Текст книги "Истории Фирозша-Баг"
Автор книги: Рохинтон Мистри
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Я сел писать ему ответ с исключительной тщательностью. Очень вежливо поблагодарил за визит к моим родителям и за внимание к Перси. Так же вежливо я в свою очередь пригласил его в Торонто. Но заканчивать на этом мне не хотелось. Выходило, что я согласен с тем, что он писал о Перси, о его работе и вообще об Индии.
Поэтому я описал ему район Джеррерд-стрит в Торонто, который называют Маленькой Индией. Я пообещал, что, когда он приедет, мы посетим все тамошние ресторанчики и наедимся до отвала блюдами вроде бхельпури[159]159
Блюдо на основе риса с добавлением вермишели, овощей и приправ.
[Закрыть], панипури[160]160
Блюдо в виде полых шариков из теста, заполненных вареным картофелем, нутом и сухим карри из белого гороха, которые едят, обмакнув в воду со специями.
[Закрыть], батата-вада[161]161
Жареный картофель со специями.
[Закрыть] и кульфи[162]162
Жирное мороженое (фарси).
[Закрыть], приготовленными в точности как в Бомбее. Потом мы можем побродить по магазинам, где продают импортируемые в Канаду пряности и индийские пластинки, и, может быть, даже посмотреть индийское кино в кинотеатре «Наз Синема». Я написал, что часто бываю в Маленькой Индии и уверен, ему там понравится.
По правде говоря, я был в этом районе только однажды. И в тот раз очень быстро сбежал, испытывая крайнюю неловкость и стыд. Я спрашивал себя, почему все это не пробуждает во мне мысли о доме или хотя бы малейшую ностальгию. Но Джамшеду ни к чему было об этом знать. Мое письмо должно было дать ему понять, что, какие бы мысли его ни мучили, я их не разделял. После этого письма я долгое время не получал от него никаких известий.
Целыми днями я был занят. Ходил на вечерние занятия в университет Торонто, время от времени набирая баллы по философии, а в дневное время работал. Стал членом Зороастрийского общества Онтарио. Надеясь познакомиться с эмигрантами из Бомбея, пошел на празднование парсийского Нового года и на последующий ужин.
Торжество проходило в местном культурном центре, снятом по такому случаю. Время шло, и с ужасающей скоростью вечер стал походить на свадьбу в бомбейском «Кама Гарденс» с соответствующими сценами, звуками и запахами, то есть когда мы, парси, разговариваем громкими голосами, обнимаемся от души, пьем от души и едим от души. Это был обновленный, модернизированный «Кама Гарденс» без толпы нищих, ждущих у ворот, когда закончится праздник, чтобы зайти и забрать мусорные баки.
Мое членство в Зороастрийском обществе дало возможность получать приглашения на ужин в дома местных парсов. Многие из гостей на подобных встречах не относились к тем, кто могли бы стать завсегдатаями Маленькой Индии, скорее, они пошли бы туда с видом туристов, вооруженные набором охов и ахов, чтобы использовать их в нужный момент с таким видом, будто неожиданно открыли то, что на самом деле когда-то было частью их жизни.
Эти люди знали все о различных рейсах в Бомбей. Они оказались виртуозами трансатлантических перелетов. Если один спрашивал у недавно прибывшего оттуда: «Как вы слетали в Индию?», другой уже был наготове с вопросом: «Какой авиакомпанией?» И вечер превращался в собрание турагентов, подробно излагающих достоинства своих любимых авиаперевозчиков.
После нескольких таких чрезвычайно познавательных вечеров я уже знал, каковы мои шансы потерять багаж, если я лечу авиакомпанией А, что лучше всего кормят в самолетах авиакомпании В, а отправления вечно задерживаются в авиакомпании С (у этих, говорили мне, чувство времени и пунктуальность, как у гхати). Туалеты грязные и заблокированные в авиакомпании D (сама компания не виновата, объясняли мне, все дело в плебеях-пассажирах, которые летают этими рейсами).
О Бомбее говорили только в связи с походами в магазин. Оттуда привозили истории о подлых торгашах, пытавшихся обмануть покупателей, потому что нутром чуяли у тех изобилие иностранной валюты.
– Все они хитрющие. Бог знает, как они унюхивают ваши доллары, когда вы еще не успели открыть бумажник. А потом дурят вам голову, как любому туристу. Я им говорю (это уже произносилось на ломаном хинди): «Иди, иди, думаешь я не местный? Я проживаль в Мумбаи тридцать год, да, тридцать и только потом уехаль взаграницу». И тогда они начинали торговаться разумно.
Другие рассказывали, как они удачно провели продавца, который не знал истинную цену предметам искусства и антикварным вещицам из желтой и красной меди. Да что вообще могут об этом знать треклятые гхати? Эти коллекционеры безделушек, самопровозглашенные знатоки искусства и антиквариата, вероятно, обрели свои пристрастия вместе с иммигрантской визой.
Но число их было невелико. И, хотя они так же серьезно относились к своему хобби, как и знатоки авиакомпаний, им, в отличие от тех, все-таки не удавалось полностью завладеть вниманием собравшихся. Искусство на этих ужинах не пользовалось такой же популярностью, как авиарейсы.
Через полгода после поездки Джамшеда в Бомбей я получил письмо от брата Перси. Среди прочего он писал о своей деятельности в деревне:
«Наша работа с фермерами началась удачно. Они получили беспроцентные ссуды в виде семян и удобрений, которые мы закупили оптом, и впервые за многие годы им не пришлось занимать деньги у этих кровопийц кредиторов.
Как только мы появились в деревне, кредиторы нас возненавидели. Они пытались заставить нас уехать, утверждая, что наша деятельность вредна, потому что нарушает хрупкое равновесие деревенской жизни и уничтожает традиции. Мы же в свою очередь указывали им на такие вещи, как эксплуатация, ростовщичество, бесчеловечность и прочие мерзости, время которых прошло. Возможно, мы были похожи на храбрых странствующих рыцарей, но кредиторы перешли к угрозам, заверив нас, что очень скоро нам здесь станет паршиво и мы быстро уберемся восвояси.
Однажды, когда мы пришли к человеку, подавшему заявление на получение ссуды, один из фермеров сообщил, что в хижине, служившей нам и конторой, и жильем, нас поджидает толпа головорезов с палками и дубинами. Поэтому мы переночевали у того заемщика и утром в сопровождении жителей деревни, настоявших на том, чтобы не отпускать нас одних, отправились к нашей хижине. Но нашли только тлеющие угли. Ночью ее сровняли с землей, и никто не осмелился вмешаться.
Сейчас мы вернулись в Бомбей и с Навджитом разрабатываем план возвращения. Мы уже поговорили с несколькими репортерами, и наша работа широко освещается прессой. Кроме того, мы получаем новые пожертвования, так что, когда вернемся, нас не будет останавливать отсутствие средств».
Дочитав до этого места, я ненадолго отложил письмо. Вот ты, мой брат, борешься с коррупцией и злом, а я смотрю комедии на арендованном старом телике. Или хожу на ужины в парсийские семьи, чтобы слушать болтовню про авиакомпании и безделушки. И нет смысла сожалеть, что мы так мало говорили друг другу о наших надеждах, мечтах и перспективах. Я вспомнил школьные годы и попытался найти тот момент, когда между нами произошел разрыв. Увеличивался ли он потихоньку или возник мгновенно однажды утром? Не помню, но он привел к молчанию и скрытности.
Остальная часть письма касалась приезда Джамшеда в Бомбей полгода назад:
«Лучше бы он держался подальше если не от Бомбея, то, по крайней мере, от меня. Самое безобидное, что можно сказать, это что я зря потратил время. Я, конечно, ожидал, что мы будем по-разному смотреть на вещи, но не был готов встретить такого законченного хама-материалиста, которым он стал. Только подумать, что он был в школе моим лучшим другом!
Не сомневаюсь, что он считает кульминацией своего визита приглашение кое-кого из нас на ужин в "Рандеву" – если ресторан, то только уж обязательно самый дорогой! Это зрелище превзошло все остальное. Он все время напоминал нам, что мы можем есть и пить все, что хотим, невзирая на цены, и развлекаться на полную катушку, потому что другой такой возможности у нас не будет, по крайней мере, до следующего его приезда.
Когда принесли суп, он отругал официанта, заявил, что суп холодный, и велел унести обратно. Все мы сидели молча и чувствовали себя неловко. Он невозмутимо на нас посмотрел и объяснил, что только так следует относиться к непрофессионализму. Индусы слишком мягкие и покладистые, и им следует учиться отстаивать свои права, как это делают люди в Штатах.
Предполагалось, что эта сцена произведет на нас должное впечатление, потому что мы сидели в дорогом ресторане, где питаются только иностранные туристы благодаря наличию у них американских долларов. И в этом ресторане оказался один из нас – человек, которого не смущают стены пятизвездочного отеля "Тадж-Махал". В школьные годы мы могли только стоять снаружи и смотреть, как через гостиничную дверь входят и выходят иностранцы, и воображать, какие удивительные тайны спрятаны внутри, какая роскошь доступна этим высшим белокожим существам. Теперь перед нами был один из нас, и он показывал, как надо вести себя без этого комплекса неполноценности, но только нам было за него стыдно.
Весь вечер мы молча, с недоумением смотрели на Джамшеда, хотя он, наверное, отнес это на счет нашей благоговейной почтительности к окружающему великолепию.
Я решил, что больше не буду с ним встречаться, даже когда он придет попрощаться перед отъездом. И не собираюсь видеться с ним, когда он приедет в Бомбей в следующий раз…»
Закончив читать, я понял, что полгода назад брат был раздражен присутствием Джамшеда точно так же, как я его письмом. Но я не стал писать об этом Перси. Все равно я собирался приехать в Бомбей через четыре или пять месяцев. Тогда и поговорим. Всего через четыре месяца я закончу двухлетнее обучение в Канаде – достаточно долгая разлука (думал я с наивной высокопарностью), чтобы сформировать у себя ясность мысли, которую я привезу с собой и использую при решении всех проблем Индии.
Вскоре пришло время покупать подарки. Я упаковал шоколад, сыры, повидло, желе, пудинги, порошки для кекса, колготки, бритвенные лезвия из нержавейки – все те товары, которые я видел на прилавках контрабандистов у фонтана «Флора» с недосягаемыми ценами. Я напоминал себе одного из тех солдат, которые во время войны собирают всевозможные странные вещи, чтобы потом использовать их для бартера вместо денег. На что я надеялся их обменять? На внимание? Благодарность? Бальзам, смягчающий вину, или иное средство из арсенала совести? Сейчас мне было бы интересно это понять. А еще интереснее то, что тогда я об этом даже не задумывался.
Чемодана, с которым я приехал в Канаду, оказалось недостаточно. И, хотя я купил еще один, мудрым решением оказался лишний кожаный ремень, чтобы перетянуть каждый, потому что оба чемодана раздулись до угрожающих размеров.
И вот, когда мои руки все еще болели от прививок против тифа и холеры, багаж трещал по швам от засунутого в него небольшого гастронома, а сознание переполнял беспочвенный оптимизм, я поднялся на борт самолета.
Самолет начал снижаться, готовясь к посадке. Тяжелое дневное солнце высветило город, в который я возвращался после двухлетнего отсутствия. Когда самолет взлетал два года назад, стояла ночь, и все, что я видел с неба воспаленными глазами сквозь темные очки, были огни аэропорта Санта-Круз. Но сейчас стоял день, и очков я больше не носил. Я видел выжженную землю – бурую, измученную и несчастную.
Несколькими часами ранее самолет совершил запланированную посадку в Лондоне, и вид сверху показался мне полным жизни, везде все зеленело и вселяло надежду. Сравнив это с тем, что открывалось передо мной сейчас, я разозлился. Пропала ясность, с которой я обещал себе смотреть на вещи. Осталась лишь детская бессильная реакция. «Это несправедливо! – хотелось мне закричать, топнув ногой. – Ну просто несправедливо!»
В аэропорту шли строительные работы. Автобус, перевозивший пассажиров от самолета к зданию терминала, проезжал мимо импровизированных жилищ, сооруженных из гофрированных металлических листов, картона, упаковочных ящиков, полиэтиленовой пленки и даже газет.
В зоне строительства автобус сбавил скорость и почти пополз. Из-под гофрированных металлических листов и картона вылезли несколько голых детей и побежали нас догонять, крича и требуя денег. Когда они приблизились на опасное расстояние, водитель что-то рявкнул им в ответ. В автобусе ехали четыре бизнесмена, и трое из них бросили из окна несколько мнет. По разговору они, кажется, были австралийцами. Четвертый, опытный путешественник, к чьим словам прислушивались остальные, предупредил их:
– Если вы попробуете проделать это на улице, получится что-то вроде кормления мечущихся в бешенстве акул.
Дети отстали, когда, миновав строительную зону, автобус набрал скорость.
Бомбей показался мне грязнее обычного. Я вспомнил, что писал мне Джамшед и как это меня раздосадовало, но сейчас я не мог не признать, что он был прав. Враждебность и напряженность постоянно ощущались в автобусах, магазинах, поездах. Я смутился, обнаружив, что отвык от таких отношений. Теперь я знал, что, наверное, испытывают солдаты в окопах после отдыха в местах, далеких от фронта.
Словно разыгрывая для меня со всей тщательностью сцену из моралите шестнадцатого века, толпа, толкаясь, карабкалась в местный поезд. Все актеры были на месте: Судьба и Реальность, детище последней – Новая Реальность, а с ними Бедность и Голод, Добродетель и Порок, Безразличие и Коррупция.
Драма началась, когда поезд Реальность подошел к станции. Он был переполнен, но всем надо было в него забраться: Добродетели, Пороку, Безразличию, Коррупции, всем-всем. Кто-то, вероятно, Бедность, подталкиваемый Судьбой, уронил посреди суматохи свой пластиковый пакет с обедом. Потом Реальность укатила со станции с металлическим скрежетом и звоном, оставив позади Новую Реальность. И кто-то еще, возможно, Голод, поднял растоптанный обед, вытер грязь с чапати[163]163
Лепешка (хинди, урду).
[Закрыть], выпавшей из разодранного пакета, и пошел дальше своей дорогой. Был ли во всем этом какой-то урок для меня? Надо ли мне подкорректировать ожидания и реакции на происходящее – подкорректировать их до нужных пропорций?
Не уверен, но, когда я пропустил свой автобус, ко мне вернулся прежний инстинкт: броситься вдогонку, запрыгнуть и присоединиться к тем, кто уже висит, вцепившись в дверь. В былые времена я бы уже помчался. Тогда, совершая этот маневр, я очень гордился своим проворством. В любом случае в час пик это был единственный способ ехать на автобусе, иначе останешься на остановке со старыми и немощными.
Но, пока во мне поднималась эта первая волна уверенности в собственных силах, автобус уже ушел далеко в потоке транспорта. Секундное колебание решило исход дела. Да, мне место среди старых и немощных, раз я здесь турист и пока не готов к жизни в зоне боевых действий.
В Фирозша-Баг дела шли, в общем, как прежде, правда, умерла миссис Моди, и никто не знал, что теперь делает Песи. Надо сказать, что, после того как несколько лет назад его отправили в школу-интернат, о нем вообще не говорили. Мой друг Вираф из корпуса «А», с которым я не смог попрощаться два года назад, потому что он тогда учился в Индийском технологическом институте в Харагпуре, отсутствовал и сейчас, так что не удалось и поздороваться. Он не вернулся в Бомбей, так как нашел работу по соседству, в Калькутте.
Техмина наконец избавилась от своих катаракт. Неожиданно она стала очень резвой и весьма уверенной во всех поступках. Вместе с катарактами она выбросила за борт старые тапки и накидку. Ее новый наряд состоял из длинного развевающегося платья с цветочными узорами и красивых чаппалей на невысоком каблучке, своим стуком предупреждавших о ее приближении на лестнице или в коридоре.
А вот Наджамай очень постарела. Все спрашивала меня, почему я до сих пор не повстречался с ее дочерями, хотя она дала мне их адреса: Вера жила где-то в Альберте, а Долли в Британской Колумбии[164]164
Альберта и Британская Колумбия – канадские провинции, расположены далеко от Торонто.
[Закрыть].
Брат Перси написал из своей деревеньки, что хочет меня видеть, но добавил: «Я не могу сейчас приехать в Бомбей, потому что получил письмо от Джамшеда. Он прилетает из Нью-Йорка и пишет, что надо встретиться и весело провести время всей нашей компанией. Об этом не может быть и речи, по крайней мере, для меня. Я не хочу его больше видеть».
Я ответил брату, что понимаю.
Наши родители расстроились. Поначалу они были так рады, что вся семья хотя бы ненадолго соберется вновь. И вдруг такое! Они не понимали, почему Джамшед перестал нравиться Перси, и я уверен, что в глубине души они подозревали, что сын завидует своему другу, потому что тот так преуспел в Америке. Но кто я был такой, чтобы объяснять им? Да и смогли бы они меня понять, если бы я попытался? Они искренне считали, что Джамшед – толковый молодой парень, а Перси – идеалист, позабывший, что благотворительность начинается дома.
Мой приезд складывался совсем не так, как я рассчитывал. К нам собирался приехать не Перси, а Джамшед, родители расстраивались из-за Перси, я расстраивался из-за родителей, и через неделю мне предстояло улетать из Бомбея в печали и растрепанных чувствах. Я это уже чувствовал.
Без всякого плана я вышел из дома и сел в первый подошедший автобус. Он привез меня к фонтану «Флора». В офисах заканчивался рабочий день. Грязные желто-серые здания скоро выплеснут из своих недр машинисток, клерков и мальчиков на побегушках в кипучий поток, катящийся к автобусным остановкам и железнодорожным станциям.
Уличные лоточники начали торговлю. Этот час – самое загруженное для них время. Прилавки с предлагаемыми товарами расположились в ряд по краю тротуара. Здесь горы полотенец и салфеток от ядовито-розового до павлинье-зеленого цвета, там звон и сияние кастрюль и сковородок, еще дальше лоток с закусками – жареная самоса и ледяной шербет[165]165
Прохладительный напиток на основе сока (настоя, отвара) фруктов, ягод и других растительных компонентов.
[Закрыть].
Тротуар по другую сторону дороги занимали лоточники-контрабандисты с иностранными товарами. Но эти меня не интересовали, я стоял там, где остановился. Какой-то человек продавал разные игрушки. Он демонстрировал их поочередно, выкрикивая:
– Игрушки для всех, игрушки для деток! Игрушки папам, игрушки мамам!
Другой с дьявольской энергией швырял об землю стеклянные шары и вопил:
– Не-бью-щи-е-ся! Не-бью-щи-е-ся!
Пока я слушал эти напевы лоточников, сгустились сумерки. На некоторых прилавках зажглись керосиновые лампы, прерывистой линией обозначив торговые ряды по обе стороны улицы.
Я спокойно стоял и смотрел. Разочарование, охватившее меня по приезде, начало стихать. В тот момент, когда после захода солнца зажглись фонари, мне стало тепло и хорошо, и я почувствовал себя частью толпы, которая сейчас плыла прочь от фонтана «Флора». И я пошел вместе с ней.
Неожиданно чья-то рука на моем плече заставила меня обернуться. Это был Джамшед.
– Спорим, ты не ожидал увидеть меня в Бомбее.
– На самом деле ожидал. Перси написал, что ты собираешься приехать.
Но я тут же пожалел, что на свой страх и риск выдал ему эти сведения.
Впрочем, оказалось, что не было нужды беспокоиться из-за возможных неловких вопросов про Перси. Джамшеду, одетому с иголочки, не терпелось поделиться со мной другими мыслями.
– Так что ты здесь делаешь? За покупками собрался? – шутя, спросил он и презрительно махнул рукой в сторону лотков. – Гнусность какая, правда? Эти мерзавцы думают, что они хозяева улицы, – из-за них людям прохода нет. Полиции следовало бы прогнать их отсюда и разгромить их паршивые прилавки, честное слово!
Он остановился. И я подумал, что, наверное, мне надо ему что-то ответить. То, что понравилось бы Перси, если бы он услышал. Например, что эти люди всего лишь пытаются добыть себе хоть какое-то пропитание, выбрав среди смехотворного количества возможностей эту. По крайней мере, они не попрошайничают и не воруют. Но Джамшед не дал мне ничего сказать.
– Боже, какая трескотня! Здесь немыслимо просто тихо и спокойно пройтись. Поверь мне, я буду счастлив, когда пора будет лететь назад в Нью-Йорк.
Безнадежно. Опять повторялось все, о чем он писал мне год назад из Нью-Йорка. Тогда он на время нарушил покой, который я пытался обрести в своей новой жизни в Торонто, и я дал ему отпор ответным письмом. Но на сей раз я просто хотел как можно скорее от него избавиться. До того, как он развеет то душевное спокойствие, к которому я так стремился, и сделает его навеки недостижимым.
Вдруг я понял, почему Перси не хочет снова встречаться с Джамшедом, – он тоже чувствовал и боялся этого наводящего тоску присутствия.
Все уличные лотки вокруг нас погрузились в густой сумрак. Теперь каждый освещался мерцающим керосиновым фонарем. Что я мог сказать Джамшеду? Сколько сил понадобится, спрашивал я себя, чтобы зажечь фонарь в его душе.
Он ждал моей реакции. И я, чтобы не молчать, спросил, сколько он еще пробудет в Бомбее.
– Неделю. Целых семь дней, и они будут тянуться бесконечно. Но через пару дней я собираюсь заехать в Фирозша-Баг, скажи Перси.
Мы дошли до моей остановки. Какой-то нищий тронул его за рукав, и он машинально полез в карман за мелочью. Потом мы попрощались.
В автобусе я думал, как буду с ним объясняться, если через пару дней он спросит, почему я его не предупредил, что Перси не приедет.
Но так получилось, что ничего объяснять не пришлось.
На следующий день поздно вечером Перси неожиданно вернулся домой. Я бросился его встречать, но по выражению его лица стало ясно, что он возвратился не для того, чтобы сделать нам приятный сюрприз. Произошло что-то ужасное. Его лицо было пепельного цвета. Перси казался испуганным, потрясенным и с трудом пытался сохранять самообладание. Он попробовал улыбнуться, когда вяло пожал мне руку, но сил ответить на мои объятия у него уже не было.
– Что случилось? – спросила мама. – Ты плохо выглядишь.
Перси молча сел и начал снимать ботинки и носки. Потом поднял на нас глаза и сказал:
– Они убили Навджита.
Несколько минут мы все молчали. Перси сидел, держа в руках снятые носки, печальный, усталый и убитый.
Потом мама поднялась и сказала, что заварит чай. За чаем он рассказал о случившемся. Сначала медленно, неохотно, затем быстрее, захлебываясь, словно хотел как можно скорее покончить с этими воспоминаниями и разговорами.
– Кредиторы готовились снова устроить нам неприятности. Мы не думали, что они решатся на что-то такое же серьезное, как в прошлый раз. Пресса следила за нашей деятельностью, и о поджоге сообщалось во многих газетах. Вчера мы поехали к оптовику. Заказать семена на следующий год. А Навджит остался. Занимался бухгалтерией. Когда мы вернулись, он лежал без сознания. На полу. Лицо и голова в крови. Мы отнесли его в деревенский мобильный госпиталь – больницы там нет. Врач сказал, что у Навджита серьезное внутреннее повреждение – обширная травма головы. Через несколько часов он умер.
Мы снова замолчали. Может, когда позже мы окажемся с ним вместе в нашей старой комнате, Перси со мной поговорит. Но нет, он лежал в темноте на кровати, не спал и молча смотрел в потолок, следя глазами, как и я, за знакомыми трещинами, которые освещались проблесками уличных огней, пробивавшихся сквозь изношенные занавески. Ему нечего сказать? Но ведь должно же быть что-то, что я мог бы для него сделать!
Как ни странно, на следующий день это «что-то» сделал для Перси Джамшед.
Он пришел к нам вечером и преподнес маме коробку шоколадных конфет и сырные треугольнички. Она спросила, доволен ли он своим пребыванием в Бомбее. Как и следовало ожидать, Джамшед ответил:
– Ох, тетя Силлу, я, честное слово, так устал от этого места! Пыль, жара, толпы людей – с меня хватит.
И мама сочувственно закивала.
Вскоре наступил момент, которого боялся Перси. Мама попросила брата рассказать Джамшеду о событиях, которые так неожиданно привели его домой. Но Перси только покачал головой, и тогда она рассказала сама.
Когда она закончила, мы замялись. Что теперь будет? Но Джамшед не смог сдержаться. С видом человека, умудренного опытом, он глубоко вздохнул:
– Я с самого начала говорил тебе, что все это – пустая трата времени и что ничего у тебя не получится, помнишь? Каждый раз мы, встречаясь, это обсуждали, и ты смеялся над моим желанием уехать за границу. Но я до сих пор считаю, что для тебя самое лучшее – уехать в Штаты. Ты столько можешь там достичь! Там, если ты что-то делаешь хорошо, тебя ценят и ты продвигаешься вперед. Не то что здесь, где все под контролем дядюшек и тетушек, и…
Когда Джамшед закончил свои разглагольствования, Перси спокойно повернулся к маме и спросил тихим голосом:
– Мы можем поужинать сейчас? В восемь мне нужно встретиться с друзьями и решить, что нам дальше делать в деревне.
Через пять дней я вернулся в Торонто. Распаковал чемоданы, которые на обратном пути были довольно плоские и не требовали дополнительных кожаных ремней. Я убрал свои вещи и разложил в квартире маленькие безделушки ручной работы, которые купил в лавочках и в магазине народных промыслов.
Постепенно я понял, что привез с собой целый ворох загадок и вопросов, причем нерешенных. При мне был весь плачевный набор, все еще лишенный ясности. Прозрению придется подождать до следующего раза, следующей поездки.
Я размышлял, давая волю фантазии: вот я, Тиресий, мечусь между двумя жизнями, прибитый двусмысленностью и дихотомией, с которыми столкнулся…
Я вспоминал Джамшеда и его твердое нежелание получать удовольствие от поездок в Индию, его манеру везде видеть самое плохое. Но не ждал ли он тоже, делаясь все более нетерпеливым, некоего прозрения, потому что без него жизнь в Америке оставалась непонятной? Может, пренебрежение и надменность, которые он демонстрировал, были лишь способом уменьшить этот груз?
В то Рождество я получил от Джамшеда открытку. Аккуратные рождественская печать, марка и наклейка с адресом на конверте – все было в идеальном порядке, как и все остальное в его внешнем существовании. Я отложил ее, не читая, и задумался, не спрятано ли за этой безобидной внешней оболочкой еще больше сомнения, высокомерия и надменности.
Потом я вышел из квартиры, прошел по коридору и опустил конверт в мусоропровод.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.