Текст книги "Мужская солидарность (сборник)"

Два алых шарика

Да, жизнь удивительна. Она полна сюрпризами.

Это произошло давно, когда еще на наших улицах преобладал красный цвет, особенно в праздничные дни. И когда большинство наших граждан верили в светлое будущее, которое, увы, так и не наступило.

* * *

Мне было тогда шесть лет. Наша семья жила на окраине города в одноэтажном доме рядом с дорогой, ведущей из центра в аэропорт. Дом был до такой степени старым, что буквально на глазах рассыпался. Его внутренняя часть выглядела сносно, а вот наружная – катастрофически. Но мой отец не помышлял его ремонтировать, ибо говорил, что нам в нем все равно не жить и что мы вот-вот переедим в новую квартиру.

Отец, мать и я радовались перспективе переезда, а вот бабушка, наоборот, очень переживала из-за этого: она, как большинство пожилых людей, держалась за все привычное. Но в один прекрасный день она смирилась с мыслью о переезде. Как-то она сказала: «Все равно мне умирать здесь».

После этих ее слов мне часто приходилось слышать от матери, что бабушка болеет, а потому я должен быть с ней ласковым. Не замечая никаких признаков болезни у бабушки, я не мог понять: чем же она болеет? В итоге по своей наивности, я пришел к тому, что мать говорит мне о бабушкиной болезни только потому, чтобы я всего-навсего не шалил, когда она приглядывала за мной.

Ошибочность своего детского суждения я понял тогда, когда в одно солнечное утро, оставшееся в моей памяти как серое и туманное, я увидел заплаканные глаза матери, печальное лицо и растерянный взгляд отца, а потом бездыханное тело бабушки на ее всегда белоснежной кровати. Мужественная женщина скрывала от меня свою тяжелую болезнь, вот я и не мог тогда разобраться. Я долго плакал у ее кровати: слезы лились из моих глаз так, что все происходящее вокруг я видел расплывчато, будто через стекло, по которому потоком стекала вода.

После смерти бабушки меня, оставшегося без присмотра, определили в детский сад. Поначалу меня провожала туда мать, а потом я стал обходиться без ее сопровождения. Мать лишь переводила меня через дорогу, а дальше, примерно с полкилометра, что оставалось до детского сада, я топал один, напичканный ее инструкциями: ни с кем никуда, не сворачивать с дороги, никого не трогать и так далее в том же духе. Надо сказать, что ее напутствиям я следовал не всегда.

Мать стала отпускать меня в сад одного, потому что, во-первых, считала меня вполне самостоятельным мальчиком, а во-вторых, время тогда было спокойное. Таких уродов, которые могли бы чем-то навредить малому ребенку, еще не было. Во всяком случае, в нашем районе, где друг друга все знали, их точно не было.

Но обратно из детского сада меня не отпускали одного. Воспитатели не могли взять на себя такую ответственность. И это несмотря на то, что по своей смышлености, как считали они, я должен был уже ходить в школу, а не в детский сад. Так что домой я возвращался с матерью и, как правило, из всех детей детского сада его стены покидал последним.

Рядом с детским садом стояло здание, окруженное железной оградой. Дом, где располагался детский сад, тоже был с железной оградой, но она бала такой жиденькой, что через нее с любого места мог пролезть взрослый человек, тогда как через ту ограду могла проскользнуть разве что мышь. Причем, ограда детского сада была красивой, а та – ужасной, придававшей и без того не радевшему глаз зданию зловещий вид.

Это было добротное старинное здание, но со своими темно-серыми стенами и зарешеченными овальными окнами, оно напоминало мне маленькую крепость, это в лучшем случае, а в худшем – тюрьму времен царя гороха.

Когда мы, детсадовские дети возвращались домой, там во дворе дома играли дети нашего возраста. Поначалу я подумал, что этот дом такой же детский сад, как и наш, но потом с каждым новым днем стал понимать, что это не так, ибо дети там были совсем другие. Они были одеты убого, вели себя как-то дико, а главное я никогда не видел, чтобы за ними приходили их родители.

Как-то раз, проходя с матерью мимо этих странных детей, я, указывая на них, спросил у нее:

– Мам, а что это?

Мать, у которой никогда не сходила с лица улыбка, помрачнела и, как бы ни желая об этом говорить, после долгой паузы все же ответила:

– Это детский дом, сынок. Там живут дети, как видишь.

– А почему они не живут дома? – продолжал выяснять я.

– Видишь ли, у них пока нет дома, – сказала она и нежно погладила меня по голове. Сейчас я догадываюсь, что она подумала, погладив меня.

– Что ты говоришь? Если у них нет дома, то где же живут их родители? – не успокаивался я.

– Но у них нет родителей, – пояснила мне мать.

Я возмутился:

– Откуда они взялись, если у них нет родителей?

– У них были когда-то родители, а теперь нет…

– Они умерли, как наша бабушка? – предположил я.

– Да, – с грустью сказала мать.

Еще свежа была рана, полученная мною смертью бабушки, а я вновь содрогнулся ужасной стороной жизни. По моей еще неокрепшей натуре был нанесен второй удар, вызвавший у меня невыносимую боль и горечь. Представив себя на месте этих детей, я испытал страх и всепоглощающую тревогу.

Наконец, я узнал, что это был за дом. Я искренне жалел его маленьких обитателей, которые часто прилипали к ограде и смотрели на нас, когда мы – детсадовские дети – проходили с родителями мимо них – детдомовских.

С того дня это заведение невольно стало приковывать мое внимание, и я заметил такую картину: в уголке детской площадки у ограды всегда сидела одна и та же девочка. Она ни с кем не играла, ничего не просила у прохожих, как это часто делали другие дети, а только по своему обыкновению смотрела на дорогу своими полными грустью глазами. Почему-то мне было жаль ее больше других. Очевидно, оттого, что из всех детей она была самой маленькой и выглядела совсем беззащитной. Она неподвижно сидела, подобно кукле в детской комнате, которую по ненадобности забросили на полку.

Однажды я случайно забрел к детскому дому вместе со своими дворовыми друзьями. Мы носились по улице, кидали друг в друга свои шапки, футболили консервные банки – словом, тратили свою энергию, переполнявшую нас через край.

Когда я присел на минутку на бордюр тротуара, чтобы перевести дух, мой взгляд упал на эту девочку. Рядом с ней, но только со стороны улицы, стоял какой-то постриженный наголо мальчишка лет семи и, как мне показалось, он обижал ее. Взяв в руки первый попавшейся мне на глаза камень, я подошел к ним.

– Ты что здесь делаешь? – сказал я лысому. – А ну чеши отсюда, а не то я тебя сейчас этим камнем огрею.

Драчуном я был страшным, но бросать в него камень не собирался. Я хотел только напугать его, что мне и удалось. Испугавшись моей угрозы, он тотчас убежал, чуть ли не плача.

– Ты никого не бойся, – гордо сказал я девочке. – Если тебя кто-то обидит, ты скажи мне.

– А меня никто не обижает, – она улыбнулась, и ее румяные щечки превратились в два алых шарика.

– А мальчишка, что сейчас был, он разве тебя не обижал? – спросил я.

– Нет. Он просто дурачился.

– Тебя как звать, – поинтересовался я.

– Оля, – ответила она, а я опять увидел два алых шарика на ее лице.

– А меня Дима, – представился я, почувствовав себя при этом очень взрослым. – Я тут каждый день прохожу, кроме выходных.

У меня в кармане были шоколадные конфеты. Вынув две из них, я отдал их Оле. Едва я это сделал, как передо мной очутилась целая гурьба детей, и десятки рук были обращены ко мне. Я машинально вынул из кармана оставшиеся конфеты и вложил их впервые протянутые мне руки. Дети, которым не достались конфеты, а их оказалось большинство, окружили счастливчиков, чтобы выпросить у них хотя бы кусочек.

– Вам что, конфеты не дают? – спросил я у Оли.

– Дают, но очень редко, – сказала Оля, успевшая съесть свои конфеты. – А такие нам никогда не давали.

Меня это так глубоко затронуло, что на следующий день я, достав из своей копилки деньги, купил на них целый килограмм шоколадных конфет. Довольный собой, я побежал к детскому дому, чьи дети словно ждали меня. Едва заприметив меня, они подбежали к ограде. Прикинув, сколько их примерно, я в каждую протянутую ко мне руку положил по одной конфете. Оле же я дал пять конфет.

– Смотри, сразу не ешь, а то еще живот заболит, – предупредил я ее.

– Хорошо, – с трудом проговорила Оля, чей рот был забит сладкой массой.

– Оля, а почему ты ни с кем никогда не играешь? – полюбопытствовал я.

– Я боюсь пропустить маму, – тихо поведала она.

«Что такое? – подумал я. – Значит, она не знает, что у нее нет мамы? Или же здесь все-таки есть у кого-то родители?»

– А что она должна прийти? – уточнял я.

– Да, – уверенно ответила Оля.

Бедная девочка ждала свою маму. Она никогда ее не видела, но все ее ждала. Когда я об этом вспоминаю, у меня по всему телу пробегают мурашки. А тогда я вместе с ней хотел верить, что ее мама обязательно придет. Однако пролетали дни, а Оля продолжала сидеть на своем печальном посту.

За короткое время мы с ней подружились. По мере общения с Олей я все больше убеждался в ее непросвещенности. Да и что можно было знать, сидя за решеткой.

Я приносил Оле книжки с картинками, рассказывал ей известные мне сказки, одним словом, хотел ей дать как можно больше приятного и интересного. А однажды и такое ей предложил:

– Ты хочешь покататься на каруселях? Знаешь как это здорово!

– Знаю, но меня не пустят, – с сожалением произнесла Оля.

– А ты убежишь, – загорелся я своей затеей. – Я пропилю ограду, и ты незаметно сможешь выйти.

– Я боюсь, – вздохнула она. – Если узнают, меня побьют.

– А вдруг не побьют, а поругают только.

– Нет, побьют. Нашего Сашку так побили, что у него кровь из носа пошла.

– А за что?

– Он нечаянно тарелку с супом опрокинул.

– Может, он нарочно это сделал?

– Нет – нет, не нарочно. Я видела, – тихо сказала Оля, будто боялась, что ее услышит кто-то еще.

Я испугался за Олю и свою затею оставил. Я не был пугливым ребенком, но этот дом наводил на меня некий страх. Меня удивляли живущие там дети, которые могли смеяться и играть совсем как мы – счастливчики, кому не выпала их участь.

Я ходил к Оле каждый божий день, ведь кроме своей мамы, она ждала еще и меня. Но как-то я заболел ангиной, и пойти к ней не смог. С температурой я сидел на кухне у окна и смотрел во двор, поджидая своих друзей, чтобы попросить кого-нибудь из них сходить к Оле и сказать ей о моей болезни.

Первым появился толстяк и зануда Юрка – вот уж кого я хотел видеть последним.

Из-за своей патологической лени он идти к Оле не хотел, но я знал, как можно уговорить этого гаврика. Я дал ему один большой апельсин, после чего он с радостью согласился выполнить мою просьбу. Еще я дал ему два апельсина для Оли.

– Только эти не ешь. Если съешь, отлуплю, – предупредил я его.

Видя, как он поплелся, я понял, что раньше, чем через час, он не вернется.

– Шевелись! – крикнул я ему вдогонку.

Я был оптимистом по части его возвращения, ибо он вернулся только спустя два часа.

– Ты где шлялся? – налетел я на него.

Юрка молчал, а на его лице сияла глупая улыбка.

– Тоже мне, жених и невеста, – наконец сказал он и протянул мне белую розу, которую прятал за своей спиной. – Это она тебе передала.

Юрка продолжал улыбаться, а я подумал о том, как рисковала Оля, срывая для меня эту розу с палисадника детского дома.

Я торопился выздороветь, чтобы навестить Олю. Но вместо скорого выздоровления я попал в больницу, где мне вырезали гланды. И когда меня выписали, я приехал уже в нашу новую квартиру, которая находилась по отношению к нашему старому дому в противоположенном конце города. Та перемена, которая должна была привести меня в восторг, привела меня в унынье.

В разлуке с Олей я тосковал по ней, что отразилось на моем поведении – я стал замкнутым и раздражительным.

Мое неважное расположение духа не могли не заметить мои родители, но они ошибочно посчитали, что я переживаю по поводу потери своих друзей со старого двора. И я не винил их за это, ведь они находились в неведении, а открыться перед ними у меня не хватило смелости. К тому же я тешил себя мыслью о поездке к Оле при первом же удобном случае. А он так и не подвернулся – помешал день, который не забыть мне до конца дней своих.

Начался он обычно: встав с постели, я сделал зарядку, умылся и поел. Перед выходом из дому в школу – я уже учился в первом классе – мать мне сообщила:

– Вечером тебя ждет сюрприз.

Не придав маминым словам никакого значения, я подумал, что, скорее всего, мои родители решили купить мне велосипед, обещанный ими с тех пор, когда мы еще жили в старом доме. А он перестал меня интересовать, потому что я полюбил футбол и, кроме как гонять мяч, ничего другого не хотел.

Возвратившись со школы домой, я сделал уроки. Потом я включил телевизор и просидел перед ним до вечера.

Родители с работы задерживались, и я, не дожидаясь их, лег в постель, прихватив с собой кота Шустика.

Я уже засыпал, когда услышал звон ключей, а после – голос матери и отца. Тут я заинтересовался обещанным сюрпризом и пулей вылетел в прихожую. Я опешил – передо мной рядом с родителями стояла подросшая Оля.

– Ура! – закричал я, ошеломив своим радостным воплем отца и мать.

– Дима! – в ответ мне прокричала Оля.

Мои родители не могли заиметь еще одного ребенка, но чтобы после их смерти остался кто-то родной для меня человек, да и просто потому, что они были добрыми и неравнодушными к чужой беде людьми, они и решили взять ребенка из детского дома. По чистой случайности этим ребенком оказалась Оля.

* **

Ныне, когда уже нет в живых моих родителей, я знаю, что меня всегда рада видеть моя сестра Оля – кукла, которая когда-то по ненадобности пылилась на полке, а два ее алых шарика озаряли все вокруг.

Счастливчики

Анатолий был пессимистом. У него было четверо детей, к которым он питал нежную отцовскую любовь. Однако это светлое чувство Анатолия не избавляло его от пессимистических настроений, и он по своему обыкновению продолжал видеть свое пребывание на грешной земле далеко не в розовом цвете.

Женой Анатолия была Катерина, с которой он дружил с детства. Он женился на ней, скорее, по велению своего отца, чем по велению сердца. Желая себе в качестве жены некую другую, Анатолий не посмел ослушаться отца, воспитавшего его так, что он никогда и ни в чем не смел ему перечить. В пользу Катерины у его отца был один единственный аргумент – она выросла на его глазах, показав себя скромной и воспитанной девушкой. Он так сказал Анатолию: «Жена должна быть хорошей хозяйкой и хорошей матерью. А если тебе понадобится что-то еще, то это еще ты всегда найдешь на стороне. Но поверь мне, моему глазу, с Катериной тебя не потянет на сторону. Одним словом, Катерина та женщина, которая тебе нужна».

Это отлично понимал сам Анатолий, нисколько не сомневающийся в том, что по своим человеческим качествам она подходит ему в жены, как никто другая. Ведь не зря же он дружил с ней столь долгие годы. Анатолия смущала лишь ее внешность, на что его старик так сказал ему: «Да, она не красавица, но и такой уж и страшной ее не назовешь. А в общении с ней и вовсе забываешь о ее некрасивости, причем, замечу тебе, она обладает неплохой фигурой и, что особо хочу подчеркнуть, если у тебя глаз нет, – у нее безупречное тело. А это, скажу тебе, куда притягательней, чем смазливое личико».

Короче, Анатолий женился на Катерине, которая родила ему троих мальчиков и одну девочку. Но что интересное, никто из детей не был похож ни на Анатолия, ни на Катерину. Причем, самое разительное между ними отличие заключалось в том, что Анатолий с Катериной были брюнеты, а дети – блондины. Когда они донимали своим баловством Анатолия, то он часто им говорил: «Вас белобрысых я отправлю в Скандинавию. Вот там вы, альбиносы маленькие, сойдете за своих. И в кого вы такие бесцветные?» На что однажды младший сын, самый острый из всех детей на язык, сказал ему: «Эх, папа, радуйся, что ты хочешь нас туда послать. Я посмотрел бы на тебя, если бы тебе пришлось послать нас в Африку». Эти слова сына так рассмешили Анатолия, что он от смеха готов был полезть на стену. У него случился настоящий припадок, от которого он чуть было не отдал Богу душу. Его спасла Катерина, высыпавшая на его голову кубики льда. Несколько ледяных кубиков попали Анатолию за шиворот рубашки, от чего он, закричав фальцетом, запрыгал по комнате и тем самым рассмешил Катерину. Она так безудержно залилась смехом, что пришлось уже Анатолию успокаивать ее. Недолго думая, он взял Катерину на руки и, уложив ее ванне, пустил на нее холодный душ. С довольным видом поливая жену, он не заметил, как сзади к нему подкрались дети, которые ловко столкнули его в ту же ванну, где визжала от холода их мать.

Вообще, эта семья была сравнима с экспансивной итальянской семьей. Впрочем, что касается итальянской семьи – это случай особый.

Анатолий любил Италию и все, что было с ней связанно. Откуда у него взялось это, прямо скажем, непатриотическое чувство, неизвестно. Хотя, если верить в прошлую жизнь человека, то вполне возможно, что Анатолий был в ней именно итальянцем и даже может, звали его тогда Антонио, что почти одно и то же с его нынешним именем. Во всяком случае, на выходца с Апеннин он внешне весьма и весьма походил.

Своей любовью к Италии Анатолий поначалу заразил Катерину, а потом, по очереди, и всех детей. Когда по телевизору показывали итальянский фильм, то все, чем бы они ни занимались, все бросали и прилипали к экрану. Особенно им нравились фильмы 50-х и 60-х годов прошлого века, где блистали своей игрой плеяда замечательных итальянских актеров: Анна Маньяни, Софи Лорен, Викторио Гассман, Марчелло Мастроянни – какие имена! Признаться, глядя на них и их героев, трудно было не влюбиться в Италию.

Когда дети шутили, а шутили они всегда, то друг друга называли итальянскими именами.

«Пипинно пойди за хлебом!» – на всю округу кричала с балкона сестра младшему брату, который гулял во дворе. – «Лолита, у меня денег нет», – отвечал тот так же криком. – «Сейчас тебе Марчелло принесет деньги!» – «Пусть тогда он и идет!» – «Он не может, у него нога болит!» – «А где Лино? А у него что, зад болит?! Пипинно, Пипинно, всегда Пипинно!»

Вот таким образом они часто переговаривались и при этом активно жестикулировали.

Жила эта семья в многоэтажном доме, что в народе называют сталинкой. Все жители этого дома, а так же близлежащих домов знали Анатолия – всем он был известен как мастер на все руки. Если у кого-то в квартире происходила какая-нибудь «авария», то все обращались именно к нему. Он никому не отказывал и брался за любую работу, делая ее качественно и предельно аккуратно. Поэтому он заслужил славу добросовестного мастера и добропорядочного человека. Для всех его добропорядочность заключалась в том, что за оказанные услуги он взимал с них небольшие деньги. Каждый давал Анатолию столько, сколько мог себе позволить, за что он говорил им только спасибо.

Была еще зима, ее последний месяц, но от снега уже не осталось и следа. Надоевшая слякоть вернется уже не скоро. Довольный этим фактом, Анатолий подтянулся и отошел от окна. Он сел за свой рабочий стол и продолжил починку соседского телевизора. Жена вышла в магазин, а дети в своей комнате играли в карты. Анатолий слышал, как за хроническое мошенничество младший постоянно получал от старших подзатыльники. Младший от побоев хныкал, но его предупреждали, чтобы он этого не делал, а иначе Дон услышит базар и всех их разгонит. Доном между собой дети называли Анатолия. Катерину же, они окрестили мамой Джиной.

Раздался звонок в дверь, открыв которую Анатолий увидел перед собой соседа, чей телевизор он чинил. Звали его Федором.

– Если ты за телевизором, – сказал Анатолий, – то он еще не готов. Я советую тебе его продать. Наверняка же есть такие, кто любит старину. Он же у тебя антикварным стал. Сейчас днем с огнем такой аппарат не сыщешь.

– Я давно бы новый купил, но денег нет, – произнес Федор, почесывая свой затылок. – У меня все деньги на еду уходят.

– Я тебя понимаю, с твоей-то половиной, – посочувствовал ему Анатолий. – Сколько она весит у тебя? Килограмм двести, наверно, не меньше.

– Не взвешивал, не знаю. Но где-то около того будет. Эх, что об этом говорить.

– Да, тут говорить уже бесполезно.

– Вообще-то, я к тебе не из-за телевизора пришел, – в печали произнес Федор. – У меня опять кран сломался. Я пытался что-то с ним сделать, но бестолку.

– Как опять? – поразился Анатолий. – Это тот же самый кран?

– Да.

– Так я же только вчера его починил.

– Жена вывернула его. Она к чему прикасается, то это тут же ломается.

– Я уже заметил. Видать, сильная она у тебя.

– Не то слово. Как-то раз она в шутку хлопнула меня по моему мягкому месту, так я потом целую неделю сидеть не мог.

– Ну, это немудрено. У тебя мягкого места так такового нет. Ты посмотри на себя, дошел совсем. Тебя ветром не сдувает? И на свою жену посмотри. Послушай моего совета, посади ее на диету. И в срочном порядке.

– Ты что, она с ума сойдет! От дефицита калорий она начнет бредить по ночам. Еще не хватало, чтобы ночью она, будучи не в себе, задушила меня в собственной кровати.

– Ладно, – с трудом сдерживая улыбку, сказал Анатолий, – ты иди, а я сейчас подойду. Только инструменты захвачу.

Федор кивнул головой и полный грустью поплелся к себе. Анатолий взял инструменты и, перед тем, как уйти, проведал детей. Строго взглянув на них, он сказал:

– Так, босяки, я отлучусь ненадолго, а вы ведите себя хорошо. Да, и хватит давать подзатыльники маленькому.

– А его никто не бьет, – сказали все хором, кроме младшего, но и тот добавил: – А меня никто не бьет.

Анатолий пригрозил им пальцем:

– Аферисты маленькие!

На своей лестничной площадке Анатолий столкнулся с новым жильцом, который купил две квартиры из трех, что располагались на этаже. Анатолий увидел его впервые.

Они представились друг другу.

Нового жильца звали Владимиром. Он был прекрасно сложен, имел правильные черты лица и выглядел на лет, этак, тридцать семь. Во всяком случае, Анатолий увидел в нем своего ровесника.

От всего вида Владимира веяло богатством. И не только потому, что он был облачен в шикарную модную одежду, отнюдь. Если бы Владимир стоял совершенно голым, то это все равно не изменило бы впечатление Анатолия о нем, как о человеке, за спиной которого стояли большие деньги. Ибо чувствовалось, что его богатство не новоявленное, а очень давнее, возможно, идущее еще от дальних его предков. А как известно, последствия продолжительного богатства отпечатком передается на весь облик человека, наконец, всасывается в его кровь. Впрочем, как и последствия продолжительной нищеты тоже.

Владимир держался просто, но в тоже время, как человек, знающий себе цену. Анатолий был доволен новым соседом, хотя и сожалел по поводу бывших жильцов, которых нужда заставила продать Владимиру свои квартиры и переехать в худшие условия. Анатолий хорошо представлял себе, как им было тяжело переезжать из засиженного престижного дома в центре города в бог знает куда.

– Мне давно нравился этот дом, – сказал Владимир, – можно сказать, с детства. Я считаю его лучшим домом в городе.

– Да, дом очень хороший, – подтвердил Анатолий. – Мне ли не знать. Этот дом настоящая история. И жильцы здесь хорошие. Правда, с каждым годом их становится все меньше и меньше.

– Их вытесняют такие, как я? – улыбнулся Владимир.

– Если бы.

– А я о вас уже наслышан, – продолжая улыбаться, сказал Владимир. – О вас так отзываются! Говорят, что у вас золотые руки.

– Да, умеем кое-что. Да, кстати, если вам что-нибудь понадобится, то обращайтесь, – предложил ему Анатолий, указывая на свой инструмент.

– Спасибо! Я непременно воспользуюсь вашей помощью. В принципе, она уже сейчас мне нужна. Я намереваюсь делать капитальный ремонт. Может, вы зайдете ко мне и посоветуете мне в этом нелегком для меня деле. Я касательно этого вопроса круглый профан.

– Через минут пятнадцать вас устроит? А то тут у одного нашего соседа маленькое крушение.

– Конечно, подходите. Я буду дома.

На Владимира Анатолий тоже произвел приятное впечатление. Анатолий расположил его к себе своей некой непосредственностью и нескрываемым добродушием. Владимир подумал о том, что между ним и Анатолием вполне могут завязаться добрые соседские отношения, а в дальнейшем, возможно, и дружеские. На эту его мысль натолкнуло еще и то, что Анатолий своей внешностью напомнил ему своего лучшего друга однокашника.

* * *

Анатолий «колдовал» у Федора над краном, а его мысли были заняты новым жильцом. «Счастливчик. Богат, одет с иголочки, уверенный в себе, а не то, что я – со своими ключами, отвертками и грязными руками…» – проскользнуло в его голове.

Пока он возился с краном, за его спиной Федор объяснял своей необъятной жене о нежном обращении с предметами быта. Его речь походила на лекцию, поскольку его жена жевала и ему ничего не отвечала.

– Ну вот, эта операция для крана последняя. Новую он не выдержит, – сказал Анатолий, закончив починку.

– Ты слышала, пышка? – обратился Федор к жене, которая никак не отреагировала на его обращение, потому как продолжала добросовестно двигать скулами.

– Ты знаешь, – сказал Анатолий Федору перед тем, как уйти, – есть только один плюс от того, что твоя жена много кушает. Это то, что по этой причине она у тебя все время молчит.

Федор застыл в широкой улыбке – прозвучавшие слова Анатолия были неоспоримой истиной.

– Да, – напоследок добавил Анатолий, – я только сейчас вспомнил. Когда твоя жена опять сломает кран, то ты скажи мне. У меня дома завалялся хороший кран, и я тебе его поставлю. Он такой конструкции, что твоей жене придется сильно постараться, чтобы его сломать.

– Большое тебе спасибо! – от всего сердца поблагодарил его Федор и крепко пожал ему руку.

* * *

Анатолий зашел к Владимиру.

– Чем закончилось крушение у соседа? – поинтересовался Владимир у Анатолия.

– Без тяжелых последствий, – ответил он.

Владимир предложил ему чаю.

– Благодарю, – отказался Анатолий. – По части чая я сегодня план перевыполнил.

– Тогда, может, осмотрите квартиры?

– Напрасный труд, – рассмеялся Анатолий, – я знаю их, как свои пять пальцев. К тому же, эта квартира, где мы сейчас с вами находимся, точно такая же, как моя. Насколько я понимаю, вы хотите две квартиры объединить.

– Да, вы правильно понимаете.

– Что вы хотите, чтобы в вашей новой квартире было обязательно.

– Две ванной комнаты – это главное.

– Что еще?

– Да все, пожалуй. Чтобы уютно было в ней. Чтобы она не получилась музеем, – рассмеялся Владимир.

– Само собой. Давайте мы так сделаем. Я вам все разрисую и составлю смету. Цены на стройматериалы я знаю, так что вы будете сразу знать, во что вам выльется ваш ремонт.

– Что ж, резонно. Я не возражаю.

Анатолий окинул взглядом комнату, после чего изрек:

– Да, а сейчас здесь маленький погром.

Владимир тоже оглядел комнату.

– Я бы сказал, – большой погром.

– Вы знаете, кто раньше здесь жил? – спросил Анатолий.

– Нет, не интересовался.

– Первый секретарь обкома. Это его сын продал вам эту квартиру.

– А в другой кто жил, тоже из бывших партийных боссов? – поинтересовался Владимир.

– Да, тоже с обкома.

– А вы сами давно здесь живете?

– С рождения.

– Ваши предки тоже из партийной верхушки?

– Нет. Мой отец был архитектором. И этот дом его проект.

– Ах, вот оно что.

Их беседу прервала вошедшая к ним в комнату молодая женщина, от которой Анатолий обомлел. Она была само совершенство. Такую красивую женщину Анатолий еще не встречал. Она будто взошла на подиум, как участница конкурса красоты, где ее безоговорочно признали королевой. Ее шелковистые волосы падали на ее изящные плечи, а ее зеленые глаза вместе с лучезарной улыбкой озаряли все ее лицо. Высокая, стройная, где-то надменная, словом, – королева! Более того – королева всех королев! От восхищения лицо Анатолия вытянулось, что было замечено Владимиром, привыкшего к нечто подобной реакции человека, который впервые видел его супругу.

– Познакомьтесь, – сказал Владимир, – моя супруга Светлана. А это наш сосед Анатолий. Нам его сам Бог послал.

– Очень приятно, – произнесла Светлана чарующим голосом.

– Взаимно, – с трудом выдавил из себя Анатолий.

– Вы не попьете с нами чай? – спросила она у Анатолия, заворожив его пристальным взглядом.

– С удовольствием, – машинально согласился он. Но тут до него дошло, что он попал впросак. Ведь минуту ранее Владимир уже предлагал ему чай, и он отказался от него. Ему стало дико неловко, однако с помощью невиданных ему сил он быстро нашелся, добавив: – С удовольствием, но у меня есть еще одно срочное дело. Спасибо!

Несколько не в себе от возможного конфуза Анатолий попрощался с новыми соседями и вернулся в свою квартиру.

* * *

Катерина и дети во что-то играли, до него доносились их веселые голоса.

Анатолий присел за свой рабочий стол у испорченного телевизора Федора и включил паяльник. «Счастливчик, какая у него жена! – подумал он о Владимире. – Это что-то невозможное! Счастливчик, он и есть счастливчик».

Паяльник накалился и дымил, а Анатолий никак не мог взяться за починку старого телевизора. Находясь под впечатлением от Светланы, он замер перед «ящиком» подобно истукану.

Анатолия из состояния окаменения вывела Катерина, обвившая его шею руками.

– Хватит сидеть, милый, – сказала она. – Дети хотят, чтобы ты присоединился к нам.

– А во что вы играете? – спросил он.

– В лото.

– Тогда идем. Сейчас они у меня получат за прошлый раз. Сегодня им не удастся меня обчистить. Маленькие аферисты!

Весь вечер в квартире Анатолия стоял страшный шум и скандал – «итальянская» семья играла в лото. За стеной, в соседней квартире, их слышали Владимир и Светлана.

* * *

Ночью, когда все домочадцы Анатолия спали, он закончил починку телевизора. Размяв спину и выпив кофе, Анатолий стал переносить на бумагу свое видение обустройства квартиры Владимира.

Будущую квартиру новых соседей Анатолий рисовал как по отдельным ее частям, так и в сочетании их в целом. На каждом листке бумаги у него рождалась новая комната. А на обратной стороне рисунка он заносил наименование, количество и стоимость необходимого строительного материала.

Анатолий делал все так, как если бы делал это самому себе и к утру своей проделанной работой остался довольным. Ему не терпелось показать ее Владимиру, но было шесть часов утра, и беспокоить человека в такое время Анатолий не посмел. Немного подумав, решил и он час другой поспать, пока не проснутся все мало-мальски нормальные люди.

«Счастливчик, в такой квартире будет жить! Не то, что я – сапожник без сапог», – подумал Анатолий перед тем, как заснуть.

* * *

Анатолий проснулся от детей, которые перед тем, как отправиться в школу, поочередно его целовали. Таким образом они будили Дона каждое утро. Если Дон не просыпался, то в обязанность младшего сына входило включать будильник у его уха, что он и делал с огромным удовольствием. В это утро он проснулся от первого поцелуя, ибо горел желанием показать свою ночную работу, сначала – Катерине, а потом – Владимиру.