Текст книги "Рудная черта"

Глава 40

Теперь в озере зияли не только прежние прорехи – маленькие, разбросанные по воде, бесполезные и никчемные. Теперь еще имелся и…

Нет, это был не широкий ровный проход, который открылся в свое время перед Эржебетт. Это было другое. Извилистый, узкий, с частыми ответвлениями, и все же цельный разрыв… Раскол… Разлом… Размыв… Ущелье, пробитое в мутной студенистой жиже серебряной водицей – изрядно разбавленной, однако не утратившей своего губительного воздействия на темную суть Мертвого озера. Тонкая, прихотливо изогнутая полоска обнажившегося берегового склона, начиналась с того самого места, где прежде стоял обезглавленный Арнольд.

И тянулась дальше. Ниже. Глубже.

По дну тесного ущелья, возникшего посреди озера, еще струились небольшие ручейки. Воды верхнего – прозрачного – слоя, вобравшие в себя жидкое серебро, мирно журча, стекали вниз. Ручьи, правда, быстро иссякали, но на открывшихся взору донных камнях алмазной росой поблескивала влага, хранящая в себе малую толику белого металла и пропитавшаяся его силой. Силой, которой оказалось достало, чтобы изодрать и раздвинуть Мертвое озеро.

Справа и слева дрожали, исходя густой зеленоватой дымкой, отвесные киселеобразные стены. А снизу… с самого низа, из непроглядных глубин этой диковинной расщелины, со дна, укрытого от солнечных лучей густой тенью и плотной клубящейся пеленой, оттуда, где даже сейчас, при дневном свете, царила ночь, пробивались пульсирующие проблески рудной черты.

Путь к границе был открыт! И едва ли он теперь закроется вновь.

А реакция продолжалась… Мутные мертвые воды, сбросившие защитные покровы отравленного верхнего слоя, обожженные изнутри серебряными ручьями и нещадно палимые снаружи солнцем, бурлили и перекатывались тяжелыми бурунами. Полужидкие стены ходили ходуном, и озеро светлело на глазах, высвобождая из себя колдовской туман иномирья, избавляясь, отделяясь от него. Отделяемое и отвергаемое им же.

Наверху – в предзакатных уже лучах заходящего светила – туман, не смешанный более с водой, испарялся и таял, внизу – в глубине озерного ущелья – перетекал через брешь между мирами в Проклятый проход, спеша укрыться за кровавой границей.

Там, откуда пришел.

Но очищенные воды при этом вновь концентрировались над темной озерной жижей. Слоились поверху обновленным прозрачным покрывалом – не смешанным уже с серебряным раствором. И потому оставались там, удерживаемые неведомой силой. Не стекали вниз, в озерный разрыв. Мертвое озеро постепенно восстанавливало защиту от солнца, однако сомкнуть узкое русло, промытое жидким серебром, было все еще не в силах.

Всеволод шагнул к проходу. Заглянул между колышущихся стен.

И – отшатнулся.

– У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!…

Жуткий, душераздирающий вой донесся вдруг из глубин разверстого ущелья – со дна, теряющегося за изгибами студенистых обрывов, из темноты, едва подкрашенной зеленоватой дымкой и багровыми отблесками.

А быть может, вой шел откуда-то вовсе уж снизу – из-под озерного дна.

Из-за рудной черты.

– У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!…

Так, пожалуй, способен выть лишь упырь, которого неторопливо и не спеша нанизывают на острый серебряный прут, либо жарят на медленном огне. Ужасный, несмолкающий звук, многократно усиленный эхом, давил на барабанные перепонки, грозя разодрать их в клочья. Звук, исторгаемый нечеловеческой глоткой, звук поистине нечеловеческой боли, звук, от которого волосы становятся дыбом.

Нет, то был не просто вой. То был ВО-О-ОЙ.

– У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!…

А вот – еще один, сливающийся с первым.

А вот к этим двум присоединяется третий.

И – почти сразу же – еще два или три подвывания.

И еще с полдюжины надсадных, надрывных, леденящих душу голосов.

Казалось, воет само Мертвое озеро. Но разве озеро способно на такое? Нет. Озеро – не способно. У Всеволода зарождалась смутная догадка, но верить ТАКИМ предположениям не хотелось. Сейчас – нет. Только не сейчас!

А пропитанный страхом и страх же внушающий вой силился. И, судя по всему – приближался. Да, именно так. Что бы не рвало себе глотку там, внизу, в сокрытой от глаз тьме, оно выбиралось наверх.

Наружу.

И чем выше поднималось, тем громче и отчаяннее выло.

– У-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а!!!

Все новые и новые глотки вносили свою лепту в раскатистое многоголосье, усиливая его, обогащая бесчисленными оттенками воплей ужаса и боли. БОЛИ и УЖАСА…

За зеленоватым туманом уже можно было различить смутное шевеление.

Того… тех, кто выл. И кто выходил из озера.

Нет, уже и не выл вовсе. Исторгаемые из озерных недр звуки становились выше, ломались, истончались, переходили в ви…

– И-и-и-и-и-и-и-и!…

…изг.

Этот нарастающий визг поглощал и перемалывал воющий хор, подминал его под себя, пронзал и надрезал все прочие шумы. Визг заполнял уши, висел в дрожащем воздухе, звенел на одной ноте, не смолкая ни на секунду. В нем уже не было даже страха.

Вообще ничего в нем не было. Одна только боль-боль-боль-боль…

– И-и-и-и-и-и-и-и!..

И – снова боль.

– Что это, Бернгард?! – пересохшими губами произнес Всеволод. – Кто это?! Как это?!

Вместо ответа Князь-магистр выплюнул невнятное ругательство на языке, далеком от человеческого.

А из озерных глубин, из зеленоватой дымки выступали, подобно призракам, пошатывающиеся фигуры. Высокие, узкие, гибкие, длиннорукие, шишкоголовые. С растопыренными кинжалоподобными когтями на извивающихся, бьющихся, будто раненные змеи, конечностях. Упыри-кровопийцы, ночные твари, создания Темного обиталища выходили на солнечный свет, ступая по камням, обрызганным серебряной водицей.

Упыри шли и визжали, визжали и шли. Медленно, через силу, через страх и боль. Но – шли-и…

– И-и-и-и-и-и-и-и!..

Невероятно! Дневной Набег! Не было ведь такого! Никогда не было! И кто бы мог помыслить, что будет?! Когда-либо? Такое!

– Как это, Бернгард?! – Всеволод, бесцеремонно тряхнул магистра, проорав свой вопрос в угрюмое злое лицо под поднятым забралом. – Почему это?!

Темные твари, поднимавшиеся из темного мира, уже начинали оплывать под солнцем. Твари облазили, покрывались дымящимися язвами, сочились черным. И все же шли. Упрямо, целенаправленно. С озерного дна по крутому склону наверх. Через глубокое ущелье с дрожащими студенистыми стенами. К горстке людей и умрунов, стоявших на берегу.

Некоторые упыри падали. То ли сами, то ли подталкиваемые идущими сзади. Но, даже упав, они не останавливались. Пытались подняться. А если не могли – ползли, оставляя на влажных камнях клочья сорванной кожи и потеки истаивающей крови цвета дегтя. По упавшим и ползущим брели другие – еще удержавшиеся на ногах.

Их было много, и становилось все больше. Они двигались плотно. Плечо к плечу, брюхо к спине. Словно бледная волна, выплескивалась из недр Мертвого озера, заполняя узкую трещину-проем. И волна эта текла, вопреки всем законам природы, вверх. И густела. И темнела на глазах. Под ярким еще солнцем.

Но даже солнце не могло остановить этот поток…

Выходит, снова пробиваться с боем? Туда? Вниз?

Но удастся ли? Через такое?

– Как?! Почему?! – брызжа слюной, снова и снова кричал Всеволод в поднятое забрало Бернгарда.

А вместо ответа…

– И-и-и-и-и-и-и-и!…

Опять – визг. Такой же пронзительный, исполненный боли, как и тот, что доносится из озера. Только звучащий уже с другой стороны.

С других сторон.

Это еще что такое?!

Всеволод отцепился от Бернгарда, оглянулся.

Невероятно! Немыслимо!

Упыри, не успевшие прошлой ночью уйти вслед за своим Князем за рудную черту, но сумевшие отыскать в предрассветный час укрытие, тоже покидали дневные убежища. Нечисть, будто по чьему-то зову, выползала из пещер, из каменных завалов, из ниш и трещин в скалах. Когтистые руки гибкими побегами взрастали из-под неподъемных глыб и раздвигали валуны поменьше. Из осыпей мелкого щебня как из воды выныривали безволосые головы, покрытые уродливыми наростами.

Что творилось в ущелье, ведущем к замковой горе и все еще укрытом густым туманом, разобрать было трудно. Но вот безжизненное плато вокруг оживало буквально на глазах. Одиночки, группки, целые толпы темных тварей выбирались на свет и подтягивались к Мертвому озеру. Для атаки с тыла, надо полагать.

Эти упыри не вопили и не выли. Эти визжали сразу. Потому что сразу попадали на солнце.

– И-и-и-и-и-и-и-и!…

– И-и-и-и-и-и-и-и!…

– И-и-и-и-и-и-и-и!…

Несущиеся отовсюду пронзительные, неумолкающие визги перекликались один с другим, дополняли друг друга. Накладывались, наслаивались, сливались воедино.

И – вот уже сплошное «И-и-и-и-и-и-и-и!…» звенит над каменистым плато.

– И-и-и-и-и-и-и-и!…

Одно только.

– И-и-и-и-и-и-и-и!…

И – ничего более.

– Властитель! – Бернгард заговорил, когда Всеволод уже перестал на это надеяться. Заговорил глухо, быстро, отрывисто. – Это – Властитель, отступивший ночью за границу обиталищ. Это его Пьющие идут сейчас на нас.

– А я полагал, что днем мы беспрепятственно доберемся до рудной черты, – процедил Всеволод.

– Я тоже, – отвел глаза Бернгард. – Полагал. Так. Но вышло иначе.

– Черный Князь понял, что мы замыслили?

– Вероятно. Наверняка, он видел с той стороны, как мы раздвигаем мертвые воды и, скорее всего, догадался о причине, побудившей нас на это. Он не желает оставаться за чертой. И он сделает все, чтобы помешать нам замкнуть границу миров. Собственно, он уже делает это…

– Упыри выходят на солнце по его воле? – спросил Всеволод.

– Конечно. По своей, не высунулся бы ни один из них. Сейчас, когда мертвые воды не разделяют обиталища, Властитель может повелевать всеми своими Пьющими: и теми, кто укрылся с ним за кровавой чертой, и теми, кто остался здесь. Так что на нас будут напирать с двух сторон. И нас непременно сомнут, задавят массой. Если…

– Если мы не атакуем сами? – хищно осклабился Всеволод.

– Да, – ответил Бернгард. – Сейчас все-таки не ночь – день. К тому же с собой, в проход между мирами, Властвующий успел увести меньшую часть своего войска. Большую он бросил здесь. В общем, возможность добраться до границы миров у нас еще есть. По крайней мере, сейчас это сделать проще, чем пробиваться назад к Стороже.

– Тогда не будем терять времени. Я поведу своих людей. Ты – кличь своих… м-м-м… рыцарей.

Умрунов…

Бернгард покачал головой.

– Погоди, русич, не спеши. Нам лучше разделить силы. Чтобы одни смогли пробиться там…

Кивок на узкую расщелину посреди озера.

– … кого-то следует оставить здесь…

Взгляд на берег, обступаемый со всех сторон визжащими тварями.

– Пока мы будем спускаться вниз, нас должны прикрывать сверху. Хорошо, надежно прикрывать. Тем, кто останется на берегу, перед смертью придется здорово помахать мечами.

«Перед смертью»… Всеволод поморщился. А впрочем, разве возможен иной исход? Нет. Слишком много нечисти движется сейчас по зову Черного Князя с плато и из укрытого туманом ущелья к Мертвому озеру. Встать на ее пути и выжить – невозможно. Даже при свете дня. Пожженные солнцем упыри все равно возьмут числом. Темные твари растопчут, сомнут, сбросят в воду любой заслон, который способна выставить сейчас горстка сторожных воинов. Рано или поздно, но это случится. Все дело лишь в том, насколько рано и насколько поздно…

– Задача остающихся – задержать Пьющих перед озером так долго, как это возможно, – продолжал Бернгард. – Они дадут нам шанс, которым мы либо воспользуемся, либо нет.

– Кто «мы», кто «они», Бернгард? – Всеволод исподлобья глянул на магистра. – Кто пойдет? Кто останется?

– Идем я и ты, и это не обсуждается, – сухо сказал Бернгард. – Сам понимаешь – мои слова и твоя кровь…

Да, уж… Кровь Изначальных. Без нее рудной черты не замкнуть.

– Еще?

– С нами отправятся мои рыцари. Те, которых я специально готовил к этой битве.

– Твоя мертвая дружина?

– Да. Больше никого не нужно. Проход на дно слишком узок, так что все прочие пусть остаются на берегу. И не спеши возражать, русич. В бою с Пьющими, да и в любом другом бою каждый из моих серебряных рыцарей стоит двоих-троих, а то и доброй полудюжины живых сторожных воинов. Это сейчас наша главная сила и ее следует использовать для решающего удара.

– А живые, значит, – загибайтесь в заслоне?

– Они погибнут в любом случае, русич. А мертвые доберутся до кровавой границы вернее и скорее, чем живые.

Всеволоду все это очень не нравилось. Да и кому такое понравится?! Ему предлагали оставить верных соратников, а самому спускаться к рудной черте в компании Черного Князя-магистра и накачанных серебром умрунов. Но ведь и возразить было нечего. Бернгард сейчас был кругом прав. И от той жестокой правоты злость разбирала такая…

Ладно, закрыть бы брешь между мирами, а уж там… а уж потом…

Глава 41

Никто не спорил и не возражал. Все всё понимали. И без того невеликий отряд разделились на две небольшие группки. Развернулись спинами друг к другу. Живые… пока еще живые ратники выстроились упругим полукругом перед узкой прорехой в мертвых водах. Изготовились к обороне. Щиты – стеной. Оружие и лица обращены к подступающим тварям.

Бернгардовы умруны вновь становились клином. Махоньким таким пешим клинышком, способным легко втиснуться в тесный проем между киселеобразными темными стенами. Всеволод занял место на самом острие. Сражаться впереди – таково было сейчас его единственное и непременное условие.

Бернгард неохотно уступил. Сам встал рядом. И рыцарям из авангарда велел прикрывать Всеволода. Так велел, чтобы и Всеволод услышал.

– Ты можешь отважно биться в первых рядах, но не имеешь права проливать свою кровь, – сухо сказал магистр. – Помни об этом, русич, и знай – в бою тебя будут оберегать даже помимо твоей воли.

Всеволод зло сплюнул. Процедил, глядя на белесую массу, медленно, но неумолимо, словно взбухающая квашня, поднимавшуюся из озерных глубин:

– Пора начинать, Бернгард. Упыри скоро заберутся наверх.

– Пусть, – ответил магистр. – Чем больше своих Пьющих Властитель выведет сейчас из озера на солнце, тем легче будет с ними справиться. Подождем еще немного.

Они ждали.

Секунды текли как часы.

Бернгард отдавал последние распоряжения. Наказывал остающимся на берегу воинам ни при каких обстоятельствах не спускаться вниз. Живому заслону, прикрывавшему мертвый клин, надлежало стоять до последнего. Всеволод угрюмо молчал, молчанием своим поневоле подтверждая приказы магистра.

Он стоял на краю обнажившегося берегового склона – у начала извилистой расщелины, расколовшей мертвые воды. Склон был крут и сплошь покрыт мелкой галькой. Наверх по такому подняться нелегко. Зато сверзнуться вниз – запросто. Эржебетт, сброшенная матерью, помниться, кубарем катилась до самого дна. До самой рудной черты. До бреши между мирами.

«Что ж, тем удобно будет атаковать, – отметил Всеволод про себя. – Сверху вниз – оно завсегда удобнее».

Исходящие из озера упыри тем временем вовсе замедлили продвижение. Последние аршины давались нечисти особенно трудно. Неуклюжие, обожженные солнцем кровопийцы, достигнув обрывистой береговой кромки, едва шевелились. Падали, срывались, съезжали вниз по осыпающейся гальке. Поднимались, карабкались дальше. Снова падали. Толпились и топтали друг друга в жуткой давке.

И визжали. Дико. Пронзительно. Истошно. Не умолкая.

– И-и-и-и-и-и!

Визг нечеловеческой боли накрывал все и вся. Несмолкаемый визг этот становился неотъемлемой частью окружающего мира, а порожденный им звон в ушах Всеволод уже воспринимал как часть самого себя.

Упыри лезли, лезли, лезли… Ослепшие, облезшие, беспомощные и обреченные. Темных тварей, вышедших по приказу Властителя на солнечный свет и копошившихся буквально под ногами, сейчас можно было хорошо разглядеть вблизи.

Только до чего же неприятное это было зрелище!

Бледная кожа темнела и трескалась, покрывалась язвами и струпьями, слезала рваными клочьями. Размякшая, оплывшая плоть отваливалась дымящимися кусками. На безволосых шишковатых черепах, на длинных руках и когтистых пальцах, на острых плечах, худых спинах и впалых персях обнажались хрупкие кости. Лопались глаза, а из глубоких провалов глазниц сочилась вязкая жижа цвета рыбьего клея. На оскаленных ртах сухой коркой запекалась желтоватая пена. Пузырилась и испарялась густая черная сукровица. Устрашающие на вид загнутые когти – и те утрачивали под солнцем былую прочность, и, всаженные в гальку, хрустко обламывались.

Знакомый нестерпимо-смрадный дух истаивающей упырятины стоял над озером. А из колышущегося ущелья, из густой тени и плотного зеленного тумана все поднимались новые кровососы. Твари покорно карабкались вверх. К указанной цели. К солнцу. Навстречу собственной мучительной гибели. С превеликим трудом переставляли ноги, пожженные о брызги многократно разбавленного но не избавленного вовсе от губительной силы раствора адского камня. Вяло цеплялись истонченными руками за крутые склоны. Подтягивали себя к береговой кромке крошащимися когтями…

Упыри все же продвигались наверх, ведомые безжалостной волей своего Князя.

– И-и-и-и-и-и!

Медленно-медленно…

– И-и-и-и-и-и!

Дюйм за дюймом…

– И-и-и-и-и-и!

И поднимутся ведь, заберутся на берег! И вступят в бой прежде, чем издохнут под солнцем!

А с другой стороны, сзади, с плато, к небольшому отряду прикрытия, к тонкой стенке щитов подходили другие упыри. Тоже – визжащие, исходящие зловонным паром, медлительные, ослепшие, шатающиеся на ходу и подволакивающие ноги. Но их были десятки, сотни… И это были лишь первые десятки и сотни.

И эти тоже дойдут. Тоже – достанут. Скоро.

Да чего там – почти уже дошли, почти достали.

– Какая, должно быть, это боль! – невольно поморщился Всеволод, глядя на истлевающую на ходу и без малого разваливающуюся на куски нечисть. Нет, он не сочувствовал. Человек никогда не станет сочувствовать таким тварям. Он просто ужасался. – Какое страдание!

– Какая власть! – неожиданно подхватил Бернгард. – Вот о чем подумай, русич. О безграничной власти, что гонит сейчас Пьющих под солнце. На такое не способна даже жажда крови. А власть Властующего – гонит.

– Эта власть – жестока, – не оборачиваясь, заметил Всеволод.

– Как и любая другая власть, в любом из миров. Впрочем, этих Пьющих можно избавить от бремени чужой воли, подарив им взамен милосердное небытие.

Над береговой кромкой поднялась упыринная рука – вся почерневшая, сплошь покрытая лопнувшими волдырями и глубокими язвами. С ладони и запястья свисали отслоившиеся, скрученные в трубочку полоски сухой кожи. Тонкие пальцы судорожно царапали камни обломанными когтями.

– Не думал я, что когда-нибудь буду проявлять милосердие к этим тварям, – процедил сквозь зубы Всеволод.

А вот уже и вторая рука шарит рядом с первой в поисках опоры.

– На самом деле ты поступал так всегда, когда убивал их, – отозвался Бернгард.

Упыриные руки подтянули голову. Не голову даже – шишковатый череп, почти полностью уже лишенный кожи. Сквозь рваную дымящуюся кожу и плоть выпирают кости. Слепо зияет разверстая чернота пустых глазниц. Слабо шевелится раззявленный в визге безгубый рот.

– И сегодня тебе тоже придется быть милосердным, русич. Возможно, милосерднее, чем когда-либо. Как и мне. Как всем нам.

Вж-ж-жих…

Бернгард единым махом снес и обе руки, и голову. Содрогающееся тело скользнуло вниз, марая камни густым черным следом. Но над обрывом уже поднимались новые облезлые руки и слепые черепа.

Сзади послышались смачные удары боевой стали о разбухшую плоть и податливый хруст ломких костей. До выставленного на берегу заслона тоже добрались первые упыри.

Князь-магистр с лязгом опустил забрало.

– А вот теперь пора, русич. Вперед!

Они не сошли, не сбежали – они свалились на головы напиравшим снизу тварям. Сверзлись, не поломав плотного клинообразного строя. Ударили как с седла. Как на полном скаку.

Да, Бернгард был прав: на солнце истреблять темных тварей оказалось много проще, чем в ночной тьме. Ослепшие, ослабевшие, беспомощные кровопийцы не могли причинить сколь либо серьезного ущерба. Упыри двигались вяло, сами подставляясь под серебренную сталь. Ответные удары длинных гибких рук были хлесткими, но бесполезными, а зачастую – откровенно вредными для наносивших их. Такие удары не столько рвали доспех противника, сколько вышибали из размякших и обожженных ладоней брызги черной слизи, ошметки плоти и осколки кости. Бьющая нечисть теряла пальцы, а порой руки и вовсе целиком отрывались от изъязвленных солнцем плеч.

Хрупкие когти тварей не пробивали посеребренную броню и крошились о щиты. Зубы соскальзывали с латных пластин, застревали и обламывались в кольчужных звеньях. Зато любо-дорого было смотреть, как легко сечет эту спекшуюся, вареную нелюдь сталь с насечкой из белого металла. Мечи и секиры не рубили даже – разваливали непрочные ходячие остовы на куски.

Чавк-чавк! Хлюп-хлюп! Шлеп-шлеп! Хрусь-хрусь!

Иногда доставало толчка щитом, удара эфесом меча или кулака в тяжелой латной перчатке, а то и просто хорошего пинка, чтобы прожженный едва ли не насквозь упырь, загораживающий путь, рассыпался, оседал и растекался бесформенной чуть подрагивающей кучей.

Как там говорил Бернгард? Придется быть милосердным. Милосерднее, чем когда-либо. О, Всеволод упоенно творил милосердие. Обоими руками и обоими мечами творил, десятками отправляя в блаженное небытие заживо изжаривающихся тварей.

Магистр рубился рядом. Мертвая дружина Бернгарда тоже не отставала. Первые ряды неприятеля они разметали, даже не ощутив сопротивления. Но чем ниже опускался их небольшой выстроенный острым углом отряд, чем ближе подходил к дну, тем сложнее становилось продвигаться дальше.

Тень отвесных студенистых стен и густой зеленый туман поглощали большую часть солнечных лучей, и в глубинах озерного ущелья упыри уже не столь сильно подвергались губительному воздействию светила. Внизу нечисть билась свирепее, отчаяние и яростнее, чем наверху.

Не было здесь уже облезших черепов и пустых глазниц. Не отваливалась и не пузырилась упыриная плоть, а бледная кожа почти не темнела. Исчезали вялость членов и неуклюжесть движений. Даже визжали твари как-то менее обреченно, что ли… Или, уж скорее, более злобно.

Враг больше не ложился тупо под клинки и ноги, враг норовил зацепить сам. Цапнуть. Укусить. Разорвать. А зубы и когти, не подточенные солнцем, теперь были крепче и опасней.

И нести милосердие на острие меча становилось все труднее.

Склон по-прежнему уходил круто вниз. И снизу по-прежнему поднимались все новые и новые твари. Свежие, злые, лишь едва пожженые солнцем. И оттого – еще более злые.

Твари напирали нескончаемой волной. Видимо, не так уж и мало Пьющих увел с собой прошлой ночью за рудную черту темный Властитель. Бледные тела, безволосые головы и непроходимые заросли вьющихся когтистых змей-рук перегораживали узкий проход. Упыри шли плотно, упыри гасили движение пешего клина.

Только бы не остановили! Как тогда, ночью, остановили конную тевтонскую «свинью» перед ущельем. Только бы не выпихнули обратно на берег!

Ведь уже близко! Совсем рядом ведь уже!

Да, солнце почти не проникало в озерные глубины, но на колышущихся стенах раздвинутых мертвых вод багровели отсветы заветной рудной черты. К которой их так не хотят пускать.

Ощущая нарастающее сопротивление нечисти, Всеволод, все сильнее раскручивал мечами разящие мельницы. Рубил с плеча. С одного, с другого. Наотмашь. Отсекал тянущиеся снизу, спереди руки, сносил головы, вспарывал нутро, вываливая из сухого и белесого черное и осклизлое.

Кого – швырял под ноги, кого – спихивал с дороги.

Отброшенные упыри с чавкающим звуком впечатывались в деготьно-болотистую муть подрагивающих стенок озерной расщелины. Увязали в противоестественной смеси воды этого мира и темного тумана мира иного, если могли – выбрались обратно. Жадно хватая ртом воздух (дышать в мертвых водах упыриное отродье, оказывается, не способно), падая под мечами и секирами умрунов, следовавших за Всеволодом.

Случалось и так, что о мертвые воды задевало серебрённое острие чьего-нибудь меча. Порой их касалось крыло наплечника, покрытого белым металлом, посеребренный край щита или налокотник. Тогда стена вздрагивала, вспухала, шла пузырями и испуганными кругами – по всей отвесной поверхности. На вертикальной плоскости зарождалась маленькая буря, грозившая захватить любого, кто окажется в пределах досягаемости. Пару раз захватывала не успевших отскочить.

Впрочем, Всеволоду это пока не грозило. Он шел посреди прохода, на равном удалении от опасных киселеобразных стен. Шел, нанося удар за ударом, освобождая место себе и другим.

Всеволод исступленно сражался впереди – на самом острие клина, однако вовсе не чувствовал себя в этой битве одиноким. Его, как и предупреждал Бернгард, опекали, оберегали, защищали. Мягко ненавязчиво. А если возникала необходимость – то и навязчиво тоже.

Вот справа удачно прикрыли щитом от когтистой лапы.

А вот – слева.

Вот вовремя и весьма кстати меч умруна остановил проскочившую под клинком Всеволода темную тварь.

А вот и сам Бернгард ловко срубил невесть откуда взявшегося кровопийцу, пока Всеволод вырывал увязшее в чужой плоти оружие. При этом два других упыря буквально раскололи когтями щит магистра. Оба, впрочем, тут же пали от его меча. Но и Бернгарду пришлось избавляться от ненужных обломков.

А вот – проклятье! – нога вдруг предательски скользнула в луже черной крови. Оступившегося Всеволода вновь заботливо заслонили щитами. Мертвые рыцари Бернгарда прикрывали именно его – не себя. И потому…

Одного из серебряных умрунов тут же разорвали в клочья. И второго… И третьего. Брызжущее из ран жидкое серебро щедро окропило темных тварей, изъязвила, прожгло нечисть, однако не остановило.

Остановило другое. Очередной воин неживой Бернгардовой дружины широко, будто намереваясь объять весь свет, раскинул руки и выступил вперед. Захватил с полдесятка тварей. Вместе с ними ухнул в мутную стену озерного ущелья. Посильнее, поглубже вдавливая врага. Увязая сам…

Посеребренный доспех умруна взбудоражил темный студень. Взорвавшиеся и взбурлившие мертвые воды слизнули с пути рыцарского клина еще добрую дюжину упырей. Выплюнув взамен…

Что это? Под ноги Всеволоду выкатилось что-то округлое, опутанное густыми черными нитями. Комок водорослей? Но ведь в этих безжизненных глубинах не произрастают ни водоросли, ни тина. И на камень не похоже. И на отсеченную упыриную голову – тоже.

И все-таки это была голова! Только человеческая. И не нити вовсе намотались на нее, а длинные мокрые волосы.

Арнольд? Нет, не он. Волосы – длиннее, темнее и лицо… Лицо – женское. Никогда не виденное Всеволодом, но запечатленное в памяти Эржебетт, с которой однажды смешалась его память. Лицо не было тронуто тленом. Мертвые воды, оказывается, бережно хранят своих мертвецов.

Всеволод узнал Величку. Мать Эржебетт. Ведьму, открывшую проход между мирами. Ее голова когда-то была брошена в озеро. Да и обезглавленное тело тоже, должно быть, плавает где-то поблизости. Или лежит на дне.

А впрочем, какое ему теперь дело до Велички и Эржебетт? Носком сапога Всеволод отшвырнул ведьмину голову туда, где ей сейчас самое место – обратно в мертвые воды.

Сам протолкнулся на свое место. Вперед. На острие рыцарского клина.