Текст книги "Врата войны"

4

Офицеры собрались на военный совет. Впрочем, обсуждать было нечего. Неверный приказ. Выбирали самых сильных – поручали израненных. Чужих. Красным синих и наоборот. Почему я должен подыхать за тебя? Отцепись. На ту сторону переправился только один офицер. Его застрелили. За полчаса отступление превратилось в бегство.

Что теперь делать? Предложение было единственное: уходить, оставив раненых и технику под охраной добровольцев. «Охрана» как отговорка. Прикрытие. Что будет дальше с оставленными, – никто не знал. Искать поселения, деревни пасиков, зимовать, – примерно так звучала диспозиция на предстоящие три месяца.

– Кто хочет остаться? – спросил руководивший переправой подполковник «красных». Он был молод, лет тридцати или чуть больше, рука перевязана. – Есть добровольцы?

– Я могу, – сказал Ланьер. – Лейтенант Виктор Ланьер. Был за «красных».

Он будто ненароком подчеркнул это короткое слово «был».

– Валяйте, – кивнул подполковник. – Кто с вами?

Он смотрел поверх голов, не хотел даже взглядом потребовать, настоять. Виктор тоже не смотрел на людей. Уперся взглядом в разрушенный мост. Но знал, что Рузгин останется. Хотя бы ради Димаша.

– Я, – сказал первым Рузгин. Громко выкрикнул. Звонко. Гордился собой.

«Сберечь надо парня, – подумал Виктор. – Такие первыми погибают, к сожалению».

Потом вызвался Каланжо. И наконец – Топчий. Что сержант останется, Виктор не ожидал. Он – здоровяк. Дошел бы. Да кто ему Димаш? Чужак. Или парень за Каланжо держался?

– Не боишься? – спросил Ланьер сержанта.

– Чего мне бояться? – выпятил губу сержант. – Не один же буду. Прорвемся.

Виктор отобрал для раненых три вездехода и джип. Машины – лучшие, самые вместительные. Запасы – первое дело. Приказал брать с собой все, что может пригодиться во время зимовки. Оружие. Любое. Даже автоматы, к которым уже нет патронов, бластеры без батарей. Кто знает, может потом найдутся запасные. Виктору вспомнился их блиндаж. Если мары не разорят, оттуда многое можно забрать. К примеру, грибы сушеные. А что, Димаш знатный супчик сварит. Только бы поправился.

Как-то так вышло, что опять он командовал, хотя Каланжо был старше по званию. Но капитан молчал выполнял приказания Ланьера.

Со всех машин изъяли запасы топлива, инструмент, консервы, оружие. Пока готовились, поток желающих переправиться иссяк. Начинало смеркаться.

Борис с сержантом перешли мост последними – они должны были отыскать брошенных на произвол судьбы раненных.

Димаш в одеяле, как в коконе, тем временем мирно посапывал в чреве вездехода. Виктор и Каланжо стерегли застывшие неподвижно машины. Виктор сменил батарею «Гарина», теперь хватит на двадцать выстрелов; взял еще автомат. Каланжо предпочел трофейную «Горгону». Зря. Спору нет, эта штука плюется огнем весьма эффектно, но сжирает батарею за три выстрела. А потом – либо жди пулю в живот, либо поднимай ручонки.

– Бросят нас парни, как пить дать, бросят и сбегут, – бормотал Каланжо, нервно посасывая трубку.

В завратном мире многие начинали вновь курить. Но курильщика трубки Виктор встретил впервые.

– Не сбегут, – сказал Виктор. – Борис – отличный парень. Мы через мортал летом вместе прошли. Да и сержант твой – нормальный мужик.

– Я, признаться, непрушный, – вздохнул Каланжо. – В прошлый раз, когда за врата ходил, угодил в такое дерьмо… У всех командиры как командиры, а наш – только с девками по кустам обжиматься. Настоящий гарем завел. Вместо палатки – шатер с кондиционером и ванной. Ребят отправлял баб ему искать по деревням пасиков. Мне это надоело, я с капитаном сцепился. Я сюда пришел, говорю, не с бабами в койке воевать. Говорю, на кой хрен тебе было за врата топать, на той стороне бабья хватает. Допрыгаешься: эмпэшники заявятся, тебя к стенке, нас – в фильтрационный лагерь. Он озлился, отправил меня какое-то озеро искать. Будто бы оно и летом замерзшее стоит… Уж не знаю, вправду или нет существует то озеро, только не нашел я его. Когда вернулся, ни капитана не было, ни его гарема. На том месте, где шатер стоял, аккуратный такой черный кружок от фотонной гранаты. Его миротворцы шлепнули. Им пасики пожаловались. И привет…

– Вместе с женщинами сошгли?

– Нет, телок миротворцы увели. Сказать честно, не надо баб на эту сторону пускать. И ребят на той стороне обучать надо лучше.

– Зачем? Чтобы они больше убивали народу? Ты слышал про Дагара?

– Ну… Он сгинул в мортале.

– Или его уничтожили «милитари». Как конкурента. Никто точно не знает, что с ним случилось.

Исчезнув, Дагар стал одной из баек Дикого мира. Он воевал за «синих», свою роту готовил еще на той стороне. Купил кусок дикого леса, болотину, почти год набирал новичков, муштровал, обучал. Делал из них «львов Дикого мира». Полосы препятствий, стрельба по мишеням, марш-броски, рукопашный бой. Многие не выдерживали и одного дня. Уходили. На их место являлись другие. В конце концов Дагару удалось к марту собрать целую роту. Они получили оружие, миновали врата. Прошли сквозь формирования «красных» как нож сквозь масло. И исчезли в мортале. Навсегда.

– Ты кем был на той стороне? – спросил Виктор.

«Кем ты был?» – хороший вопрос. Почему никто не спрашивает: «Кто ты есть?» Был физиком, торговцем, программером, сочинителем реклам… Мало ли кем был… Но вдруг рванул. Сюда – в траву, в лес и дикость, где на каждом шагу ловушки. Где рядом – смерть. Говорят, в этом мире все другое. А главное, здесь люди другие. Ты проходишь врата. Добровольно. На этой стороне смерть и кровь. Раны, страдания, болезни гарантированы каждому. Все равно идут. Год за годом. Добровольно? Или все-таки нет? Все относительно, любая добровольность. Мечты или догмы, чужие слова, примитивные агитки, ложный стыд – тоже неволя. Любопытство, желание испытать себя, поиски романтики, разочарованность, ненависть, зависть, любое чувство, достаточно сильное, чтобы на миг позабыть о страхе и чувстве самосохранения. На одно мгновение – пока не минуешь врата. А дальше ты пленник. Раб. Теперь полгода врата не отпустят тебя из этого мира. Контракт со смертью подписан. Изволь выполнять.

А пасики? Подвижники «Эдема»? Наивная вера отдает их на растерзание мародерам. Это тоже неволя – воображать, что твоя изувеченная плоть превратит завратный мир в хрустальный Эдем. Бах! Бах! Бах! Одна очередь – и весь хрусталь в осколки. Лицо – в кровь. После этого еще можно о чем-то мечтать?

– Я? – переспросил Каланжо. – Я пять лет хожу. До капитана, видишь, дослужился.

Виктор удивился. Не походил Каланжо на старого волка. Ветераны – особая каста. Каждая вещь у них – стандартная, и вместе с тем особенная. В казенных ботинках не станут ходить – непременно весной купят у мальчишки-лоточника ботинки ручной работы из вечной кожи (откуда эти мальчишки в завратном мире, кто шьет ботинки, и что за кожа идет на них, никто не спрашивает, покупают – и все). Потом непременно серебряный портсигар, тоненькие темные сигареты, немного терпкие и не похожие на пустенькие сигаретки того, мирного мира. Неважно, куришь ты или нет, у ветерана портсигар должен быть. Серебряный. Ветеран повяжет голову синим или красным платком, будет говорить на своем особом сленге. О «мирной» профессии не скажет ни слова, как будто нет и не было никогда той, другой жизни за вратами. Может, и врат самих уже нет?

Виктор поверил Каланжо. Пять раз… Почему бы и нет? Только зачем? Ланьер чувствовал, когда врут. И редко ошибался.

Каланжо не врал.

– Так чем ты занимался в том мире, где запрещено убивать?

– Не знаю, стоит ли говорить. Да ладно. Коли мы вместе застряли – скажу. Я – черный следопыт. «Черняк» по-здешнему. Ищу по заявкам тела павших. На той стороне готовлюсь, нахожу участников, с кем пропавший без вести воевал, расспрашиваю, что и как, где видели в последний раз. Составляю карты, сюда прихожу стрелком. Весной отыскиваю тело. Летом воюю. Осенью возвращаюсь. А тут задержался. Хотел еще одного парня найти. Пожадничал. Как говорится, два мортала решил проскочить за один раз. Ну и влип.

– Бизнес у тебя здесь, выходит. За риск платят хорошо?

– Нормально платят. Но евродоллы – не главное. Скучно там, в этом теплом мирке. Хреново. Не жизнь это, вот что я тебе скажу. Разве такой жизнь должна быть?

– Не знаю. – Виктор оглядел застывшие в ледяном безмолвии деревья на том берегу. – Но здесь только смерть.

Уже стемнело, приближение новых машин они заметили издалека.

– Стой! – рявкнул Каланжо, направляя ствол «Горгоны» на лобовое стекло переднего джипа.

– Are you red? Peace… Мир! – отозвался молодой голос из джипа.

– Это синенькие так припозднились, баклажанчики, – буркнул Каланжо. – Сейчас я их обрадую. The bridge fell in the river! – крикнул так, что эхо запрыгало по лесу.

– What? What did you say? – из джипа выбрался парень лет двадцати пяти в новенькой, с иголочки форме с отличиями майора «синих». Наверняка форму берег для возвращения. Только что переоделся. Коротко подстриженный, загорелый. Лицо преподавателя универа. Умненький, наблюдательный, деловой. Носит при себе перчатки, чужой плоти касается рукой в защитной пленке. Внимательно наблюдает, записывает, итожит. Преподаватели истории и военных академий идут в этот мир ощутить военный дух. Понять, что такое – настоящая война. И – главное – проверить очередную теорию. Гибнут первыми. Потому что завратный мир не подчиняется ни одной теории.

– Мост, говорю, накрылся на хрен, – сообщил Каланжо.

Колонна «синих», состоящая из двух джипов, медицинской машины и двух вездеходов, остановилась. Несколько человек побежали к мосту.

– O, my God! Why? – послышались крики.

Каланжо прыснул.

– Они как дети, ну право же. Вау да вай. Пулю в живот получат и давай кричать: вай? А зачем ты сюда лез, спрашивается? О, господи! Я на себе пацана вот такого тащил до госпиталя. Наши подстрелили, а я его нес. Он только и повторял. «Why?» Да еще «my God!»

– Предложим ему остаться? – шепотом спросил Виктор.

– Этому – нет. С таким зимовать – последнее дело. Он будет теоретизировать, постоянно говорить о добродетелях и вермишель из твоей тарелки таскать.

– Интересно, кто нас будет кормить вермишелью. – А было бы неплохо сейчас горячей вермишели с кетчупом. Может быть, у Каланжо припасено в вездеходе несколько упаковок? Наверняка. Надо парня раскулачить.

– Неважно, кто. Надо как-то от этого типа избавиться.

– На ту сторону можно переползти. Но без машин, – популярно объяснил Виктор майору.

Тот махнул рукой: мол, пояснениях не нуждаюсь. Приложил палец к запястью. Ага, у парня встроенный комп, общается с ним, как с милым другом. По статистике каждый третий обладатель вживленного чипа кончает жизнь в доме умалишенных. Но желающих слиться с электронным другом в единое целое не переводится. К тому же здесь, в диком мире, толку от такого компа чуть – на все лето он вырубается. А когда включается, непременно глючит.

– Ну, как работает? – полюбопытствовал Каланжо.

Майор чертыхнулся: комп ответил на запрос, но что-то не особенно приятное.

– Вездеходы придется бросить. Раненых и припасы тоже, – пытался втолковать майору Каланжо.

– What? – повернулся к нему майор.

– Я говорю, если хотите переправляться, то бегите налегке. Времени в обрез. Цигель, цигель! Ферштейн? The game is over!

«Синие» давно все уже поняли, что игра over, и перезагрузка не предвидится. Возможно, кое-кто подозревал встретивших их «красных» во взрыве моста. Глупо, конечно. Уж если взрывать, то после переправы. Спору нет, хочется сделать ближнему гадость. Но зачем подкладывать мину себе под зад? Впрочем, идиотизм человеческий невозможно переоценить. Один отдает приказ, другой выполняет. Потом сотни лет историки ищут объяснения, почему да зачем, но не могут найти.

На той стороне появились две фигурки. Борис с сержантом. Ланьер навел на них бинокль. «Человек», «Носилки», – замелькали надписи. Светила луна. Подмораживало. Переправа через мост, вернее, через разрушенный его пролет, походила на самоубийство. Но Борис и сержант шли. Виктор пошел навстречу, чтобы встретить на самом узком и опасном месте. Хорошо, что у Ланьера в кармане брюк сохранилась пара перчаток: держаться голыми руками за металл означало остаться без кожи.

Подошли с двух сторон почти одновременно.

– Ну что, заждались? – Борис кинул Виктору конец веревки с карабином. – Закрепите где-нибудь. Сыграть вниз можно за милую душу.

– Искупаемся.

– Нет охоты. Мы там термопатроны ребятам под задницы подкладывали. Потому и припозднились.

Им повезло: переправились без приключений. Виктор втянул носилки на свою сторону, и по настилу, как санки, протащил еще метра три. Следом Борис с сержантом перебрались по двум уцелевшим балкам.

– У вас там что, пополнение? – спросил Борис, оглядывая парней в песочной форме. Они грелись у костра, пили чай из разовых термостаканчиков и ждали приказа.

– «Синие» подошли. Теперь, как и мы, мучаются этическими проблемами, – объяснил Ланьер.

– Вы им про крепость рассказали?

– Пока нет. Бурлаков обратился к нам, то есть к «красным», возможно у него свои соображения.

Они дотащили носилки до вездехода.

– Кого принесли? – спросил Каланжо, откинув клапан спальника. – Это же Лобов. Ребята, у него все брюхо разворочено. Живой труп.

– Вот мудила, – без злости выругался Борис. – Мы же решали, кого первым тащить: парня с простреленной ногой или этого. Спросили еще: ты как, тяжелый? А он давай орать: меня несите! Даже не верится, что его в живот ранили, так громко орал. Может, симулирует?

– Не симулирует. Я сам рану видел. Трупак он живой, чужое место занял. На чудо надеется.

«Такие всегда выживают, соседей топят, сами выплывают, – усмехнулся про себя Ланьер. – С кем бы поспорить, что чудо случится?»

– Много еще раненых на той стороне? – спросил Каланжо.

– Хватает. В том месте (мы назвали его госпиталь, а надо бы – хоспис) – мы насчитали двадцать пять. Трое уже умерли. Холодно. Мы навалили на них лапника и подсунули термопатроны. Уж не знаю, долго ли протянут.

Майор «синих» вытянул шею – прислушивался к разговору. Смысл понимал без перевода. Историку положено знать языки.

Майор подошел.

– Как далеко находится ваш «госпиталь» от моста? – по-русски он говорил прекрасно.

«Наверняка еще говорит на китайском и хинди, по-французски болтает с парижским прононсом, цитирует Гете по-немецки. Встроенный чип в мозгу, не нужно ничего учить, просто загружай очередную программу. Бонжур, гутен таг, пардон!»

– Метров пятьсот будет.

– Excuse me, – проговорил майор с какой-то виноватой улыбкой и поманил Каланжо в сторону, давая понять, что хочет переговорить с капитаном без посторонних ушей.

– Ага, конверсашка, понял, – кивнул Каланжо. Лицо у него сделалось несчастным и злым.

– Сразу видно, что парень хочет повесить на нас своих подбитых, – вздохнул Борис.

Раненного в живот запихали в вездеход и вкололи ему лошадиную дозу обезболивающего.

– Надо идти, – сказал Рузгин. Но медлил.

Подошел лейтенант «синих». Высоченный, тощий, сутулый. Если бы плечи расправил, стал бы великаном.

– Горяченького чайку хотите? – спросил на чистейшем русском «синий» и протянул термобанку с чаем.

– Еще один русский «синяк», – фыркнул Борис. – Ты откуда? В смысле на той стороне где живешь?

– Антон Смирнофф, Нью-Йорк. Настройщик роботов.

– Большое яблоко, понятно, – кивнул Борис.

– Что вы делаете? Почему не уходите? – Антона трясло. Щеки у него отливали синевой, глаза слезились, капля висела на кончике длинного носа. Он был – воплощенное несчастье. Сколько евродоллов отдал бы сейчас за то, чтобы очутиться в своей мастерской, среди полуразобранных железных парней!

– Мы теперь вместо медсанбата. Раненых собираем. – Виктор отхлебнул чай. – Горячий… Как хорошо-то!

– У вас ботинок нет запасных? – поинтересовался Антон. – Я заплачу. На той стороне, разумеется. Господа, пятьсот евродоллов. Пятьсот – нормальная цена. – Антон застенчиво выставил ногу в продранном ботинке, наспех заклеенном пенобинтом.

– Я взял с собой три пары. Эта последняя. Ни у кого подходящего нет.

Размер обуви, как и рост, у Смирнова был солидный.

– Такие башмаки шьют на заказ, – усмехнулся Виктор. – Но среди нас нет башмачников.

Каланжо тем временем закончил «конверсашку» с майором, вернулся к своим.

– Извините, сэр, у нас тут военный совет, – хмуро глянул на Антона капитан.

– Я ботинки ищу, – Смирнов с надеждой посмотрел на капитана.

Зря, конечно, смотрел, размер обуви был явно другой.

– Парень, ты босиком беги, – посоветовал Каланжо. – Так быстрее.

– Ноу проблем. Счастливо. Удачи! – Антон пожал каждому руку и ушел.

Бедняга. Парень наверняка уже посчитал, что шансов добежать до ворот босиком у него меньше десяти процентов. Если и добежит, то ноги отморозит – это точно. Во сколько ему встанет реабилитация на той стороне?

– Слушайте, у майора деловое предложение, – сказал капитан.

– Мы не сомневались, – хмыкнул Борис.

– Он оставляет нам всю свою технику.

– А куда он ее еще может деть? В реку бросить? – поинтересовался Виктор.

– Тихо! Дайте сказать. Времени мало. Так вот, у него есть запас термопатронов, консервы и еще пропасть барахла. Он идет налегке на ту сторону. Берет с собой Бориса и сержанта.

– А мы на кой ляд сдались этому «синяку»? – неожиданно возмутился сержант. – Он небось на нас верхом хочет до врат проехать.

– Разговорчики, сержант! Вы идете до «госпиталя» вместе. Потом «синие» помогают нести наших раненых до моста. И уходят.

– Что взамен? – спросил Виктор, уже предвидя ответ.

– Мы забираем к себе в укрытие его раненых. Пять человек.

– Очень щедрое предложение.

– Он теряет около часа. Спасает несколько жизней, – заметил Виктор.

– Еще он оставляет нам врача, – добавил Каланжо.

– Ого! – Борис искренне удивился. – Какая щедрость!

– Ну что, соглашаемся? – спросил капитан.

– Вы – старший по званию, – напомнил Борис.

– Врата скоро закроются. Мы будем не столько воевать, сколько выживать. Все вместе. Независимо от званий.

– В принципе мы ничего от этого договора не проигрываем. Сколько людей может выжить в этой мифической крепости, мы не знаем. Бурлаков говорил о сотне. Неизвестно, сколько людей у него уже есть. Двадцать он может принять. Обещал. Больше – не знаю. Нас и так уже больше двадцати. Так что все зависит от хозяина крепости – сказал Ланьер. – В вездеходе мы можем провезти хоть «красных», хоть «синих». Без проблем. Весь вопрос – куда мы приедем.

«Может быть, никакой крепости и нет, – добавил про себя Виктор. – Я собираю смертников. М-да… Но в крайнем случае… в крайнем случае… пусть крепости и не существует. Но есть деревня пасиков, наш блиндаж. Устроим охрану, заселим домики, выкопаем остатки морковки из-под снега. Нас будет много, от маров отобьемся. В общем, выживем».

Класс.

Ему сделалось весело. Задача казалась не такой уж сложной. Если будет врач, да медикаменты, они точно выживут. Он сможет. Он провел ребят через мортал. И сейчас спасет. Ланьер расправил плечи. Улыбнулся. Кивнул.

На Бурлакова почти не рассчитывал уже. Все просто. Все так и должно было быть.

– Значит, о′кэй, – подвел итог Каланжо.

Виктор направился к колонне «синих».

– Эй, док! Who is a doctor here?

– Я – доктор, – из джипа вылез невысокий полный человек в камуфляже и толстой накидке. Смуглое лицо. Черные глаза. Полные губы. – А вы, сэр?

– Виктор Ланьер, – представился Виктор. – Вы действительно остаетесь с нами? Really?

– Не коверкайте язык, я прекрасно говорить по-русски.

Виктор почувствовал себя задетым. Он всегда считал свой английский вполне приличным.

– Доктор Терри Уоррен. Я остаюсь с ранеными. – Голос слишком тонкий.

Виктор, наконец, догадался. Круглое немолодое лицо. Завитки темных волос из-под кепи. Перед ним была женщина лет сорока пяти. Мулатка

«Каланжо будет в экстазе», – подумал Виктор.

Мир
Глава 8

1

«Удивительный эффект врат был обнаружен не сразу, – читала Алена в книге по истории врат. Автор – Алексей Хомушкин. Да, да, как раз тот, в доме которого теперь жил Виктор. И книга эта из библиотеки самого писателя. Авторский экземпляр с автографом. – Но вскоре заметили (тогда новый мир еще не был зоной войны, но начал использоваться как свалка отходов и тюрьма), что, возвращаясь, люди оставляют за вратами гнев и боль, ненависть и ярость. Враждебность гаснет, назад все приходят умиротворенными. Врата очищают. Если там убивал, то здесь думаешь об этом без чувства вины. Там – война. Здесь – мир. Врата разделяют. Объяснения? Пока ни одного толкового. Но это именно так: врата дают чудесное очищение. Человек не может любить всех подряд, всех ближних и дальних. Ему это не под силу. На такое способен только Бог. В своей маленькой деревне мы можем мило улыбаться друг другу, помогать друг другу, заботиться друг о друге, но каждую пятницу мы отправляемся к мосту через реку, ведущему в соседнюю деревню, чтобы побить чужаков, просто потому что они чужаки. „Мир – это первейшая обязанность горожанина, а враждебная соседняя деревня, которая когда-то предлагала объект для высвобождения внутривидовой агрессии, ушла в далекое прошлое“, – цитировал Хомушкин Конрада Лоренца[1]1
  Конрад Лоренц «Так называемое зло».


[Закрыть]. В современном мире человеку негде разрядить свою агрессию. Он должен постоянно смирять себя, напяливать вежливую улыбку, склонять голову. В лучшем случае – купить резиновую куклу начальника и отводить на ней душу. Но спасение наконец было найдено! Врата стали этой самой враждебной деревней, куда можно уйти „за головами врагов“, выплеснуть гнев и ярость, боль и накопленную агрессию, испытать сильнейший эмоциональный всплеск и вернуться к мирной жизни. Одним из героев Дикого мира стал Тутмос. Через десять лет после открытия врат он был страшно популярен, кричал, что все изменит, даст людям надежду, он играл в слова, кричал, что врата – это мост, ведущий в лучший мир, и надо тому, кто презирает смерть и любит веселье, идти на ту сторону, обмотавшись пулеметными лентами и взяв в руки „Калашников“. И вот, пританцовывая, пестрая толпа двинулась в новый мир, взбиралась на горы, проникала в долины и наконец добралась до берега океана. Здесь они построили плот, поставили парус и отправились к мечте. Назад вернулся один Тутмос».

– Почему только один? – спросила Алена вслух.

Но книга не была интерактивной, и потому ей не ответила.

«В конце зимы, когда ворота еще закрыты, возрастает не только число преступлений, но и число аварий на дорогах. Скрытая агрессия убивает сидящих за рулем. Зато летом и осенью аварий меньше всего, поскольку нам предложили объект для переориентированной агрессии. Вместо того чтобы лупить тех, кто вызывает наше недовольство или наш гнев, мы отправляемся за врата, чтобы там в ярости лупить „синих“ или „красных“. После летней экспедиции вряд ли даже заправский пассионарий будет устраивать демонстрации или станет активистом партии. Зато у протестантов самого разного толка появился один общий объект для ненависти – врата!»

Алена отложила книгу, спустилась в сад. Каждый год за вратами пропадают тысячи людей. Погибают? Или их попросту не пропускают домой? Дикий мир забирает их себе. Что мы знаем про тот мир, лежащий за вратами? Ничего. Мы грабим его, используем, отравляем, рушим.

«Если Витька не вернется, я пойду на следующий год его искать… – решила Алена. – Зимой запишусь на курсы подготовки. Стрельба, мединструктаж, каратэ. Я – идиотка».