Текст книги "Истории Фирозша-Баг"

Джакайли села, не желая возвращаться домой без детей, и шепотом попросила Наримана рассказывать покороче. Запах жареной рыбы, щекотавший ноздри Наримана, тем временем нахально проник глубже и разбередил его желудочные соки. Но Нариману давно хотелось рассказать историю об охотнике Савукше.

– Савукша всегда охотился один, так ему больше нравилось. В жизни охотника Савукши много разных событий, но я расскажу вам об одном, очень страшном. Страшном для нас, конечно, ибо Савукша никогда ничего не боялся. А случилось вот что. Однажды вечером он устроился на ночевку, разжег костер и согрел себе миску куриного дхансака[142]142
  Блюдо парсийской (с элементами гуджаратской) кухни из тушеного мяса, чечевицы и овощей (гуджарати).


[Закрыть].

Жареная рыба вызвала у Наримана зверский аппетит, и тема куриного дхансака возникла отнюдь не случайно. Сглатывая слюну, он мужественно продолжал:

– Миссис Савукша была знаменита своим дхансаком ничуть не меньше, чем ее муж охотой. Обычно она клала в блюдо тамаринд и баклажан, кориандр и зиру, гвоздику и корицу и десятки других никому не известных специй. Женщины обычно приходили к их дому издалека, стояли под окном, когда она готовила, наслаждались ароматами и пытались разгадать кулинарный секрет. Они надеялись распознать ингредиенты блюда по запахам, которые выплывали из окна слой за слоем и становились все более изысканными и аппетитными. Но всякий раз эти восхитительные ароматы одурманивали женщин, и они просто отдавались наслаждению, позабыв о том, зачем пришли. Секрет миссис Савукши был надежно защищен.

Джакайли сделала Нариману знак поторопиться, обеденное время для детей давно наступило. Нариман продолжал:

– Аромат острых специй вскоре заполнил ночной воздух джунглей, и, когда дхансак как следует разогрелся, Савукша принялся за еду. Ружье лежало рядом. Но как только он поднес к губам первый кусок, из кустов на него сверкнули глаза тигра! Всего метрах в четырех от него! Тигр вышел, облизываясь. И что, как вы думаете, случилось потом?

– Что, что, дядя Нариман?

Но не успел он ответить, как дверь его квартиры открылась, и оттуда высунулась голова Хирабай.

– Чало ни[143]143
  Ну что, пойдем (гуджарати).


[Закрыть], Нариман, – сказала Хирабай, – пора. Если все остынет, будет невкусно.

Вопрос был решен. Чтобы жареная рыба Хирабай, с корочкой снаружи и нежная и сочная внутри, замаринованная в куркуме с красным стручковым перцем, чтобы эта рыба остыла – такое Худаи-джи[144]144
  Господь (урду).


[Закрыть] не смог бы ему легко простить!

– Извините, ребятки, мне надо идти. А про Савукшу и тигра в следующий раз.

Послышался гул разочарования. Но все надеялись, что хорошее расположение духа продлится у Наримана до завтра, когда он вернется из Мемориальной библиотеки, иначе его история тоже остынет.

Однако прошла целая неделя, прежде чем Нариман вновь припарковал «зеницу ока» перед своей квартирой на первом этаже и дал три долгих гудка. Когда он поднял капот, проверил масло, начистил значок «мерседеса» и стал насвистывать «Марш полковника Боуги»[145]145
  Англ. Colonel Bogey March – популярный британский военный марш (1914).


[Закрыть], к корпусу «А» потянулись ребята.

Некоторые помнили, что история о Савукше и тигре осталась незаконченной, но они хорошо знали, что напоминать об этом не следует. Неразумно было подсказывать Нариману, пока он первый не намекнет на продолжение, иначе не выйдет ничего хорошего.

Нариман внимательно посмотрел на лица собравшихся. Двоих, стоявших позади и всегда имевших всепонимающий и высокомерный вид, среди них не было. Не было и тихого Бальсары, умного паренька.

– Позовите Керси, Вирафа и Джахангира, – распорядился Нариман. – Хочу, чтобы они послушали сегодняшнюю историю.

Джахангир сидел один на каменных ступеньках корпуса «С». Другие двое болтали с охранником у дворовых ворот. Кто-то из ребят сбегал за ними.

– Извините, что прерываю вашу беседу, мальчики, и твои размышления, Джахангир, – шутливым тоном сказал Нариман. – Но я подумал, что вам захочется послушать эту историю, тем более что кое-кто собирается ехать за границу.

Это было не совсем так, но Керси и Вираф действительно много говорили об Америке и Канаде. Керси начал писать в тамошние университеты, с тех пор как начался его последний учебный год, а также отправил запросы в Канадское посольство в Нью-Дели и Американское консульство в Брич-Кэнди. Но пока из всего этого ничего не вышло. Они с Вирафом ответили с сарказмом, на который способны лишь такие зеленые юнцы, как они:

– А как же! На следующей неделе. Осталось только вещички собрать.

– Ка-а-а-анечно! – протянул Нариман.

Прекрасно владея британским английским, Нариман иногда позволял себе обращаться вольно с этим единственным словом, растягивая гласную на американский манер.

– Но, прежде чем мы начнем новую историю, что вы узнали о Савукше из той, что я рассказывал на прошлой неделе?

– Что он был очень талантливый, – сказал кто-то.

– А еще?

– Что он был очень везучий, раз у него было столько талантов, – сказал Вираф.

– Да. Ну а еще что?

Несколько мгновений все молчали. Потом Джахангир смущенно ответил:

– Этот человек искал счастья, пробуя себя в самых разных областях.

– Вот именно! Но так его и не нашел. Он все время стремился к приобретению нового опыта, и, хотя во всех своих начинаниях добивался большого успеха, счастья ему это не принесло. Запомните: один лишь успех не приносит счастья. И держите в голове, когда будете слушать сегодняшнюю историю.

Сзади раздались скандирующие голоса:

– Хо-тим ис-то-ри-ю! Хо-тим ис-то-ри-ю!

– Ка-а-а-анечно! – сказал Нариман. – Итак, все помнят Веру и Долли, дочерей Наджамай из корпуса «С».

Послышались свист и улюлюканье. Вираф толкнул в бок Керси, который мечтательно улыбнулся. Нариман поднял руку:

– Не сейчас, мальчики. Ведите себя прилично. Те две девушки много лет назад уехали за границу учиться и не вернулись. Они устроились там и были счастливы.

Как и они, молодой человек по имени Сарош тоже уехал за границу, в Торонто, но счастья не нашел. Моя история про него. Скорее всего, вы его не знаете, он не живет в Фирозша-Баг, хотя он родственник кого-то, кто живет.

– Чей родственник? Чей?

– Много будете знать – скоро состаритесь, – сказал Нариман, проведя пальцем по каждой половинке своих усов. – Для нас важна сама история. Поэтому продолжим. Прожив в Торонто несколько месяцев, этот Сарош начал называть себя Сидом, но для нас он будет Сарошем и только Сарошем, потому что это его настоящее парсийское имя. Кроме того, таково было его условие, когда он доверил мне печальное, но поучительное повествование о своей жизни последних лет.

Нариман протер свои очки носовым платком, снова надел их и продолжал:

– Наша история начинается с того времени, когда Сарош прожил в Торонто уже десять лет. Мы обнаруживаем его в состоянии унылом и жалком, он забрался на унитаз и сидит там на корточках, твердо встав ногами на белый пластиковый овал стульчака и пытаясь сохранить равновесие.

Ежедневно в течение десяти лет Сарош страдал от этой позы. Каждое утро у него не было иного выхода – он мог только забраться с ногами на унитаз и сидеть на корточках, как это делают в наших индийских нужниках. Если же он садился, как полагается, то никакими силами не мог достичь результата.

Поначалу эта неспособность всего лишь создавала легкое неудобство. Но с течением времени безуспешные попытки стали все больше его беспокоить. Когда же этот дефект растянулся без перерыва более чем на десять лет, Сарош, просыпаясь по утрам, неизменно мучился и терзался.

Некоторые ребята с трудом сдерживали смех. Но они подозревали, что Нариман рассказывает не просто смешную историю, потому что, когда он рассчитывал на смех, он всегда находил безошибочный способ дать им это понять. Лишь мысль о том, что они могут рассердить Наримана и история закончится раньше, чем могла бы, не позволяла приступам хохота вырваться наружу.

– Видите ли, – продолжал Нариман, – Сарош дал себе десять лет на то, чтобы полностью адаптироваться в чужой стране. Но как можно честно говорить об адаптации, если общепринятый способ очищения кишечника никак не удается? Получение гражданства тоже не помогло. Сарош зависел от старых привычек, и этот неизменный факт, подтверждавшийся снова и снова каждое утро его жизни в новой стране, перекрывал ему кислород.

Предел в десять лет был выбран, в общем, наугад. Но он нависал над ним, словно ужасная острая гильотина. И привели к этому, мальчики, неосторожные слова – неосторожные слова, сказанные им в легкомысленном настроении, как часто бывает со всеми нами.

Десятью годами ранее, выполнив все касающиеся эмигрантов требования Канадского посольства в Нью-Дели, довольный Сарош вернулся в Бомбей. Среди родных и знакомых разнеслась новость о его скором отъезде. Организовали прощальный вечер. Кстати, он проходил в Фирозша-Баг. Многие из вас слишком молоды, чтобы его помнить, но вечер был шумный и длился до поздней ночи. Люди долго и ожесточенно спорили, чего на таких вечерах делать не следует. Началось все с того, что кто-то сказал Сарошу, что он принял очень мудрое решение и что вся его жизнь теперь изменится к лучшему. Но другие заявили, что он совершает ошибку, эмиграция – плохая идея, но, если он хочет быть несчастным, это его личное дело, они желают ему только добра.

Постепенно, по мере исчезновения изрядного количества виски с содовой и рома с колой, между этими двумя группами завязался яростный спор. До сих пор Сарош не знает, что заставило его встать, поднять бокал и объявить:

– Дорогие мои родные, дорогие мои друзья, если ровно через десять лет с той минуты, когда я сейчас стою перед вами, я не стану настоящим канадцем, то вернусь назад. Обещаю. Так что, пожалуйста, не спорьте больше. Развлекайтесь!

Его слова были встречены криками «Ура!» и «Вот это правильно!». Ему сказали, что он не должен будет чувствовать неловкость и что на родину никогда не стыдно возвращаться.

Но вскоре бедная мать оттащила Сароша в сторону, отвела в дальнюю комнату, вытащила из сумки старую зачитанную книгу и сказала:

– Я хочу, чтобы ты положил руку на «Авесту»[146]146
  «Авеста» – собрание священных текстов зороастрийцев, старейший памятник древнеиранской литературы, составленный на более нигде не зафиксированном языке, называемом в иранистике «авестийским».


[Закрыть] и поклялся, что сдержишь свое обещание.

Он ответил, что такие глупости ни к чему, он просто пошутил. Но она настаивала:

– Кассам кха[147]147
  Поклянись (хинди, урду).


[Закрыть] – на «Авесте». Это последняя просьба, которую ты выполнишь для матери. Кто знает, когда мы снова увидимся?

Голос ее задрожал, как бывало всегда, когда ее охватывали глубокие переживания. Сарош подчинился, книгу убрали в сумку. А мать продолжала:

– Лучше жить в нужде среди родных и друзей, которые тебя любят и заботятся о тебе, чем быть несчастным среди пылесосов, посудомоечных машин и больших сверкающих автомобилей.

Она обняла его, и они вернулись к гостям продолжать отмечать его отъезд.

Неосторожные слова Сароша, произнесенные тогда, постепенно выкристаллизовались в обязательство, данное не только гостям, но также самому себе и матери. Оно не исчезло за все годы, проведенные в новой стране, напоминая ему каждое утро, что должно произойти к концу десятого года, как напомнило и теперь, когда он слезал с унитаза.

Джахангиру хотелось, чтобы хихиканье и фырканье вокруг прекратилось: оно его раздражало. Всегда, когда Нариман так продуманно выстраивал предложения и с такой тщательностью подбирал слова, как делал это сейчас, Джахангир, получал огромное удовольствие от его рассказа. Иногда, прогуливаясь в Висячих садах или сидя в одиночестве на каменных ступеньках корпуса «С», он заучивал некоторые слова или словосочетания, употребленные Нариманом, повторял их про себя и вновь наслаждался красотой их звучания. Бормотание про себя совсем не помогало ослабить изоляцию, которой его окружили другие ребята, словно завернув в тяжелое покрывало, но он давно к этому привык.

Нариман продолжал:

– В собственной квартире Сарош садился на корточки босиком. А в других местах, где приходилось заходить в туалет в ботинках, он, прежде чем залезть, аккуратно постилал на сиденье туалетную бумагу. Он догадался так делать после того, как в первый раз его ботинки оставили предательские отпечатки. Пришлось их оттирать мокрым бумажным полотенцем. К счастью, тогда никто ничего не увидел.

Но ему не так-то легко было скрывать свою привычку. Мир туалетных комнат очень интимный, но в то же время и очень публичный. Отсутствие ног в щели под дверью кабинки, запах испражнений, шорох туалетной бумаги, что-то увиденное мимоходом в промежутке между дверью и дверным косяком – все это вместе говорило только об одном: о присутствии в кабинке иностранца, который ведет себя не так, как все. И если человек снаружи мог унюхать в проникавших через дверь веяниях, что там делает Сарош, то и бедный, несчастный Сарош тоже чувствовал в воздухе нечто зловонное: присутствие ксенофобии и враждебности.

«Какое пиршество! – думал Джахангир – Какое словесное пиршество! Это будет самая прекрасная история Наримана». Он просто знал это – и все.

– Но Сарош не сдавался. Каждое утро он усаживался на унитаз, тужился и кряхтел, кряхтел и тужился, корчился и извивался на белом пластиковом овале без всякого результата. Намучившись, он легко вспрыгивал на унитаз, так как уже научился хорошо держать равновесие, и без особых усилий заканчивал свои дела.

Долгие часы, проведенные утром в туалете, создавали для Сароша новые сложности. Несколько раз он опаздывал на работу, и в один из таких дней его вызвал начальник:

– Вот ведомость учета рабочего времени за этот месяц. Вы опоздали одиннадцать раз. В чем дело?

Здесь Нариман остановился, потому что скрипнула, открываясь, дверь его соседа Рустом-джи. Тот с хмурым видом выглянул наружу и проворчал:

– Паршивые бездельники, сидят весь вечер у людей под дверью и мешают. А взрослые их к тому же еще и поощряют.

Он постоял немного, почесывая седеющие волосы на груди, до которых было легко добраться через судру, потом ушел к себе. Мальчишки сразу же принялись тихонько повторять нараспев: «Рустом-джи жадюга! Рустом-джи жадюга!»

Нариман с неодобрением поднял руку. Но втайне был доволен, что прозвище, которое он дал Рустом-джи, когда тот отказался внести свой взнос на покраску здания, все еще пользуется популярностью.

– Тише, тише! – сказал он. – Хотите слушать дальше или нет?

– Хотим, хотим!

Скандирование смолкло, и Нариман продолжил рассказ:

– Так вот, начальник сказал Сарошу, что он слишком часто опаздывает на работу. Что мог ему ответить бедный Сарош?

– Что, дядя Нариман? – прозвучал рефрен.

– Конечно, ничего. Начальник, отметив его молчание, продолжал: «Если так будет продолжаться, последствия для вашей карьеры могут оказаться очень чувствительными».

Сарош решил, что надо что-то сказать. Смущаясь, он заговорил: «Это необычная проблема. Я… я не знаю, как объяснить… эта проблема связана с эмиграцией».

Его начальник, должно быть, имел опыт с другими эмигрантами, поэтому сразу же посоветовал: «Нет проблем. Просто свяжитесь со своим Обществом помощи эмигрантам. Они должны помочь. У каждой этнической группы есть свое общество: вьетнамское, китайское. Я уверен, что существует и индийское. Если на поездку к ним потребуется время, то нет проблем. Все можно устроить, нет проблем. Лишь бы вы покончили с опозданиями, в остальном – нет проблем».

Они там все так говорят, у них на все – нет проблем.

Итак, Сарош поблагодарил начальника и пошел к своему столу. Бесчисленное количество раз он раскаивался в своей промашке. Неужели судьба нарочно это подстроила, скрыв туалет западного образца за покровом волнений, которые появились ниоткуда и охватили его перед самым отъездом из Индии? Ведь он тщательно подготовился к новой жизни. Даже к страшному и беспощадному канадскому холоду, о котором так много слышал. Ну как он мог упустить подготовку к западному типу туалета с необходимостью справлять в нем нужду в утренние часы, если судьба нарочно не устроила ему этот подвох? В Бомбее, как известно, в помещениях иностранных компаний предлагаются два варианта туалетных комнат. То же самое в гостиницах с тремя и более звездами. Практикуясь в знакомой обстановке, полагал Сарош, он мог бы заранее, еще перед отъездом, освоить этот способ дефекации.

Но, возможно, в словах начальника было разумное зерно. Сарош нашел номер телефона Общества помощи эмигрантам из Индии и записался на прием. В тот день в офисе Общества он познакомился с миссис Маха-Лепате.

Керси и Вираф, улыбнувшись, переглянулись. Во дает дядя Нариман! В его собственных историях куда больше лепате[148]148
  От глагола «лепатна» (хинди, урду) – заворачивать, окутывать. Зд.: мягкое завлекание.


[Закрыть], чем где бы то ни было.

– Миссис Маха-Лепате отнеслась к Сарошу с большим пониманием и помогла раскрепоститься, несмотря на очень интимный характер проблемы. Она сказала: «Да, нам часто говорят о чем-нибудь подобном. Месяц назад сюда приходил человек, который не мог есть "Чудесный хлеб" – его рвало».

Между прочим, мальчики, «Чудесный хлеб» – это такой канадский хлеб, который едят все счастливые семьи, чтобы быть счастливыми одинаково; каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, потому что они едят другие сорта.

Джахангир был единственный из ребят, кто понял.

– Толстой, – пробормотал он на шутку Наримана.

Услышав это, Нариман порадовался.

– Миссис Маха-Лепате сказала Сарошу: «Наш специалист по работе с эмигрантами доктор Невылечун порекомендовал пациенту есть вместо хлеба кексы. Он объяснил, что "Чудесный хлеб" вызывает у того рвоту, потому что его пищеварительная система привыкла только к индийскому хлебу, испеченному из индийской муки в деревне, откуда он родом. Однако, поскольку его желудочно-кишечный тракт не знаком с кексами – будь то канадские или не канадские, – он не будет реагировать и переварит их просто как новую пищу. Таким образом пациент выработал привыкание к канадской муке сначала в кексах. Только вчера пришел отчет от доктора Невылечуна. Пациент впервые успешно, без неприятных последствий съел кусок пшеничного "Чудесного хлеба" из непросеянной муки. Теперь их конечная цель – чистый белый "Чудесный хлеб"».

Как воспитанный парс, Сарош сказал: «Очень интересно». Болтливая миссис Маха-Лепате собиралась продолжить, поэтому Сарош решил вставить свое слово: «Но я…» Миссис Маха-Лепате, однако, оказалась проворнее: «О, у нас есть столько интересных случаев! Могу вам рассказать. Например, женщина из Шри-Ланки – она обратилась к нам, потому что у них нет своего общества, – не могла пить здешнюю воду. Доктор Невылечун сказал, что дело в разном минеральном составе, и начал ей давать кока-колу, которую постепенно разбавлял водой. Через шесть недель женщина впервые выпила чистую канадскую воду и смогла удержать ее в организме».

Сарошу никак не удавалось остановить миссис Маха-Лепате, она же переходила от одного случая к другому. «Сейчас доктор Невылечун работает над очень необычным случаем. Речь идет о целой пакистанской семье. С момента эмиграции в Канаду никто из них не может глотать. Они захлебываются собственной слюной и вынуждены постоянно сплевывать. Но мы уверены, что доктор Невылечун отыщет способ исцеления. Он никогда не пасует перед проблемами эмигрантов. Кроме того, у нас есть каналы обмена информацией с другими Обществами помощи странам третьего мира. Кажется, у нас у всех сходные недуги, и мы регулярно сравниваем наши протоколы. Некоторые думали, что эти проблемы связаны с сохранением прежнего гражданства, но такое объяснение никак не помогает».

Сарош, основываясь на собственном опыте, убежденно закивал. Сейчас он уже был и в самом деле поражен богатством информации миссис Маха-Лепате. Он прервал ее с неохотой: «Но сможет ли доктор Невылечун решить мою проблему?»

«Я ни минуты не сомневаюсь, что сможет, – заверила его миссис Маха-Лепате. – А если у него не найдется средства сразу, то он с удовольствием начнет над этим работать. Он обожает браться за новые проекты».

Нариман остановился, чтобы высморкаться. Из корпуса «С» до того места у корпуса «А», где ребята собрались вокруг Наримана, долетел звонкий пронзительный голос: «Джахангу! Джахангу! Восемь часов! Поднимайся домой!»

Джахангир в смущении уставился на свои ноги. Посмотрев на часы, Нариман подтвердил: «Да, восемь часов». Но Джахангир не двинулся с места, и Нариман продолжал:

– Сарош подождал, пока миссис Маха-Лепате устроит ему прием у доктора, и сразу отправился к нему. Все, что он слышал до сих пор, звучало многообещающе. Но он одергивал себя, боясь проявить излишний оптимизм, – это была бы самая большая ошибка. По пути к врачу Сарош невольно подумал: какой Торонто прекрасный город. Он почувствовал то же самое, что и тогда, когда десять лет назад увидел его впервые, еще до того, как кислота беспокойства стала разъедать его радость.

В безоблачном вечере вновь раздался пронзительный голос: «Аррэ, Джахангу! Мне что, спуститься самой и тащить тебя наверх?»

Унижение Джахангира было окончательным и бесповоротным. Но Нариман облегчил его участь:

– Первая часть истории закончилась. Вторая будет завтра. В это же время на этом же месте.

Ребята удивились. Обычно Нариман ни под кого не подстраивался. Но, с другой стороны, раньше он не рассказывал таких длинных историй. Все понемногу разошлись по домам.

Торопившегося Джахангира по дороге в корпус «С» преследовали в темноте писклявые крики фальцетом: «Аррэ, Джахангу! Домой, Джахангу! Бальсара Книжный Червь! Восемь часов, Джахангу!» Покачав головой, Нариман вошел к себе, где его ждала Хирабай.

Следующим вечером история продолжилась в точно указанное время, когда Нариман занял свое место на верхней ступеньке лестницы корпуса «А».

– Вы помните, что мы оставили Сароша на пути к врачу из Общества помощи эмигрантам. Так вот, доктор Невылечун терпеливо выслушал жалобы Сароша, а потом сказал: «Вообще-то, существует одно средство, но оно такое новое, что о нем не знает даже Общество помощи эмигрантам. И миссис Маха-Лепате тоже не знает, а она ведь всегда знает все», – добавил он, усмехаясь и крутя стетоскоп, словно небольшое лассо. Накинув его себе на шею, он продолжал: «Оно предполагает незначительную операцию, разработанную при финансовой поддержке Муниципального отдела. Небольшой прибор «Crappus non interruptus»[149]149
  Кал без задержки (лат.).


[Закрыть], или, как мы его называем, CNI, имплантируется в кишку. Прибор управляется ручным пультом, похожим на те, которые открывают автоматические гаражные двери. Вы их наверняка видели в магазине хозтоваров.

Нариман заметил, что некоторые ребята имеют озадаченный вид, и понял, что нужны пояснения.

– Муниципальный отдел – это канадское изобретение. Предполагается, что он способствует процветанию этнических культур, благодаря чему канадское общество будет представлять собой культурную мозаику. Это их любимое слово – мозаика, вместо смешивания до единообразия, как в американском «плавильном котле». Если вы спросите меня, то, по-моему, и мозаика, и плавильный котел – полная чушь, а сказать в Канаде «этнический» все равно что сказать «поганый иностранный». Но вы поняли, что такое Муниципальный отдел? Хорошо. Итак, Сарош кивнул, и доктор Невылечун продолжил: «Вы можете закодировать пульт с помощью персонального десятизначного кода. Тогда вам остается только усесться на унитаз, включить пульт, и ваш кишечник откроется, в точности как гаражная дверь, а вам не придется кряхтеть и тужиться».

По рядам слушателей пробежали смешки, Нариман поднял брови, и ребята закрыли рты руками.

– Доктор поинтересовался, есть ли у Сароша вопросы. Тот немного подумал, а потом спросил, требуется ли этому устройству обслуживание.

«CNI – прибор полустационарный, – пояснил доктор, – и работает на солнечной энергии. Это значит, что вам не следует забывать периодически бывать на солнце, иначе он разрядится и вызовет запор. Однако раздеваться и загорать необязательно. Подставлять под солнце десять процентов поверхности кожи раз в неделю летом вполне достаточно, чтобы это устройство набрало энергии на целый год».

Сарош задал еще один вопрос: «Есть ли надежда, что когда-нибудь кишечник начнет работать сам, без прибора?» На что доктор Невылечун печально покачал головой: «Боюсь, что нет. Вам нужно очень крепко подумать, прежде чем принять решение. Уж если вам вставили CNI, то естественное опорожнение кишечника исключается – ни сидя, ни на корточках».

Он остановился, дав Сарошу возможность обдумать услышанное. Затем продолжал: «И вы должны понять, что это значит. Вы больше не сможете жить нормальной жизнью. Вы навсегда станете другим человеком, отличным от ваших родных и друзей из-за этой принципиальной внутренней модификации. Фактически в нашей или в любой другой стране вы будете не таким, как все. Так что отнеситесь к своему решению максимально серьезно».

Доктор Невылечун остановился, повертел стетоскоп, пошуршал бумагами на столе и продолжил: «Есть еще опасные вещи, о которых вы должны знать. Как гаражная дверь может быть случайно открыта пультом соседа, работающим на той же частоте, CNI может быть активирован человеком с подобным аппаратом».

Чтобы снять напряжение, он попробовал слегка усмехнуться и сказал: «Крайне неприятно, да? Особенно если такое произойдет в неудачном месте и в неудачное время. Но имейте в виду – пока риск небольшой, потому что сейчас вероятность оказаться в радиусе метров пятнадцати от другого пульта, работающего на той же частоте, стремится к нулю. Но как будут обстоять дела в дальнейшем? Что если такие CNI обретут популярность? Возможно, необходимая пермутация будет недоступна для частот вашего передатчика, и его код станет известен другим. Тогда возрастает риск катастрофических происшествий».

Тут Нариман вздрогнул, потому что что-то с громким звуком шлепнулось в заднем дворе корпуса «А». В ту же секунду поднялся вой, визг и мяуканье дворовых кошек, залаяла собака качравали. Некоторые мальчишки, обогнув корпус «А», заглянули через забор на задний двор. Но вскоре крики стихли сами по себе. Ребята вернулись, и вновь был слышен только голос Наримана.

– Теперь Сарош уже почти решил, что не будет делать операцию. Доктор Невылечун это заметил и обрадовался. Он гордился тем, что умеет отговаривать пациентов от тех рекомендаций, которые поначалу сам же с таким усердием им преподносит. Словно подтверждая собственное имя, вместо того чтобы прописывать на каждое недомогание какой-нибудь «-мицин», доктор Невылечун полагал, что идеальных медицинских средств вообще не существует, поэтому он сказал: «А наши сыновья и дочери? А качество их жизни? Нам до сих пор неизвестны долгосрочные побочные явления CNI. Некоторые исследователи предполагают, что он вызовет генетический дефект, что детям пациента с CNI также потребуется этот прибор. С другой стороны, они смогут быть идеальными и здоровыми пользователями унитазов без всяких врожденных недостатков. Просто пока мы про это ничего не знаем».

Сарош поднялся.

«Спасибо большое, что уделили мне время, доктор Невылечун. Но, пожалуй, я не стану предпринимать столь рискованные шаги. По вашему совету я тщательно все обдумаю».

«Вот и славно, – ответил доктор Невылечун, – я надеялся, что вы это скажете. Еще одна вещь. Операция чрезвычайно дорогая и не покрывается медицинской страховкой нашей провинции. Многие эмигрантские группы лоббируют покрытие страховкой особые проблемы со здоровьем – те, что связаны с эмиграцией. Если им удастся добиться своего, значит, вам повезло».

Сарош ушел из кабинета доктора Невылечуна с принятым решением. Время поджимало. Когда-то садиться на корточки казалось ему совершенно естественным. Теперь же это выглядело гротескно ненормальным. Куда бы Сарош ни пришел, он везде помнил о своей позорной привычке. Если он не может по всем пунктам следовать западным нормам, значит, в этой стране он всего лишь жалкий неудачник – неудачник не только в канадских туалетах, но и вообще везде. И он знал, что ему следует делать, если он хочет оставаться верным себе и своему обещанию десятилетней давности. Ну так что, как вы думаете, сделал Сарош?

– Что, дядя Нариман?

– Он пошел в турагентство, специализировавшееся на продаже билетов в Индию. И купил билет с возвратом полной стоимости на рейс в Бомбей в день, когда закончатся ровно десять лет его эмигрантской жизни. Если до захода солнца ему удастся хотя бы раз, он билет сдаст.

Турагент спросил с сочувствием:

«Что, неприятности дома?»

Звали его Равана, и он тоже был из Бомбея.

«Нет, – ответил Сарош. – Неприятности в Торонто».

«Как жаль! – сказал мистер Равана. – Не хочу совать нос в чужие дела, но по работе я встречаюсь со многими, кто возвращается домой из-за здешних проблем. Иногда я забываю, что я турагент, что в моих интересах убедить их полететь домой. И вместо этого я говорю: “Не сдавайтесь. Бог велик. Оставайтесь и попробуйте еще раз”. Для моих доходов это плохо, но зато я получаю другое, духовное, удовлетворение, когда удается кого-то отговорить. А удается в половине случаев. Что означает, – добавил он, криво усмехнувшись, – что я мог бы удвоить свои доходы, если бы больше думал о бизнесе».

После долгих разговоров с миссис Маха-Лепате и доктором Невылечуном Сарош решил, что достаточно наслушался советов и утешений. Хотя ему неприятно было это делать, пришлось оскорбить чувства мистера Раваны и не обсуждать с ним свою ситуацию: «Извините, я тороплюсь. Вы сможете забронировать мне билет?»

«Да, конечно, – ответил мистер Равана, несколько приуныв. Туристический бизнес увлекал его гораздо меньше, чем раздача советов эмигрантам. – Надеюсь, вы решите свою проблему. Поверьте, я с радостью верну вам плату за билет».

Сарош поспешил домой. До отлета оставалось всего четыре недели, и каждая свободная минута, каждый возможный способ должны были использоваться при последней попытке адаптации.

Он стал принимать слабительные, с хрустом разжевывая таблетки и молясь, чтобы они помогли ему в сидячем положении. Смена их разновидностей не помогла, как не помогли и всевозможные свечи. Каждое утро он долго просиживал на унитазе. Начальник продолжал отчитывать его за опоздания. Что еще хуже – Сарош покидал рабочее место, как только чувствовал малейший позыв, надеясь: может, хоть сейчас получится?

Значительная часть рабочего времени, проведенная в туалете, отмечалась начальником с неослабевающей бдительностью. Последовали новые вразумляющие беседы. Но Сарош не хотел отказываться от последней надежды, и начальник педантично писал в журнале ежедневного учета: «Исправление не наблюдается». В конце концов Сароша уволили. В любом случае приближалось время уходить с работы, так что ему было уже все равно.

Теперь все дни он проводил, сидя на унитазе, упрямо отказываясь облегчаться привычным способом. На звонки в дверь не реагировал. На телефон не отвечал. Иногда вдруг просыпался среди ночи перед рассветом и как ненормальный мчался в туалет.

Совершенно неожиданно распахнулась дверь квартиры Рустом-джи, и он закричал:

– Что это за несусветная чушь! Два дня подряд тут собирается весь Фирозша-Баг! Это же не пляж Чаупатти, не общество любителей посидеть на корточках, это здание, где люди хотят жить тихо и спокойно!