Текст книги "Истории Фирозша-Баг"

III

На тротуаре перед школой Святого Хавьера для мальчиков недалеко от витых чугунных ворот расположились две лавочки, где продавалась всякая всячина. Ими владели Патла-бабу[96]96
  Худой дядька (хинди, урду).


[Закрыть] и Джхария-бабу[97]97
  Волосатый дядька (хинди, урду).


[Закрыть]. Их настоящие имена никто не знал. Неизвестен был и источник вдохновения школьников, давших им такие прозвища много лет назад по их худобе и полноте соответственно.

Рано утром, до появления первых учеников, двое торговцев распаковывали свои баулы и раскладывали товар, отгоняя нищих от наиболее выгодных для торговли мест. Иногда между этими людьми возникали ссоры, если кто-то заходил на чужую территорию. Нищие не лелеяли больших надежд на милостыню от школьников, но все равно стояли там как немые уроки реализма и суровости жизни. Их терпение вознаграждалось, когда после школьных перемен и обедов приходило время очищать мусорные баки.

По окончании уроков компания на тротуаре собирала свои пожитки. Нищие шаркая уходили в наступающую темноту: Патла-бабу шел со своими баулами домой, а Джхария-бабу укладывался спать рядом со школьными воротами под большим деревом, к стволу которого на ночь привязывал цепью свои коробки.

Эти торговцы продавали разнообразные невзрачные вещи и продукты, дразнящие глаза и желудки одних лишь школьников: супари[98]98
  Орешки бетель (хинди, урду).


[Закрыть], жевательную резинку А-1 (которая, в отличие от любой другой жвачки, через некоторое время растворялась во рту), джираголи[99]99
  Круглые конфетки из зиры (хинди, урду).


[Закрыть], стеклянные шарики, волчки, ампапар[100]100
  Мармелад из манго (хинди, урду).


[Закрыть](когда созревали манго), ручки, чернила, карандаши, линейки и в целлофановых пакетиках марки.

Части своего товара Патла-бабу и Джхария-бабу регулярно лишались по причине воровства. Это неизбежно, если торгуешь перед такой большой школой, как школа Святого Хавьера, со столь разношерстным коллективом учащихся. Потери ими стоически списывались на текущие расходы, подобно удачно или неудачно наступившему сезону дождей, и никто из них никогда не жаловался школьной администрации и к мальчикам претензий не имел. Да и бизнес шел хорошо, несмотря на потери: такие незначительные товары, как пакет джираголи стоимостью десять пайс или стеклянный шарик из тех, что идут по три штуки за пять пайс. Чаще всего ребята воровали ради острых ощущений, из бахвальства или «на слабо». Называлось это «стырить», при этом никаких дурных чувств к Патле или Джхарии ребята не питали.

Первым среди воришек был парень из класса Джахангира по имени Эрик Д’Суза. Высокий и худой, он пару раз временно исключался из школы за плохое поведение, дважды оставался на второй год и, судя по всему, вполне мог остаться еще не раз. Говорили, что под прикрытием парты он кое-что делает рукой у себя в штанах. В классе из пятидесяти мальчиков легко было скрыться от внимания учителя, и только те, кто сидел рядом, могли заметить выражение экстаза на его лице и активные движения рукой туда-сюда. Когда Эрик улыбался смотревшим на него, они отворачивались, делая вид, что ничего не заметили.

Джахангир сидел далеко от Эрика и знал о его привычках только понаслышке. Он не замечал, что Эрик уже давно на него поглядывает. Дело в том, что изящные руки и пальцы Джахангира, его гладкие ноги и бедра были для Эрика весьма желанны. На уроках он часами с вожделением смотрел на женственное лицо, вьющиеся волосы и длинные ресницы Джахангира.

Наконец они познакомились, когда весь класс построился, чтобы идти на урок физкультуры. Эрику велели встать на колени у двери за то, что он опоздал и мешал классу, а Джахангир, заняв свое место в колонне, оказался с ним рядом. Стоя на коленях, Эрик посмотрел на гладкие бедра, видневшиеся из-под шорт Джахангира (шорты были частью обязательной школьной формы), подмигнул мальчику и просунул карандаш вверх вдоль его штанины. Обойдя помеху в виде трусов, он умело и соблазнительно кончиком резинки пощекотал ему гениталии, а потом быстро вынул карандаш. Джахангир, не способный от потрясения ничего сказать, лишь выдавил из себя смешок. Колонна двинулась на спортивную площадку.

Вскоре после этого случая Эрик подошел к Джахангиру на перемене. Он слышал, что тот горит желанием приобрести марки.

– Аррэ, приятель, я достану тебе марки, какие хочешь, – сказал он.

Джахангир остановился. После истории с карандашом он испытывал некоторое смущение. Эрик немного пугал его своими странными привычками и запретными познаниями. Но добывать марки оказалось не так-то просто. Все последующие воскресенья с дядей Барзором проходили столь же увлекательно, как и первое. Джахангиру хотелось показать доктору свои новые марки – отсутствие их в коллекции могло быть неверно истолковано как недостаток интереса.

– Да? – спросил он Эрика. – Хочешь обменяться?

– Нет, яр, я их не коллекционирую. Но для тебя найду. Сделаю одолжение.

– Да? А какие у тебя есть?

– Никаких нет, парень. Пошли со мной к Патле и Джхарии. Просто покажи мне, какие тебе нравятся, и я их стырю.

Джахангир колебался. Эрик обнял его за плечи.

– Ну давай, друг, чего боишься? Я стырю. Просто покажешь мне и уйдешь.

Джахангир представил себе марки, выставленные в целлофановых пакетах: как хорошо они впишутся в его коллекцию. Он вообразил, что страницы альбома больше не пусты, а покрыты изумительными марками, каждая аккуратно положена на свое место с марочной наклейкой, как показывал ему дядя Барзор.

Они вышли на улицу, рука Эрика все еще лежала на его плече. Вокруг двух лавочек толпились школьники. Множество хватающих, ищущих рук увлеченно перебирало товары, и это множество было необходимым условием для успешного воровства. Джахангир показал Эрику упакованные по отдельности марки, которые его интересовали, и отошел. Через несколько минут Эрик с торжествующим видом к нему присоединился.

– Достал?

– Да-да! Только зайдем в школу. А то он увидит.

Джахангир не мог унять возбуждения.

– Еще хочешь или как? – спросил Эрик.

– Конечно, хочу, – ответил Джахангир.

– Только не сегодня. В пятницу. Если в четверг ты для меня кое-что сделаешь на киноуроке.

Пульс у Джахангира слегка участился – на киноуроке, когда включен проектор и в зале темно, возникает интимная обстановка благодаря прерванной на время способности учителя следить за порядком. Он вспомнил про карандаш Эрика. В руке шелестели и шуршали марки в целлофановых пакетиках. И ему пообещали еще. В карандаше не было ничего неприятного. Честно говоря, было даже что-то заманчивое. И он согласился.

В четверг класс построился для похода в кинозал. Эрик встал позади Джахангира, чтобы их места оказались рядом.

Когда выключили свет, он дотронулся до бедра Джахангира и начал его ласкать. Потом взял его руку и положил себе между ног. Рука не шевелилась. Эрик нетерпеливо прошептал: «Ну, давай же, парень!» Но вялое поглаживание Джахангира никуда не годилось. Тогда Эрик взял его руку, засунул себе в шорты и сказал: «Ладно, держи крепко и двигай вот так». Обхватив его пальцы, он показал, как это надо делать. Когда Джахангир достиг нужного давления и скорости, Эрик отпустил его руку, откинулся на спинку и удовлетворенно выдохнул. Вскоре Джахангир почувствовал, как что-то теплое и липкое покрыло его ладонь и пальцы, а то твердое, что он сжимал, стало мягким.

Эрик оттолкнул его руку. Джахангир вытер ее носовым платком, а Эрик позаимствовал у него платок, чтобы вытереть себя. «Хочешь, я сделаю тебе то же самое?» – спросил он. Но Джахангир отказался. Он думал о носовом платке. Запах был необычный, совсем не противный, но нужно будет найти способ выстирать платок, пока он не попался маме.

На следующий день Эрик подарил ему еще марок. И они опять договорились на следующий четверг.

В воскресенье в десять часов Джахангир отправился в гости к доктору Моди. Жена доктора впустила его, вполголоса пробормотав что-то про некоторых нетактичных людей, которые беспокоят людей в тот единственный день, когда все члены семьи могут побыть вместе.

Радость доктора Моди при виде новых марок полностью оправдала надежды Джахангира:

– Великолепно! Великолепно! Откуда ты их взял? Нет-нет, не обращай внимания, ничего не говори! Иначе ты подумаешь, что я хочу узнать твои секреты. У меня и так достаточно марок, чтобы было чем заняться на пенсии. Ха-ха-ха!

После того как новые марки были исследованы и рассортированы, доктор Моди сказал:

– Сегодня в награду за твои достижения я хочу показать тебе одну марку. Такую ты никогда не видел.

Из шкафа с коробками из-под печенья и конфет он вынул небольшую шкатулку, обтянутую атласной тканью, в каких обычно хранят кольца или браслеты. Открыл ее и, не вынимая марку, поставил шкатулку на стол. На марке внизу было написано «España correos»[101]101
  Почта Испании (исп.).


[Закрыть], а стоимость была указана в левом верхнем углу: «3 PTAS[102]102
  3 песеты (исп.).


[Закрыть]». На марке красовалась танцовщица фламенко, изображенная в самых изысканных подробностях и красках. Но было что-то в выражении лица этой женщины, в ее взгляде, в непередаваемом блеске глаз, что по-настоящему захватило Джахангира.

Он молча рассматривал марку. Тянулись секунды, и доктор Моди ждал, нетерпеливо суетясь, пока наконец атласная шкатулка не была закрыта и не оказалась снова в его руках. Затем он сказал:

– Так, значит, тебе понравилась испанская танцовщица? Она нравится всем, кто ее видит. Даже моя жена, которая не интересуется собиранием марок, сказала, что она красивая. Вот выйду на пенсию и буду больше времени проводить с испанской красавицей. Ну и с другими марками тоже.

Он расслабился, только когда снова запер марку в шкаф.

Джахангир ушел, унося с собой видение испанской танцовщицы. Он пытался представить себе, как эта марка поселилась бы в его альбоме, как она приветствовала бы его восхитительным блеском женских глаз каждый раз, когда он открывает его страницы. Он затворил за собой дверь, и сразу же, словно желая уничтожить эти неуемные фантазии, из квартиры послышались громкие голоса.

До него донесся пронзительный голос миссис Моди, доказывающий что-то доктору, который упрашивал ее не кричать, иначе их услышат соседи. Несколько раз в ходе последующей ссоры упоминалось имя Песи, и сыпались обвинения в какой-то ужасной беде, случившейся с сыном из-за нелюбви отца. Голоса преследовали Джахангира и тогда, когда он быстро прошел мимо вопросительно смотревшей на него матери, добрался до спальни в другом конце квартиры и захлопнул дверь.

Когда началась новая учебная неделя, Джахангир понял, что он ждет четверга. Перед киноуроком его сердце заколотилось от возбуждения. Чтобы не пачкать носовой платок, он подготовил бумажку.

Эрику не пришлось долго направлять его руку. Джахангир обнаружил, что и сам может управлять реакцией Эрика, варьируя скорость, силу и сжатие. Когда все кончилось, Эрик предложил сделать ему то же самое, и Джахангир не отказался.

Недели летели быстро, коллекция Джахангира росла от одного киноурока к другому. В классе начали шептаться об их совместной с Эриком мастурбации, прозвав эту парочку муттхи-маро[103]103
  Онанисты (хинди, урду).


[Закрыть]. Джахангир стал сопровождать Эрика в его воровских вылазках, увеличивая количество толкающихся у прилавков ребят и снующих рук. Потом он осмелел, изучил метод Эрика и стырил несколько марок сам.

Но такой несложный способ коллекционирования должен был когда-то закончиться. Патла-бабу и Джхария-бабу прервали свою давнюю традицию молчания и пожаловались администрации школы. В отличие от стеклянных шариков и супари, речь уже шла не о двух-трех пайсах в день. После проведенной кампании трофеи Джахангира и Эрика оценивались в рупиях двузначными числами. Потери были столь значительны, что оба бабу забеспокоились о своем выживании.

Администрация поручила расследование этого дела школьному старосте. Он был мальчиком амбициозным, вечно за всеми шпионил, а также состоял членом команды школьного Дискуссионного клуба и Патруля безопасности дорожного движения. Когда жалоба была получена, он почти сразу же, после обеденного перерыва, явился в класс Джахангира, но до прихода учителя и произнес речь, сильно напоминающую его выступления в дискуссионном клубе:

– Двое учеников из этого класса уже несколько недель крадут марки у Патла-бабу и Джхария-бабу. Вы можете спросить: кто эти мальчики? Но нет нужды называть их имена. Я знаю, кто они, и прошу их вернуть мне марки завтра. Если это будет сделано, наказания не последует. Бабу просто хотят получить назад свои марки. Но если марки возвращены не будут, имена воров станут известны директору и полиции. Пусть эти двое сами решают.

Джахангир изо всех сил старался себя не выдать. Его трясло. Он посмотрел на невозмутимого Эрика, надеясь получить хоть какой-нибудь знак. Но Эрик даже не взглянул в его сторону. Староста вышел, сопровождаемый издевательскими аплодисментами класса.

После уроков Эрик был мрачнее тучи. Пропал его ласковый, льстивый тон, каким он обычно говорил с Джахангиром. «Ты бы лучше принес эти свои говенные марки», – грубо сказал он. Джахангир, конечно, согласился. После возвращения марок со старостой проблем не возникло.

Но, как это ни прискорбно, коллекция Джахангира в одночасье сократилась. Всю неделю он спал плохо, волнуясь, как же объяснить дяде Барзору неожиданное исчезновение ядра своей коллекции. Мать решила, что темные круги под глазами появились у него из-за слишком усердного чтения и недостатка свежего воздуха. Мысль о марках или о Патла-бабу и Джхария-бабу вызывала у Джахангира ощущение пустоты в желудке и горького вкуса во рту. В общем, его охватило общее чувство недомогания.

В воскресенье он пошел в гости к дяде Барзору, не взяв с собой альбом с марками. Миссис Моди открыла ему дверь и молча отвернулась. Казалось, она не может справиться с душившей ее яростью, что только усиливало его собственное чувство вины и стыда.

Джахангир объяснил дяде Барзору, что не принес альбом, потому что с прошлого воскресенья не приобрел новых марок и что он чувствует себя неважно и поэтому пробудет недолго.

Доктора Моди встревожил вид мальчика, который явно нервничал и испытывал неловкость, но он отнес это за счет плохого самочувствия. Они посмотрели несколько марок, которые доктор получил на прошлой неделе от своих зарубежных коллег. Потом Джахангир сказал, что он, пожалуй, пойдет домой.

– Но ты просто должен перед уходом посмотреть на испанскую танцовщицу. Может, тогда тебе станет лучше. Ха-ха-ха!

И доктор Моди, поднявшись, направился к шкафу достать марку. Разглядывание ее в конце каждой воскресной встречи приобрело значимость некоего эзотерического ритуала.

– Барзор-джи! – закричала миссис Моди из соседней комнаты. – Сейчас же иди сюда!

Доктор сделал кислую мину и поспешил на зов.

В соседней комнате на доктора Моди вылилась вся неистовая ярость жены:

– Все, дальше некуда! На родного сына у тебя времени нет! Каждое воскресенье ты сидишь с чужим парнем! Что у него есть, чего нет у твоего сына? Ты отец или нет? Ничего удивительного, что Песи вырос такой! Как я могу обвинять мальчика, если его собственный отец не интересуется…

– Ш-ш-ш! Ребенок в соседней комнате! Ты что, хочешь, чтобы все соседи слышали твой крик?

– Мне все равно! Пусть слышат! Думаешь, они и так не знают? Думаешь, ты…

За соседней дверью напряженно прислушивалась миссис Бальсара. Вдруг она сообразила, что Джахангир тоже там. Одно дело – слушать перебранки в своем доме, и совсем другое – в доме соседей. Довольно трудно изображать неведение.

Она позвонила в дверь к Моди и стала ждать, поправляя свой матхубану. Открыл ей доктор Моди.

– Барзор-джи, простите, что мешаю вам с Джахангиром заниматься марками. Но мне нужно забрать его домой. Неожиданно пришли гости. Хочу послать его в иранский ресторан за прохладительными напитками.

– Ничего-ничего, он может прийти в следующее воскресенье, – ответил доктор, а потом добавил: – Он должен прийти в следующее воскресенье.

Он с удовольствием заметил, как отвернулась в бессильной злобе миссис Моди, которую, стоя в дверях, не могла видеть соседка.

– Джахангир! Тебя мама зовет.

Джахангир был рад, что его вытащили из бурлящего потока семейных разборок. Они ушли без лишних слов. Мать в замешательстве теребила узлы своего матхубану.

После этого неприятного всплеска эмоций обе женщины не могли не почувствовать неловкость. Миссис Моди, совсем не будучи болтливой, никогда не позволяла, чтобы ее семейные беды и разочарования становились частью вежливого общения с соседями, которое она всегда чтила и ценила. Теперь же впервые после их переезда в Фирозша-Баг в этом общении возникла пауза.

Когда на следующее утро пришел мучхивала[104]104
  Усатый (хинди, урду).


[Закрыть], вместо того чтобы торговаться вместе, как это бывало раньше, миссис Моди подождала, пока закончит торговаться миссис Бальсара. Она не отрывалась от глазка, пока торговец рекламировал свежесть своего улова.

– Вы только посмотрите, бай, это же сафед паани[105]105
  Белая жидкость (хинди, урду).


[Закрыть], – говорил он, держа морского леща и сжимая его за жабры, пока не проступила белая жидкость.

И только когда миссис Бальсара заплатила и ушла к себе, из квартиры вышла миссис Моди, а миссис Бальсара в свою очередь заняла место у глазка. Так продолжалось несколько дней, пока неловкость не прошла и жизнь опять не вернулась в прежнее русло.

Но для Джахангира все было иначе. В воскресенье ему снова пришлось оставить дома свой так плачевно оскудевший альбом. А в еще большее замешательство его привела миссис Моди, пригласившая его войти со словами: «Проходи, бава, проходи». В ее улыбке сквозило коварство.

Доктор Моди ссутулившись сидел за письменным столом, и его руки свисали с поручней кресла. Стол был пуст – Джахангир не заметил ни одной марки. Шкаф в углу был заперт на ключ. Отсутствие привычного уютного беспорядка делало комнату холодной и невеселой. Доктор был в подавленном настроении, вместо «гусиных лапок» у краешков глаз пролегли морщины, говорившие о расстройстве и унынии.

– Снова без альбома?

– Да. Не достал новых марок. – Джахангир выдавил нервный смешок.

Доктор Моди почесал покрытые псориазом локти. Внимательно глядя на Джахангира, он произнес:

– С испанской танцовщицей случилась беда. Посмотри. – И он показал атласную шкатулку, в которой больше не было его сокровища. – Она пропала.

Он почти боялся посмотреть Джахангиру в глаза, потому что мог увидеть то, чего не хотел увидеть. Но это было неизбежно. Последняя фраза доктора Моди пробудила в памяти мальчика громовой тон старосты, несколько дней назад обратившегося к ним с речью, похожей на речь в дискуссионном клубе. И гнусность всей этой истории отразилась на лице Джахангира – последний позорный постскриптум к краху и разочарованию доктора Моди.

Он захлопнул шкатулку. Реакция мальчика, его молчание, отсутствие альбома подтверждали самые худшие подозрения. Что еще более унизительно, получалось, что жена права. В большой печали он поднялся из кресла.

– Мне пора уходить. Важные дела в колледже.

Они расстались. О следующем воскресенье не было сказано ни слова.

Больше Джахангир никогда не бывал у доктора Моди. Несколько дней он размышлял о пропаже марки и ломал голову, что могло с ней случиться. Дядя Барзор, всегда такой аккуратный, не мог положить ее в другое место. Кроме того, он никогда не вынимал ее из шкатулки. Шкатулка-то была на месте. Но Джахангир не обижался на доктора за то, что тот решил, будто это он украл танцовщицу. Чувство вины за Патла-бабу и Джхария-бабу, за Эрика и марки было таким сильным, а наказание за все это таким незначительным, почти незаметным, что он был готов стерпеть это незаслуженное обвинение. Фактически оно уравновешивало чаши весов справедливости.

Поначалу мать спрашивала, почему он по воскресеньям остается дома. Неубедительные объяснения, что надо делать домашнюю работу или что у дяди Барзора пока нет новых марок, а на старые смотреть скучно, ее не удовлетворяли. В конце концов она приписала отказ сына от марок его чувствительности и уважению плачевного состояния дел в семье Моди. Ей было приятно, что мальчик способен на сочувствие. Больше она его ни о чем не спрашивала.

IV

Песи больше не видели в Фирозша-Баг. Его отсутствие у большинства родителей сначала вызвало облегчение, а потом любопытство. Постепенно выяснилось, что его отправили в школу-интернат в Пуне[106]106
  Город в Индии, расположен в 150 км к юго-востоку от Мумбаи (Бомбея).


[Закрыть]. Мальчишки Фирозша-Баг продолжали играть в свои игры на дворовой площадке. К счастью или к несчастью, но теперь явно не хватало той искры, которая добавляла непредсказуемости ленивым прибрежным вечерам Бомбея, вечерам, которые могли так легко поймать в ловушку людей неосторожных, как детей, так и взрослых, заключив их в круг апатии и депрессии, когда время давит тяжестью и не дает дышать.

Джахангир больше не сидел вечерами на каменных ступеньках корпуса «С». Ему было трудно каждый день встречаться с доктором Моди. Кроме того, ребята, за игрой которых он привык наблюдать, подозревали какую-то связь между отправкой Песи в школу-интернат, прошлой дружбой между Джахангиром и доктором Моди и постоянной грустью и унынием доктора (которые раньше он умудрялся успешно скрывать, но которые теперь стали всем очевидны). Мальчишки осуждали Джахангира за его роль в этом деле, какой бы она ни была, и открыто демонстрировали свою враждебность.

Доктор Моди больше не был тем весельчаком, которого они раньше любили. Когда его машина вечером поворачивала на площадку, он все еще махал им рукой, но «гусиных лапок» не появлялось в уголках его глаз, они не видели его улыбки, не слышали шуток.

Прошло три года после переезда семьи Моди в этот квартал.

В школе Джахангир был в такой же изоляции, как и в Фирозша-Баг. В последнее время присущие ему черты женственности в основном преобразились в несомненные признаки возмужания. Эрика Д’Сузу исключили из школы за попытку совратить ученика из младшего класса. Джахангир к этому делу отношения не имел, но большинство его одноклассников видели здесь связь с их тайными занятиями в юном возрасте и воровством марок. Патла-бабу и Джхария-бабу исчезли с тротуара перед школой Святого Хавьера. Бомбейские полицейские, по-своему интерпретировав национальный курс «гариби хатао» – «долой бедность», периодически проводили облавы на уличных торговцев, сажали в свои автофургоны нищих, лоточников, калек, алкоголиков, бездомных и голодных и выкидывали их где-нибудь за городской чертой. Когда эти человеческие отбросы пробирались назад в город, назначались новые облавы. Патла и Джхария были схвачены в ходе одного из этих рейдов, но назад так и не вернулись. Кто-то заметил, как сломали их прилавки и Патла-бабу получил дубинкой по лбу за то, что пытался спасти хотя бы часть своего инвентаря. Больше их обоих не видели.

Прошло два года после того, как Джахангир перестал ходить к доктору Моди.

Приближалось время очередного перевода доктора. Когда были получены неизбежные распоряжения, он поехал в Ахмадабад[107]107
  Крупнейший город штата Гуджарат на западе Индии.


[Закрыть], чтобы подготовить отъезд. Миссис Моди должна была присоединиться к мужу через несколько дней. Песи все еще учился в школе-интернате. Там он и должен был оставаться.

Поэтому, когда из Ахмадабада пришло известие, что доктор Моди скончался от сердечного приступа, миссис Моди жила в квартире одна. Она подошла с телеграммой к соседкиной двери и разрыдалась.

Бальсара помогли ей со всеми приготовлениями к похоронам. Тело привезли в Бомбей на машине, чтобы похоронить по парсийскому обряду. Из Пуны приехал Песи. Он присутствовал на похоронах, а затем опять отбыл в школу-интернат.

Потом эти события обсуждались не один день. Разговоры сначала ходили по корпусу «С», а затем перекочевывали в корпуса «А» и «В». Все без исключения сочувствовали миссис Моди. Особенно ужасающим испытанием казалась двухдневная транспортировка тела покойного из Ахмадабада, о чем говорили бесконечно. Бальзамирование по парсийским обычаям не разрешалось, и тело в багажнике, хоть и обложенное льдом, начало издавать жуткий запах на жарком Деканском плоскогорье, которое пришлось пересекать. Некоторые намекали, что муки, ниспосланные земным останкам доктора Моди, были наказанием Всевышнего за то, что доктор не выполнял должным образом отцовские обязанности, тем самым делая миссис Моди такой несчастной. «Бедный доктор Моди! – говорили они. – Ведь он в своей жизни ни одного дня не мог обойтись без ванны и тальковой пудры. И надо же после смерти претерпеть такое!» Некоторые даже точно знали – из проверенных источников, – сколько флаконов с одеколоном за ту поездку извели миссис Моди и трое других пассажиров: они могли дышать только через платки, смоченные одеколоном. Еще добавляли, что с тех пор эти четверо не выносят запах одеколона – открыть флакон для них то же самое, что открыть багажник с разлагающимся телом доктора Моди.

Прошел год после похорон, а миссис Моди все еще жила в Фирозша-Баг. Время и горе смягчили ее черты, и она уже была не той злобной мегерой, которую увидел Джахангир во время своего первого воскресного визита к доктору. Она решила сделать эту квартиру своим постоянным жилищем, и члены правления квартала согласились на ее просьбу «ввиду трагических обстоятельств».

Некоторые жильцы протестовали, особенно те, чьи сыновья и дочери откладывали свадьбы в ожидании, когда какая-нибудь квартира освободится. Но большинство из уважения к памяти доктора Моди согласились с решением правления. Песи продолжал учиться в школе-интернате.

Однажды, вскоре после того как заявление миссис Моди было одобрено, она навестила миссис Бальсару. Они сидели и говорили о прошлых временах, когда только въехали в этот дом, о том, как после многих лет переездов доктор Моди был рад жить в парсийской общине, такой как Фирозша-Баг, и еще о ссорах, которые случались у нее с мужем из-за Песи и его будущего. Слезы навернулись на ее глаза, как и на глаза миссис Бальсары, которая потянулась за уголком своего матхубану, чтобы их утереть. Миссис Моди призналась, что ненавидела воскресные визиты Джахангира, хотя он был такой славный мальчик, поскольку переживала, что бедный Барзор-джи совсем не обращает внимания на Песи: «Но он ничего не мог с собой поделать. Такой уж он был. Иногда ему хотелось, чтобы Худаи послал ему дочку, а не сына. Песи разочаровал его во всем, не оправдал все его надежды, и…»

С этими словами миссис Моди расплакалась.

Наконец, когда ей удалось справиться со слезами, она спросила, дома ли Джахангир. Того дома не было. «Попросите его, пожалуйста, зайти ко мне в ближайшее воскресенье. Часов в десять. Скажите, что я его долго не задержу».

Джахангир слегка озадачился, когда мать передала ему приглашение. Он никак не мог понять, зачем миссис Моди понадобилось его видеть.

В воскресенье, собираясь идти к соседке, он вспомнил о воскресеньях, проведенных с доктором Моди, добрым человеком, который стал его другом, открыл для него целый мир, а потом оттолкнул его за то, чего он не совершал. Он вспомнил, как доктор чесал на локтях серо-красные бляшки псориаза. Перед ним до сих пор стояло его печальное лицо, когда он с крайним нежеланием решил прекратить их дружбу. Джахангир тогда не винил доктора Моди, как не винил и сейчас. Он понимал, насколько сильны были доказательства его вины и как многое значила для доктора Моди та марка.

Миссис Моди ввела его за руку в квартиру.

– Ты что-нибудь выпьешь?

– Нет, спасибо.

– Ты ведь не стесняешься, нет? Ты всегда был такой стеснительный.

Она спросила его о школе, о том, какие предметы им преподают в старших классах. Немного рассказала о Песи, который все еще был в школе-интернате и дважды оставался на второй год.

– Я попросила тебя сегодня прийти, – со вздохом сказала она, – потому что хочу кое-что тебе отдать. То, что принадлежало дяде Барзору. Я много дней думала об этом. Песи такими вещами не интересуется, я в них тоже мало разбираюсь. Возьмешь его коллекцию?

– Альбом из ящика стола?

– Нет, всю. Альбом, все коробки, все, что есть в шкафу. Я знаю, что ты правильно ею распорядишься. Барзор сделал бы то же самое.

Джахангир не знал, что сказать. Он уже не собирал марки, и они не волновали его так, как раньше. Тем не менее он знал размер коллекции, и объем того, что ему предлагалось, производил впечатление. Он помнил, с каким благоговением заглянул в шкаф, когда перед ним впервые открылись дверцы. Столько коробок из-под конфет и печенья, картонных коробок…

– Ты возьмешь ее? Сделаешь мне одолжение, правда? – спросила она во второй раз, и Джахангир кивнул. – Сегодня у тебя найдется время? Когда сможешь, просто приди и возьми.

Джахангир сказал, что спросит маму и вернется.

Под кроватью у Джахангира лежал старый кованый сундук. В нескольких местах на нем были вмятины, и крышка закрывалась неплотно. Много лет его никто не трогал, и он спокойно ржавел под кроватью. Мать согласилась, что сложенные в него тряпки можно выбросить, а марки временно поместить туда, пока Джахангир не разложит их по альбомам. Он освободил сундук, вытер внутри пыль, выложил дно и стенки оберточной бумагой и пошел к соседке за марками.

После нескольких походов шкаф доктора Моди опустел. Джахангир оглядел комнату, в которой когда-то он провел столько счастливых часов. Письменный стол стоял на том же самом месте, рядом два стула. Он уже повернулся, чтобы уйти, но снова приблизился к столу, потому что чуть не забыл еще одну вещь. Да, там в ящике лежал первый альбом доктора Моди, который ему подарил дядя Нассерван-джи.

Джахангир начал листать тяжелые, заполненные марками страницы. Они зашуршали как-то по-особенному – что такого было в этом звуке? И он вспомнил: то первое воскресенье, голос доктора Моди, который он почти услышал вновь, его мягкую, вдохновенную интонацию, таившую обещания и надежды и совсем не похожую на его всегдашний зычный, веселый тон, и его, глядящие куда-то вдаль глаза, которые однажды сверкали от ярости, когда Песи попытался обидеть Джахангира…

В комнату вошла миссис Моди. Вздрогнув, он закрыл альбом.

– Это последний.

Он остановился, чтобы поблагодарить ее, но она перебила:

– Нет-нет, зачем меня благодарить? Ты делаешь мне одолжение, что берешь коллекцию, помогаешь мне сделать то, чего хотел Барзор. – Она взяла его за руку. – Еще хотела тебе сказать. Одной марки тут не хватает. С картинкой танцовщицы.

– Я знаю! – сказал Джахангир. – Дядя Барзор ее потерял и думал, что я…

Миссис Моди сжала его руку, которую все еще держала в своей, и он замолчал. Она сказала тихо, но без чувства вины:

– Он ее не терял. Это я ее уничтожила.

Когда она увидела недоумение на лице Джахангира, ее глаза повлажнели. Она хотела сказать что-то еще, но не смогла и все так же сжимала его руку. Наконец страдальческим дрожащим голосом произнесла:

– Прости старую женщину.

И погладила его по щеке. Джахангир молча ушел, неожиданно почувствовав, что ему очень стыдно.

Следующие несколько дней он пробовал внести хоть какой-то порядок в эту груду неразобранных марок. Надеялся, что рано или поздно его интерес к филателии снова проснется. Но этого не произошло. Задача продолжала оставаться бесполезной, скучной и тягомотной. Бессмысленные бумажные квадратики отказывались оживать, как они это делали для доктора Моди у него в комнате каждое воскресенье в десять часов. Джахангир захлопнул сундук и сунул его под кровать, где он и раньше преспокойно лежал много лет.