Текст книги "Пока ты моя"

– Я хочу видеть ее прямо сейчас… Я – ее долбаный отец… дайте мне взглянуть на нее… У меня есть права, между прочим…

Инспекторы бросились на шум, спеша узнать, что же происходит. Та самая юная девушка из квартиры, Эмма, пыталась утихомирить мужчину в черных джинсах и кожаной байкерской куртке. Под мышкой он держал шлем, а на ногах красовались длинные, по колено, сапоги с пряжками. От незнакомца воняло сигаретным дымом. К медсестре присоединился санитар, но даже совместными усилиями им никак не удавалось угомонить нарушителя спокойствия.

– Это больница. Вам стоит перестать шуметь и с уважением отнестись к тому, что говорит вам медсестра. – Попытка Адама приструнить его вышла ненамного более успешной.

Мужчина резко обернулся.

– Кто вы, черт возьми? – На его лице застыла смесь гнева и страха.

– Полиция, так что вам придется прекратить эти крики, – утомленно ответила Лоррейн.

– Не приказывайте, черт возьми, что мне делать! – Мужчина решительно шагнул вперед. Лоррейн и Адам подошли ближе, готовые в любой момент скрутить его. – Мою дочь, черт возьми, всю искромсали ножом, так что не…

– Мистер Дэвис? – перебила Лоррейн.

Мужчина кивнул, лицо его изменилось. Лоррейн показалось, что он сейчас сорвется на истерику.

– Мы здесь по поводу дела вашей дочери. Сейчас она находится в операционной.

– Вот видите, Пол? Я ведь говорила вам, что ей станет лучше, не так ли? – подбодрила Эмма.

Лоррейн подумала о том, что оптимизм подруги, пожалуй, ничем не обоснован. Судя по тому, что инспектор узнала на данный момент о ранах Карлы, ее шансы в лучшем случае оценивались менее чем пятьдесят на пятьдесят.

– Мы можем поговорить с вами, мистер Дэвис, пока ждем новостей о Карле? – спросила Лоррейн. – Давайте пройдем сюда.

Инспектор повела остальных в приемную, как только Пол Дэвис дал понять, что согласен побеседовать.

Они уселись на пластиковые стулья, расставленные вокруг старого деревянного журнального столика, на котором были разбросаны журналы. Нога Пола Дэвиса судорожно подергивалась, в то время как его руки неустанно теребили клочки волос, торчавшие вокруг его ушей. Эмма сидела тихо, и флуоресцентные лампы гудели над головой присутствующих, создавая невероятное ощущение, будто все происходит не наяву. Иногда со стороны палаты раздавался звуковой сигнал какого-то медицинского аппарата, и мимо них проносилась медсестра. Звонил телефон, санитары топали по коридорам с койками – одни кровати были пустыми, на других лежали пациенты, подключенные к капельницам и мониторам.

Лоррейн задавала вопросы как можно осторожнее и тактичнее.

– Карла – все, что у меня есть, – поведал Пол. – Она так самостоятельна! Любит со всем справляться в одиночку.

Его голос был хриплым, как у заядлого курильщика.

– Ее мать тоже здесь? – спросила Лоррейн.

– Она умерла пару лет назад. – Пол немного помолчал. – Я и подумать не мог, что нечто подобное случится с Карлой… Мне сказали, что ее ранили ножом. Кто мог сотворить такое с беременной молодой женщиной?

Мистер Дэвис скорчился на своем стуле. Лицо убитого горем отца исказилось от боли, и он в изнеможении провел ладонями по лицу.

– Я просто не вынесу, если потеряю и ее.

Лоррейн взглянула на Адама. Она знала, что, подобно ей самой, муж искренне сопереживает этому несчастному человеку. Она понимала и то, что потрясение, вызванное новостями о Грейс, ноющей занозой сидит в его груди, точно так же, как и в ее.

– У нее есть бойфренд? – спросил Адам, озвучив ход мыслей Лоррейн.

– У нее было несколько приятелей. Точно так же, как и у всех остальных девчонок, не так ли? – Пол мельком посмотрел на Эмму.

По этому единственному, вопросительному взгляду Лоррейн поняла, что у мистера Дэвиса не было четкого представления о жизни своей дочери. Она съехала от него, жила за счет пособий и, вероятно, если уж говорить начистоту, не виделась с отцом несколько месяцев. Неужели нечто подобное произойдет между ними и Грейс?

– У Карлы было несколько связей за одну ночь. Она была очень рада, когда узнала о ребенке, – сообщила Эмма.

Лоррейн подумала о том, что подруга, судя по всему, была наилучшим источником информации – разумеется, пока они не смогут поговорить с самой Карлой.

– Ей не очень-то везло с бойфрендами и все такое… Когда она жила в другой семье… – Эмма запнулась, когда Пол Дэвис резко пнул ее по ноге.

– В патронатной семье? – уточнил Адам.

– Не подумайте ничего такого, – поспешил объяснить Пол. Он снова принялся нервно дергать ногой. – Мы с Сэнди… ну, иногда нам становилось тяжело. Мы думали, будет лучше, если за Карлой присмотрят. Она могла быть трудной девочкой.

Адам и Лоррейн, каждый по отдельности, мысленно сделали себе памятку о необходимости связаться с социальной службой. Наверняка существуют материалы по этому делу, обычная история несчастной семьи, попавшей в бедственное положение из-за нехватки денег, наркотиков, алкоголя, лени, насилия или сочетания нескольких подобных факторов. Это досье могло бы подбросить кое-какие ценные сведения.

В приемную вошла медсестра. На ее лице застыло выжидающее выражение, тон звучал сдержанно. Все как по команде воззрились на нее.

– Карлу переводят из операционной. Она – в стабильном состоянии. Все прошло так хорошо, как позволила ситуация. – Медсестра вдохнула, втянув в себя, кажется, весь воздух этой убогой комнаты.

– Как позволила ситуация? – недоуменно переспросила Лоррейн, вставая.

Отец Карлы тоже поднялся со стула и приблизился к медсестре, поглядывая на нее довольно агрессивно. Адам тут же оказался рядом с Полом, внимательно наблюдая за каждым его движением.

– Боюсь, ребенок… – продолжила медсестра. – Спасти его было просто невозможно.

– Но с Карлой все будет в порядке? – выдавил из себя Пол, пытаясь справиться с эмоциями.

– У нее хорошие шансы, да, – ответила она.

Пол зарыдал, неловко опустившись на стул с помощью Эммы. Лоррейн кивком подозвала Адама, и они вместе вышли из приемной. Инспекторы подождали в коридоре, и через десять минут в палату вкатили кровать с высокими бортами, на которой лежала бледная молодая женщина. Санитары кивнули инспекторам, провозя кровать мимо них. Девушка выглядела не намного старше Грейс. Сейчас, когда потерпевшая была без сознания, изможденной и худой, подключенной к капельнице и портативному монитору, сомнений не оставалось: поговорить с ней сегодня не удастся.

– Я останусь ждать, – сказал Адам, глядя на часы. – А ты поезжай домой. Грейс скоро вернется из школы, и ей понадобится мама.

Он сжал руку жены. Лоррейн пристально взглянула на его пальцы, лежавшие на ее жакете, а потом стряхнула их с себя.

– Посмотрим, вдруг тебе удастся переубедить ее, – добавил Адам.

По пути домой Лоррейн позвонила в отделение полиции узнать последние новости. Констебль Барретт сообщил ей, что, помимо трехмесячного условного осуждения за воровство, Карла Дэвис была героиновой наркоманкой, и ее ребенок уже был зарегистрирован в группе риска службы социальной защиты. Вероятно, органы опеки забрали бы ребенка на воспитание сразу после его рождения.

Лоррейн остановила машину у своего дома. Заперла ее и вошла в дом, громко объявив:

– Я пришла!

Как обычно, ответа не последовало. Она услышала слабые звуки музыки, доносившиеся сверху. Потом, уже погромче, раздалось хихиканье, и кто-то пронесся по лестничной площадке, хлопнув дверью ванной. Спустя еще мгновение по дому разнесся заливистый девичий смех.

«Мои прекрасные дочери», – с гордостью мелькнуло в голове Лоррейн. Нежная улыбка пробежала по ее лицу, и она перебросила пальто через перила лестницы. А потом внутри Лоррейн снова все мучительно сжалось при одной только мысли обо всем, что произошло.

18

Дверь заперта. Я дергаю ее снова, чтобы убедиться, что не ошибаюсь.

Черт возьми.

Меня так и тянет пнуть ее, хватить по ней кулаком, сгонять за ломом и, впихнув его между медной ручкой и дверной коробкой, ковырять до тех пор, пока дерево не треснет, не расколется и не обвалится, позволяя мне войти.

Я смотрю на часы. У меня мало времени. Я должна как можно больше разузнать об этой семье и о том, сколько у них денег, как они распределяют обязанности, кто всем управляет, кто занимается финансовыми вопросами. Сгодятся любые, даже самые краткие сведения. Я хочу создать картину их прошлого, их настоящего, но не их будущего. Вполне могу представить, что ждет их впереди. Ну а пока мне требуется заполучить что-то вроде моментального снимка их жизни – общую картину, а заодно и мелкие детали.

Я приседаю на корточки и, прищурив один глаз, смотрю сквозь замочную скважину. Можно разглядеть переднюю часть письменного стола Джеймса, но только и всего. Последний раз я была в этом кабинете, чтобы вытащить Ноа из-под зеленого кожаного капитанского кресла, придвинутого к столу. Ноа просил Оскара покружить его в этом кресле, но тот стоял в дверном проеме, качая головой, кусая нижнюю губу и крича, что им не разрешают сюда заходить.

– Пойдем-ка, Ноа, – окликнула я из-за спины Оскара, упершись руками в дверной проем. Создавалось впечатление, будто какая-то невидимая сила защищала вход в эту святая святых, и, в то время как мы с Оскаром знали, что нельзя пересекать это незримое поле, Ноа все было до лампочки. И что же сказал Джеймс вскоре после того, как я переехала в этот дом? «Это – частная территория».

Где-то должен быть ключ. Я оглядываю прихожую. Здесь два стола: потрепанный сосновый на пути в кухню и старинный серповидный напротив длинной стены, ведущей к лестнице. Его полукруглую поверхность украшает ваза со свежими лилиями, а на передней части стола из красного дерева виднеется ящик. Открываю его. Вижу какие-то квитанции, несколько батареек, перекатывающихся внутри, одну перчатку и пару шариковых ручек. Есть тут и два ключа с ненадписанными пластмассовыми брелками. По виду не скажешь, что эти ключи могут подойти к большой старой двери кабинета, и я не ошибаюсь. Мои попытки вставить их в замок оказываются безнадежными.

Я принимаюсь энергично шарить в карманах пальто, висящих на террасе, и меня вдруг пронзает мысль о том, что я действую исподтишка, будто предаю доверие хозяев дома ко мне. Во рту у меня пересыхает, и это, откровенно говоря, просто смешно: я словно опять становлюсь девчонкой-подростком, которая отчаянно нуждается в деньгах на кино или сладостях и пытается стрельнуть мелочь у родителей, тайком роясь в их карманах. Я всегда находила фунт-другой, мне всегда удавалось вполне соответствовать своим приятелям, казаться своей в доску, хотя на деле я от них отличалась. Учитывая все это, могу сказать, что мне везло.

Я не нахожу никаких ключей. Только множество носовых платков, полпакета мятных леденцов, резинку для волос и пару наушников.

Пытаюсь хорошенько поразмыслить, поправляя все эти пальто. Наверняка сам Джеймс запер кабинет перед своим отъездом. Это ведь его кабинет. Но с его стороны было бы непрактично взять ключ с собой. В какой-то момент Клаудии наверняка потребуется зайти туда, пока муж в плавании. А что, если грянет финансовый кризис или понадобится паспорт, свидетельство о рождении или какой-нибудь другой важный документ? Уверена, Джеймс держит подобные вещи именно там. В кабинете есть сейфы. Когда поздними вечерами дверь оставалась приоткрытой, я видела, как Джеймс сосредоточенно изучает какие-то бумаги. Он каждый раз поднимал взгляд от стола, пристально глядя на меня, когда я проходила мимо со стопкой чистого белья или с сонным мальчиком на руках. В этих металлических несгораемых сейфах хранят только очень важные вещи.

Я прихожу к выводу, что ключ или спрятан где-то в доме, или находится у Клаудии. Чуть раньше, когда я вернулась домой после того, так неожиданно вылетела отсюда этим утром, – а что, интересно, я должна была сделать после того, как она задела меня за живое, да так резко, что от меня потребовалась вся сила воли, чтобы не вскрикнуть от боли? – обнаружилось, что Клаудия уехала на работу. На кухонном столе лежала записка.

«Простите, я не хотела вас расстраивать. Мы можем поговорить сегодня вечером. С уважением, К.».

И никаких разбросанных по листку поцелуйчиков, как это обычно было у Сесилии. Четкий, разборчивый почерк, немного наклоненный влево. Любопытно, что бы сказали эти судебные психологи, считающие, что могут узнать о вас абсолютно все по одному только взгляду на ваши каракули? То, что это – выражение сдерживаемых чувств, скрытых эмоций или страхов и ухода в себя? У меня вырывается слабый смешок, и я засовываю записку в карман, размышляя о том, что такому описанию больше соответствую я, чем Клаудия.

Я возобновляю свои поиски наверху, в спальне Клаудии и Джеймса, и прислушиваюсь, пытаясь уловить отзывающиеся эхом остатки слов: «Дорогая, я оставил ключ здесь, в своей коробке для запонок… Когда тебе понадобится ключ от кабинета, посмотри в моем ящике у кровати… Помни, я прячу ключ под моими носками…»

Я ничего не слышу.

Смотрю на кровать, застеленную белым льняным бельем. Она огромна. Я вдруг вспоминаю Сесилию, ее тощую фигурку, которая мечется по кровати, эгоистично заняв ее всю. Мраморная холодная кожа на накрахмаленных хлопковых простынях, волосы разметались, будто у безжизненной жертвы убийцы на месте преступления, – и я, стоящая в дверном проеме, глядя на нее и не зная, как облегчить ее страдания.

Внезапно оборачиваюсь, затаив дыхание. Здесь никого нет. Закрываю глаза, мне требуется немного времени, чтобы успокоиться.

«Все в порядке», – твержу я себе.

Погружаюсь в раздумья, медленно обводя взглядом огромную спальню. Стену выступающей части камина украшают яркие обои с павлиньим рисунком, тогда как остальная комната выкрашена в бледный оттенок охры – обычно такой цвет носит какое-нибудь пафосное название. В центре спальни стоит массивная резная кровать из красного дерева на четырех высоких ножках. Постельные принадлежности идеально разложены, в том числе винтажные кружевные подушки, которые, если бы я спала здесь, были бы сброшены на пол.

Я представляю, как Джеймс собирает свою дорожную сумку. Меня удивило то, что она оказалась такой маленькой, но потом я предположила, что он должен путешествовать в своей подводной лодке налегке. Я прямо вижу его, тщательно складывающего накрахмаленные рубашки поверх чистых отутюженных брюк, – все вещи убираются в сумку с типично военной аккуратностью. Потом они будут сложены в самом мрачном отделении на борту судна, и члены экипажа субмарины приступят к своей нелегкой работе в стесненных условиях. Я представляю, как Клаудия наблюдает за подготовкой мужа к отъезду, держась за свой прекрасный растущий живот, и ее глаза наполняются слезами при мысли о том, что рожать придется одной. Интересно, Клаудия хотя бы помнит, что именно муж говорил ей о том, куда подевал ключ, или она была слишком расстроена его грядущим отправлением в плавание?

Удастся ли мне когда-нибудь найти в кабинете хоть что-нибудь путное?..

Действуя быстро, как лиса, я роюсь во всех без исключения ящиках, которые только удается обнаружить в комнате, стараясь не разбрасывать содержимое. Струи аромата душистого кондиционера для белья обдувают меня, поднимаясь с чистой одежды и нижнего белья, но ключа тут нет. Крайне осторожно, еле прикасаясь к вещам, я смотрю в окрашенном в белый цвет туалетном столике. Аккуратно приподнимаю крышки нескольких фарфоровых шкатулок, в которых лежат серьги, булавки, пуговицы, парочка молочных зубов. И никакого ключа.

Затаив дыхание, я приподнимаю каждый угол тяжелого двуспального матраса, молясь, чтобы удалось наконец-то увидеть брелок с пометкой «кабинет». Все, что мне удается обнаружить, это журнал с надписью по-японски на обложке и миниатюрной, абсолютно голой девушкой, смотрящей поверх розовых солнечных очков. Журнал выглядит старым, потрепанным. Должно быть, Джеймс приобрел его во время одной из своих заграничных командировок. Опускаю матрас, нисколько не сомневаясь в том, что это не единственная грязная вещица, которую наш офицер привез из заморского порта.

Ловлю себя на том, что сердце болит за Клаудию, и меня посещает нелепое желание предупредить ее о том, что я собираюсь сделать.

Ненадолго останавливаюсь, решив устроить краткую передышку, хотя чувствую себя так, словно решила отдохнуть в логове льва. Клаудия может вот-вот вернуться с работы – возможно, уже со схватками, только для того, чтобы захватить собранную для больницы сумку. А вдруг учения Джеймса отменили или перенесли, или он передумал оставлять Клаудию одну во время рождения их ребенка? Что, если он в порыве раскаяния оставил военно-морские силы и уже вернулся домой? Возможно, именно в этот момент он неслышно поднимается по лестнице, летя через две ступеньки, и, если я обернусь или просто немного поверну голову, обязательно увижу его темную тень в дверном проеме… Эта тень наблюдает за мной, тянется к украшающей столик на лестничной площадке вазе и заносит ее повыше, чтобы разбить о мою голову.

Явственно вижу, как тяжело валюсь на ковер, а вокруг разлетаются осколки фарфора.

«Безрукавка!» – осеняет меня, словно воображаемый удар заставил вспомнить. Когда Джеймс прошлым вечером запер дверь кабинета, на нем были бежевые брюки-чино и темно-синий жилет-телогрейка.

Подхожу к гардеробу Джеймса. Широко распахивая обе дверцы шкафа, вижу себя в покрытых бурыми пятнами зеркалах – сгорающую от нетерпения, испуганную. Как я и ожидала, внутри все аккуратно развешано. Запах старого дерева и мужского одеколона окутывает меня, когда я принимаюсь спешно перебирать вещи. Отодвигаю налево рубашки, потом – свитеры, а пиджаки – направо. Наконец, среди твидовых и полосатых костюмов, шерстяных джемперов и спортивных кофт, я вижу жилет. Он втиснут между другими вещами, и, когда я его вытаскиваю, коричневая кофта на молнии падает с вешалки. Я представляю Джеймса в этой кофте, как он потягивает бренди у камина, перелистывая разложенную на коленях газету.

У жилета великое множество карманов. Поочередно засовываю руку в каждый из них и уже было теряю надежду, когда мои пальцы натыкаются на что-то холодное, что-то металлическое, что-то, дающее мне понять: я на крошечный шажок приблизилась к своей цели.

Спустившись вниз, я вставляю ключ в замок. Ключ превосходно скользит внутрь, медная ручка поворачивается и поддается.

Сердце в моей груди разлетается на тысячи осколков. И в этот момент кто-то звонит в дверь.

– Я подумала, что мы можем вместе пойти в школу и забрать детей, – говорит она. Судя по ее лицу, это предложение кажется ей идеей века.

Я стою на пороге, лишившись дара речи и нервно теребя руки.

Перед тем как практически мгновенно открыть входную дверь, я успела запереть кабинет и поглубже засунуть ключ в карман своих джинсов. Я разглядела ее фигуру сквозь витражное стекло еще до того, как открыла дверь, – она стояла боком, так что трудно было не заметить ее огромный живот, – и моей первой мыслью было не открывать, дать ей возможность звонить снова и снова, до тех пор, пока она не потопает вразвалочку по дорожке от дома. Но это вызвало бы подозрения, и потом они с Клаудией принялись бы сплетничать: «И где эта няня была? Чем занималась?» Нет, я пока не могу рисковать и нарываться на увольнение.

– Это было бы замечательно, – вру я. Мне не нравится, что Пип вот так цепляется ко мне, словно я – новенькая, младшая версия ее пузатых подружек, которая оказывается под рукой всякий раз, когда это требуется. За исключением того, что живота у меня нет. – А я и не думала, что уже пора идти в школу.

Пип смотрит на часы.

– Без четверти три, – сладко поет она, но вдруг наклоняется вперед, опершись руками о наружную стену дома. И выдыхает сквозь сжатые губы.

– О, Пип… Заходите скорее. Прошу прощения. С вами все в порядке?

– Все хорошо, – отвечает она и выпрямляется, следуя за моим приглашением. Беременная женщина может получить все, что хочет, – место в автобусе, массаж стоп, ужин в постель. А еще она может влезть в мои дела, когда ее об этом никто не просит.

– Самое время для чая? – предлагаю я, когда мы заходим на кухню. Что и говорить, Пип идеально выбрала время для визита.

– Спасибо, – отзывается она, а я принимаюсь звенеть кружками, достаю из холодильника молоко, словом, занимаюсь всем чем угодно, только не тем, что требуется от меня в кабинете.

– Послушайте, – после долгой паузы произносит Пип.

Я оборачиваюсь. Чайник уже дребезжит на плите.

– На самом деле я пришла поговорить с вами о Клаудии.

Я изо всех сил пытаюсь не покраснеть, не дернуться от неожиданности и не покрыться испариной.

– Правда?

Я снимаю чайник с конфорки и закрываю его крышкой. Потом разливаю по кружкам кипяток.

– Молоко, сахар? – спрашиваю я, стоя спиной к Пип.

– Два кусочка сахара, пожалуйста, – отвечает она. – Если честно, я немного волнуюсь о ней.

Я подаю Пип кружку чаю и усаживаюсь рядом за кухонным столом, тогда как все, что мне действительно хочется сейчас сделать, это бежать отсюда прочь.

– Почему?

Пип вздыхает, задумывается и сообщает:

– Она сама не своя, какая-то чересчур напряженная. Полагаю, вам трудно это оценить, учитывая то, что вы знаете ее всего ничего и вам не с чем сравнивать.

Корчу задумчиво-заботливое лицо, словно на самом деле пытаюсь помочь.

– И все-таки это совсем неудивительно, что она так напряжена, не так ли? Ее работа, вероятно, требует большой отдачи и сильно утомляет, и я точно знаю, что сейчас ей приходится иметь дело с парочкой по-настоящему трудных семей. И разумеется, не стоит забывать, что у нее восемь с половиной месяцев беременности. – Я делаю глоток чая. – Кроме того, Джеймс только что уехал. Понятно, у нее есть я и моя помощь, но, когда в доме появляется практически чужой человек, это наверняка немного… выбивает из колеи.

Я ограничиваюсь этим объяснением, надеясь, что описание моего присутствия как «выбивающего из колеи» не вызовет у Пип подозрений.

– Ей действительно повезло найти вас, – отзывается Пип, и я уверена, что она не кривит душой. Пип прямо, не отрываясь, смотрит на меня с почти тоскливой душевной улыбкой, словно хочет услышать нечто подобное и от меня.

– Надеюсь, мне удастся значительно облегчить ее жизнь. – Я снова делаю глоток чая, но тут же захлебываюсь. Ненавижу врать, но без этого не обойтись.

– Я очень люблю Клаудию, но она – такая упрямица! Не думаю, что она вполне отдает себе отчет, в каком стрессе живет. Я пыталась сказать ей об этом.

– Моя мама была практически такой же. Все должно быть идеально. Она и от окружающих ждала соответствия идеалу. Я оказалась колоссальным разочарованием.

Пип смеется.

– Ну что за чепуха! Я уверена, ваша мама очень гордится вами.

– Гордилась, – поправляю я. – И этого не было.

– Мне так жаль слышать это…

Я пожимаю плечами, а внутри уже готова ударить себя за то, что откровенничаю о своей личной жизни.

– Это уже в прошлом.

И я представляю свою мать, которая рассматривает мое худощавое небеременное тельце, охает и причитает по поводу моей личной жизни, неприятно прищуривается всякий раз, когда я упоминаю о работе. «Понятно, не будет у меня внуков», – все еще звучит в моих ушах ее издевательский смех, так часто преследующий меня во сне.

Пип берет меня за руку. Она очень добра ко мне. В сущности, в этом – вся Пип. Сама любезность. Она заботится о Клаудии, заботится обо мне. Держу пари, на Рождество она вяжет всем вокруг шарфики и шапки, а к школьным праздникам варит дикое количество джема. Работая учительницей, она поступила благоразумно, взяв декретный отпуск на целый год. Пип из того разряда женщин, которые все в жизни делают правильно; она относится к тому типажу, кто неукоснительно следует журнальной статье «Десять способов угодить своему мужчине». Пип из того сорта, кто отправляет собственноручно созданные благодарственные открытки после званых обедов, и, готова спорить на что угодно, весной вскапывает маленький клочок земли для выращивания овощей, копит на гибридный автомобиль и моется исключительно в воде температуры тридцать градусов только для того, чтобы продемонстрировать свою долбаную правильность.

– Вот такие родители, да? – говорит Пип, тактично придерживаясь темы разговора. И поглаживает свой живот. – И для чего я собираюсь выпустить тебя отсюда? – ласково обращается Пип к своему еще не рожденному ребенку.

– Им природой дано расстраивать вас, – бросаю я грубее, чем хотела.

– Только пообещайте мне одну вещь, – важно произносит Пип. Она роется в своей сумке и вытаскивает ручку с блокнотом. – Если вас когда-нибудь будет беспокоить состояние Клаудии – в любое время, не важно, днем или ночью, – обещайте, что позвоните мне. Мобильный всегда со мной. Ну, вы понимаете, на всякий случай.

Она снова легонько похлопывает по своему животу. Потом быстро пишет номер телефона и вырывает страничку.

– Я надеялась, что вы могли бы поговорить с ней, возможно, убедить ее оставить работу хотя бы сейчас.

– Я? – Сомневаюсь, что Клаудия послушала бы хоть что-то из того, что меня просят сказать. Бросаю взгляд на бумажку с номером и засовываю ее в карман джинсов. Мои пальцы случайно нащупывают ключ. – Конечно, – обещаю я. – Разумеется.

Мы допиваем чай и бредем к зданию начальной школы. Детская площадка гудит от помешанных на своих чадах мамаш, хныкающих карапузов в прогулочных сидячих колясках и дошколят, висящих на обледеневших железных «паутинках». Пип представляет меня нескольким своим подругам, но мне нет смысла запоминать их имена и знакомиться с ними. Совсем скоро я исчезну, оставив о себе лишь отвратительные воспоминания, неприятное послевкусие и многочисленные пересуды: «Какой ужас! И как ей удалось с этим удрать?»

Вернувшись домой, я усаживаю мальчиков перед DVD. Даю им по стакану молока и куску пирога. Так они будут вести себя спокойно как минимум полчаса. Я аккуратно закрываю дверь гостиной и, оказавшись по ту сторону коридора, вставляю ключ в замок кабинета.

Переступив порог, я принимаюсь за свою дотошную, методичную работу. Вскоре я понимаю, что это может занять очень много времени. Десятки документов нужно просмотреть, тщательно изучить, прочитать. Каждый этап моего исследования требуется подкрепить фотографиями и записать. А как еще я смогу получить общую картину? Как еще получу от них то, что хочу?

Звонит телефон. Добавочная трубка на столе Джеймса пронзительным эхом повторяет главный звонок, раздающийся в коридоре. Автоматический определитель номера говорит мне, что это Клаудия.

– Добрый день, – бодро произношу я, хотя рука дрожит, а сердце яростно колотится, заставляя горло сжиматься. То, что Клаудия решила позвонить именно сейчас, заставляет меня задуматься, а не известно ли ей, чем именно я в эту минуту занимаюсь.