеринке. Раскин тогда вцепился ему в горло, крича, что нельзя наказывать людей за прегрешения их предков, но достиг лишь того, что…

Он понял это только сейчас.

Он тогда лишь выставил себя идиотом и покинул вечеринку, кипя от возмущения.

– Может быть, вы и правы, – сказал Корнелиус. – В любом случае, как там говорится в старой молитве: «Боже, дай мне терпение вынести то, что я не могу изменить, мужество бороться с тем, что я могу изменить, и мудрость, чтобы отличить одно от другого». – Он помолчал. – В данном случае я могу отличить.

– Мне жаль, Корнелиус, – сказала Кейсер.

– Так что я должен уйти. – Яйца в жменю и катись домой, подумал он, хотя, конечно, он теперь не способен сделать именно это.

– В большинстве университетов действуют подобные же программы позитивной дискриминации, – сказала Кейсер. – Куда вы пойдёте?

– Наверное, в частный бизнес. Я люблю преподавать, но…

Кейсер кивнула:

– Биотехнологии сейчас – горячая тема. Масса вакансий, и…

– …и поскольку это новая отрасль промышленности, ей не приходится исправлять исторические перекосы, – ровным тоном закончил Корнелиус.

– Кстати, – сказала Кейсер. – Знаете, куда вам надо обратиться? В «Синерджи Груп»!

– Что это?

– Это американский аналитический центр, занимающийся неандертальскими проблемами. Туда ушла Мэри Воган.

Корнелиус хотел было с порога отвергнуть предложение – работать вместе с Мэри ему будет так же тяжело, как и с Кейсер, – но Кейсер продолжила:

– Я слышала, что Мэри посулили полторы сотни штук зелёными.

У Корнелиуса отпала челюсть. Это было – боже, это же почти четверть миллиона канадских долларов в год! Вот какие деньги должны зарабатывать парни с докторской из Оксфорда вроде него.

И всё же…

– Я бы не хотел путаться у Мэри под ногами, – сказал он.

– Вы и не будете, – ответила Кейсер. – Я слышала, она уходит из «Синерджи». Дария Клейн получила от неё имейл. Она, по-видимому, собирается натурализоваться – переехать к неандертальцам насовсем.

– Насовсем?

Кейсер кивнула:

– Я так слышала.

Корнелиус задумался.

– Думаю, тогда стоит попробовать послать туда резюме…

– Даже не раздумывайте! – воскликнула Кейсер, по-видимому радуясь, что может сделать для Корнелиуса хоть что-то. – Кстати, я вам напишу рекомендательное письмо. Держу пари, им нужен будет эксперт по ДНК, чтобы заменить Мэри. Вы ведь заканчивали аспирантуру в Оксфордском Центре изучения древних биомолекул? Вы прекрасно впишетесь.

Корнелиус размышлял. Он совершил то, что совершил, в первую очередь из-за разочарования в своей забуксовавшей карьере. Было бы справедливо, если в конечном счёте это приведёт его к положению, которого он заслуживает.

– Спасибо вам, Кейсер, – сказал он, улыбаясь. – Спасибо вам огромное.

Глава 30

Но независимо от того, присоединятся неандертальцы к нам или нет, мы должны принять их трактовку цвета этой планеты. Марс – это не символ войны; красный – это цвет здоровья, цвет жизни, и хотя сейчас планета, по-видимому, лишена всякой жизни, мы не позволим этому состоянию продлиться долго…

Настало время Мэри передать кодонатор Джоку, чтобы он отвёз его назад в…

А правда, куда?

Мэри рассмеялась, когда услышала по визору, как Советник Бедрос называет мир барастов «Жантар». У той версии Земли, которую Мэри называла домом, не было какого-то одного имени. «Земля» – это название лишь на одном из многочисленных языков; на других она может называться по-другому. «Терра» на латыни и её многочисленных потомках. Французы, а также франкоканадцы называют её «Тер». На эсперанто это «Теро». Греческое название – «Гея» – стало популярно среди экологов и защитников природы. Немцы называют её «Эрде», шведы – «Юрден». На иврите это «Эрец», по-арабски – «Ард», на фарси – «Замин», по-китайски – «Ди-цю», по-японски – «Тикю». Красивее всего, по мнению Мэри, она называлась по-таитянски: «Вуравура». Понтер называл её просто «миром Мэре», но Мэри сомневалась, что это название сможет получить международное признание.

Так или иначе, Мэри должна передать Джоку кодонатор для того, чтобы он отвёз его на… на Глексению.

Глексения? Нет, слишком грубо. Может, Сапиентия? Или…

Прибыл вызванный Мэри транспортный куб, и она взобралась на одно из двух задних сидений.

– На Дебральскую никелевую шахту, – сказала она.

Водитель холодно покосился на неё:

– Возвращаетесь домой?

– Не я, – ответила Мэри. – Кое-кто другой.

* * *

Сердце у Мэри подпрыгнуло, когда она заметила Понтера в группе, возвращающейся с острова Донакат. Но она пообещала себе, что её поведение будет на уровне уроженок этого мира, и не бросилась к нему со всех ног. В конце концов, Двое сейчас Порознь.

И всё-таки, когда никто больше не смотрел, она не удержалась и послала ему воздушный поцелуй, и он широко улыбнулся ей в ответ.

Но Мэри явилась сюда не к нему, а к Джоку Кригеру. Генетик незаметно приблизилась к мужчине, держа под мышкой свёрток с кодонатором.

– Бойся глексенов, дары приносящих! – сказала она.

– Мэри! – воскликнул Джок.

Мэри жестом пригласила Джока отойти в сторонку от посторонних ушей. Одетый в серебряное эксгибиционист попытался последовать за ними, но Мэри развернулась и смотрела на него до тех пор, пока он не отстал.

– Итак, – сказала Мэри, – что вы думаете об этом мире?

– Он потрясающий, – сказал Джок. – Умом я знал, что мы загадили мир, в котором живём, но когда я увидел всё это… – Он обвёл рукой окружающую идиллию. – Это словно найти Эдемский сад.

Мэри засмеялась.

– Похоже, правда? Как жаль, что в нём уже живут, да?

– Очень жаль, – согласился Джок. – Вы собираетесь домой вместе с нами или ещё побудете в раю?

– Ну, если вы не возражаете, я бы осталась ещё на пару дней. – Она попыталась сделать серьёзное лицо. – У меня тут… большие успехи. Но у меня есть кое-что, что вам нужно забрать с собой. – Мэри показала ему свёрток.

– Что это?

Генетик посмотрела по сторонам, оглянулась через плечо. Потом посмотрела вниз, чтобы убедиться, что Джока не заставили надеть компаньона.

– Это кодонатор – барастовский синтезатор ДНК.

– Почему вы хотите, чтобы я его взял? Вы не можете сами его привезти?

Мэри ещё больше понизила голос:

– Это запрещённая технология. В принципе, я не должна иметь к ней доступ – никто не должен. Но это совершенно потрясающая вещь. Я написала для вас небольшую инструкцию: она внутри.

Брови Джока взлетели к самому краю его причёски; он был явно впечатлён.

– Запрещённая технология? Я знал, что не ошибся, когда вас нанимал…

* * *

Внезапно Мэри проснулась. Ей понадобилось какое-то время, чтобы сориентироваться в потёмках и сообразить, где она.

Что-то большое и тёплое тихо спит рядом с ней. Понтер?

Нет, нет. Пока нет, не сегодня. Это Бандра: последние несколько дней они спят рядом.

Мэри поглядела на потолок. Там мягко светились неандертальские цифры, обозначающие время. Мэри уже умела их различать, но спросонья не могла сфокусировать взгляд, и ей понадобилось несколько секунд – несколько тактов, – чтобы вспомнить, что они читаются справа налево и что круг обозначает пятёрку, а не ноль. Была середина девятого деци; три часа ночи с небольшим.

Не было смысла вскакивать с постели, хотя спать совершенно не хотелось. И тот факт, что она спала рядом с другой женщиной, был совершенно ни при чём; на самом деле она сама удивилась, как легко к этому привыкла. Но мысль, которая заставила её проснуться, всё ещё горела ярким светом в её мозгу.

Она и прежде иногда просыпалась среди ночи с блестящей идеей в голове только затем, чтобы снова заснуть и к утру напрочь её забыть. Много лет назад она на короткое время вообразила себя поэтессой – она и с Кольмом-то познакомилась на одном из поэтических чтений, – и тогда она держала на прикроватном столике блокнот и маленький фонарик, чтобы делать записи, не будя его. Но она бросила это дело давным-давно, поскольку сделанные ночью записи утром оказывались совершенной белибердой.

Но эта мысль, это понятие, эта замечательная, великолепная идея никуда до утра не денется, в этом Мэри была уверена. Она слишком важна, чтобы позволить ей ускользнуть.

Она обхватила себя руками, устроилась поудобней на ложе и, совершенно успокоившись, быстро заснула.

* * *

На следующее утро Кристина осторожно разбудила её в назначенное время – в две трети десятой деци. Компаньону Бандры было велено разбудить её в то же самое время, что он и сделал.

Мэри улыбнулась Бандре.

– Привет, – сказала она.

– Здравый день, – ответила Бандра. Она несколько раз моргнула, прогоняя сон. – Займусь завтраком.

– Не так быстро, – сказала Мэри. – Мне надо с тобой кое-что обсудить.

– Что?

– Когда Двое были Одним, – сказала Мэри, – мы с Понтером говорили о… о нашем будущем.

Бандра наверняка что-то почувствовала в голосе Мэри.

– Ах, – сказала она.

– Ты же знаешь, что нам нужно как-то устроить некоторые… некоторые вещи.

Бандра кивнула:

– Понтер предложил решение. Частичное решение.

– Я со страхом ждала, когда этот момент наступит, – тихо сказала Бандра.

– Ты знаешь, что существующее положение не может продолжаться вечно, – сказала Мэри. – Мне… Я не могу остаться здесь навсегда.

– Почему? – жалобно спросила Бандра.

– Вчера Джок – мой начальник – спросил меня, когда я возвращаюсь домой. И я должна вернуться; мне всё ещё надо получить аннуляцию моего брака с Кольмом. Кроме того, я…

– Да?

Мэри двинула плечом, которым не опиралась на постель.

– Я просто так не могу: быть здесь, в этом мире, так близко от Понтера, и не иметь возможности видеть его.

Бандра закрыла глаза.

– И что ты намерена сделать?

– Я собираюсь вернуться в свой мир, – сказала Мэри.

– Вот так просто? Ты бросаешь Понтера?

– Я не бросаю Понтера, – сказала Мэри. – Я буду приезжать каждый месяц, когда Двое станут Одним.

– Так и будешь мотаться между мирами?

– Да. Я завершу свой контракт с «Синерджи Груп», а потом попытаюсь найти работу в Садбери – это в моём мире ближайший к порталу город. Там есть университет.

– Понимаю, – сказала Бандра, и Мэри почувствовала, как она старается, чтобы её голос не дрогнул. – Ну, во всём этом есть смысл.

Мэри кивнула:

– Мне будет тебя не хватать, Мэре. Ох, как мне тебя будет не хватать.

Мэри коснулась её руки:

– Мы ведь прощаемся не навсегда.

Но Бандра покачала головой:

– Я знаю, на что это похоже, когда Двое становятся Одним. О, первые несколько месяцев ты, вероятно, будешь стараться увидеться со мной хотя бы ненадолго в каждый твой приезд сюда, но реально ты будешь хотеть всё своё время проводить с партнёром. – Бандра предостерегающе подняла руку. – И я это отлично понимаю. Тебе достался хороший мужчина, хороший человек. Если бы у меня был такой…

– Тебе не нужен партнёр, – сказала Мэри. – Никакой женщине не нужен, по любую сторону от портала.

– Но он у меня уже есть, так что у меня нет альтернативы, – тихо ответила Бандра.

Мэри улыбнулась:

– Смешное слово – альтернатива. – Она ненадолго закрыла глаза, вспоминая. – Я знаю, что на вашем языке это хабадык. Но в отличие от многих других слов, которые переводятся приблизительно, эти два имеют совершенно одинаковый смысл: выбор из двух, и только двух возможностей. У меня есть друзья-биологи, которые утверждают, что концепция альтернативы так глубоко в нас укоренилась из-за формы нашего тела: с одной стороны, мы можем поступить так, с другой стороны – эдак. У говорящего осьминога могло бы и не найтись слова, обозначающего наличие именно двух возможностей.

Бандра непонимающе уставилась на Мэри.

– О чём ты говоришь? – спросила она наконец, явно начиная сердиться.

– О том, что у тебя есть и другие возможности.

– Я никогда не стану рисковать способностью моих дочерей иметь детей.

– Знаю, – сказала Мэри. – Поверь, это последнее, к чему я могла бы стремиться.

– Тогда что?

– Поехали со мной.

– Что?

– Поехали со мной, на ту сторону. В мой мир. В Садбери.

– Как это решит мою проблему?

– Когда Двое станут Одним, ты сможешь остаться в моём мире. Ты никогда больше не увидишь Гарба.

– Но мои дочери…

– Вот именно – дочери. Они постоянно живут в Центре. Для них он не угроза.

– Но я умру, если не смогу видеть моих девочек.

– Ты будешь приезжать, когда Двое Порознь. Тогда, когда нет шансов встретиться с Гарбом. Приезжай в гости к дочерям – и их детям – так часто, как захочешь.

Бандра явно пыталась всё это переварить.

– Ты хочешь сказать, что мы обе – и ты, и я – будем прыгать туда-сюда между мирами, только в разные дни?

– Именно. Я буду приезжать сюда только в те дни, когда Двое становятся Одним, а ты в любые другие. В Канаде обычно пять дней работают, два отдыхают – мы называем эти два дня «уик-энд». Ты сможешь возвращаться сюда на каждый уик-энд, который не выпадает на дни, когда Двое становятся Одним.

– Гарб будет в ярости.

– Его проблемы.

– Мне придётся бывать на Окраине, чтобы пользоваться порталом.

– Просто не делай этого одна. Делай это так, чтобы он не мог к тебе приблизиться.

– Это… это может сработать, – сказала Бандра с сомнением в голосе.

– Обязательно сработает, – твёрдо сказала Мэри. – Если он станет возражать или попытается увидеться с тобой в неурочные дни месяца, правда о нём выплывет наружу. Ему может быть плевать на то, что будет с тобой или с его дочерями, но он наверняка не хочет, чтобы кастрировали его самого.

– И ты сделаешь это для меня? – спросила Бандра. – Ты позволишь мне жить с тобой в твоём мире?

Мэри кивнула и крепко её обняла.

– Что я буду там делать? – спросила Бандра.