Текст книги "Челябинск. Любимых не выбирают"

Голос улиц. Софья, 57 лет, экономист

…Ну, это заблуждение, что все, кто большую часть жизни прожил в Советском Союзе, скучают по нему и мечтают вернуться. Я, например, не мечтаю нисколько, хотя должна бы. Вот вам, простите, сколько лет?.. Тоже не юноша. Вы скучаете?.. Вооот, а я о чем говорю! (смеется – РГ).

Помните, на улице Кирова напротив кинотеатра «Знамя» детское кафе было?.. Тоже ходили? Помните, какие очереди туда были, чтобы с детьми нормального мороженого поесть? За несколько недель записывались! А тотальный дефицит, одна капуста морская на полках… Ну ладно, бог с ним, как говорится, не хлебом единым… Людей за людей не считали… как и сейчас, кстати. Мы втащили сюда в двадцать первый век все самое худшее, что там было, так что у меня никакой вашей ностальгии по прежней жизни нет. Эту бы наладить.

Спасти рядового кота

Летом я часто возвращался домой с работы пешком – из центра на северо-запад через парк Гагарина. Тепло, сухо, тихо. Чего ж толкаться в маршрутках.

Однажды стал свидетелем забавной сцены. На выходе из бора, ближе к «Роднику», увидел толпу и услышал жалобное «мяу». На тонкой и высокой сосне метрах в шести от земли сидел изможденный рыжий кот. Внизу совещались молодые ребята с лестницей – видимо, из парковых или добровольцы (дело было возле лыже-роллерной трассы). Они рассказали, что рыжик сидит на дереве третий день (!), орет и плачет, что они его уже снимали сегодня, он расцарапал спасителя, забравшегося к нему по веткам, и сиганул обратно.

И вот новая попытка. Не без труда приладили лестницу, доброволец собрался лезть наверх. Кошак почуял неладное и тут же драпанул выше, став практически недосягаемым.

Позвонили спасателям, те запросили полторы тысячи за вызов и пропуск на машину от администрации парка. Рыжий тем временем добрался почти до макушки.

Ждать развязки я не стал, пошел дальше, а ребята продолжили попытки снять истощенное животное.

Удивительная иллюстрация глупости: тебя пытаются спасти, а ты удираешь.

«Живым не дамся!». Фото: интернет

Кошкин дом

Еще немного на кошаче-собачью тему.

Возле дома много лет живут кошки. Бродят стайками вокруг теплого колодца, зимой греются в моем подъезде, если удаётся прошмыгнуть под ногами входящих-выходящих, летом валяются на солнце или кувыркаются на цветочной клумбе. Бездомные, бесхозные, родились на улице и, скорее всего, умрут там же. Но чистенькие, аккуратные. Лично у меня они раздражения не вызывают (подозреваю, что авторы клумбы испытывают противоположные чувства).

Кошки разные. Кто-то уходит, кто-то приходит. Самой яркой была рыжая семейка. Помню их еще котятами. Троица шебутных, резвых и вечно голодных хулиганов. Трескали колбасу и сухой корм как не в себя. Я часто видел их в окно висящими на тонких ветках деревьев.

Когда рыжики выросли и разбрелись кто куда, пришло новое племя, младое-незнакомое – серая британка, черно-белая беспородная, как у моей дочери, и еще какого-то землистого цвета пушистая толстуха. Такие же вечно голодные и не желающие покидать место пастбища. Кормят их местные сердобольные тетушки. Кошки, едва завидев их, несутся к столу со всех лап. И в дождь, и в снег женщины выгружают у колодца горы еды и умиротворенно наблюдают, как «чавкают» четвероногие. Очевидно, о злачном месте прознали котейки из соседних домов, потому что столующихся со временем становилось все больше и больше.

Как-то раз зимой одна из кормилиц остановила меня у дверей подъезда и робко попросила сделать ей ключ от домофона. Мол, тут кошки мерзнут в морозы, прячутся в вашем подъезде и голодают, а я живу в соседнем доме, не могу попасть, чтобы покормить. «Заплачу за ключ в тройном размере», – обещала тетушка.

Я лишь развел руками. Соседи мои были против «столовой» в подъезде. Одна особо буйная из породы «Ходють тут всякие!» заявила, что когда-нибудь передушит всех этих скотов. Засрали, понимаешь, весь подъезд, всюду недоеденный китикэт, рыбьи косточки, миски с водой…

Сейчас, когда я пишу эти строки, за окном бушуют осенние ветра. Слякоть, холод, тяжелое стальное небо. Сердобольные тетушки по-прежнему кормят свою ораву и сетуют: впереди зима, перемрут котейки от голода. Кто о них позаботится?

Разговорился как-то с ними: «А чего, – спрашиваю, – не возьмёте к себе? Вон, любую на ваш вкус. Кошки чистые, на вид вроде здоровые. Ну, покажетесь ветеринару, прививки сделаете. Так ведь проще и вам, и им. Всё ж лучше, чем колбасу по двору разбрасывать».

Поглядели они на меня грустно, повздыхали… и молча разошлись.

Ждёте какой-то морали? У меня её нет. Может, вы найдете?

Потеряшка

Год, кажется, восемьдесят девятый – полуголодный и полуобморочный. Начало января, мороз такой, что плевок долетает до земли кусочком льда. А у нас на руках три пригласительных на новогоднюю ёлку во дворец спорта «Юность». Разумеется, представление отменили – негоже мучить малышей на холоде. Но подарки нужно было забрать. Отправили меня как старшего.

До дворца спорта от нашего дома было всего три остановки на троллейбусе. Терпимо. Доехал, забрал в кассе дворца три пакета с конфетами и шоколадками, поплелся обратно. Площадь у «Юности» была пустынной. Ни машин, ни людей, ни троллейбусов. Зато там был пёс…

Он бродил в одиночестве по остановке и все смотрел куда-то. Время от времени жалобно поскуливал. Видно было, что пес хозяйский, не бродячий, с ошейником. И столько в нем было отчаяния, что я подумал: потерялся, отстал от хозяина… или его просто бросили.

И так мне стало печально в тот момент, что я готов был схватить его в охапку и утащить домой. Словно почуяв душевный порыв, пёсель приткнулся к моей ноге, сел подле и стал смотреть на меня полными тоски глазами. Кажется, он даже плакал.

Через пять минут подъехал мой тролейбус. Я зашел в салон, в котором едва ли было теплее, чем на улице. Устроился у заднего стекла. Троллейбус тронулся, а я всё смотрел в окно. Пёс слонялся по остановке, озираясь вокруг в надежде увидеть, наконец, пропавшего хозяина. Одинокий, замерзший, несчастный. Вскоре он исчез из виду.

Это одно из ярких воспоминаний о детстве. Не знаю почему.

Для всей семьи

Когда я вижу свадебные церемонии и счастливых молодоженов, исполняющих стандартные обряды, у меня в голове выстраивается специфический ассоциативный ряд, о котором новоиспеченным супругам лучше пока не знать. Примерно такой.

Замочек на счастье…

На походы в гипермаркет с гигантской тележкой (курица, гречка, бананы, ватные палочки и обязательно туалетная бумага).

На сериалы по вечерам и шашлыки по выходным.

На бесхитростные диалоги:

«А куда мы положили квитанции на капремонт?» – «Там, рядом с чеками на лодку и спининг».

На кредитный «солярис», стиральную машину с сенсорным управлением и шубу.

На маму в гости в воскресенье и пиво с друзьями в пятницу…

«Зая, погладь рубашку, я опаздываю». – «Я тоже тороплюсь. Надень футболку, она на сушилке».

На разогретые в микроволновке котлеты и разбросанные по гостиной носки.

На запах чужих духов, «кафедру по четвергам» и «что это у тебя за чмо мордатое в друзьях?».

На взносы в детский сад и коньяк с конфетами педиатру.

На взаимный шпионаж в телефонах.

На ночное: «Нам с тобой надо серьезно поговорить» – «На прошлой неделе говорили. Я устал и хочу спать» – «Ты меня избегаешь! Я не могу до тебя достучаться!»…

На разбитые тарелки и классическое «Блин, ты уже час в ванной торчишь! Нас люди ждут!»…

«Мам, я хочу собаку!».

«Пап, я покакала!!!».

Афобазол.

Заправка для борща.

Влажные салфетки и шампунь для жирных волос.

«Для всей семьи»…

Замочки на счастье. Парк Гагарина. Фото: РГ

Прохожий, проходи!

Однажды вечером вышел в магазин за сигаретами. Уже стемнело. Навстречу прёт молодая дамочка «в хлам» и с двумя ребятишками. Дети – совсем карандашики, девчонки где-то лет пяти-шести. Одеты вроде опрятно. С виду обычная семейка, в которой рулевая временно сбилась с курса.

Поравнялся с ними. Мамаша обращается ко мне:

– Сигарету дай!

– Нету с собой, – отвечаю вежливо (хотя велик был соблазн послать, но она всё же дама, да еще и дети при ней). Прошел пару шагов. В спину летит:

– А пятьдесят рублей?

Останавливаюсь, оборачиваюсь.

– Мы знакомы?

– Это важно? Все братья – сёстры…

Не подозревая, что ответила названием совместного альбома Гребенщикова и Науменко, дамочка осклабилась.

Разворачиваюсь и иду себе дальше. По опыту знаю, что с такими в диалоги лучше не вступать. С ними, как с уличными гадалками, только крючок заглоти.

Закупился в магазине. Взял сигареты и пару бутылок газировки. Вышел на крыльцо, озираясь: наверняка ведь ждет.

Пересекся с ней на углу магазина. Сигарету она уже стрельнула у другого, но ко мне прицепилась снова:

– Газировку детям дай!!!

А карандаши семенят рядом. Им явно стыдно за маму.

Но я прошел мимо…

Понимаю, всякое бывает. Сам далеко не ангел. Но чтобы – так?! На улице? «Прохожий, дай полтинник!»

Мне не жалко было газировки, ей-богу – такие маленькие и милые дети. Но дерзость их матери меня возмутила.

«Любимому городу – чистый родник!» (с)

Каким был раньше родничок на повороте Труда/Северо-Крымской у самой кромки соснового бора и чем он заслужил популярность, помнят только старожилы. В «добутиллированную» эпоху не зарастала к нему народная тропа. В жару и холод, в дождь и снег, канистрами и банками неленивые горожане (транспорт сюда не заглядывал, так что – пешком) черпали чистую воду из недр земных для своих столовых нужд. Вода из крана по вкусу о трубопрокатном заводе напоминала, а «люксов» нынешних мы не видывали.

– Вас здесь не стояло!

– В очередь, сукины дети!

– Да не толкайтесь вы, всем хватит…

Нам в этом смысле проще было: на проспекте Победы у Колхозки колонка на скважине работала. Как воду в домах вырубят, так всем микрорайоном там и выстраивались.

В нулевых повелел градоначальник привести родничок в порядок. Местом паломничества он уже давно не был, но как историческая достопримечательность вполне мог стать точкой на карте.

Однако время безжалостно.

Подарил наш старый родник имя свое соседнему торгово-развлекательному гиганту, да и воду ему всю отдал. Что-то там с коммуникациями и подземными течениями намудрили. В утешение среди горожан пустили слух: все равно нельзя было эту воду пить, вредная она, потравитесь, нуклидов всяческих нахватаете. В общем, не о чем жалеть.

Так и пьем теперь из бутылей. Колонка наша на Колхозке тоже загнулась.

Жалеть вообще ни о чем не стоит, правда же?

Олег Чернышев. О памятнике уральскому писателю Андрею Середе

Жил человек рядом с нами. Мы его изредка видели на улицах Челябинска – например, возле педагогического университета. Жил не как все. Невелик размером. Велик сердцем, велик душой, мужеством, талантом. Мы на работу – шли, а он – катился. Делал добрые дела. И писал, писал, писал. Ему было что сказать.

Что оставляет человек после себя? Кто детей, кто дом, кто дерево. Андрей Середа оставил после себя книги. Это его дети. Много книг. Проза, поэзия, драмы. О жизни, о людях, о любви. Они и будут ему памятью.

Памятник планируется скромный, как сам Андрей. Вписан навечно в ограду его Альма-матер. Никому не мешает, места не занимает. Кто помнит Андрея, может подойти и положить цветочек. Кто не знает – удивится, кто это стоит на кирпичиках в маленьких ботиночках? Подойдет, прочтет имя, названия книг и пойдет за книгой в библиотеку или в книжный магазин.

Не зря жил Андрей Середа. Спасибо ему и вечная память.

Андрей Середа возле Педуниверситета. Фото: интернет

Нас – миллион!

Встречаем миллионного жителя Челябинска. 20 октября 1976 года, ЗАГС Центрального района, торжественная церемония вручения свидетельств о рождении и медалей работы златоустовских мастеров.

Младенцев трое, родились неделей раньше практически одновременно. Всех троих и назначили. Родители у малышей соответствовали необходимым требованиям, трудились на промышленных предприятиях…

В этой связи вспоминается «Компромисс пятый» Сергея Довлатова. В Таллине в ноябре 1975 года наклевывался четырехсоттысячный житель. Довлатову поручили сделать материал в газету, строго наказав, что юбилейный младенец должен происходить из правильной рабоче-крестьянской семьи. Отправился Сергей Донатович в родильный дом, а там что ни кандидат, то сын эфиопа, то дочь интеллигента. Когда дождались «нормального» малыша по фамилии Кузин, партийные боссы велели родителям назвать его Лембитом…

Никаких параллелей, просто смешной рассказ.

Миллионный житель. Один из трех. Фото: интернет

Олдбой

Дело было в 2010 году на встрече одноклассников – первой с момента окончания школы. Нам уже под сорок, кто-то лыс, кто-то отсидел, а иных уж нет от слова «совсем». Но мы искренне рады друг другу.

За общим столом в грузинском ресторане, что недалеко от стадиона «Локомотив», мы все поначалу несколько скованны, держим марку и стараемся изображать успех, которого нет. Но после ста пятидесяти начинаются перекуры на крыльце и разговоры «за жизнь без балды». Перекур – честный парень, предпочитающий гамбургский счет.

Пашка одет в дорогой костюм с галстуком. Он, наверно, единственный из всей нашей разношерстной компании, кто является тем, за кого себя выдает. Он чиновник городской администрации, маленький винтик одного из многочисленных департаментов. Все так же немногословен, каким был еще в школе, с робкой улыбкой, подпирающей пухлые щеки. Извиняется, что в таком виде – мол, не понтов ради, а прямо с совещания в мэрии приехал. Мы его по очереди трогаем. Настоящий чиновник челябинской администрации! А ведь мы с ним по стройкам вместе лазали, физкультуру прогуливали, к девчонкам приставали. Чудны дела твои…

Весь вечер Пашка старается соответствовать своему костюму, но после трехсот пятидесяти я вылавливаю его одного на перекуре и хватаю за пуговицу:

– Как тебя угораздило, Паш? Ты ж такой молодец был…

– Бес попутал, – оправдывается. – По протекции. Работал с недвижимостью, имуществом, кто-то из знакомых подсказал, посоветовал.

– Ну и как там?

Гасит сигарету в пепельнице.

– Да хреново. Надоело. Галстук этот, костюм. Все время улыбайся, подмахивай, проталкивай. Да и бардак жуткий, никто ни за что не отвечает. Уйду я оттуда.

Я смотрю на него ошалевшими глазами. Отказаться от карьеры и перспектив на госслужбе?! Это сейчас-то?!

– Не веришь? – спрашивает.

– Не-а!

Он улыбается и сует мне в карман визитку.

– Возьми на память…

Больше мы в тот вечер ни о чем подобном не говорили. Паша повесил пиджак на спинку стула, развязал галстук и пошел плясать под «Бони М».

Позже рассказывали, что он таки ушел из мэрии. Могу ошибаться, но, кажется, уехал с семьей в Черногорию.

Хочется в это верить.

Макс Бодягин. Уральское лето, такое короткое, как вспышка

Я иду и вижу перед собой эту пару, так тщательно переступающую через поребрик, будто бы он из хрусталя. Ему на вид около трёх и он совершенно точно не запомнит ничего из событий этого дивного летнего дня, просто потому, что ещё слишком мал. Вокруг так много всего, что он не успевает всё сосчитать, потому что считать он умеет только до трёх, а дальше идут очень сложные слова, он путается и смеется.

Она же, наоборот, запомнит этот день очень хорошо, досконально, как Пруст, поскольку внук – это последняя вспышка ее жизни. Она чувствует его безвольную и доверчивую ручонку в своей сухой ладони, и вдруг снова понимает, что тело совершенно предает ее, катаракта захватывает все больше власти, а она так боится операции и видит всё меньше и меньше, а пугающей белизны в ее поле зрения все больше и больше.

Они оба – рассвет и угасание – являют собой ясную иллюстрацию пульсации вселенной и всеобщего непостоянства. И эта иллюстрация столь зрима, что дядя Жека, больной алкоголической зависимостью человек, стоя у дверей алкомаркета, говорит: м-дааа, блядь. Так искренне и беззлобно. Он нежно опускает опустевшую бутылку на асфальт и скрывается от солнца в полумраке алкомаркета. Бегущий мимо улыбчивый бесхозный пёс вдруг садится и смотрит вслед уходящему дяде Жеке, потом снова улыбается и убегает по своим собачьим делам.

Стоящая за стойкой красногубая девушка очень хочет на море, или хотя бы на озеро, но тогда желательно прямо сейчас. День только начался, а в алкомаркете уже душно. Пакет, говорит ей дядя Жека, протягивая засаленную карточку «мир» и две бутылки запотевшего пива.

– Вам черный пакет или маечку? – спрашивает она, надувая из жевательной резинки пузырь размером с мужской кулак.

– Мне черную маечку, – скрипуче хехекает дядя Жека, глядя на её декольте. Он нестарый ещё человек, но выглядит так, будто бы жизнь проехала по нему бульдозером.

Огромный пузырь жвачки лопается и обвисает вокруг девичьего рта ненужным уже презервативом. Она измученно улыбается и бросает на прилавок пакет. Снаружи в двери алкомаркета струится белый солнечный свет. Над Челябинском разгорается день, и в эти минуты очень хочется не просрать ни мгновения этого чарующего, изменчивого, манящего лета.

Артем Краснов. Протокольное унижение

Челябинск, конечно, лёгкая мишень для критиков (и метеоритов). В приступах любви мы его увлечённо чморим с целью показать масштаб проблем и нежелание с ними мириться. Мотив понятен.

Читал тут пост уехавшей женщины, которая прямо фшоке-фшоке от Челябинска, и подумал, что мы как будто даже перестарались с критикой. В наших пересказах Челябинск выглядит такой дырой, что остаётся засыпать его дустом, ну, или карьерной пылью (той, что остаётся от карьеры чиновников).

Это как с ребёнком, которого всё время упрекают в бездарности, надеясь разбудить спортивную злость. Будто ребёнок встанет, отряхнётся и скажет: «Пожил я двенадцать лет бездарью, но хватит». И нажмёт кнопку на пузе, которая запускает пропеллер гениальности.

Мы сами себя до того запугали, что уже не верим в лучшее. Ругаемся для протокола. Скисаем всё сильнее.

Считаются с теми, в ком есть уверенность. Если только отчаяние – считаться незачем.

Сидишь на каком-нибудь пресс-ужине в окружении москвичей и что слышишь? Что у нас тут радиация кругом, кислотные дожди и чёрный снег. Всё это у нас есть (и не только у нас), но… Москвичи-то порой уверены, что Челябинск и Припять-1986 – вроде городов-побратимов. Начинаешь объяснять, что та же радиация от нас слегка в стороне и локализована, но радиация – это такое стоп-слово, что не дай бог.

Не удивлюсь, если федеральный центр рассуждает так же. Что? Челябинск? Та чёрная дыра, в которой живут чёрные дыряне? Сделаем у них ещё одну дыру. И зачерним с воздуха, чтобы не рушить традиционного уклада.

Из средств борьбы у челябинцев только беспроигрышный рецепт – взять да уехать. Мы как аккумуляторный электролит, из которого выпаривается всегда вода, остаётся только кислота. Мы создали репутацию людей терпеливых, но ворчливых, что вполне устраивает тех, кто имеет на город планы. Поворчат и уймутся. Или уедут. Да пофиг.

Я не за мифотворчество и маскировку проблем, коих вижу немало: экология, маршрутки, застройка, вода, ковид и так далее. Я, скорее, за отделение мух от котлет. Челябинск как город совсем неплох. Плохи некоторые традиции и некоторые тенденции. Если же посмотреть на город вообще, он перспективен. Челябинск расположен в отличном месте на перекрестье дорог, у него интересный климат и разнообразные окрестности. Неплохая дорожная сеть, аэропорт и железка. Сравнительно богат. Диверсифицирован. Есть университеты, театры, стадионы, физико-математический лицей №31, Кировка и бор. Короче, есть базис. Можно делать город для жизни. Можно разрешить себе верить, а потом переплавлять веру во что-то реальное.

Я понимаю, что критики пытаются показать беспомощность властей, а не города вообще. Но власти преходящи, а критика ложится на город слоем пыли, которая копится, и копится, и копится – того и гляди похоронит его. И вгоняет всех в депрессию, выхода из которой два: петля или побег. Но нет ведь.

Сторонние авторы видят сплошные дыры на дорогах и отсутствие зелени, с чем я не могу согласиться полностью. На Университетской набережной катали асфальт, и я про себя думал: как всегда люки оставят на полметра утопленными. А тут гляжу – люки как по линеечке. Вот же блин.

Места, куда рвутся челябинские беженцы, созданы людьми, которые не бегали сами. У которых была вера в эти места, было видение, была строптивость. Не пассивно-агрессивная, а нормальная такая, с хитрецой. Чтобы лидер мог встать и сказать: «Владимир Владимирович, не могу согласиться. ШОС будет. Простите за прямоту. Задачи центра мы понимаем, но, чтобы не отвлекать вас от важных дел впредь, вот небольшой райдер…» Да, где-то нужно лавировать, выкруживать, выжидать. Но видеть цель, а не кучку грязи, которой Челябинск рисуется в пересказах «конструктивных критиков».

Челябинску нужны лидеры, именами которых впоследствии не стыдно назвать пару улиц. И не только лидеры: пусть и люди поверят в город. И перестанут унижать его для протокола.