Текст книги "Крах черных гномов"

Томас Грейн – тучный, с обвисшими щеками и мясистым носом мужчина – внимательно осматривал присутствующих. С некоторыми он был знаком и обменялся с ними дружественными кивками. Нетерпеливо подергивал галстук-бабочку, на которую опускались его жирные щеки, и откровенно обрадовался, когда Вайганг покончил с процедурой знакомства.

– Мы – деловые люди, – начал он, еще раз дернув галстук, – и бог нас простит, как, надеюсь, простите меня и вы, господа, если буду называть вещи своими именами. Конечно, вы понимаете, мою поездку к вам трудно назвать увеселительной, особенно если принять во внимание, что мне пришлось преодолеть путь не только из Швейцарии до Дрездена, но и лететь из Парижа в Берн. А это, – усмехнулся, оглядывая всех, – по нынешним временам путь не очень удобный и безопасный…

– Я вспомнил Париж, господа, – отпил глоток воды из стакана мистер Грейн, – совсем неслучайно. Дело в том, что перед выездом сюда я беседовал с некоторыми лицами, чтобы выработать общее мнение, или, если хотите, платформу американских деловых кругов в переговорах с вами. Мне поручено информировать вас, что две недели назад Управление стратегических служб подало правительству Соединенных Штатов меморандум с достаточно приятным для вас, господа, названием: «Об экономических последствиях лишения Германии ее тяжелой промышленности». Как вы посмотрите на него? Не кажется ли вам, господа, что в этом названии содержится глубокий смысл?

Сообщение Грейна произвело впечатление. Даже Краузе, который, казалось, олицетворял собой немецкую респектабельность, начал перешептываться с соседом.

Грейн встал. Уперся короткими руками в стол, уставился в присутствующих.

– Вы можете возразить, мол, мы делим шкуру не убитого еще медведя. Но будем смотреть правде в глаза: война скоро закончится и, к сожалению, не так, как нам хотелось бы. Неудавшееся покушение полковника графа фон Штауффенберга лишило нас надежды на сепаратный мир, и теперь мы не можем не считаться с последствиями русского наступления и красной угрозой не только для Германии. Нам придется преодолевать трудности, и трудности значительные: в том числе и некоторую прямолинейность президента Рузвельта, который склонен к уступкам русским. Но, господа, перспективы не так уж безнадежны – мы категорически против так называемой деиндустриализации Германии, проблемы, с которой носятся либералы и коммунисты. Ваше дело – наше дело, и лишь политические кретины да наши враги не учитывают и не хотят знать, кто в свое время вкладывал капитал в немецкую промышленность. Мы не станем рубить сук, на котором сидим сами, и будем упорно настаивать на том, чтобы помочь послевоенной Германии восстановить промышленные предприятия, найти рынки и развить экспорт.

– На каких условиях? – спросил директор банка.

– В каждом конкретном случае этот вопрос будет решаться самостоятельно. Но можно и сейчас уже сформулировать два основных пункта: во-первых, льготные условия для американского капитала в Германии. Поясняю: немецким компаниям придется привлекать иностранный капитал для восстановления экономического потенциала страны. Наши корпорации надеются, что мы, имея уже солидный опыт сотрудничества, будем плодотворно продолжать его. Во-вторых, уже сейчас мы должны продумать и принять все меры, чтобы никакие ценные бумаги, технические новинки фирм, патенты и тому подобное не попали в руки русских; начавшееся большое наступление русских путает все карты.

Грейн побагровел весь, часто облизывал запекшиеся губы. Раздраженно дернул галстук, сказал сухо:

– Если бы не безрассудная политика вашего фюрера, положение было бы более благоприятным. Наступление в Арденнах – несвоевременно и, как это ни парадоксально звучит, навредило прежде всего вам, будущей Германии. Если бы мы заняли Берлин и вышли на Одер, то совсем по-другому говорили бы со Сталиным.

– А также и с нами… – буркнул седоватый пожилой человек, который все время зябко кутался в шерстяной шарф. «Сильман, – вспомнил Кремер, – представляет компанию “Сименс”».

– Я не понимаю вас, – развел руками Грейн. – Неужели вы отдаете предпочтение красным?

– Зачем же передергивать! – рассердился Сильман.

– Господа, – вмешался Краузе, – так мы никогда не договоримся. Нужно считаться с тем безусловным фактом, – как это ни тяжело сознавать, – что войну-то проигрываем мы.

– До капитуляции еще далеко, – не сдавался Сильман.

– Здесь собрались рассудительные люди, – пробурчал Краузе, – и мы можем разобраться, что к чему. Лично я считаю условия, изложенные мистером Грейном, приемлемыми.

– Я еще не закончил, – приподнял руку сенатор. – Меня просили предупредить вас, что американские монополии, учитывая наши общие интересы, я подчеркиваю это, и в дальнейшем будут отстаивать развитие экономического потенциала Германии. На первом этапе после войны, с оглядкой на нежелательный международный резонанс, придется ограничиться пунктами меморандума, о котором я говорил. Однако мы подготавливаем предложения относительно прекращения демонтажа немецких предприятий. Правда, несколько заводов, – снова сердито дернул галстук, – придется демонтировать.

– Если они останутся до конца войны, – произнес директор Дрезденского банка. – Ваша авиация на щадит ничего…

– Мы не всегда можем найти общий язык с военным командованием, – поморщился Грейн. – Англичане считают это расплатой за бомбардировки Лондона. Да и у нас, в Штатах, достаточно наэлектризованная атмосфера. Необходимо время, чтобы все стало на свои места. И это время придет, господа. Уверяю вас – это не пустая болтовня, – поставки в счет репараций будут проводиться лишь на первых порах. Мы разрешим вам неограниченный экспорт на иностранные рынки, не будем настаивать на национализации промышленности. – Грейн понял: пора заканчивать. – Я прошу вас, господа, все конкретные вопросы, связанные с нашей сегодняшней беседой, разрешать с мистером фон Вайгангом. У меня все, господа. – Поклонился и сел.

Поднялся Краузе.

– Мы с благодарностью принимаем предложения сенатора Грейна и наших американских друзей, которые подают нам руку помощи.

– Я должен напомнить, господа, что… – перебил Вайганг.

– Мы – держава в державе, – улыбнулся Краузе, поняв его, – и умеем сохранять тайны лучше, чем СД.

Эти слова послужили сигналом к окончанию совещания. Разъезжались так же незаметно, как и приехали. Их было четырнадцать – четырнадцать некоронованных властелинов. Щупальца Сильмана, Краузе протянулись по всей Германии и далеко за ее границы. Карлу даже странно было идти рядом с внешне обычным, склеротичным человеком, фамилия которого – Бауер. Кремер знал – на банковском счету Бауера десятки миллионов.

– Они хотят превратить наши фирмы в американские филиалы, – раздраженно бурчал Сильман, закутанный так, что непонятно было, как пробиваются сквозь пушистый шарф его слова.

Краузе шел, постукивая тростью по бронзовым колпакам гномов. Вздохнул громко, давая понять, что старый болтун надоел всем и не следует воспринимать его всерьез. Но Бауер был не прочь поговорить.

– Как кажется мне, – бросил язвительно, – лучше стать американским филиалом, чем вообще прекратить существование. Надо все делать с головой: взять помощь и поступиться кое-чем. А придет время, снова станем на ноги. Вот тогда и поговорим… хе-хе… как джентльмен с джентльменом.

– Я бы вам присудил Нобелевскую премию за мудрость, – не выдержал Краузе.

– А для чего она мне? – пренебрежительно фыркнул Бауер. – Деньги у меня еще есть, а реклама от нее не стоит и пфеннига.

– Великолепно сказано! – засмеялся Краузе. – Кстати, вы не задумывались над таким аспектом: не далее чем через год после войны американцы столкнутся с русскими; понадобится буфер между Востоком и Западом, и этим буфером станет Германия. Мы возродимся из пепла, как птица феникс, и снова будем диктовать свою волю Европе.

– Вы ошибаетесь лишь в одном, – как-то торжественно произнес Бауер. – Не через год американцы столкнутся с русскими, а значительно раньше. И дай бог, – положил Бауер свои костлявые пальцы на плечо Краузе, – чтобы это произошло как можно скорее.

Четырнадцать автомобилей, придерживаясь небольших интервалов, выехали из ворот. Пятнадцатая машина была самой скромной – не мощный «хорьх» и не хромированный «мерседес», а обыкновенный «опель-капитан». Но в этом старом автомобиле ехали хозяева хозяев. Они видели намного дальше, чем их немецкие партнеры, и могли диктовать им свою волю.

– Как вы считаете, Чарльз, – спросил Грейн Хокинса, – не был ли я сегодня слишком прямолинейным? Все же они – немцы, а национальное самолюбие чертовски сложная штука.

– Национальное самолюбие пропадает, когда оно угрожает прибылям, – расхохотался Хокинс.

– Тогда считайте сегодняшнюю встречу успешной. – Грейн втиснулся в угол автомобиля, чтобы не видно было его лица с улицы. – Я выезжаю сегодня. А вы?

– Мне нужно задержаться. Следует договориться о передаче нам документов…

– Не торопитесь, пускай фон Вайганг собирает их у себя. Транспортировка небольшими партиями может вызвать подозрение и лишние осложнения.

– Ваши мысли совпадают с предложениями помощника фон Вайганга.

– Значит, у него неплохой помощник. Это тот, что присутствовал на совещании? Где вы его откопали?

– Обычная история… – пошевелил пальцами Хокинс. – Немного страху, немного денег… А человек перспективный…

– Ну-ну… Вы же у нас знаток человеческих душ!

* * *

Горст Ульман поднял руку. Грузовик затормозил в нескольких шагах, и паренек ловко вскочил на подножку.

– До Дрездена?

– Садитесь, – открыл дверцу шофер. – И угостите сигаретой.

Сигарета – справедливая плата за услугу, и Горст достал портсигар. Давая шоферу прикурить, глянул через заднее окно кабины и успокоился окончательно. Если за ним и следили, то, как говорится, пока – до новых встреч…

На протяжении недели Горст мог убедиться – за ним не следят. Он проверял это в самых различных ситуациях. Хотя бы в одной из них шпик выдал себя. Вчера вечером поделился своими соображениями с Вернером:

– Неимоверно, но факт: гестапо, очевидно, не интересуется мной – хвоста нет…

«Плохо ты знаешь гестапо», – обрадовался Зайберт. Обрадовался, потому что теперь этот мальчишка наверняка начнет действовать. Не такой у него характер, чтобы сидеть сложа руки.

Догадки Вернера были близки к истине. Вчера Горст ездил в Дрезден и звонил по привокзальному телефону-автомату. После этого побродил по городу и вечерним поездом возвратился в поселок. Об этой поездке не обмолвился ни словом даже Вернеру. И сегодня, собираясь в Дрезден, произнес равнодушно:

– Пойду прогуляюсь…

Зайберт взглянул недоверчиво, но расспрашивать не стал. Придет время, и Горст сам обо всем расскажет.

Молодой Ульман вышел из поселка и сразу же свернул на тропинку, которая вела к лесничеству. Когда вышел на дорогу, был уверен, что никто не видел его. Остановил машину. Угостил шофера сигаретой, и тот довез его почти до центра города. Отсюда до нужной улицы – рукой подать. Правда, от нее осталось только название, ни одного целого дома, груды кирпича, припорошенные снегом, битое стекло да грязь. И ни одного человека, лишь далеко впереди – одинокая женская фигурка.

Горст невольно поежился – показалось, что лучше было бы встретиться в людном уголке города: среди толпы легче затеряться, а здесь все на виду, как на ладони…

Возле руин, из которых торчала искореженная взрывом колонна, постоял. Собрался уже было пройти намного вперед, чтобы не торчать на одном месте, как увидел справа от себя человека в военной шинели. Выглядывает из-за стены и подает ему знаки.

Ульман перелез через кучу битого кирпича, перепрыгнул глубокую яму. За полуразрушенной стеной прятался Штеккер.

Фельдфебель вряд ли рискнул бы встретиться с Горстом, но тот позвонил ему через несколько дней после разговора Штеккера с Ветровым, разговора, который и решил дальнейшую судьбу парня. Раз, а то и два раза в неделю Штеккер пробирался через руины в подвал, где ждал его Юрий. Фельдфебель приносил небольшой листочек бумаги, умещавшийся в мундштуке.

Информация о передвижении воинских частей через железнодорожный узел передавалась дальше по каналам, известным лишь Ветрову. Собственно, это и не интересовало Штеккера – он знал, что уже через день-два его сообщение расшифруют в Москве.

Ветров считал, что лучше видеться со Штеккером, чем вынимать записки из тайника. Во время одной из таких бесед Юрий и посетовал на нехватку людей. Сейчас, когда советские войска подошли к границам рейха, следовало активизировать деятельность группы, а надежных товарищей не хватает.

Поэтому Штеккер и назначил юноше свидание.

Они постояли, притаившись за стеной. Только Горст собрался высказать свою просьбу, как Штеккер взял его за руку и потянул за собой. В хаосе битого кирпича и покореженного железобетона фельдфебель нашел узкую щель и, пригнувшись, нырнул туда.

– Ну, какое же у тебя неотложное дело? – спросил, устраиваясь на доске.

Горст не сел рядом. Все кипело в нем, он напоминал жеребенка, которого только что вывели из конюшни: переступал с ноги на ногу и сопел.

– Я уже не могу так больше, дядя Петер! – кинулся сразу в наступление. – Стоять в стороне, когда наступил решительный час! Наконец я имею право на месть! Мы запрятались, как мыши в подвал, и чего-то выжидаем. Отец это понимал и хотя погиб, но не зря.

– Постой, постой, – остановил его Штеккер. – На отца не кивай. Он бы семь раз отмерил, прежде чем отрезать. А ты сразу – бултых в воду! А может, там омут… Осмотреться надо.

– Я уже осмотрелся. И не думайте, что горячусь. Я почему к вам? В поселке я связан по рукам и ногам. Что бы ни случилось там – на кого подозрение? На сына Ульмана. Ничего не значит, что за мной сейчас не следят. Может, они специально хотят усыпить мою бдительность? Видите, я все продумал – понимаю что к чему, А сидеть сложа руки я не могу. Вы должны это понять!

Выпалив все это единым духом, Горст вдруг замолчал.

– Вы меня извините, дядя Петер. Я, может, что-нибудь не так… – сказал Горст, сконфузясь.

– Есть немного. – Даже не видя лица Штеккера, Горст понял, что тот улыбается. – Но я понимаю тебя.

– Беспокойно мне, – признался юноша. – Сдерживаю себя, а душа бунтует.

– О-о, парень! – прервал его фельдфебель. – Это хорошо, если бунтует. Было бы значительно хуже, если бы ты стал равнодушным.

– Вот-вот, – обрадовался Горст. – Я знал – вы поймете меня и что-нибудь посоветуете.

– Понять легче, – задумчиво произнес Штеккер, – а посоветовать…

– Дядя! Подумайте, прежде нам отказывать!

– А я не собираюсь отказывать, глупыш. Но все это так нежданно-негаданно… Пристроил бы я тебя, однако же… – задумался. Внезапно спросил совсем другим тоном: – Стрелять можешь?

– Вы, дядя Петер, странный человек, – с облегчением засмеялся Горст. – Конечно, для армии я не гожусь, но в случае необходимости… У меня же нет пальцев только на левой… Давайте автомат, увидите!

Ульман представил, как держит оружие в руках, – даже ладонь вспотела… Запрыгал автомат в руках, застрочил, веером рассыпая пули… Зубам стало больно – так стиснул их. Выдохнул со злостью еще раз:

– И увидите!..

Штеккер спросил:

– Придется перейти на нелегальное положение. Сможешь?

– А документы?..

– Будут.

– Смогу.

– А мать?

– Вы же знаете ее! А поможет ей Зайберт.

– Парень, с которым ты подружился?

– Он живет у нас.

– Фридрих говорил о нем…

– Настроен против наци и хочет бороться.

– Теперь многие протрезвели…

– Он не из тех, кто приспосабливается. Честный и с убеждениями.

– Инвалид?

– Ходит на протезе.

– Жаль, – вздохнул Штеккер. – Хорошие люди всегда очень нужны.

– Вернер заменит меня в поселке.

– И это дело, – согласился фельдфебель. – Теперь вот что. Мне с тобой встречаться неудобно. Придешь сюда завтра в три. Тебя будут ждать. Скажешь: «Заблудился в руинах, не могу найти выхода». Ответят тебе: «Поверните налево, две ступеньки вниз…»

– Две ступеньки вниз… – про себя повторил Горст. – А с кем встречусь?

– Это, брат, челове-ек! – с уважением сказал Штеккер.

– Он взорвал завод?

– Много хочешь знать…

Горст засмеялся счастливо:

– Я понял вас, дядя. Не пожалеете, что рекомендовали меня!

– А если бы не был уверен, не рекомендовал бы, – буркнул Штеккер. – Теперь давай вперед, а я следом…

Когда Горст вернулся домой, уже смеркалось. Вернер лежал на диване, не включая света. Весь день нервничал и вздохнул облегченно, услыхав шаги Горста в прихожей.

Ульман включил свет, и Вернер встал – взъерошенный, с мрачным лицом.

– Ты чего? – встревожился Горст. – Заболел?

– Да, кажется, нет… – потер щеки Вернер. – Волновался за тебя.

– За меня нечего волноваться, – ответил Горст. Скинул шинель, лег на тахте. – Устал я.

Зайберт молча ожидал. Ульман потянулся так, что захрустели кости, счастливо засмеялся.

– Удача! – сказал восторженно. – Неимоверная удача!

– Не хочешь говорить, не говори, – обиженно запыхтел Зайберт. – Нечего обиняками…

– Чудак ты! – воскликнул Горст. – Нет у меня от тебя секретов.

– Отчего же, – решил подзадорить его Зайберт, – могут и быть. Дело такое…

– Иди-ка сюда, – хлопнул рукой по тахте Горст. – И дай сигарету.

Закурили.

– Завтра у меня решающий день! – Горст придвинулся к Зайберту – не мог не поделиться радостью. – Назначена встреча с одним человеком… Мы еще покажем, Вернер!

– Мы – не то слово, – ответил тот с грустью.

– Что поделаешь, и у меня еще могут быть осложнения… – поднял искалеченную руку Горст. – Но, думаю, обойдется. – Подставил ладонь, словно положил на нее автомат. – Стрелять можно…

– Неужели? – выдохнул Вернер.

– Да! – кивнул головой Горст. Глаза его блестели – Мы им покажем!

Зайберт глубоко затянулся. Теперь бы не спугнуть пташку!

– Будь осторожным, – сказал, положив руку на плечо Горсту. – Чтобы не попасть в гестаповскую ловушку.

– Ну что ты! Там такое место – разрушенная улица за цирком и ход в подвал. Ни за что не заметишь. Чудесная явка. Завтра в три все решится.

– А со мной как?

– Останешься здесь. Работы хватит.

– Жаль, без тебя…

– Такое уж дело…

– Я же не отказываюсь.

– Идите кушать, – заглянула в комнату Марта.

– И ты до сих пор не обедал? – удивился Горст.

– Ждал тебя.

– Вот это друг! – восторженно воскликнул Горст. – Я сейчас, только умоюсь…

Марта пошла на кухню, и Вернер остался один. Сидел, откинувшись на спинку стула, и думал. Стоит ли продолжать игру? Если он останется в поселке, то в лучшем случае узнает двух-трех подпольщиков – и все. А связь с Горстом утратит. А завтра можно поймать большую рыбу – Вернер не сомневался, что молодому Ульману назначили свидание с человеком, причастным к подземной диверсии. Черт с ними, с подпольщиками, одним больше, одним меньше… Он наделает шуму на весь рейх. Не каждому удается задержать вражеских диверсантов! Об этом будут докладывать фюреру, и, кто знает, может, фюрер обратит внимание на фамилию.

Эмиль Мауке – не так уж плохо звучит!

* * *

Когда молодой Ульман только подъезжал к Дрездену, Зайберт уже был в городе. Сидел в кабинете преемника Эрлера – оберштурмбаннфюрера с хитрыми, проницательными глазами за выпуклыми стеклами очков.

Оберштурмбаннфюрер налил в бокал тягучей ароматной жидкости, придвинул сифон с газированной водой.

– Мавр сделал свое дело, – рассмеялся весело, – мавр может отдохнуть. Пейте этот ром и ни о чем не думайте. Прекрасный ром, мне прислал три бутылки друг из Мюнхена. По-моему, еще из довоенных запасов.

– Божественный аромат, – похвалил Мауке. Вдруг решительно отодвинул бокал. – Я выпью потом. Мне хотелось бы знать, какие приняты меры, чтобы захватить преступников.

Оберштурмбаннфюрер снял почему-то очки и снова надел их.

«А этот мальчишка действительно нахальный, – подумал недовольно. – Выскочка, с которым придется повозиться».

– Все в порядке, Мауке, – улыбнулся будто по-отцовски: немного снисходительно и в то же время как бы гордясь таким способным парнем. – Все в порядке, мы не выпустим этих паршивых свиней.

– Но нам, – поднял брови Мауке, – неизвестно место их тайных встреч. Улица длинная и…

– Мы решили не делать засаду, – прервал его оберштурмбаннфюрер, – чтобы случайно не спугнуть их. За Горстом Ульманом будут следить опытнейшие агенты. Они дождутся, когда он встретится с диверсантами. Мы окружим тот подвал и, клянусь, возьмем их, как котят. Можете спокойно пить свой ром.

– За успех! – поднял бокал Мауке. Сделал несколько глотков. – Правда, великолепный ром… – нетерпеливо заерзал на стуле. – Мне хотелось бы посмотреть, как вытянется физиономия у этого самоуверенного индюка, когда он увидит меня здесь. Если не возражаете, я сам буду допрашивать его.

– Пожалуйста, – качнул головой оберштурмбаннфюрер, – сколько угодно. Я с удовольствием полюбуюсь представлением.

Мауке двумя большими глотками допил ром. Посмотрел на часы.

– Он уже в городе, – произнес, словно про себя. – И сейчас будет там. Налейте мне еще рому, оберштурмбаннфюрер.

И вправду, Горст Ульман был уже на месте. До трех оставалось двенадцать минут – он торопился, не обращая внимания на порывы холодного ветра и колючий снег, который сек лицо. Только поднял воротник пальто и глубже надвинул старенькую шапку.

Между руинами ветер намел высокие снежные сугробы. Завывая, мчался мимо одиноких стен, врывался сквозь разбитые окна в пустые кирпичные коробки домов, раскачивал остатки перекрытий между этажами. Он залепил Горсту глаза мокрым снегом и едва не сорвал шапку. Юноша схватился за нее руками, повернулся спиной к ветру. Позади никого, лишь за несколько десятков шагов ковыляет старенькая бабуся, наверное, с внучкой. Согнулась пополам, только нос торчит из-под теплого платка, девушка бережно поддерживает ее, прикрыв лицо муфтой.

Горст сделал вид, что завязывает шнурок на ботинке, – пропустил женщин, искоса следя за ними. Бабуся действительно старенькая – красный нос и облепленные снегом щеки, а девушка – ничего, хорошенькая. Прошли мимо Горста, не обратив на него внимания, и паренек успокоился.

Молодой Ульман пошел за ними, постепенно отставая и время от времени незаметно посматривая назад. Когда заметил знакомую груду кирпича и остатки разрушенной стены, снова оглянулся, будто отворачиваясь от ветра. Уверившись, что никого на улице нет, юркнул в руины.

На всякий случай еще раз выглянул из-за стены: женщины поворачивали за угол. Больше никого.

Ветров уже был на месте. Услышав приближающиеся шаги, машинально проверил, не забыл ли в машине гранату. Вспомнился случай, как однажды удалось ему с товарищами спастись от верной гибели. В условленном месте встречи, в подвале разрушенного дома, их поджидала засада, и не будь у него тогда гранаты… С тех пор принял за правило – почти всегда иметь при себе этот «веский аргумент».

На темных ступенях юноша поскользнулся и едва удержал равновесие, схватившись за холодную стену. В тот же миг резкий свет фонарика заставил его зажмурить глаза.

– Пароль? – требовательно спросили из темноты.

Горст назвал, но ответа не получил. Кто-то громко дышал в глубоком каменном провале.

– Я бы тебя узнал и без пароля, – прервал молчание человек и выключил свет. – Вылитый Ульман…

– Отзыв? – спросил Горст сердито. Почему-то рассердился, хотя человек смеялся совсем не обидно. Но кому хочется предстать перед незнакомым человеком этаким увальнем?..

– Поверните налево, две ступеньки вниз! – тоном приказа сказал человек, и Горст действительно насчитал две ступеньки. Человек с легкостью перепрыгнул их в темноте. Он свободно ориентировался в подвале, и Горст подумал, что его новому знакомому часто приходилось бывать здесь.

Они стояли в темноте друг от друга на расстоянии шага.

Горст почувствовал: мурашки поползли по спине и задрожали руки. В последний момент пересилил себя, чтобы не сказать такое, что можно принять за сентиментальное пустословие. Сказал сдержанно, даже сухо:

– Готов выполнять ваши задания!

– Если бы не был готов, – усмехнулся Ветров, – мы бы не разговаривали сейчас с тобой. Ты представляешь, на что идешь?

– Думаю, да!

– Будешь ходить по канату! – Тон Ветрова стал жестким. – Один неосторожный шаг и…

– Я уже давно хожу по канату, – ответил Ульман серьезно, – и знаю, чем это пахнет.

– Со мной еще сложнее.

– Догадываюсь.

– Ну, если ты такой догадливый, – засмеялся Ветров, – давай руку.

Рука Горста потонула в медвежьей лапище Юрия.

– Сегодня пойдешь со мной, – сказал Ветров. – Есть одно дело… Для начала – несложное.

Горсту показалось, что на ступеньках послышались шаги. Осторожно освободил руку.

– Вы никого не оставляли там? – прошептал быстро.

Ветров отступил на шаг и потянул за собой Горста. Прижались к стене, затаили дыхание.

На ступенях раздался тяжелый топот. Замелькали кинжальные лучи фонариков.

– Сдавайтесь!

Ветров выстрелил дважды подряд. На лестнице кто-то упал. Остальные спрятались за выступ стены.

– Горст Ульман! – крикнули оттуда громко. – Вы и другие бандиты окружены. Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь!

– Быстрее! – Ветров потянул за собой Горста, но со ступенек резанули автоматы. Горст споткнулся и упал. Юрий наклонился, чтобы помочь ему, но паренек не шевелился, неудобно уткнувшись прямо лицом в груду битого кирпича.

Ветров распластался рядом с ним, стреляя наудачу.

– Горст… – схватил юношу за руку. – Что с тобой, Горст?

– Сдавайтесь! – закричали опять от входа, и вдруг Юрий понял, что Горста уже нет – почувствовал, как холодеет рука паренька.

А может, показалось? Может, Горст лишь тяжело ранен?

Но надо было принимать немедленное решение: со ступеней властный голос повторил:

– Сдавайтесь, сопротивление бессмысленно, вы окружены!

А у него нет даже нескольких секунд подумать…

Ветров выпустил руку Горста. Достал гранату и, не вставая, кинул в сторону входа. Грохот взрыва, усиленный сводами подвала, оглушил Юрия. Послышались крики, стоны, кто-то ринулся наверх, обрушилось что-то тяжелое, и все стихло…

Ветров отполз за угол стены, стал пробираться по узкому и низкому, похожему на канализационный ход, коридору. О проклятье, тупик! Пришлось возвращаться назад. По пути ощупывал стены справа и слева. «И фонарика не включишь!» – подумал с досадой. Двигался медленно – где же второй ход? Но вот рука провалилась в пустоту. Боковой ход. Свернул в него. Долго полз. Нащупал полуразрушенные ступени. Стал карабкаться по ним и… увидел свет.

Рассеянный свет, и падающие сверху снежинки.

Юрий осторожно выглянул из развалин. Подумал: если гестаповцы окружили и эту улицу… Но вряд ли. Кому известно, что под землей сохранился этот лабиринт?

Улица. И по ней идут люди…

Ветров спрятал в карман пистолет и решительно вышел на улицу. Никто не обратил на него внимания. Юрий вскочил в отходящий от остановки трамвай и доехал до моста. Все время его не оставляла мысль, что поступил нехорошо. Но что он мог сделать? Вынести Горста из подъезда? Об этом нечего было и думать, это было бы безумием…

Нет, он сделал все, что требовали от него обстоятельства и здравый смысл. Не мог же он поставить под удар существование группы. Кроме того, Центр приказал: основное задание – помощь Карлу Кремеру…

И все же на душе было тяжко, Юрий не находил себе оправдания. А если Горста только ранили, если он только потерял сознание? Значит, он оставил врагам раненого…

Что из этого может выйти?

Ветров продолжал рассуждать. Кто-то навел на них гестапо. Горст говорил Штеккеру, что в поселке у него есть друг, на которого можно положиться, и называл фамилию. Надо обязательно проверить: если этот инвалид – агент гестапо, необходимо принимать срочные меры… Но неизвестно, что рассказал тому типу Горст и о чем тот сам мог узнать…

Кроме того, Горст знает Штеккера. А если он только ранен, и гестапо заставит его говорить? Правда, Штеккер ручался за парня, но следует ориентироваться на худшее… Нужно позвонить фельдфебелю – пусть немедленно оборвет все связи.

Где же ближайший телефон?

* * *

В бокалах пенилось шампанское. Карл Кремер поднял свой бокал, но не пил, заглядевшись на причудливую игру света в хрустальных гранях. Рука чуть-чуть дрожала, и свет, казалось, двигался в бокале, жил в нем, вырываясь изредка зеленой или красной вспышкой. Эти вспышки напомнили Карлу цветные сполохи московских салютов, и он поднял бокал еще выше, мысленно и сам салютуя. Подержал мгновение и опорожнил единым духом, забыв, где он и с кем, – так реально рассыпались перед ним ракеты, вырвав из темноты кремлевские стены и купола Василия Блаженного…

Тряхнул головой, освобождаясь от видения. По ту сторону стола кутается в меховую накидку Эрнестина, не сводя с него своих выпуклых глаз. Карлу стало неприятно, словно Эрнестина прочла его мысли.

– Почему ты не пьешь шампанское? – сказал первое, что пришло в голову, лишь бы нарушить молчание.

Эрни передернула плечами.

– Что-то холодно… – пожаловалась.

Кремер придвинул к ней рюмку с коньяком, но девушка снова упрямо покачала головой. Только пригубила, когда Карл, взяв из рук кельнера бутылку, сам налил ей.

– Может, кофе? – сделал еще одну попытку Карл.

– Не нужно ничего…

Эрнестина спрятала подбородок в пушистый мех, и снова Карлу стало не по себе под ее изучающим взглядом.

– Тебе никогда не бывает страшно? – спросила она неожиданно.

Кремер снисходительно улыбнулся.

– Нет в мире человека, который не испытал бы этого, – начал тоном учителя. – Страх за собственную жизнь, за своих близких. Наконец, – повернул бокал за тонкую ножку, – страх быть обманутым, потерять имущество… Человек большую часть своей жизни чего-то боится…

Эрнестина не изменила позы.

– Нет, не то, – перебила Карла с досадой. – Одно дело – страх, когда в тебя стреляют и ты спасаешь свою жизнь… Или просто нервничаешь перед тем, как сделать решительный шаг… А иногда чувство страха преследует тебя даже во сне! Ты не боишься будущего, Карл?

Кремер на секунду зажмурил глаза. Он понял, что тревожит Эрнестину, но ее переживания не взволновали и не могли взволновать его. То, чего она боялась, было желанным для него.

– У меня раскалывается голова и порой не хочется жить, – с горечью продолжала Эрнестина. – Что со всеми нами будет? Ты не задумывался над этим?

Кремер покачал головой.

– Счастливый человек… И ты сможешь смотреть в глаза тем, кто придет к нам победителями?

– Нас еще не победили, и неизвестно, как еще все повернется, – попробовал перевести разговор на другое Карл. – Фюрер обещает нам, что…

– Погоди, – остановила его Эрни, – дело не в том, кто и что обещает… Отец говорит, что мы ни в чем не виновны, что мы лишь исполняли свои обязанности и никто на свете ни в чем не может обвинять нас. Гестапо и СС – не наша выдумка, и то, что уничтожались евреи, тоже не касается нас. Но это же не так… Скажи мне, Карл… Ведь не так?..