Текст книги "Истории Фирозша-Баг"

Коллекционеры

I

Когда доктор Барзор Моди был переведен из Майсура[86]86
  Город в индийском штате Карнатака.


[Закрыть], чтобы занять директорский пост в Бомбейском ветеринарном колледже, он с женой и сыном Песи переехал в Фирозша-Баг. Они поселились в пустующей квартире на четвертом этаже корпуса «С», рядом с квартирой семейства Бальсара.

Тогда доктор Моди еще не знал, что будет часто общаться с сыном соседей Джахангиром – мальчиком, который каждый вечер сидел тихий и задумчивый, наблюдая, как во дворе играют другие ребята. Те звали его чарикхао[87]87
  Зд.: собиратель сплетен (маратхи).


[Закрыть], причем совершенно несправедливо, потому что он никогда не ябедничал и не сплетничал (доктор Моди ласково назовет его наблюдателем из корпуса «С»). Переезжая, доктор Моди также не знал, что визиты Джахангира Бальсары в десять утра каждое воскресенье станут для него источником искренней радости. Неизвестно ему было и то, что, когда он уже решил, будто нашел человека, с которым может поделиться своим хобби, человека, который утешит его после полного разочарования в сыне Песи, ему суждено будет лишиться драгоценной марки с испанской танцовщицей и прекратить дружбу с Джахангиром, и все эти события произойдут стремительно, одно за другим. А через два года он сам… но этого никто никогда не знает.

Вскоре после переезда доктор Барзор Моди стал гордостью парси из корпуса «С». В их здании, как и в других корпусах квартала, с избытком имелись низкооплачиваемые банковские клерки и бухгалтеры, и появление доктора Моди добавило жильцам большей значительности. Не забудем, что в корпусе «А» жил известный священник, корпус «В» мог похвастаться дипломированным бухгалтером-экспертом, а теперь и корпус «С» имел в делах квартала свой голос, не менее весомый, чем у остальных.

Пока корпус «С» каждодневно принимал меры с целью утвердить и удостоверить важность объекта своей гордости, сын доктора Песи, здоровенный парень, стал лидером среди самых хулиганских представителей населения Фирозша-Баг от десяти до шестнадцати лет. Для Песи это тоже было привычной каждодневной задачей. Он следовал по пути, который наметил для себя сам с тех пор, как семья стала переезжать из города в город в зависимости от прихотей и причуд отцовского работодателя – правительства.

Успех Песи объяснялся его грубой силой. Впрочем, он также обладал и менее заметными талантами, привлекательными для толпы, которую он собирался возглавить. Одно, без сомнения, дополняло другое: таланты служили для маскировки грубого характера его силы, а грубая сила помогала толпе почувствовать притягательность его талантов.

Одним из таковых было харканье. Песи умел по желанию собрать во рту невероятное количество мокроты, издавая при этом звуки, которые ребята слышали только от взрослых, да и то редко: глубокие, горловые, резкие, резонирующие раскаты, завершающиеся плевком – «тьфу!», после чего впечатляющий трофей, размер которого вызывал зависть у всех мальчишек, шмякался в пыль к их ногам. Песи мог также выпускать газы, звучавшие как вопрос, восклицание, отрывки хроматической гаммы или звук трубы, а мальчишки нюхали и обсуждали достоинства их вонючести в зависимости от тональности. Эта способность обеспечила Песи прозвище падмару, которое он носил с гордостью.

Но, пожалуй, самым важным его талантом было умение импровизировать. Материалом для выдумок служили особенности местности, в которой он оказывался. В Фирозша-Баг позади трех зданий или, как их называли, корпусов, располагались просторные дворы, принадлежавшие всем жильцам. Вот эти-то дворы и заронили в плодовитом сознании Песи семена, проросшие новой игрой – облавой на кошек.

До переезда семейства Моди кошки, бездомные и счастливые, жили во дворах, хорошо питались ошметками и объедками, регулярно по часам выбрасываемыми жильцами трех домов. В кормежке не участвовали только те, кто населяли первые этажи. Время от времени эти жильцы объясняли, умоляли или нецензурно ругались, потому что отходы накапливались у них под окнами – там, где постоянно сновали кошки, мяукая, объедаясь и устраивая кошачьи концерты днем и ночью. Если выбрасываемой пищи оказывалось больше, чем могли сожрать коты, все недоеденное доставалось крысам. И наконец, над отбросами с жужжанием кружили мухи и прочие насекомые, пенились, перебродив, лужицы с бобами и карри, пока на следующее утро не приходила качравали[88]88
  Уборщица жидких отходов на улице (хинди, урду).


[Закрыть] их убирать.

Задние дворы Фирозша-Баг представляли собой неряшливое подбрюшье квартала. И они – решил Песи – должны стать местом действия для кошачьей облавы. Но имелось одно препятствие: мальчишек на задние дворы не пускали. Попасть туда можно было только через маленькую лачугу качравали за корпусом «А», где путь им преграждал привязанный к воротам огромный злобный пес. Поэтому Песи распорядился, чтобы ребята подошли к тем окнам своих квартир, что выходят на задний двор, желательно в такое время, когда рядом нет взрослых – отцы на работе, а матери еще не встали после дневного сна. Каждый взял бы с собой кучку небольших камешков, и они по очереди стали бы кидать ими в кошек, по три камешка зараз. Игра вполне могла бы называться «облавой на крыс», но побитые крысы быстро убегали в укрытие, а вот кошачий вой доставлял исключительное наслаждение и свидетельствовал о точном попадании: без кошачьего вопля очко не засчитывалось.

Игра добавила Песи популярности – он называл это успехом на кошачьем вое. Однако родители (за исключением жильцов первого этажа) пожаловались доктору Моди, что его сын подначивает их детей издеваться над несчастными, безответными и беспомощными созданиями. «Стыдно сыну ветеринара обижать животных», – сказали они.

Как легко догадаться, Песи приносил родителям одни огорчения. С годами доктор Моди привык к первоначальной неловкости, с которой приходилось сталкиваться в каждом новом месте. Он уже знал, что его ждет: сначала лавина жалоб от возмущенных родителей, утверждающих, что их сыновья теперь багри най дхур тхай гайя, то есть испорчены, чтобы стать бесполезными, как пыль; затем возмущение сменяется сочувствием, когда соседи начинают понимать, что Песи в семье – как червяк в манго.

В Фирозша-Баг все произошло именно так. После негодования, вызванного облавами на кошек, жильцы еще больше полюбили доктора Моди. Он заслужил их уважение участием, которое принимал в делах квартала, общаясь с коммунальщиками по поводу сломанных лифтов, протечек в водяных баках, крошащейся штукатурки и неисправной электропроводки. Благодаря его стараниям массивные чугунные ворота в каменной стене, огораживающей три здания, площадку и задние дворы, были отремонтированы и нанят сторож, чтобы не пускать внутрь нищих и прочий сброд (и хотя доктор Моди был уже мертв во время беспорядков с участием партии «Шив сена»[89]89
  «Шив сена» – букв. Армия Шивы. Индийская националистическая ультраправая политическая партия, основанная в 1966 г.


[Закрыть], жильцы добрым словом поминали его за эти ворота – они помогли сдержать бушующие толпы). Когда бомбейский муниципалитет попытался присвоить часть собственности Фирозша-Баг для реализации проекта расширения дорог, доктор Моди оказался в первых рядах борцов и сумел достичь компромисса, благодаря которому жильцы потеряли только половину от предполагаемой изначально территории. Однако уважение соседей никак не излечивало доктора от отчаяния, вечно терзавшего его из-за Песи.

Когда у доктора Моди родился сын, он много и долго размышлял, как его лучше назвать. Пешутен в персидском эпосе «Шахнаме» был братом великого Исфандияра и благородным военачальником, любителем искусства и образования, мудрым советником. Доктор решил, что его сын будет играть на скрипке, освоит все лучшее из восточной и западной культур, станет испытывать трепет от поэзии Тагора и Шекспира, оценит Моцарта и индийские раги, и однажды, когда придет время, отец познакомит его со своим самым любимым занятием – коллекционированием марок.

Но годы шли так, как они шли. Судьба отказала доктору Моди в осуществлении всех его планов. Когда он заговорил о марках, Песи только рассмеялся и стал издеваться над милым сердцу доктора хобби. Именно в этот момент оскорбленный и смущенный доктор предоставил сына его судьбе, какой бы она ни была. Неизменная печаль заняла в его сердце пустое место, оставшееся после исчезновения всех связанных с сыном надежд.

Груз этой печали становился особенно тяжелым, когда вечером доктор Моди возвращался с работы домой. Когда машина заворачивала во двор, он успевал увидеть Песи раньше, чем тот замечал отца. Открывавшиеся его взору сцены вызывали отчаяние – сын вечно кого-нибудь обижал, с кем-то дрался или показывал неприличные жесты.

Но доктор Моди старался не демонстрировать окружающим своих чувств. Пока машина медленно ехала по неровным плитам площадки, мальчишки расступались, давая ему дорогу. Они не возражали, если он с веселым видом и шутливыми комментариями прерывал их игру. Совсем иначе они вели себя с владельцами двух других машин, священником из корпуса «А» и дипломированным бухгалтером-экспертом из корпуса «В», которые обычно кричали из своих автомобилей на сыновей банковских клерков и бухгалтеров, потому что те своей игрой мешали проезду. Одни и те же ругательства становились настолько предсказуемыми и бессмысленными, что иногда мальчишки весело кричали хором вместе со своими хулителями: «Вы хуже, чем грязные животные!», или «Дикие собаки и кошки и то умнее!», или «Вам, чертям, что, уроков делать не надо?!».

Но один паренек всегда держался в стороне от сверстников – мальчик из семьи Бальсара, проживавшей на одном этаже с семьей Моди. Джахангир каждое утро сидел на каменных ступеньках лестницы, когда легкий ветерок дул с суши на море, высушивая и освежая потных от игр ребят. Он долго сидел в сумерках один и у остальных вызывал лишь раздражение. Ребятам не нравился его грустный вид отстраненного наблюдателя.

Доктор Моди тоже обратил внимание на Джахангира, сидящего на каменных ступеньках корпуса «С», – худенького мальчика со слишком хрупким телосложением для своих лет. Рядом со здоровенным Песи он казался совсем крошечным, но его субтильный вид подчеркивался не только ростом: у него были изящные руки и покрытые нежным пушком предплечья. Хотя у большинства мальчиков его возраста на лице уже начинали появляться первые признаки растительности (а у Песи уж точно была щетина), подбородок и верхняя губа Джахангира оставались гладкими, как у молодой женщины. Но доктору Моди было приятно каждый вечер смотреть на паренька. Спокойная задумчивость мальчика на ступеньках в каком-то смысле уравновешивала шумную возню игравших во дворе ребят. Такого баланса доктору Моди всегда не хватало, и он быстро его оценил.

Джахангир, в свою очередь, наблюдал за доктором Моди, когда этот крупный мужчина каждый вечер проходил мимо него. Припарковав машину, доктор подходил к лестнице, Джахангир здоровался с ним: «Сахиб-джи»[90]90
  Вежливое обращение. Ср.: господин (хинди, урду).


[Закрыть] и робко улыбался. Мальчик видел, что, несмотря на постоянную веселость, в глазах доктора была какая-то щемящая пустота. Он заметил, как тот необычным жестом, скрестив на груди руки, чешет серовато-красные бляшки псориаза на обоих локтях сразу. Иногда Джахангир поднимался со ступенек, и они вместе шли на четвертый этаж. Однажды доктор Моди спросил его:

– Тебе не нравится играть с другими ребятами? Просто сидишь и смотришь?

Мальчик покачал головой и покраснел. Больше доктор Моди к этой теме не возвращался.

Постепенно между ними возникло нечто вроде дружбы. Джахангир затронул в душе доктора какую-то струну, которая слишком долго молчала. Симпатия к мальчику росла и стала постепенно заполнять то место, где до тех пор жила печаль по имени Песи.

II

Однажды вечером Джахангир сидел на каменных ступеньках и ждал, когда появится машина доктора Моди, а Песи в это время организовывал игру нарголио[91]91
  Детская игра, популярная до 1970-х годов. Семь небольших камешков выстраивают в форме пирамидки и называют цитаделью. Один из игроков должен одним камешком издалека ее разбить (маратхи).


[Закрыть]. Он разделил ребят на две команды, но выяснилось, что одного человека не хватает. Он позвал Джахангира, который ответил, что не хочет играть. Нахмурившись, Песи передал мяч одному из игроков и подошел к Джахангиру, схватил его обеими руками за воротник и одним рывком поставил на ноги.

– Аррэ, чусия![92]92
  Сосун (хинди, урду).


[Закрыть] – заорал он. – Хочешь получить как следует?

И потащил его за воротник туда, где мальчишки, чтобы играть в нарголио, сложили горку из плоских камней.

В этот момент на площадку въехала машина доктора Моди, и он увидел своего сына в одной из сцен, которые неизменно повергали его в отчаяние. Но сегодня отчаяние доктора было вытеснено яростью, стоило ему заметить, что жертвой Песи стал кроткий и тихий Джахангир Бальсара. Доктор Моди, не выключая двигатель, оставил машину посреди площадки. Глаза его гневно сверкали. Не разбирая дороги, он пошел к Песи, по пути поддав ногой горку из семи плоских камней. Увидев отца, Песи отпустил Джахангира. Слишком часто тот ловил его на неблаговидных поступках, и парень знал, что лучше всего просто стоять и ждать. Джахангир между тем еле сдерживал слезы.

Доктор Моди остановился напротив сына и с размаху ударил его по лицу, сначала по одной щеке, а потом по другой внутренней и тыльной стороной правой ладони. Затем немного подождал, словно размышляя, достаточно ли, обнял за плечи Джахангира и повел к машине.

Они доехали до места парковки. Джахангир уже справился со слезами, и они подошли к лестнице корпуса «С». Лифт не работал. Оба поднялись на четвертый этаж и постучали в дверь. Доктор остался ждать с мальчиком.

Им открыла мать Джахангира.

– Сахиб-джи, доктор Моди, – сказала эта маленькая женщина средних лет, очень аккуратная, всегда с собранными в пучок волосами. Она никогда не появлялась без матхубану. Удивительные вещи могла она проделывать с этим отрезом тонкой белой ткани, завязанным в узел и надетым на голову, как шапочка, плотно закрывающая пучок. Вечерами, закончив домашние дела, она разматывала матхубану и носила его в более традиционной манере, как шарф.

– Сахиб-джи, – сказала она и тут заметила следы слез на лице сына.

– Аррэ, Джахангу, что случилось? Почему ты плакал?

Ее рука машинально потянулась к матхубану, стала его теребить и поправлять – она так делала, когда беспокоилась или нервничала.

Чтобы избавить паренька от неловкости, доктор Моди заговорил первым:

– Пойди умойся, а я пока побеседую с твоей мамой.

Джахангир вошел в квартиру, а доктор вкратце рассказал, что случилось.

– Почему он не играет с другими мальчиками? – спросил он под конец.

– Что я могу сказать, доктор Моди? Сын даже не желает выходить из дома. Худаи саламат ракхе[93]93
  Да хранит вас Господь! (урду)


[Закрыть], хочет сидеть дома и читать книжки. Даже вечером мне удается ненадолго выгнать его на улицу, только когда говорю ему, что без свежего воздуха он не вырастет. Каждую неделю он приносит из школы все новые и новые книжки. Поначалу в школьной библиотеке ему выдавали только одну книгу в неделю. Но он пошел к отцу Гонзалвесу, заведующему библиотекой, и получил особое разрешение на две книги. Бог знает, зачем тот разрешил.

– Но ведь чтение полезно, миссис Бальсара.

– Знаю, знаю, но чтобы у ребенка была такая постоянная мания…

– Некоторые ребята по характеру бывают «уличные», а некоторые «домашние». Вам не стоит волноваться о Джахангире, он очень хороший мальчик. Посмотрите на моего Песи, вот где надо волноваться, – сказал он, надеясь ее подбодрить.

– Нет-нет, не говорите так. Запаситесь терпением, Худаи[94]94
  Господь (урду).


[Закрыть] велик, – сказала миссис Бальсара, в свою очередь утешая его.

Джахангир вернулся с немного красными, но сухими глазами. Умываясь, он намочил прядь волос, и она теперь свешивалась со лба.

– А вот и наш герой-домосед, – улыбнулся доктор Моди, похлопав Джахангира по плечу и откинув назад его мокрую прядь.

Джахангир его не понял, но все равно улыбнулся. Веселость доктора была заразительной. Доктор Моди снова обратился к его матери:

– Пришлите его ко мне в воскресенье в десять. Мы немного поговорим.

После того как доктор Моди ушел, мать объяснила Джахангиру, что ему очень повезло, потому что такой важный и образованный человек, как дядя Барзор, проявил к нему интерес. Она втайне надеялась, что доктор поспособствует формированию у ее сына более широкого взгляда на жизнь и на занятия других мальчиков. И, когда пришло воскресенье, она отправила Джахангира к доктору ровно в десять.

Доктор Моди принимал ванну, поэтому дверь открыла миссис Моди. У нее было хмурое лицо и тощая, костистая фигура – она казалась прямой противоположностью мужу и по внешности, и по настроению, хотя что-то осталось в ней от былых времен, говорившее, что она не всегда была такой. Джахангир никогда с ней не пересекался, за исключением случаев, когда миссис Моди и его мать обменивались вежливыми фразами, делая на лестнице покупки у торговцев овощами или фруктами.

Не ожидая прихода Джахангира, миссис Моди остановилась в дверях, не приглашая его внутрь, и спросила: «Да?», подразумевая: «Это еще что за явление?».

– Дядя Барзор попросил меня прийти в десять часов.

– Попросил прийти в десять часов? Зачем?

– Просто сказал прийти в десять.

Скрепя сердце миссис Моди отошла в сторону.

– Тогда проходи. Сядь вон там.

И она указала на стул, куда следовало сесть, бормоча что-то про отца, у которого есть время на чужих детей, а на собственного сына нет.

Джахангир сел на самый неудобный стул в комнате. Он впервые оказался в квартире семейства Моди и стал с любопытством оглядываться. Правда, очень скоро его взгляд сосредоточился на квадрате пола под ногами, потому что заметил, что миссис Моди за ним наблюдает.

Под этим бдительным оком тянулись минуты, и Джахангир почувствовал облегчение, когда из спальни наконец появился доктор Моди. Было воскресенье, поэтому доктор сменил свои обычные шорты цвета хаки на свободные и удобные белые пижамные штаны. Судра была надета навыпуск. Он вошел, шагая широко и энергично в огромных сапатах[95]95
  Туфли или тапки без задника (португальск.).


[Закрыть]. Он улыбнулся Джахангиру, который с радостью заметил, что в уголках глаз доктора появились «гусиные лапки». Мальчика провели в комнату доктора Моди, и, казалось, оба они, и мужчина, и мальчик, обрадовались, что им удалось удрать от зоркого женского глаза.

В комнате доктора Моди стулья были удобнее. Они уселись за письменный стол, и доктор вынул из ящика стола большую книгу.

– Это мой первый альбом марок, – сказал он. – Мне подарил его дядя Нассерван-джи, когда я был в твоем возрасте. Все страницы поначалу были пустые.

И он начал их переворачивать. Теперь страницы покрывали марки, каждая – праздник цвета и дизайна. Листая альбом, доктор рассказывал, а Джахангир смотрел и слушал, переводя взгляд с мелькающих перед ним марок на доктора Моди и снова на марки.

Доктор Моди говорил не в своей обычной манере – зычно и весело, а голосом нежным и негромким, исполненным чувства. Марки порхали перед глазами в этой тихой комнате, и речь доктора сопровождалась едва заметным шуршанием тяжелых уставленных марками страниц, которые как будто поворачивались сами собой (Джахангир вспомнит этот необычный шорох, когда однажды, став старше, будет стоять в этой самой комнате, окончательно погрузившейся в тишину, и переворачивать страницы альбома дяди Нассервана-джи). Джахангир смотрел и слушал. Ему казалось, что на доктора Моди надели маску: он как будто глядел куда-то вдаль, и глаза его светились, хотя до сих пор Джахангир видел их лишь грустными от отчаяния, сверкающими от гнева или просто пустыми и невыразительными, что свидетельствовало о мнимости всегдашней веселости доктора. Джахангир смотрел и слушал ласкающий слух голос, таивший в себе удивительные вещи, обещания и надежды.

Альбом на столе, совершивший такое чудо с доктором Моди, теперь через него околдовывал и мальчика. Джахангир, глядя и слушая, сидел как завороженный и пытался прочитать названия стран вверху мелькавших страниц: Антигуа… Австралия… Бельгия… Бутан… Болгария… и дальше Мальта и Маврикий… Румыния и Россия… Того и Тонга… и, наконец, возникшие как в тумане Югославия и Занзибар.

– Можно еще раз посмотреть? – попросил он, и доктор Моди передал ему альбом.

– Ну, как тебе? Хочешь быть коллекционером?

Джахангир энергично закивал, и доктор рассмеялся.

– Когда дядя Нассерван-джи показал мне свою коллекцию, я почувствовал то же самое. Я объясню твоей маме, что надо купить для начала. Принесешь все сюда в следующее воскресенье в это же время!

В следующее воскресенье Джахангир был готов в девять. Однако с альбомом для начинающих и набором из ста различных марок по теме «Все страны» он остался ждать под дверью. Если бы он пришел слишком рано, пришлось бы сидеть под злобным взглядом миссис Моди.

Часы пробили десять, и последний десятый удар совпал с его звонком в дверь. На этот раз миссис Моди ожидала Джахангира и не загородила вход. Она без слов кивнула, пропуская его внутрь. Дядя Барзор тоже ждал мальчика и вышел почти сразу же, чтобы забрать его с контролируемой женой территории.

– Давай посмотрим, что тут у тебя, – сказал он, когда они расположились у него в комнате. Сняв целлофановую обертку, они принялись за работу, причем доктор Моди получал удовольствие не меньше, чем мальчик. Казалось, осуществляется его самое заветное желание: наконец-то он нашел того, с кем он может разделить свое хобби. Лучшего неофита, чем Джахангир, и придумать было нельзя. Этот новообращенный очень быстро учился, как определять и сортировать марки по странам, разбирался, какие есть на свете валюты и как различать водяные знаки. Он уже мог ловко сгибать и смачивать небольшие марочные наклейки и не хуже своего учителя аккуратно раскладывать марки.

Когда пришло время уходить, Джахангир попросил еще раз посмотреть альбом дяди Нассервана-джи – тот, который они разглядывали в прошлое воскресенье. Но вместо этого дядя Барзор подвел его к шкафу в углу комнаты.

– Раз уж тебе нравится разглядывать мои марки, давай я покажу тебе, что у меня спрятано здесь.

Он отпер дверцы.

На каждой из четырех полок стояли горы жестяных коробок из-под печенья и конфет – круглых, овальных, прямоугольных, квадратных. Джахангир удивился: все это явно имело отпечаток бессмысленного старческого накопительства, что было совсем не похоже на дядю Барзора. Но тот вынул наугад одну из коробок и показал ее содержимое. Она была доверху набита марками! У Джахангира отпала челюсть. Он изумленно взглянул на полки, а дядя Барзор рассмеялся.

– Да, во всех этих коробках куча марок. А вон в той картонной коробке в самом низу лежат шесть новых альбомов, и они пока пустые.

Джахангир попытался быстро в уме определить количество марок в коробках пекаря Магханлала и кондитера Локмана, всех марок в круглых коробках, в овальных коробках, в коробках квадратных и прямоугольных. Но не получилось.

Доктор Моди снова рассмеялся, увидев, как поражен мальчик.

– Здесь очень много марок. Ушли годы, чтобы их собрать. Конечно, мне повезло – у меня много знакомых за границей. Благодаря своей работе, я встречаюсь с зарубежными специалистами, которых приглашает индийское правительство. Когда я говорю им о своем хобби, они присылают мне марки своих стран. Но времени их разбирать у меня нет. Поэтому я складываю их в коробки. Когда-нибудь, выйдя на пенсию, я буду все время проводить с марками. – Он замолчал и закрыл дверцы шкафа. – Так что теперь тебе надо завести много друзей, рассказать им о своем хобби. И, если они тоже собирают марки, то ты сможешь предлагать им в обмен какие-нибудь из имеющихся у тебя одинаковых. А если они не коллекционеры, то ты все равно сможешь попросить у них все конверты, которые они, возможно, выбрасывают вместе с наклеенными марками. Ты сделаешь что-то для них – и они сделают что-то для тебя. И твоя коллекция станет расти в зависимости от того, насколько разумно ты будешь себя вести!

Немного помедлив, доктор снова открыл шкаф. Потом передумал и закрыл – время испанской танцовщицы еще не пришло.