Текст книги "Истории Фирозша-Баг"

Следуя давнишней привычке, Джахангир изогнул шею и встал в такую позу, чтобы было лучше видно. Начав ходить в колледж, он открыл это приятное времяпрепровождение, не подвластное закону убывающей доходности. Волнение, которое он испытывал при спускании с лестницы, иногда не давало ему как следует сосредоточиться на занятиях. На каждый этаж вело два пролета, и при огибании прекрасной резной балясины в конце первого лестничного марша его глаза поднимались наверх. Там над ним плыл поток женских трусиков, летел каскад райских треугольничков между девичьих ног, и он спускался медленно, держась за перила, чтобы не потерять равновесие от столь пьянящего вида.

Возбуждение, которое он испытывал от этого занятия, оказалось под большим вопросом после того дня, когда на репетиции хора с ним впервые заговорила она. Он понимал, что девушка вполне могла быть в толпе спускавшихся, когда его голова находилась в положении под прямым углом к туловищу. Было бы убийственно, если бы она заметила его в таком виде, ведь она считала его скромным и, несомненно, имевшим только чистые помыслы. Как и его мать, которая до недавнего времени с гордостью говорила: «Мой Джахангир такой тихий, хороший мальчик, делает чун или чан[173]173
  Зд.: делает и то, и это (маратхи).


[Закрыть]. Делает все, что я попрошу». Что бы ей открылось, если бы она смогла заглянуть в его похотливые мысли! И какая ирония в том, что две такие разные женщины разделяют одно и то же заблуждение, будучи обмануты одинаковым образом!

Садовые качели напомнили ему о людях, тренировавшихся на детской площадке. Теперь, прогуливаясь по Висячим садам, он обходил то место с большим радиусом, предпочитая думать, что и детская площадка, и люди на ней остались в прошлой жизни, которая закончилась навсегда. Он задумался о том, продолжают ли они ходить туда каждый вечер, развились ли их мускулы с тех пор, как он видел их последний раз больше двух лет назад.

Детям надоело качаться, и качели потихоньку останавливались, приходя в первоначальное неподвижное положение. Их скрип становился все реже и реже и наконец стих окончательно. Джахангир отвернулся, гордясь, что подсмотрел все, что хотел. И не просто подсмотрел, а сделал это во дворе у Бхагван-Бабы в окружении паломников с благочестивыми помыслами, и этот оттенок богохульства был ему особенно приятен. Святоша, стоявший впереди, на время замолк и больше не делился своими исключительными познаниями. Подошла его очередь. Он улыбнулся Джахангиру с родителями и ступил на веранду. Солнце поднималось все выше, так что скоро надо будет поливать тыкву и помидоры. В слабом шуршании листьев угадывался легкий ветерок.

Подошла их очередь. К Джахангиру вернулись мрачные предчувствия и неуверенность. Он стал нервно рыться в карманах в поисках фотографии и только потом вспомнил, что еще в поезде, пока родители спали, переложил ее из бумажника в карман рубашки.

– С чего мы начнем? – спросил он. – Мне надо сначала показать фотографию?

Мама сказала, что сама все сделает. Единственное, что от него требуется, это внимательно слушать Бхагван-Бабу.

От дома Бхагван-Бабы до станции путь по грязной дороге был недолгим. Родители с Джахангиром шли молча и быстро. Усиливавшийся ветер дул им в лицо. Небо затянули унылые облака, не предвещавшие дождя.

На грязной дороге больше никого не было. Злое дневное солнце сменили тяжелые и душные воздушные массы, двигавшиеся над землей. Тучи пыли поднимались при малейшем усилении ветра, и мама закрывала рот и нос платком. Несколько простых лачуг и хибарок по обеим сторонам дороги были единственными постройками на бесплодной голой земле. Их жильцы со впалыми щеками провожали пустыми глазами идущие к станции три фигуры.

С облегчением они укрылись в пустом зале ожидания. Единственный в зале человек продавал в киоске прохладительные напитки. Они купили три бутылки «Лимки» и уселись на скамейку ждать поезда. Напитки были скорее теплые, чем, как обещала вывеска, ледяные, но все же освежали.

Рядом с киоском располагались туалеты. Из-за двери одного из них слышалась песня текущего крана: крупные капли шлепались на каменный пол в затейливом и тревожном ритме.

– И это притом, что везде нехватка воды. Только послушайте, какое позорное разбазаривание! – сказал отец. Он пил «Лимку» через соломинку, ожидая, когда последний пустой булькающий звук сообщит, что уже ничего не осталось. – Немного досадно. – Он снял темные очки, чтобы посмотреть на фотографию, но почти ничего не сказал. – А мы три часа простояли в очереди.

– Это нормально, – сказала мама. – Бхагван-Баба никогда не говорит, если не задавать ему конкретные вопросы. Джахангир даже рта не раскрыл сидхо-падхо[174]174
  Буквально (хинди, урду).


[Закрыть], чтобы сообщить что-нибудь вразумительное. Ни слова. Чего тогда ждать от Бхагван-Бабы?

– Но ты сказала, что сама объяснишь…

– Я сказала, что начну за тебя. Это не значит, что ты должен демонстрировать отсутствие интереса к собственной проблеме.

– У меня нет проблем. Проблема у тебя, потому что она тебе не нравится.

До этого момента день проходил без споров. Теперь, похоже, жара и пыль сделали свое дело.

– Я никогда не говорила, что она мне не нравится. Но что с тобой говорить? Ты не хочешь меня понять. Мы все решили поехать, и тебе следовало показать больше заинтересованности. В результате мы так и не знаем, что для тебя лучше.

Джахангир вернул в киоск пустые бутылки из-под «Лимки». На потолке зала ожидания висел без всякого движения вентилятор, и Джахангир, встретившись глазами с продавцом, указал на него.

– Проблемы с электричеством, – пояснил тот, – лампочки тоже не горят. Вечером продаю с фонарем, а керосин-то не дешев. Вот и цены на напитки подскочили.

Джахангир безразлично кивнул и снова сел на скамейку.

– Бхагван-Баба сказал немного, но все-таки мне кажется, что он дал ответ. Он сказал, что жизнь – это ловушка, забитая паутиной. Спросите себя, что делает разумный человек, если перед ним ловушка. Пытается ее избежать, держаться подальше. Так что я думаю, Бхагван-Баба хотел сказать, что Джахангиру надо держаться подальше от этой девушки.

Отец был доволен своим толкованием.

– Но если Бхагван-Баба имел это в виду, то почему не сказал прямо? – удивилась мать. – Всякий раз, когда мы к нему обращаемся, он дает нам простые ответы на понятном языке.

– Не знаю. Для поступков Бхагван-Бабы всегда есть причина. Это понятно. По-моему, его слова звучали как предостережение для Джахангира.

– Но Джахангир ничего не говорит. Ты опять молчишь, как и у Бхагван-Бабы. Скажи нам, о чем ты думаешь.

Ему очень хотелось ответить: о той картине, которая и потрясла его, и смутила, когда однажды вечером он пришел домой, переоделся, а потом собрал снятые вещи в кучу, чтобы гунга постирала их утром. Через несколько минут он вернулся, потому что забыл в кармане ручку. Но там он увидел мать, которая нюхала и пристально разглядывала под лампой тонкую матерчатую вставку в его трусах. Хотела найти запах недозволенного секса? Пятна, подтверждающие подозрения в распутстве девушки? Доказательство, что ее мальчика растлил суккуб из плоти и крови? Увидев его, мать начала отсчитывать положенное количество вещей для утренней стирки.

Ему только отчасти удалось скрыть грубые нотки раздражения, закравшиеся в его голос:

– Ты все время говоришь: «Девушка, девушка, девушка». Но ты ведь знаешь, что ее зовут Бехроз. Почему не назвать по имени? Думаешь, если произнесешь ее имя, она станет более реальной, чем на самом деле?

Родители смущенно заерзали.

– В последнее время ты с нами совсем не разговариваешь, – сказала мама. – В школе ты таким не был. Помнишь, как ты приходил домой и все мне рассказывал? Немного сливочного масла, которое мы могли себе позволить, я всегда оставляла для тебя, заваривала тебе чай, помогала с домашним заданием. А как ты бегал к доктору Моди каждое воскресенье в десять часов со своими марками?

Те счастливые годы вызвали задумчивую улыбку на ее лице. Она подняла руку, словно хотела погладить его по щеке. Но воспоминания также обострили неурядицы сегодняшнего дня, и ее жест так и остался незавершенным.

– Если ты плохо себя вел, мы никогда не наказывали тебя, как другие родители. А вот старуха Карани из корпуса «В» заставляла своего парня в виде наказания стоять голым на лестнице, чтобы ему было стыдно. Сейчас он блестящий бухгалтер-эксперт с дипломом, но бедняга до сих пор не совсем оправился от той жестокости. А доктор Моди, да упокоится его душа, хлестал слева направо по лицу своего сына Песи. Прямо на площадке во дворе Фирозша-Баг, чтобы все видели.

Мама остановилась, вспомнила, о чем хотела сказать, и продолжила:

– Может, мы беспокоимся, потому что ты так сильно переменился. Раньше тебя волновали наши проблемы, ты переживал не меньше, чем папа или я. А теперь мне кажется, что ты становишься все более эгоистичным. Так что прикажешь думать? Только то, что твоя новая жизнь в колледже, новые друзья и эта девушка – Бехроз – тебя изменили!

– Опять мы начинаем спорить. Не стоит сейчас об этом говорить, – сказал отец. – Мы все слишком устали.

– Но я хочу сказать вам, что думаю, – ответил Джахангир. – Бхагван-Баба говорил о ловушке. Но он еще сказал, что с этим никто ничего не может поделать. Никто – значит ни вы, ни я, ни сам Бхагван-Баба. Тогда в чем смысл предостережения, если сделать все равно ничего нельзя?

– Видишь, что я имею в виду? – спросила мама, с отчаянным видом повернувшись к отцу. – Что я имею в виду, когда говорю, что он переменился? Он слушает все эти лекции по логике и философии, чтобы давать нам умные ответы. Мы с трудом наскребли ему денег на обучение – и вот результат. Не боится даже переиначивать слова Бхагван-Бабы. Не забудь: все твои способности и мечты уехать в Америку никак не реализуются. Эта девица тебя переделает и будет держать здесь. Ты закончишь свои дни, как мы с отцом, в бедности и грязи.

По громкоговорителю объявили электричку до Центрального вокзала Бомбея. Поезд уже подошел, когда мама обнаружила, что они оставили бумажный пакет с апельсинами, которые благословил Бхагван-Баба. Джахангир бросился в зал ожидания, а потом назад в купе, где нашлись свободные места.

– Ешь по одному апельсину следующие три дня, – сказала мама. – Это тебе поможет ясно увидеть свою проблему.

Джахангир не сказал Бехроз о Бхагван-Бабе. Она отвергнет старца как обманщика, причислив к сообществу жуликов и шарлатанов, в которых нет недостатка в Бомбее. К тем, кто продает амулеты и снадобья и чья деятельность процветает среди людей как образованных, так и невежественных. Это приведет к ссоре, а Джахангиру не хотелось оказаться в положении защитника Бхагван-Бабы.

Джахангир пропустил еженедельное занятие хора и пошел в Висячие сады. Он отправился короткой дорогой через холм, как часто ходил с ней. Он раздумывал над словами Бхагван-Бабы. Не то чтобы это имеет хоть какое-нибудь значение – все время уверял он себя. Так, значит, он сказал «ловушка». Подразумевая, что Бехроз меня в нее заманила? Это абсурд. Зачем ей это надо? Уж если на то пошло, это он заманил Бехроз, соблазнив ее своей меланхолической внешностью, грустным и нежным видом, который так ему идет, и своей робостью. Или же Бхагван-Баба имел в виду ловушку в более широком – почти космическом – смысле слова, и тогда он, его родители и Бехроз – все оказались в ловушке и должны научиться как-то жить в ее пределах? Такое толкование, по крайней мере, имело метафизическую притягательность.

Солнце почти село, когда он пришел в Сады. Существовала еще одна возможность: он не мог порвать с Бехроз, даже если бы захотел, потому что такие вещи человеку вообще неподвластны. Какая смехотворная мысль, будто их отношения возникли благодаря некоей высшей силе!

В будние дни в Садах не было никого, кроме айя со своими подопечными или пожилыми людьми, совершающими моцион. С наступлением темноты все уходили. И тогда появлялись парочки в поисках уединения в тени кустов и деревьев. Но вскоре после наступления сумерек по Садам начинали слоняться ватаги молодых ребят, выгоняя любовников из укрытий. Они вставали неподалеку, смеялись или выкрикивали непристойности, подбадривая своих жертв и сопровождая свои скабрезности развратными жестами, отчего парочки убегали в смущении и отчаянии.

Джахангир гулял, пока не зашло солнце. Айя с маленькими детьми ушли, забрав с собой коляски и игрушки, и стайки воробьев в темнеющих небесах с назойливым чириканьем проводили их к выходу. Он мог продолжать встречаться с Бехроз, как будто ничего не произошло. Но тогда всем снова будут отравлять жизнь перебранки, сцены на грани истерики и язвительные упреки. «В определенном смысле слова Бхагван-Бабы справедливы, – думал он, – жизнь действительно ловушка – и я не могу решить обе проблемы. Сколько еще продлится этот страшный раздор, не нанеся ущерба чему-то жизненно важному?» Он никак не мог понять, каким образом столь огромное несчастье свалилось на их еще совсем недавно такую счастливую и любящую семью. Все закончится чем-то ужасным, какой-то отвратительной неразберихой, если все пойдет в том же нервном, озлобленном духе.

Он вышел из Садов через ворота, противоположные тем, в которые вошел. Там, где сидел шик-кабабвала[175]175
  Продавец шашлыков (хинди, урду).


[Закрыть], обмахивая угли, а рядом стояла корзина, где лежали заготовленные шампуры с нанизанными кусками говядины и печени. Мужчина узнал Джахангира и кивнул. Теперь – через дорогу в парк имени Камалы Неру с живой изгородью, подстриженной в форме животных и птиц. При ярком солнце на эти фигуры, когда их только что подровняют, смотреть приятно. Но сейчас наступали последние минуты сумерек, и они уже были почти неразличимы. Их формы наплывали на вас, странные и неземные, не обладая ни природной стихийностью, ни ухоженной упорядоченностью, приданной человеком.

Джахангир быстро оттуда ушел. Там было что-то жутковатое. Назад в Висячие сады, а затем в сторону дома, вниз по склону.

Но по дороге он решил слегка отклониться от маршрута и заглянуть на детскую площадку. Подходя к ней, он почувствовал, что его сердце забилось сильнее. Интересно, будут ли там те, кто обычно приходит тренироваться.

Он услышал тяжелое дыхание людей раньше, чем их увидел, поспешил завернуть за угол живой изгороди и встал на свое старое место. Незаметный для них, он смотрел на движения потных тел. К нему вернулось прежнее восхищение при виде этих перекатывающихся, выпирающих мускулов. В их ритмичности и симметрии, в уверенной пульсации, в послушных реакциях конечностей он вновь ощутил то, что всегда находил до странности притягательным, и вспомнил занятия в спортзале школы Святого Хавьера: запах пота, разлитый повсюду дух товарищества, похлопывание по оголенным плечам, выискивание самой волосатой груди, самых мохнатых подмышек, самых длинных лобковых волос, захваты и толчки, веселье, частью которого он никогда не был, вечно не принятый в компанию, вечно сам по себе.

И сейчас, когда он смотрел на этих парней, вечерами качающих свое тело, его охватило дикое желание. Выйти из укрытия, дотронуться до их мускулатуры, почувствовать ее крепость, присоединить свое тело к этим движущимся телам. Поучаствовать в дружеском соревновании – кто больше отожмется, кто победит в армрестлинге. Или вместе что-нибудь кряхтя поднимать.

Но длилось это лишь мгновение. У меня так никогда не получалось, буду выглядеть дураком. Посмеявшись над собой, он почувствовал себя лучше и двинулся дальше. Как будто напряженные, тугие мускулы этих тренирующихся людей размяли и отбросили его беспокойство и тревогу по поводу Бехроз, Бхагван-Бабы и родителей. Нет никакой ловушки, я сам могу управлять своей судьбой.

Чтобы узнать, где он был, мама начала задавать наводящие вопросы. Осторожно подходила поближе в надежде рассмотреть его лицо, нет ли там подозрительных отметин или пятнышек, а также рубашку и воротник на предмет сомнительных потертостей. Вместо того чтобы проигнорировать это обычное обследование, он сказал:

– Ты ничего не увидишь. Бероз никогда не красится, когда мы идем целоваться-обжиматься.

Мать схватилась за горло обеими руками.

– Когда сын говорит матери такие непристойные слова, это конец.

Папа одернул его в свойственной ему более мягкой манере:

– Тебе должно быть стыдно так разговаривать.

На следующий вечер его опять потянуло в Висячие сады. Отсутствие дождя явственно проявлялось в померкшей пышности лужаек, но радостно было видеть, что кое-где зелень еще сохранялась. Все фонтаны стояли без воды, цветные фонарики не горели, а маленький водопад превратился в серый, высушенный солнцем каменистый склон. После нескольких минут бесцельного блуждания он подошел к уступу, выходящему на море, самому уединенному месту в Садах. Со всех трех сторон он был окружен густым кустарником и деревьями, а с двух деревянных скамеек открывался прекрасный вид на пляж Чаупатти, от «Ожерелья королевы» и дальше по Марин-драйв до современных небоскребов, выросших, как грибы, в Нариман-Пойнт.

Однажды прохладным декабрьским вечером они с Бехроз уже приходили сюда. Тогда обе скамейки стояли свободные. Дул легкий ветерок. Они сели, он обнял ее, и они стали смотреть на небо, чтобы заметить первую звезду. Банд любителей подглядывать нигде поблизости не наблюдалось, и у Джахангира созрел план: когда стемнеет, повернуть к себе ее голову и поцеловать. Через несколько мгновений она протянула руки к его лицу – похоже, у нее тоже был свой план. Но тут раздались шаги. Он замер и, вырвавшись из ее рук, отпрянул.

Пришедшие мужчина и женщина заняли вторую скамейку и начали страстно целоваться. Казалось, руки мужчины сновали повсюду – скользили вниз по женской блузке, поднимались вверх по юбке. Джахангиру и Бехроз не надо было даже смотреть, они и без того чувствовали это лихорадочное хватание.

Когда наконец Джахангир украдкой бросил взгляд на тех двоих, мужчина уже лежал на спине на скамейке с расстегнутой ширинкой. Лицо женщины было спрятано у него в паху. Стоны наслаждения. И откуда-то издалека пришло смутное воспоминание, которое его страстному желанию смотреть противопоставило экстренную необходимость уйти, закрыть глаза, выкинуть все из головы. Это случилось вечером на веранде у них в квартире. Маленький мальчик стоял рядом с матерью у окна, дыша вечерним воздухом и заглядывая за стену дворовой площадки. Со стороны Тар Галли появилась какая-то развеселая компания, а по главной улице шли три молодые женщины. Когда расстояние между двумя группами сократилось, один из мужчин вдруг сложил обе руки у себя в паху и сказал что-то, чего не смог разобрать маленький мальчик, что-то про соску, рот и деньги. Со стороны девушек послышалось хихиканье. Мальчик старался разглядеть, что последует потом. Но мама оттащила его, сказав, что он не должен смотреть на непотребное поведение мерзких мавали[176]176
  Название дикого племени в Индии.


[Закрыть] и дурных женщин, что ему следует забыть все, что он видел и слышал, иначе бог накажет и его, и весь их дом.

Вечер был испорчен. Когда они поднялись, чтобы уйти, появился обходивший Сад ночной сторож. Пара, занимавшаяся оральным сексом, не заметила ни стука его колотушки, ни других способов привлечь внимание. Наконец, не подходя к ним, сторож крикнул зычным голосом пуштуна:

– Аррэ, бхайсахиб[177]177
  Вежливое, но немного ироничное обращение к мужчине в Индии. Ср. русск. братец (хинди, урду).


[Закрыть], лежать на скамейках запрещено. Пожалуйста, сядьте ровно.

И парочка распалась.

Сторож ушел, за ним последовали Джахангир с Бехроз. Джахангир бросил взгляд назад – те двое опять опустились на скамейку, и рот женщины снова приблизился к паху мужчины. Удаляясь, Джахангир вспомнил, как в панике вырвал свое лицо из рук Бехроз.

– Извини, – сказал он. – Просто так получилось.

Он завязал тугим узлом свое отчаянное желание, спрятав в нем всю боль, и молча спустился по склону. Образ парочки на скамейке, отдававшейся дикой и отчаянной похоти, без конца вставал у него перед глазами.

Сейчас Джахангир сидел на траве под фонарем рядом с тем уступом. Уступом и скамейками. Везде эти скамейки. В электричке скамейки с пятнами пана – места третьего класса. У Бхагван-Бабы скамья на веранде – садись, и он задаст тебе загадку. Еще одна в зале ожидания, чтобы на ней пить теплую «Лимку». А скамья на уступе – для уроков фелляции и влажных снов, от которых по бедрам стекали струйки, делая, к его стыду, штанины пижамы словно накрахмаленными, так что гунга, наверное, с интересом рассматривала их перед стиркой.

На него полетел град мелких камушков, попавших ему в голову, шею и спину. Он подскочил. Увидел удирающих трех мальчишек. Погнался было за ними, но остановился. Что я буду делать, даже если поймаю этих пацанов?

Его трясло, и он не смог снова сесть. Дышал тяжело. Часто и коротко. Руки дрожали. Подмышки намокли. Он решил пройтись. На детскую площадку. В вечерний тренажерный зал. Где оборудование для детских игр превратилось в брусья для бедняков, где люди без гроша в кармане использовали для качания пресса качели-балансиры, а вместо утяжелителей брали плитку. Да, эти накачают мускулатуру. Так или иначе.

Они пришли в сумерках, разделись до ланготи[178]178
  Набедренная повязка (хинди, урду).


[Закрыть] и маек. Быстрым движением чуть поправили выпуклость между ног. Подоткнув и приладив то, что под ней. Затем профессионально затянули ремни.

Их тела двигались в ритме разнообразных упражнений, и снова Джахангир почувствовал острое желание присоединиться – присоединиться к этим перекатывающимся, потным мускулам в их постоянном движении. Он представлял себе, как каждый вечер будет встречаться с этими людьми, раздеваться вместе с ними до шорт и судры. Вместе, в своем мужском братстве, они будут потеть и дышать, а закончив упражнения, пойдут, взявшись за руки, со смехом и шутками есть горячий и острый шашлык и пить сок из сахарного тростника. Может, он даже научится курить с ними биди[179]179
  Самокрутка (хинди, урду).


[Закрыть].

Он серьезно думал начать тренировки. Устал быть щуплым, сутулым слабаком. Начнет он дома, без посторонних, а когда его тело укрепится, он сможет присоединиться к тем людям на свежем воздухе. Конечно, они будут только рады. И их братство станет достаточным и исчерпывающим.

В субботу он пойдет к Бехроз домой и скажет, что должен поговорить с ней о важном деле. И разорвет с ней спокойно, без всяких ссор.

Он продумал все пункты своей речи. Закончить он решил мыслью, что их отношения делают всех несчастными: прежде всего его родителей; ее, кстати, тоже, потому что она им не нравится, а она не выносит их влияния на него. Теперь она сможет продолжить жить той жизнью, которой жила до того, как он нарушил границы ее приватности. Да, нарушил границы приватности. Хорошее выражение, надо будет так и сказать.

В наступающей темноте ему захотелось пойти в парк имени Камалы Неру по ту сторону дороги. Мали[180]180
  Садовник (хинди, урду).


[Закрыть], наверное, хорошо поработал – вокруг кустов живой изгороди лежали кучи подрезанных веточек и листьев. Скульптурные фигуры были великолепны: вот-вот готовые улететь птицы, почти опрокинутые в темноту верблюд, слон и жираф. Но все они замерли без движения. В ловушке, как сказал Бхагван-Баба. Да, именно так он сказал. Сгодилось бы название «Философия для робких сердцем и слабых духом». Или еще лучше – «Путь скульптур из живых изгородей».

Когда в субботу вечером Джахангир пришел к Бехроз, она была дома одна. Родители ушли, служанка тоже.

– Ты не был в четверг на репетиции хора, – осуждающе сказала она и закинула ногу на ногу. Юбка скользнула выше колен, оголив часть бедра, но она ее не одернула.

Джахангир занервничал, ощущая в этом что-то вроде вызова. Оттенок враждебности, витавший в воздухе, сократил расстояние между ними, и они почувствовали себя еще ближе друг к другу. За окном во дворе играли в волейбол, и в квартире были слышны глухие удары мяча о человеческую плоть.

– Извини. У меня было одно очень важное дело. Оно связано с нами. Я бы хотел с тобой поговорить.

Нотки официальности в этих коротких, законченных предложениях его приободрили.

– Ты впервые одна дома, – начал он, вторя ее недовольному тону.

– Ты не приходил с прошлых выходных. Может, родители решили, что мы расстались и им не надо торчать здесь и охранять мою девственность.

Джахангир отвернулся и посмотрел в окно. Он чувствовал себя очень неловко, когда она говорила в такой манере. Квартира располагалась на первом этаже на возвышении над дворовой площадкой, и он мог видеть перелетающий через сетку волейбольный мяч, но не бьющих по нему ребят. Оставалось еще несколько минут дневного света. Когда комната начала погружаться в темноту, Бехроз потянулась, чтобы включить настольную лампу. От этого движения ее юбка поднялась еще выше.

– Родители ушли на свадьбу в Альблес-Баг. Раньше одиннадцати не вернутся, – сказала она.

– А Шанти?

– Отправилась к своей семье. У нее выходной.

– Я не смог прийти в прошлое воскресенье. Ездил с родителями к Бхагван-Бабе.

– Снова видно веревочку, – прервала она его.

Он пошарил рукой у себя за спиной, подумав, что у него из-за пояса торчит кушти.

Она презрительно рассмеялась.

– Да я не про кушти, а про супердлинную завязку от передника твоей мамочки. Но все равно расскажи мне о своем Бабе. Это интересно.

– Если ты собираешься надо мной издеваться до того, как я…

– Прости. Продолжай.

Джахангир описал визит к Бхагван-Бабе и его слова. Он остановился перед объявлением своего решения. Поправив на коленях юбку, Бехроз спросила:

– Разве это на что-то влияет? Ты ведь не веришь всей этой галиматье?

– Но это не причина…

– Твои родители пойдут на все. Ты же знаешь, они меня ненавидят.

– Они тебя не ненавидят… – начал он и остановился.

Его продуманные предложения, идеально выкованные для данного случая, теперь казались глупыми – он понял, что всегда это знал, даже когда репетировал свою речь в Висячих садах. Он посмотрел в окно. Мяч больше не летал через сетку, а мальчики пошли то ли домой, то ли к бхельпуривале[181]181
  Продавец бхельпури (пикантной закуски из риса с овощами) (хинди, урду).


[Закрыть] немного перекусить. Внезапная темнота наступила из-за огромных туч, помешавших постепенному переходу от сумерек к ночи. На окне развевались занавески, временами хлопая с ужасной силой.

Решение, принятое в Висячих садах, не успокаивало. Совсем не успокаивало. Не давало никакой поддержки. Наоборот, оно вдруг начало испаряться. Куда делись спокойствие и ясность, которые он испытывал в тот вечер в Висячих садах? Как они могли возникнуть и исчезнуть так быстро? Чтобы вновь обрести эту ускользающую уверенность, он вообразил себя в Садах среди тех людей на тренировке, фигурных живых изгородей, чирикающих воробьев. Но сейчас эти образы бесцельно проплывали в его сознании. Все это не имело никакого смысла.

Увидев его измученное лицо, она подошла и села рядом с ним на диван. Ее рука скользнула в его ладонь, из ее карих глаз исчезло презрение, они смягчились. Она придвинулась, и он обнял ее рукой. Тревога и смятение отступили. Он вспомнил тот случай на скамейке на уступе холма, то, что могло стать их первым поцелуем, если бы им не помешала неудержимая, грубая, откровенная страсть другой пары. Сегодня им никто не помешает. Бехроз выключила лампу. На улице очень далеко послышались первые удары грома и упали первые капли дождя. Вскоре в воздухе почувствовался целебный запах свежей земли.

Дождь все еще шел, когда Джахангир бежал домой. Прохожие пережидали ливень, спрятавшись под маркизами магазинов или навесами зданий – в любом подвернувшемся укрытии. Лица у всех сияли от радости, потому что наконец пошел долгожданный дождь. Сильней всего было ликование в районе джхопадпати[182]182
  Трущобы (маратхи).


[Закрыть], где даже в лучшие времена на сто двадцать жителей приходился лишь один водопроводный кран или, если повезет, работавший с перебоями пожарный гидрант. Дети и взрослые намыливали свои тела и лохмотья – все, что могли. Они с благодарностью стояли под очищающими водами, которые лились с небес. Матери мыли голых младенцев под аккомпанемент их веселых писков. Некоторые женщины чистили свои закопченные, жирные кастрюли и сковородки. От джхопадпати к главной улице уже текли по мостовой маленькие ручейки мыльной воды.

Джахангир промок до нитки. Но он этого не замечал, как не замечал ничего вокруг. Он не обращал внимания на этот праздник дождя, на его свежесть и изобилие, на восхитительную прохладу и удовольствие, разлитые в воздухе, который всего час назад был смрадным и таившим угрозу.

Огромными отчаянными прыжками он перемахивал через лужи. Некоторые были ему по щиколотку, и в ботинках вскоре захлюпала вода, но он все бежал вперед. По щебенке недостроенного тротуара бежать было невозможно, поэтому он переместился на проезжую часть.

Фары автомобиля высветили его мокрую фигуру, и послышался раздраженный гудок. По лицу Джахангира стекал пот вперемежку с дождем. В такую погоду ждать автобуса до Фирозша-Баг было бессмысленно, ушло бы слишком много времени. Он задыхался, ловил ртом воздух, но не замедлял свой бег. Его несчастное, измученное сознание не могло избавиться от фигуры Бехроз на диване, от ее волос, падающих на нежные, повлажневшие карие глаза.

Только представить, что всего несколько минут назад он сидел с ней рядом на этом диване, они держались за руки и были так близки. В тот момент ему казалось, что лучше ничего нельзя и представить.

– Прямо как в индийском кино, да? – сказала она, улыбаясь, и добавила лукаво, из-за чего он покраснел: – Не хватает только, чтобы мое сари промокло от дождя и стало прозрачным. А саундтрек с громом и молнией просто идеален для любовников.

Любовников? Это был намек? Она провела рукой по его волосам.

– Скажи своим родителям и Бабе, что у них ничего не получилось.

Джахангир прижался щекой к ее щеке, примирившись с миром и всеми его сложными переплетениями. В темноте его глаза блуждали по комнате и наткнулись на стенные часы (в свете молнии они показали восемь пятнадцать), очертания книжного шкафа, пианино и бюст хмурого Бетховена.

Восемь пятнадцать. Это правильное время? Надо выяснить. Покрытые радием цифры на циферблате его собственных часов светятся в темноте и покажут правильное время. Он неловко подвинулся и попробовал высвободить руку. Она сразу же это заметила.

– Если хочешь посмотреть на часы, не стесняйся.

И стряхнула его руку.

– Мне надо быть дома в восемь.

Он посмотрел на часы.

– Я знаю. Когда мы встречаемся, ты всегда мне об этом напоминаешь.

– На моих часах почти восемь. Они поставлены по нашим домашним часам. Мы в это время садимся ужинать, – извиняющимся голосом проговорил он, как будто все сразу должно было встать на свои места. Опять полные, короткие предложения, несущие уверенность. Он встал.

– Уйти домой к мамочке для тебя важнее, чем…

Она замолчала. На мгновение ее взгляд остановился на взбитых для удобства подушках, которые были разложены на диване и все еще хранили тепло их тел, а потом вернулся к его лицу. Джахангир не ответил. Только еще раз посмотрел на часы. Впопыхах привел себя в порядок – заправил рубашку, выровнял складку на брюках, пригладил растрепанные волосы – торопился успеть по маминым часам.