Текст книги "Пока ты моя"

19

Аманда Симкинс жила в совершенно новом доме в загородном поселке, где шоссе переходило в ведущие к строящимся особнякам гравийные дорожки, по которым тряслись экскаваторы. Адам и Лоррейн ехали по чему-то вроде бесконечной петли, рассматривая дома, которые проглядывали за свисавшими перед участками флагами, пока наконец не наткнулись на нужный тупик в пределах этой перенаселенной, напоминающей крольчатник, территории застройки.

– Номер тринадцать, – заметила Лоррейн, переходя на вторую передачу, чтобы они с Адамом могли лучше разглядеть номера домов. По правде говоря, ни один из детективов не верил в то, что разговор с Амандой окажется каким-то особенно плодотворным, но от них требовалось соблюсти все формальности.

Адам потягивал кофе из «Старбакса». Накануне муж вернулся поздно, когда вся семья уже легла. Он спал всего часа четыре, подсчитала Лоррейн, заметив, как Адам с готовностью влил в себя сваренный ею на завтрак крепкий кофе. В душе Лоррейн усмехнулась, вспо мнив об отказе от кофеина и боязни нервного возбуждения, которое теперь, несомненно, накроет его ко времени ланча, ведь теперь Адам пил уже вторую порцию – большой двойной американо. Вот тебе и здоровый образ жизни.

Лоррейн дернула ручной тормоз, и они вышли из машины. Адам опрокинул в себя оставшийся кофе и бросил пустой бумажный стакан в автомобильную нишу для ног.

– Какой ухоженный уголок для обычного палисадника! – похвалила Лоррейн, когда они подошли к входной двери.

Даже зимой небольшое пространство перед домом испещряли анютины глазки, идеально выстроившиеся по каждой стороне от посыпанной гравием дорожки. Слева от двери висели корзины с вьющимся плющом и ярко-красными цикламенами, все еще припудренными с ночи инеем, что напомнило Лоррейн о Рождестве. Внутри все томительно сжалось. Интересно, все ли будет в порядке к тому времени?

Она нажала на кнопку звонка.

Дверь открыла женщина в розовом халате. Ее длинные темные волосы были стянуты в неряшливый хвост, а по щекам размазалась вчерашняя тушь. На одной стороне ее шеи виднелось несколько красных пятен. «Неужели синяки?» – спросила себя Лоррейн. Облик женщины резко контрастировал с ухоженным садиком перед домом.

– Я не религиозна, извините, – бросила хозяйка дома и попыталась закрыть дверь, но Лоррейн уже успела вынуть свое удостоверение.

– Уголовная полиция, – объявила она. Вот уж воистину – слова, открывающие любые двери. – Аманда Симкинс? Я – инспектор уголовной полиции Лоррейн Фишер, а это – инспектор Адам Скотт.

Женщина пристально взглянула на детективов. Ее глаза словно покрылись инеем, как маленький сад. Она сглотнула.

– Мы можем перекинуться парой слов?

Хозяйка дома внезапно ожила, выйдя из оцепенения.

– Да-да, я – Аманда. Пожалуйста, проходите и извините, что не предложила раньше. Вы, должно быть, замерзли. – Она распахнула дверь и плотнее укуталась в халат. – Простите, я не одета. Немного нездоровится.

– Искренне вам сочувствую, – ответила Лоррейн.

Хозяйка провела их в гостиную с двумя кремового цвета диванами. Паркет был безупречно чист и натерт до блеска. Лоррейн понимала, что ее ботинки на толстой подошве могут оставить следы.

– Мы постараемся не занять много времени.

– Не хотите чашечку кофе? – предложила Аманда.

Лоррейн ответила согласием от имени их двоих, опередив хотевшего запротестовать Адама. Он передернулся при мысли о новой порции кофе, но ничего не сказал. По крайней мере, это дало им возможность некоторое время побыть одним, пока Аманда занималась кофе.

Они изучили стоявшие на белой каминной полке фотографии в рамках. На одном из снимков была запечатлена большая компания застывших в неестественных позах детей с парой ребят постарше, тинейджеров, каждый из которых держал на руках младенца. Здесь были и карапузы, только начинавшие ходить, и дети школьного возраста, и молодые люди. Кто-то широко улыбался, кто-то стоял со скучающим видом, а одному ребенку явно хотелось писать. Судя по нарядной одежде, это было какое-то праздничное семейное сборище – например по случаю свадьбы или крестин.

– Счастливая семейка, – мрачно прокомментировал Адам. Он взял другую фотографию и внимательно рассмотрел ее. Это был портрет маленькой девочки в лиловом платье, лежавшей на коврике из овечьей шерсти на фоне голубого, с облаками, неба. – Немного слащаво.

Как только их девочки окончили начальную школу, Лоррейн с Адамом отказались от ежегодной «обязаловки» в виде платы за школьные фотографии. «Ничего особенного, мы сами можем лучше», – постановил как-то Адам, но так и не смог добиться сколько-нибудь приемлемого результата с навороченной зеркальной камерой, которую Лоррейн преподнесла ему ко дню рождения.

– Вот, угощайтесь, – пригласила Аманда, возвращаясь с уставленным чашками подносом. – Сахар и молоко – здесь, если хотите.

Лоррейн добавила и то и другое, тогда как Адам предпочел ограничиться одним кофе. Он посмотрел на кружку с явным подозрением.

– Итак, – продолжила Аманда, – я и подумать не могла, что этим утром ко мне в гости заглянут два детектива.

Она успела уложить волосы так, чтобы они прикрывали следы на шее. Лоррейн обратила внимание и на то, что, хлопоча на кухне, Аманда вытерла следы растекшейся туши под глазами – теперь остатков вчерашнего макияжа на лице не наблюдалось.

– Надеюсь, ничего серьезного не случилось, – добавила Аманда.

Странно, большинство людей захотели бы узнать, что произошло, еще до того, как готовить кофе, мелькнуло в голове Лоррейн.

– Мы приехали, чтобы поговорить с вами о Салли-Энн Фрайт, – начал Адам.

Лоррейн с трудом удержалась от того, чтобы не бросить в его сторону грозный взгляд. Голос мужа звучал отрывисто, будто обвиняя, и совсем не подходил для беседы с Амандой. Лоррейн уже успела понять: подруга убитой относилась к тому типу женщин, которые обожают все контролировать и привыкли считать, что с их мыслями и идеями все должны соглашаться безоговорочно, не задавая лишних вопросов. По идеальному порядку в доме – этим аккуратным перехваченным лентами шторам, расчесанной бахроме маленького коврика у имитации камина, полному отсутствию пыли – было очевидно, что хозяйка в принципе не признает беспорядка. Хотя то, как она выглядела этим утром, скорее говорило об обратном.

– Ах да, Салли-Энн! – ласково улыбнулась Аманда. – С ней все в порядке? – Ее лицо постепенно сморщилось, приобретя обеспокоенное выражение, и она заметила: – Салли-Энн должна была скоро родить.

– Нет, боюсь, она совсем не в порядке, – вклинилась в разговор Лоррейн, не дав Адаму нанести сдобренный убийственной дозой кофе удар. – У нас плохие новости.

Лоррейн помедлила. Неужели Аманда не читала газет, не смотрела телевизор?

– Салли-Энн была найдена мертвой несколько дней назад. Мне очень жаль. Мы думали, кто-то уже рассказал вам об этом или вы, возможно, видели сюжет по телевизору.

Аманда мгновенно побледнела, став чуть ли не белой. Лоррейн, пристально наблюдавшая за ней, почти не сомневалась, что эта мертвенная бледность была предвестником скорого обморока.

– О… боже… мой, – одними губами прошептала Аманда. Ее щеки вдруг зарделись ярко-алым, а потом она разразилась безысходными рыданиями. Слезы смыли оставшиеся на ресницах комки туши, и на щеках снова появились грязные следы.

– Понимаю, это настоящее потрясение. Если нужно, мы подождем, пока вы немного не придете в себя, – на удивление сочувственно произнес Адам.

– Насколько я знаю, вы с ней занимались в одной дородовой группе, – сказала Лоррейн. – Вы были близкими подругами?

Аманда попыталась успокоиться, прекратив рыдать. Она вытерла лицо рукавом халата.

– Да, что-то вроде этого, – прохныкала бедняжка. – Мы вместе проводили время, обычно после занятий. Она – такая… была такой… милой. Такой душевный человек! Как это случилось? Она была больна?

– Именно это мы и надеялись выяснить с вашей помощью, – ответила Лоррейн. – Давно вы ее знали?

– Мы познакомились, когда она впервые пришла на занятия к Мэри, примерно пять-шесть месяцев назад. К тому моменту я ходила в группу восемнадцать месяцев. И мы как-то сразу нашли общий язык.

Адам смущенно прокашлялся.

– Надеюсь, мой вопрос не покажется вам бестактным, но почему вы посещали занятия для будущих матерей, если на самом деле не были беременны?

– Откуда вы знаете, что я не была беременна? – огрызнулась Аманда, бросаясь защищаться. – Вы не можете знать это точно!

– Простите, – поспешила извиниться Лоррейн за Адама. – Просто, как мы понимаем, вы посещали занятия какое-то время, но при этом не были фактически бере…

– Что-о-о-о, вы еще и собирали подобные сведения? Убита женщина, а вы что-то выведываете обо мне? – Аманду начало трясти. Она нервно растопырила пальцы над своим явно плоским животом.

– Это просто заведенный порядок, чистая формальность. Нам нужно поговорить с наибольшим числом людей, знавших Салли-Энн. Уверена, вы понимаете…

– И что, по-вашему, я должна сказать? – выпалила Аманда. – Что это я ее убила? Ну да, конечно, это так же вероятно, как для меня – залететь, я бы так сказала! – И слезы снова хлынули из ее глаз.

Адам поставил свою чашку. Оба инспектора заметили, что язык Аманды стал заметно грубее, словно она вдруг перенеслась из этого приятного загородного местечка для среднего класса в район попроще, расположенный за милю отсюда.

– Извините, – всхлипнула она, вынимая из кармана платок. – Эти новости по-настоящему потрясли меня.

– Выходит, у вас были проблемы с зачатием? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Лоррейн. В любом случае в ее бесстрастных словах было не слишком много сочувствия.

– Да. – Аманда высморкалась, потом скомкала платок. – У вас есть дети?

Внутри Лоррейн все болезненно сжалось, совсем как в последние два утра, когда она просыпалась, вспоминая Грейс и ее нелепые планы на жизнь.

– Двое.

– А у вас? – Аманда перевела взгляд на Адама.

– Тоже двое, – ответил напарник.

– Тогда вам повезло. Вы не знаете, что это за чувство, когда так сильно хочешь ребенка, когда нестерпимая боль поселяется в вашей душе, а в самом вашем существовании зияет огромная дыра… Это – истинный смысл душевных страданий. – Аманда Симкинс резко смолкла, словно для продолжения ей требовалось пополнить запас сил и восстановить эмоциональное равновесие. Она, судя по всему, привыкла к подобным ощущениям, привыкла никогда не терять надежду.

– Салли-Энн когда-нибудь упоминала о тех, кто хотел причинить ей зло? Возможно, у нее были враги?

Аманда на некоторое время замолчала, крепко задумавшись. Она закатила глаза к потолку, потом скользнула взглядом по пастельным стенам к искусственному камину, над отполированным до блеска журнальным столиком, вдоль сверкающих натертых полов, а потом – снова к своим коленям, где нервно переплетались пальцы, словно теребя какую-то невидимую одежду.

– Если кто-то и должен был кого-то убить, то скорее Лиам замочил бы Расса или даже… – Аманда тут же осеклась. – Вы о них знаете? – спросила она, неожиданно разволновавшись, словно была хранительницей великой тайны. – Салли-Энн доверилась мне.

– Продолжайте, – подбодрила Лоррейн, продолжая записывать.

– Расс всегда любил Салли-Энн. Он – странный малый, с этим не поспоришь, но в глубине души это добрый, благородный человек. Они с Салли-Энн вместе учились в школе, у них был юношеский роман, с тех пор они время от времени встречались, то сходились, то расставались. Она пыталась отделаться от него множество раз. Липучка – так она его называла.

– А Лиам? – поинтересовался Адам, пытаясь разговорить ценную свидетельницу.

Становилось понятно, что Аманда принадлежит к той породе людей, которые с головой бросаются в несчастья других, чтобы заглушить свои собственные. Как там ее назвала Мэри Ноулз… «каждой бочке затычка»?

– Он был ее преподавателем в колледже, – поведала Аманда. – Их связывал по-настоящему страстный роман. Ну, эти тайные свидания ночью в парке, отъезды на выходные, когда Лиам врал жене, что отправляется на научные конференции, сделанные по секрету подарки… все в таком духе. Салли-Энн как-то звонила мне из почасового отеля, где они остановились. Она говорила, они только и делали, что поедали рыбу с жареной картошкой и трахались. Неудивительно, что она залетела.

Аманда сказала это так, словно «залететь» было чем-то, что вполне можно приобрести в приморском магазинчике. Лоррейн пришло в голову, что это «залететь» мало вязалось с серьезным делом зарождения новой жизни.

– Короче, Расс, по всей видимости, с ума сходил от ревности. Но потом он узнал какую-то серьезную тайну о Лиаме, и разразился большой скандал.

– Тайну? – переспросила Лоррейн, чувствуя себя так, словно вдруг попала в «мыльную оперу».

– Похоже, – сказала Аманда, растягивая слова, – параллельно отношениям с Салли-Энн у Лиама был роман с кем-то еще. Расс все выложил Салли-Энн, и она сильно расстроилась. Даже угрожала, что все расскажет жене Лиама.

– А вы знаете, кем была эта другая? – недоверчиво поинтересовалась Лоррейн.

– Мне известно, что она вела занятия в колледже один вечер в неделю. Курс какого-то дизайна украшений или что-то в этом роде.

– Аманда снова высморкалась. – Салли-Энн была благодарна Рассу за то, что он открыл ей глаза и объяснил, что на самом деле представляет собой Лиам. Хотя можно подумать, она это поняла!

Лоррейн сделала себе кое-какие пометки.

– Ну прямо «воистину королевский провал», – сказала она со вздохом, смысл которого знал только Адам.

Аманда вдруг сгорбилась, съежилась в комочек с трясущимися плечами и сопливым носом. Она схватилась за голову, и слезы потоком хлынули из глаз, капая на колени. Весь ужас известия о смерти подруги еще явно не дошел до сознания бедняжки.

– Есть ли кто-то, кого мы можем попросить приехать сюда и побыть с вами некоторое время? – спросила Лоррейн. – Может быть, какая-нибудь подруга?

Аманда резко вскинула голову, и оказалось, что на лице несчастной застыло скорее презрение, чем печаль. Брови сдвинулись, образовав хмурую морщинку углом, а красный рот поджался так, что вокруг залегли глубокие морщины. Но больше всего взволновали Лоррейн ее глаза – такого злобного взгляда инспектор еще не встречала. И Аманда угрюмо изрекла:

– Моя единственная подруга мертва.

20

Здесь все по-старому – куча работы, накопившаяся за мое отсутствие и только и ждущая, чтобы отвлечь меня от грустных мыслей о Джеймсе, уносящемся все дальше и дальше. Когда я наконец-то вхожу в офис, намного позже, чем собиралась, чувствую себя так, словно кто-то вычерпал все содержимое моего огромного нутра, оставив лишь бесцельное чрево, полное печали. Измученная и опустошенная, я вешаю пальто и направляюсь прямиком в туалет.

– Привет, – бросает Тина, когда я возвращаюсь, не отрывая взгляда от компьютера. Она стучит по клавишам как безумная, наверняка занимаясь обновлением какого-то личного дела. – А я уж думала, ты сегодня не придешь. Все в порядке?

Я знаю, Тина хочет спросить сочувственно, но она так погружена в электронное письмо, которое печатает, что вопрос звучит довольно холодно.

– Ну да… – отвечает поглощенный своими мыслями Марк, даже не замечая моего прихода. – Ты что, слышишь, как урчит у меня в животе? Кажется, ланч был час назад…

Он произносит это медленно, сосредоточенный на документе, который сейчас листает. И признается:

– Я снова умираю с голоду.

– Клаудия здесь, придурок, – объясняет ему Тина. – Я говорила с ней, не с тобой.

Марк поднимает голову от бумаг.

– О, привет, – говорит он, осознавая, что вклинился в нашу беседу. – Все хорошо?

Я киваю:

– Простите, что опоздала. Не самый лучший день. – Я вымучиваю из себя улыбку.

Они уже много раз проходили через это со мной. Позже, если выдастся свободная минутка, мы будем поглощать пончики от «Криспи крим» и отпускать глупые шуточки о русалках, тайном отпуске на пляже и том, как весело Джеймс проводит время без меня. Они спросят, почему я просто не уволюсь и не стану женой военного моряка, в которую могла бы превратиться с некоторой долей шика. Это позволит мне несколько раз в неделю обедать в компании новых друзей из теннисного клуба, к которому я, несомненно, присоединюсь, или потягивать свежевыжатый сок в спортивном зале после занятий с личным тренером. Я ходила бы на занятия по обучению икебане и акварельной живописи, устраивала бы званые обеды, о которых потом говорили бы еще долгие месяцы. Вдобавок к этому стены в моем доме стали бы святая святых для самых современных и перспективных художников, потому что меня приглашали бы на все лучшие лондонские вернисажи.

– Джеймс уехал утром, – потерянно пожимаю плечами я, и коллеги предлагают мне написанное на лицах участие и чашку чаю.

Усаживаюсь за рабочий стол, но вместо того, чтобы сосредоточиться на своих обязанностях, размышляю, о чем же мы с Зои будем говорить, когда я вернусь домой. Не сомневаюсь, сегодня я ее расстроила, да так, что она выскочила из дома, хлопнув дверью. Понятия не имею, куда она убежала. Может быть, мы будем молча сидеть перед телевизором, робко спрашивая одна у другой, что хочется посмотреть, не холодно ли, будет ли завтра снег и не принести ли что-нибудь выпить? Или мы станем без умолку болтать о мужчинах, ее пока еще таинственном прошлом и недавно рухнувших отношениях, наших любимых фильмах и книгах, всех наших надеждах и мечтах? Сегодня вечером мне как воздух нужны компания, человеческое тепло, участие. Размышляя об этом, невольно задаюсь вопросом, для чего я нанимала Зои, – чтобы она заботилась о мальчиках или обо мне?

Мой компьютер загружается, возрождаясь к жизни, и с моих губ срывается стон. Стоило провести какое-то время вне рабочего места, как папка с входящими письмами переполнилась. Последнее электронное письмо с пометкой «срочно» сообщает о том, что через десять дней я должна участвовать в судебном заседании в качестве свидетеля. Я бегло просматриваю подробности. К горлу подкатывает тошнота. В этот день у меня занятия в дородовой группе – если, конечно, я еще буду беременна. Мне совершенно не хочется пропускать свою йогу.

Щелкаю по следующему сообщению.

– О боже! – вырывается у меня. – Марк, ты видел ссылку на новость о деле Флетчер?

Я вижу, что эту ссылку скопировали и ему тоже.

– Я не проверял почту минут десять.

Марк щелкает мышкой, читает и бледнеет. Мы знаем, что это – часть работы, но когда происходит нечто подобное, принимаем все близко к сердцу. Это удар по нашему отделу и по нам, сводящийся к следующему: кто бы ни нес ответственность за то, что обездоленный ребенок проскользнул сквозь защитную сеть, широко и точно раскинутую нами под обществом, виноваты всегда будем мы.

– Ну вот, новая солидная порция ужасов, – констатирую я. Стоит газетам взяться за дело, и одна неудача сводит на нет тысячи благополучных, успешных историй.

– Это не наша вина, – уверяет Марк. – Не было ни малейших оснований отбирать его в то время.

А потом он признается мне, что уже знал об этом ужасающем случае, но не хотел обременять меня неприятностями. Неужели он считает, что я отреагирую на это проще, когда у меня наконец-то родится ребенок?

– Значит, они считают, что мы позволили ему умереть с голоду, – твердо произношу я, давая понять, что давно приобрела закалку к подобного рода вещам.

Одно дело – газетные статьи, и совсем другое – суровая действительность. Я пытаюсь припомнить. Ну да, этим случаем занимались другие сотрудники отдела. Тот ребенок не был моим подопечным, хотя я действительно видела его один раз, когда у меня спрашивали мнение как у независимого специалиста. Я представила заключение, согласно которому никаких причин для беспокойства не было. Прекрасно помню запачканную едой одежду ребенка, его румяные щеки, которые вот-вот треснут, – он был пухлым и регулярно прибавлял в весе, черт побери! Мать подросткового возраста, казалось, контролировала ситуацию, у нее было достаточно поддержки: ее собственная мать, тетя, парень – все хотели участвовать в воспитании ребенка.

– Мы бросили его в беде, – шепчу я.

Нет, такое никогда не научишься воспринимать спокойно.

Все возвращаются к работе, и повисает тишина, пока мы отправляем переживания по поводу гибели ребенка в особую коробочку в нашем сознании, предназначенную для таких трагедий. «Что же произойдет, когда эта коробочка забьется под завязку?» – думаю я. Что, если там больше не останется места для голодающих детей, занимающихся членовредительством тинейджеров и родителей-алкоголиков? В голове стремительно проносятся изображения выложенной белой плиткой психиатрической больницы, мысли о бесконечной терапии и коктейле из лекарств, с помощью которого мир должен заиграть новыми красками. Я рассуждаю эгоистично – просто смешно, – а моя работа ничего подобного не подразумевает. Прищуриваюсь и вижу перед мысленным взором запертую в палате женщину, которая колотит ладонями по ударопрочному оконному стеклу, вырываясь из смирительной рубашки и умоляя ее выпустить. И эта женщина – я.

– На сегодня у меня намечена встреча с Мирандой, – сообщаю я, выбрасывая из головы эти ужасные мысли. – Кому-нибудь еще нужно с ней увидеться?

Мой отвлеченный и, сказать по правде, нарочито беззаботный вопрос вяло повисает в мрачной сырой атмосфере нашего душного офиса. Маленький электронагреватель в углу шпарит вовсю, с треском источая сухое тепло. Нам слишком холодно без этого прибора, но стоит его включить, как весь кислород, похоже, испаряется. Термостат центрального отопления сломался, Марк обнаружил это месяц назад, а я сейчас не смею даже заикаться о ремонте, ведь мне не хватает времени на множество более важных дел.

– Я поеду с тобой, – решает Тина. Она думает, что я не вижу взгляд, который она бросает на Марка, но это не так. В свою очередь он еле заметно кивает. Смеюсь про себя. Мне нравится, что они так внимательны ко мне.

– Здорово, – отвечаю я, радуясь тому, что у меня будет компания. – Уезжаем через двадцать минут. Если будет время, прихватим на обратном пути неприлично большое количество пончиков.

Я необычайно благодарна коллегам за беспокойство, за богатую углеводами пищу, в которую мы с наслаждением вгрыземся, за несметное число чашек чаю, которые они ставят на мой стол, за то, что Марк помогает мне выбраться из машины в эти темные, холодные дни, а еще за то, что они готовы принять на себя мой объем работы в любую минуту, когда это потребуется. Тяжело признавать такое, но я знаю, что меня ждет самый трудный период моей жизни.

* * *

– Ну, как дела с Мэри Поппинс? – спрашивает Тина.

Мы едем в ее машине. Даже если бы я точно этого не знала, могла бы вмиг сказать, что у Тины нет детей: в нише для ног не валяется ни оберток от конфет, ни комиксов, ни сломанных пластмассовых игрушек, а на обивке нет ни пятен от шоколада, ни следов мочи. И уж точно не видно здесь ничего похожего на разводы от рвоты, «украшающие» салон моего семейного автомобиля. И вдруг мне кажется совершенно чуждой мысль о том, что я езжу на семейном автомобиле, безопасном для детей, которые не приходятся мне родными, и в этой машине есть место для еще одного детского кресла. Меня пронзает тревога, стоит подумать о том, что именно это означает – ответственность, которая теперь лежит на моих плечах.

– Она кажется замечательной, – отвечаю я Тине. «Замечательной, – стыдливо повторяю я про себя. – И это все, что ты можешь сказать о женщине, которая стала жить в твоем доме?» – Но, когда я говорю «замечательная»… – добавляю я, так остро чувствуя свои страхи, что боязнь начинает сквозить и в тоне, – я имею в виду, что… ну, сама понимаешь… что еще немного рано ее оценивать. – Я сглатываю вставший в горле комок.

– Должно быть, это немножко странно, ведь с тобой бок о бок живет кто-то вроде студентки. – Тина резко тормозит, когда на светофоре загорается красный. Меня бросает вперед. Ремень безопасности крепко обхватывает мое тело. – Ты в порядке?

– Да, все хорошо, – отвечаю я, ослабляя ремень в области живота. – На самом деле она – не студентка. Ей тридцать три, и у нее за плечами большой опыт. Она даже прошла курс Монтессори. Надеюсь, это поможет дисциплинировать Ноа.

При воспоминании о сыне я смеюсь. Ах, маленький Ноа, мой озорник!

– Я так счастлива за тебя, Клаудия, – говорит Тина, когда мы останавливаемся у медицинского центра «Уиллоу-Парк». Какие-то дети соскребли буквы ow в надписи Willow, написав на их месте «y», и вместо «ива» получилось «член». Тина хихикает.

– Чего еще ждать от современных детей? – риторически вопрошаю я, когда мы проходим мимо таблички с названием центра.

Приемная практически пуста, здесь сидит лишь одна женщина с хныкающим ребенком двух-трех лет. В нос бьет зловоние болезни и уныния. Мы проходим прямо в кабинет Миранды.

– Это все ужасно, не так ли? Просто жуть. Не могу в это поверить.

На мгновение мне кажется, что Миранда говорит об испорченной табличке снаружи, но потом я замечаю разложенную на столе газету с лицом улыбающейся женщины под заголовком «Полиция все еще озадачена смертью беременной женщины». Увидев меня, Миранда спешит сложить газету. Я вздрагиваю и мягко, незаметно обвиваю руками свой животик. Я пытаюсь не показывать этого, но очевидно, что эта история сильно беспокоит меня, выбивая из колеи.

– Мне ли не знать, – отвечает Тина. – Собственно говоря, мама Дианы знакома с моей мамой, и… – Она резко смолкает.

– Они еще не выяснили, что случилось? – интересуюсь я.

Миранда качает головой и вздыхает.

– Я так не думаю. На днях здесь была полиция, они допрашивали врача Салли-Энн. Забрали ее медицинскую карту. – С уст Миранды снова слетает вздох. – А вы слышали последние новости по радио? – нерешительно спрашивает нас Миранда.

Мы хмуримся и качаем головой. Мы не включали радио в машине.

– Похоже, это произошло снова. – Миранда кривит лицо и постукивает по газете.

– Еще одна смерть? – прихожу в ужас я.

Миранда кивает:

– Судя по всему, опять напали на беременную. Они не сообщили имя или другие детали. Это была срочная новость. – Она щелкает кнопкой на чайнике, включая его, и опускает в кружки чайные пакетики. – Леденящая кровь история.

Меня бросает в жар, когда Миранда с Тиной пристально смотрят на меня, будто я – следующая, и они ничего не могут предпринять для моего спасения.

– Это просто ужасно, – комментирую я, даже не пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Бросаясь к крошечному компактному холодильнику, чтобы взять молоко, Миранда успевает ободряюще потереть мое плечо. Ее накрахмаленная темно-синяя униформа, кажется, стремительно перемещается по кабинету сама по себе, словно внутри нет управляющего ее движениями тела. Если бы воробей вдруг принял человеческое обличье, он напоминал бы Миранду.

– Я слышала, это сделал любовник Салли-Энн, – с авторитетом таблоида сообщает Тина, вгрызаясь в кусок розовой вафли. – Возможно, и в этом, новом случае фигурировал любовник, который и совершил преступление.

– В последних новостях сообщили, что ее забрали в больницу, так что, возможно, она еще жива, – уточняет Миранда, передавая нам по кругу кружки с чаем.

– Что ж, не надо мне гулять одной по ночам, – невпопад замечает Тина. – Да и тебе тоже. – И она показывает прямо на меня.

Скоро мы приступим к делу, начнем сосредоточенно изучать медицинскую карту шестилетней девочки, на руках и спине которой учительница заметила синяки. Потом возьмемся за случай Джимми и Энни, близнецов, забота о которых едва ли отвечает тем минимальным стандартам, что мы для них наметили. Перед глазами у меня начинает все расплываться, и первый укол боли уже пульсирует в виске. Я слышу, как Тина и Миранда деловито обсуждают заботу родителей, вопросы питания и обучения, словно все это – вещи, которые можно купить на рынке. «А что же насчет меня?» – задаюсь я вопросом, когда в ушах вдруг перестают звенеть отголоски их судьбоносной для кого-то беседы. Что насчет моих навыков воспитания? Откуда они знают, буду ли я хорошей матерью? Стану ли я в достаточной степени кормить и обожать мою маленькую девочку? Дам ли я все, что ей требуется? А что, если любви будет просто недостаточно? Я начинаю паниковать.

– Клаудия?

Я четко слышу, как меня окликает Тина, словно ее голос прорезается сквозь пелену тревожных раздумий.

– Что ты думаешь по этому поводу?

– Извините, – отзываюсь я, проводя ладонями по лицу. Обливаюсь потом и вдруг чувствую себя необычайно утомленной. – Прошу прощения.

Я роняю голову и понимаю, что не слышала ни слова из того, о чем они говорили.

– Тебе не следует находиться здесь, – тут же догадывается Миранда. – Какой у тебя сейчас срок: тридцать восемь – тридцать девять недель?

– В самом деле не следует, – эхом повторяет Тина.

– Со мной все в порядке. Просто немного… – Я не знаю точно, что со мной происходит, так что даже не пытаюсь сформулировать. Наверняка знаю лишь одно: я хочу быть дома, под защитой родных стен, с Джеймсом и мальчиками. А потом я вспоминаю о Зои, о том, как она возится на кухне в своем длинном мешковатом кардигане, и спрашиваю себя, что же меня так в ней нервирует, ведь наша семья не видела от нее ничего, кроме добра. – Думаю, мне стоит взять отгул на остаток дня. – Поднявшись, я чувствую, как кружится голова.

Тина поднимается вместе со мной и поддерживает меня за локоть. Я ценю ее заботу.

– Мы можем разобраться с этим завтра, не так ли, Миранда? Я отвезу тебя домой, Клаудия.

По лицу Миранды я понимаю, что отложить работу нельзя. Не можем же мы просить родителей подождать, пока мне не станет лучше, и уговорить их не пренебрегать какое-то время своими собственными детьми.

– Не волнуйтесь. Я кому-нибудь позвоню. – Вытаскиваю из сумки телефон и клятвенно обещаю. – Честно, со мной все будет в порядке. А Тина завтра с утра введет меня в курс дела.

И я вырываюсь из гнетущей атмосферы кабинета Миранды прежде, чем ее маленькие воробьиные коготки успевают удержать меня.

Добравшись до парковки, я усаживаюсь на низкую стену под испорченной табличкой с названием центра и в полутьме прокручиваю в телефоне список контактов. Сердце колотится быстрее, когда я легонько ударяю по надписи «Дом», и неистово заходится в груди, когда она снимает трубку. Слава богу, она уже вернулась домой, забрав детей из школы. В голове невольно мелькает готовый сорваться с языка вопрос: «Вы уложите меня спать, будете гладить меня по голове и шептать, что все будет хорошо?»

– Зои, – с нарочитой бодростью говорю в трубку. – Это я. Хотела спросить, не окажете ли вы мне небольшую любезность…