Текст книги "Истории Фирозша-Баг"

Давлат начала разбирать его одежду на каждый день: судры, нижнее белье, два запасных кушти[79]79
  Изготавливаемый особым способом пояс, повязываемый поверх нательной рубашки и выполняющий функции религиозного символа, знака совершеннолетия и принадлежности к общине зороастрийцев.


[Закрыть], пижамы, легкие хлопчатобумажные рубашки для дома. Она решила сразу же их упаковать – зачем ждать положенный год или полгода и не помочь нуждающимся старикам в Доме престарелых, если она могла (и Миночер, безусловно, тоже мог бы) отдать их сегодня?

Когда первая гора одежды была сложена на расстеленной на кровати оберточной бумаге, что-то внутри ее сжалось. То же самое случилось, когда врач сказал, что Миночер умер. Потом отпустило, как и в тот раз. Она сосредоточилась на одежде. Надо положить в каждый сверток по одной из похожих вещей: судру, трусы, пижаму, рубашку. Так потом будет легче распределять свертки.

Склоненная над кроватью, Давлат трудилась, не замечая на стене собственную тень, падавшую от мягкого света масляной лампы. Хотя окно без занавесок было открыто, комната погрузилась в полутьму, потому что солнце было с другой стороны квартиры. Но света оказалось достаточно и в этой полутемной комнате, где для нее сосредоточилась вся вселенная во время тяжких испытаний, выпавших им обоим. Каждую мелочь здесь она знала досконально: умела не задевать посеребренный край первого ящика комода, за который могла зацепиться судра; понимала, как вытаскивать ящик с рубашками, который вечно заедало; давно научилась вставлять ключ под нужным углом, немного повертев, в замок шкафа фирмы «Годредж».

За стальной шкаф «Годредж» Давлат взялась во вторую очередь. Тут было непросто – в нем лежала одежда «на выход»: костюмы, галстуки, шелковые рубашки, модные домотканые рубахи, включая некоторые заграничные, присланные канадским племянником Сарошем-Сидом, – предмет зависти друзей Миночера. Этот шкаф опустошить будет трудно, каждая вещь напоминала ей о праздниках, новогодних танцах, свадьбах, навджотах. Развешенная на плечиках и разложенная на полках, там хранилась хроника их совместной жизни, начиная с парсийского парадного костюма, в котором Миночер был в день их свадьбы: шелковая дагли, белая шелковая рубашка и великолепный пагри. Чтобы зажить с Миночером общей жизнью, ей всего-то надо было переехать из родительской квартиры в корпусе «А» в корпус «С», где жил Миночер. Да, они были единственными в Фирозша-Баг, чьи юношеские чувства закончились свадьбой. Остальные их сверстники пошли каждый своей дорогой.

Пагри лежал в стеклянном футляре в гостиной, где еще раньше Миночер определил ему место. Давлат подошла и открыла футляр. Тюрбан сиял не хуже, чем сорок лет назад. Каким красавцем тогда был Миночер в этом великолепном пагри, так ловко сидевшем у него на голове! С тех пор он надевал его только один раз, на свадьбу Сароша-Сида – парень был для них как сын, потому что своего сына бог не дал. Когда из Канадского посольства в Нью-Дели пришли документы Сароша, через три месяца после свадьбы вместе с новоиспеченной женой он уехал в эмиграцию. Спустя год они развелись, потому что жене не понравилась Канада. Миночер хотел, чтобы Сарош надел на свадьбу его пагри, но тот настаивал (как все современные молодые люди) на английском двубортном костюме. Поэтому Миночер сам надел пагри. Искусство носить тюрбан утрачено из-за таких молодых людей, как Сарош, но Миночер знал, как ухаживать за своим головным убором, благодаря чему он и сохранился в идеальном состоянии.

Давлат отнесла пагри и футляр назад в спальню и стала искать объявление, которое вырезала из газеты «Джам-э-джамшед»[80]80
  Jam-e-Jamshed – еженедельная газета в Бомбее, вторая старейшая газета в Азии, ориентирована на читателей из общины зороастрийцев.


[Закрыть]. Оно появилось утром шесть дней назад, когда она вернулась из Башни молчания: «Куплю пагри в хорошем состоянии. Тел. …» Вчера Давлат позвонила по указанному номеру. Человек, подавший объявление, до сих пор не нашел себе тюрбан. Он должен прийти сегодня, чтобы посмотреть на пагри Миночера.

В дверь позвонили. Явилась Наджамай. Опять. Позади нее стоял Рамчандра с четырьмя складными стульями в руках. Мысль о слуге, который будет постоянно жить с ней в одной квартире, никогда не нравилась Наджамай, но в конце концов она последовала совету многих, кто говорил, что постоянный слуга безопаснее, чем человек, выполняющий разовые поручения, – он становится почти членом семьи, ответственным и верным. И Наджамай рискнула. Теперь эти двое стали неразлучными.

Они вошли – запах прогорклого жира, смешанный с запахом дхансак масалы, в обрамлении аромата розового масла, струящегося от волос Рамчандры. Такой букет заставил Давлат сморщиться.

– Прошу прощения, что опять беспокою, я как раз собиралась уходить вместе с Раму – нам так много надо сегодня сделать, – и вот я подумала, что, может, бедняжке Давлат нужны стулья. Так что принесла их, прежде чем уходить. Вы теперь сможете…

Давлат перестала слушать. Хорошо, что дверь в спальню закрыта, иначе Наджамай опять начнет ее вразумлять по поводу лампадки. Неужели эта назойливая болтунья никогда не оставит ее в покое? В столовой и так стояли стулья, которые можно предложить посетителям.

Будь у нее кассетник Сароша, она могла бы записать пленку и для Наджамай. Записывать было бы легко, со множеством пауз, во время которых Наджамай говорила бы сама. Соседка Наджамай, запись 1: «Здравствуйте, заходите. – Длинная пауза – Ммм, да. – Короткая пауза. – Да-да, хорошо. – Длинная пауза. – Хорошо, хорошо». Такую запись сделать было бы проще, чем для тех, кто пришел с соболезнованиями.

– …вы меня слышите, а? Можете оставить стулья у себя, сколько потребуется. Не беспокойтесь, Рамчандра принесет их назад через месяц, через два, когда друзья и родные перестанут ходить. Пойдем, Раму, пойдем, мы уже опаздываем.

Давлат заперла дверь и отступила вглубь квартиры. В ее тишину. Там ждали своего воскрешения моменты их совместной жизни, прошедшие и позабытые, неуместные и тайные. Они были похожи на корешки билетов в кино, которые она находила в карманах брюк или пиджаков Миночера, прошедшие через прачечную, смятые и истрепанные, но все еще поддающиеся расшифровке. Или на старую программку концерта в церкви Святых Андрея и Колумбы[81]81
  Церковь Святых Андрея и Колумбы, первая шотландская церковь в Бомбее, построенная в 1819 г.


[Закрыть], организованного Обществом Макса Муэллера в Бомбее, которую она нашла в сумочке, никому не нужную, как и шотландская церковь. В тот вечер во время концерта Миночер изрек с некоторым сарказмом: «Индийская публика слушает немецких музыкантов в церкви, построенной мужчинами в юбках, – Бомбей поистине космополитический город». На бис исполняли Für Elise[82]82
  «К Элизе» – знаменитая фортепианная пьеса Бетховена.


[Закрыть]. Музыка всплыла в памяти Давлат в ее тихой квартире при свете масляной лампы: начало в ля минор было наполнено грустью и ностальгией, невыносимой тоской по прошедшим временам, затем переход в тональность до мажор, которая дает надежду, силу и понимание. Эта музыка (чувствовала Давлат) отражает приходящие к человеку воспоминания – если можно услышать звучание работающей памяти, то Für Elise как раз такая пьеса.

Неожиданно воспоминания обрели чрезвычайную важность, глубоко укоренившуюся необходимость, которая возникла и проявилась в квартире Давлат. Сколько она себя помнила, ее ближайшие родственники всегда вспоминали события из своей жизни, а она как слушатель воспринимала их иногда с увлечением, иногда с нетерпением. Бабушка сажала ее и заводила рассказы о былых временах. Больше всего бабушка любила рассказывать о свадьбе и предшествующем тщательном выборе жениха. А мать, глядя куда-то вдаль, рассказывала, какой она была девочкой-скаутом. У нее до сих пор хранился темно-синий скаутский ранец, истертый и полинялый.

Когда бабушка умерла, в доме три месяца нельзя было включать музыку. Даже соседи во всех трех корпусах на десять дней выключили радио и граммофоны. Целый месяц никому не разрешалось играть на дворовой площадке. В те далекие времена на площадке еще не положили плитку, и тучи пыли взмывали вверх, когда мальчишки Фирозша-Баг носились по ней сломя голову. Хуже всего, конечно, приходилось жильцам первого этажа: мебель, почищенная и протертая утром, к вечеру вновь покрывалась слоем пыли. Тридцатидневный запрет на игры давал жильцам передышку. В тот месяц выросло число читателей Мемориальной библиотеки имени Кавасджи Фрамджи, кое-кого из ребят бабушкина смерть приобщила к чтению. Тогда же мать пустила Давлат на кухню и стала учить ее готовить – теперь там освободилось место для еще одного человека.

Давлат отказалась от радио вскоре после того, как заболел Миночер. Но запрет на музыку, пришедший из детства, вызывал в ней чувство вины, если ей случалось услышать обрывок мелодии, залетевший в квартиру из внешнего мира. Любимой песней Миночера была «У балалайки» из фильма «Балалайка»[83]83
  «Балалайка» (англ. Balalaika) – американский музыкальный романтический фильм 1939 г. Сюжет связан с Россией.


[Закрыть], в котором главную роль сыграл Нельсон Эдди. Они смотрели этот фильм на утреннем показе в кинотератре «Эрос», Миночер пошел уже в четвертый раз и удивлялся, что она до сих пор его не видела. «Как там поется… – Она попробовала напеть, но сфальшивила. – У балалайки, летней ночью мы с тобой… и нам одним теперь обещан рай земной…»

Фитиль в лампадке затрещал. Обычно так бывает, когда остается мало масла. Давлат принесла бутылку и, встряхнув ее, вылила все до последней капли, потом поставила бутылку на подоконник, чтобы не забыть долить.

На улице стали появляться бродячие торговцы, а значит, уже пробило три. Между часом и тремя у всех жильцов Фирозша-Баг наступал тихий час, и в соответствии с распоряжением управляющей компании сторож у ворот коробейников не пускал. Голос продавца картошки и лука, звучавший все громче по мере приближения: «Лук – одна рупия кило, картошка – две рупии», стал затихать, когда торговец прошел мимо и слился со скрипучим облигато его несмазанной тележки, катившейся, подпрыгивая, по дворовой площадке. Следом потянулись торговцы рыбой, яйцами и печеньем, а потом появился старьевщик, который запел зычным вибрато:

 
Старые сари и одежду беру,
Тарелки и миски в обмен отдаю…
 

Время от времени мимо грохотали автобусы линии BEST, заглушая прочие звуки. Наконец послышался тот, которого ждала Давлат. Она помахала пустой бутылкой продавцу растительного масла, купила у него четверть литра и договорилась, что он будет приходить через день. Она еще не знала, когда будет готова потушить лампадку.

Часы показывали половину пятого, когда Давлат вошла к себе с бутылкой в руках. Вещи Миночера в аккуратных коричневых свертках были готовы к отправке в Дом престарелых. Она закрыла дверцы шкафов, теперь почти совсем опустевших. «Одежду, которую человек носил целую жизнь и которая доставляла ему радость, можно упаковать за считаные часы», – подумала она.

Скоро придет тот, кто хотел посмотреть пагри Миночера. Ей было интересно, ради чего он не поленился опубликовать это объявление. Может, и не надо было ему звонить. Она расстанется с пагри, только если у него действительно важная причина. И уж точно не расстанется, если придет коллекционер.

Звонок в дверь. «Наверное, это он», – подумала она и посмотрела в глазок.

Но за дверью стояла ее троюродная сестра Моти с двумя внуками. На похороны Миночера Моти не пришла. Давлат не сразу открыла дверь. Она слышала, как Моти наставляет мальчиков: «Теперь ведите себя хорошо, иначе я никуда вас больше не возьму. Если вам нальют "Голдспот" или "Вимто" или еще что-нибудь, будьте вежливы, до конца не допивайте. Если выпьете все, я вам такую взбучку дома устрою!»

Давлат услышала достаточно. Она открыла дверь, и Моти, не пожалевшая для себя одеколона, кинулась ей на грудь с подобающими скорбными возгласами в трагических интонациях. «О, Давлат, Давлат! Какое несчастье! Такого не должно быть! Нет больше бедного Миночера! Прости, что я не пришла на похороны, но в тот день у моего Густа-джи разыгралась подагра. Было совершенно невозможно. Я сказала Густа-джи, что самое малое, что я могу сделать, это прийти к тебе сразу же после дашму».

Давлат кивнула и попыталась изобразить благодарность за то сочувствие, которое с таким рвением демонстрировала Моти, выполняя свой долг. Почти настало время доставать воображаемый кассетник.

– Прежде чем ты подумаешь, что заставило глупую женщину притащить двух мальчиков выражать соболезнования, я объясню, что дома их не с кем оставить. Мы никогда не оставляем их одних. Это очень опасно. Ты слышала о продавце овощей в Бандре? Проник в квартиру, задушил ребенка и все вынес. Все подчистую. Парвар даэгар![84]84
  Боже мой! (фарси)


[Закрыть] Храни нас бог от таких страшных безумцев!

Давлат проводила их в комнату, Моти села на диван. Мальчики заняли принесенные Наджамай стулья. Дверь в спальню оказалась закрыта неплотно, и сквозь щель виднелась лампадка с ровным, незыблемым пламенем. Давлат быстро закрыла дверь, чтобы Моти не заметила неправедный источник утешения и не высказалась по этому поводу.

– Он много страдал перед кончиной? Я слышала от Руби – ты ее знаешь, это Руби, сестра Шапура, зятя дяди Эруча, она была на похоронах, – что бедного Миночера в последние дни мучили сильные боли.

Давлат мысленно потянулась к клавише «старт» на плеере. Но Моти еще не была готова.

– Неужели врачи ничего не могли сделать? Ведь рассказывают, что в наше время они способны вылечить почти все.

– Видишь ли, – сказала Давлат, – наш доктор был очень внимателен, но случай оказался безнадежный, как он мне объяснил, и мы просто продлевали агонию.

– Знаешь, я на той неделе читала в «Индиан экспресс», что китайские доктора смогли соорудить… – Здесь Моти понизила голос, чтобы внуки не услышали, прикрыла рот одной рукой, а другой указала на свои бедра, – мужской орган. Подружка одного парня убежала с другим, и тот, первый, ужасно расстроился. Поэтому от отчаяния отрубил себе… – шепотом, – собственный орган и спустил его в туалет. Потом в больнице он пожалел о содеянном, и один бог знает как, но врачи сделали ему… – снова шепотом, – новый Орган из его собственной кожи и прочего. Говорят, он даже действует. Потрясающе, правда?

– Да, очень интересно, – ответила Давлат, с облегчением отметив, что Моти, по крайней мере на время, отложила вопросы, предписанные для визита с соболезнованиями.

Снова звонок в дверь. Вероятно, на этот раз пришел молодой человек смотреть пагри.

Но явилась не в меру заботливая Наджамай.

– Простите, простите! Прошу меня извинить, не знала, что у вас гости. Просто заглянула проверить, все ли в порядке, и сказать, что я уже дома. Вдруг вам что-нибудь понадобится.

Потом с заговорщическим видом, обдав Давлат запахом прогорклого жира и дхансак масалы, прошептала:

– Хорошо, что я принесла еще стулья, правда?

Давлат сообразила, что, если Наджамай останется, чего она явно хотела, Моти еще дальше отклонится от цели своего визита. Поэтому она пригласила Наджамай в комнату.

– Пожалуйста, заходите и садитесь, познакомьтесь с моей троюродной сестрой Моти. А это ее внуки. Моти только что рассказывала мне об очень интересном случае, когда китайские врачи сделали… – копируя шепот Моти, – мужчине новый орган.

– Новый орган? Но в этом нет ничего нового. Теперь такое и у нас тоже делают. Искусственные руки-ноги, и в сердце вставляют маленькие штучки, чтобы кровь лучше качалась.

– Нет-нет, – сказала Моти, – не просто новый орган. Они сделали… – шепотом, вновь театральным жестом указывая на свои бедра, чтобы Наджамай стало понятнее, – новый Орган! И он все может! Работает. Китайские врачи сделали.

– Ого! – воскликнула Наджамай, до которой наконец дошло. – Новый Орган!

Давлат оставила двух женщин размышлять о совершенном чуде, а сама пошла на кухню. Там в леднике была приготовлена для детей бутылка «Голдспот». Чайник закипел, и она налила три чашки. Когда она ставила чашки и бутылку на поднос, в дверь позвонили третий раз. Давлат собиралась отставить поднос и пойти открывать, но Наджамай крикнула:

– Все в порядке, я открою, не беспокойтесь, занимайтесь своим делом.

– Вам кого? – спросила Наджамай молодого человека, стоявшего на лестнице.

– Вы миссис Мирза?

– Нет-нет, но вы проходите. Давлат! Вас спрашивает молодой человек.

Давлат поставила поднос на чайный столик рядом с диваном и подошла к двери.

– Вы пришли посмотреть пагри. Пожалуйста, проходите и садитесь.

Молодой человек сел на один из принесенных стульев.

Наджамай и Моти обменялись взглядами. Пришел посмотреть на пагри? Что тут происходит?

Молодой человек заметил их взгляды и решил, что надо объясниться.

– Миссис Мирза продает мне пагри мистера Мирзы. Видите ли, я и моя невеста, мы решили сделать все, провести все свадебные церемонии, как того требует традиция. Правильно одеться, как полагается парсам.

Давлат была в соседней комнате, когда услышала его объяснение, и ей сразу стало легче. Все хорошо, ей не составит труда расстаться с пагри. Миночер был бы безмерно счастлив, узнав о намерении молодого человека.

Но Наджамай и Моти возмутились. Продавать пагри Миночера, когда тело покойника еще не переварили желудки стервятников в Башне молчания! Наджамай решила, что возьмет это дело в свои руки. Она набрала воздуху в легкие и с воинственным видом склонила голову набок, чуть приподняв подбородок.

– Знаете что, бава, приятно слышать, что вы хотите жениться как положено, по-парсийски. Слишком многие молодые люди теперь женятся в костюмах и галстуках. Я была на одной свадьбе, так на женихе был блестящий черный костюм, рубашка вся в кружевах и оборках с галстуком-бабочкой. Выглядело это в точности как свадьба гоанских католиков в районе Дхобиталао[85]85
  Район в Бомбее.


[Закрыть]! Так что, когда я говорю, что мы очень рады вашему решению, вы мне верьте.

Она остановилась, еще раз глубоко вздохнула и приготовилась к финальному фортиссимо.

– Но бедная женщина, которая продает вам пагри, всего десять дней назад похоронила мужа. Вчера был дашму, у нее слезы на глазах еще не высохли! А сегодня вы уже хотите забрать у нее пагри! Это неправильно! Вы должны прийти позже!

Наджамай отправилась за Давлат. Следом Моти.

Со своего места молодой человек видел, как женщины склонились друг к другу и о чем-то совещаются. До него донеслись слова:

– Твоя соседка права, так не положено, – говорила Моти. – Подожди несколько дней.

А Наджамай так расхрабрилась, что решила высказать одну из своих теорий.

– Понимаете, с помощью молитв душа обычно переходит в иной мир за четыре дня. Но иногда душа очень привязана к этому миру, и переход занимает больше времени. И пока душа пребывает здесь, все, в том числе одежда, чашка и блюдце, гребень и расческа, должны находиться на своем месте, в точности так, как это было всегда. Иначе душа расстроится.

Молодому человеку стало крайне неловко. Откуда ему было знать, что Давлат овдовела всего десять дней назад? Он снова почувствовал необходимость что-то сказать. «Простите», – прочистив горло, начал он. Но его попытка была смыта потоком слов Наджамай.

Он попробовал заговорить еще раз, теперь громче:

– Простите, пожалуйста!

Наджамай и Моти резко обернулись и произнесли с некоторым вызовом:

– Да?

– Простите, но, возможно, мне следует прийти позже, до нашей свадьбы еще три месяца.

– Да! Да! – хором воскликнули обе женщины. И Наджамай добавила:

– Не хочу, чтобы вы подумали, что я суюсь не в свое дело, но так будет намного лучше. Приходите в следующем месяце, после маасисо. Сегодня, если хотите, можете его примерить, посмотреть, как сидит. Тут беды нет. Только не уносите пагри с того места, где душа привыкла его видеть.

– Не хотелось бы никого беспокоить, – сказал молодой человек. – Не волнуйтесь, я могу и потом примерить, свадьба только через три месяца. Пагри наверняка подойдет.

Давлат подошла к молодому человеку с тюрбаном в руках.

– Если вы считаете, что носить пагри недавно умершего человека к несчастью, и из-за этого передумали, то я не стану вас разубеждать.

Молодой человек энергично замотал головой, давая понять, что она ошибается, а Давлат продолжала:

– Но я хотела бы вам сказать, что мой Миночер, будь он сейчас здесь, с радостью отдал бы вам его. Он был бы счастлив, увидев, что кто-то надел на свою свадьбу его пагри. Так что, если хотите, можете забрать пагри сегодня.

Молодой человек посмотрел на ошарашенных Моти и Наджамай, а потом перевел взгляд на Давлат, спокойно ждавшую его решения. Последовала немая сцена с четырьмя участниками: две женщины с открытыми от удивления ртами, еще одна с красивой черной пагри в руках и смущенный молодой человек, разрывающийся между ними, словно душа Миночера Мирзы, мечущаяся меж двух миров.

Молодой человек перешел к действию. Он протянул руку и осторожно взял у Давлат пагри.

– Пойдемте, – улыбнулась она и направилась к туалетному столику в спальне.

– Извините, – сказал молодой человек, обращаясь к Наджамай и Моти, которые прожигали их осуждающими взглядами, и двинулся следом. Он надел пагри на голову и посмотрел в зеркало.

– Видите, сидит идеально, – сказала Давлат.

– Да, – подтвердил он, – действительно идеально.

Он снял пагри, быстро провел по нему рукой и неуверенно спросил:

– Сколько я вам?…

Давлат подняла руку: к такому вопросу она подготовилась. Хотя мысль о продаже она отбросила очень быстро, ей пришло в голову, что молодого человека можно попросить вернуть тюрбан после свадьбы. Однако сейчас она покачала головой и взяла у него пагри. Аккуратно положив тюрбан в стеклянный футляр, она снова протянула его молодому человеку.

– Он ваш. Носите на здоровье. И хорошо ухаживайте за ним в память о моем Миночере.

– Обязательно! О, большое спасибо! – ответил молодой человек. – Большое, большое спасибо! – Он немного помедлил и затем тихо и смущенно добавил: – Да благословит вас бог.

Давлат улыбнулась:

– Если у вас родится сын, может быть, он тоже наденет его на свою свадьбу.

Молодой человек кивнул и улыбнулся в ответ.

Давлат проводила его до двери и вернулась в гостиную. Моти и Наджамай с обиженным видом прихлебывали чай без всякого удовольствия. Дети допили свои холодные напитки и шуршали подтаявшими кубиками льда в жидкости на дне стаканов, которую им не разрешили допивать, и тем самым демонстрировали хорошее воспитание. Доказательство сомнительное и безнадежно запутанное.

На дворе кричал нищий:

– Бай со второго этажа! Пожалейте бедных! Бай с третьего этажа! Помогите голодным!

Наконец Наджамай поднялась.

– Мне пора. Рамчандра, наверное, уже приготовил ужин.

Моти воспользовалась возможностью присоединиться к Наджамай и тоже направилась к выходу, в качестве оправдания сославшись на непоседливость мальчиков.

Давлат снова была одна. Оставив чашки и стаканы там, где стояли, с чаинками и опивками, она зашла в комнату Миночера. Там было темно, если не считать тусклого света масляной лампы. Масло опять заканчивалось, и Довлат потянулась за бутылкой, но потом передумала.

В гостиной она вытащила блюдце из-под одной из чашек и снова вернулась в комнату Миночера. На какое-то мгновение остановилась перед лампой, вглядываясь в пламя, а затем накрыла блюдцем стекло. Оно закрылось полностью – точно так же десять дней назад белая ткань скрыла лицо Миночера.

Через несколько секунд лампа потухла, огонь померк. Фитиль некоторое время еще тлел, но вскоре погас и он. Комната погрузилась в полную темноту.

Давлат села в кресло. По крайней мере, первый раунд она несомненно выиграла.