Текст книги "Маленький секрет"

– О, ради бога… Неудивительно, что я постоянно чувствую себя такой маленькой.

– Ну, тебя с трудом можно назвать очень большой, Анна. – И она захихикала, как персонаж из мультфильма.

– Неужели ты такая тупая?! Почему, черт возьми, ты меня не слушаешь?

Эти слова заставили Барбару замолчать. Некоторое время они сидели молча. Мать и дочь. Мать – испытывая жгучую боль от резких слов дочери, дочь – сознательно не произнося ни слова. Барбара начала листать уже настоящую поваренную книгу – «Рецепты с сахаром», изданную по заказу какого-то производителя гранулированного сахара. Слюнявя палец, она переворачивала страницу за страницей и наконец загнула угол страницы с иллюстрацией, на которой была изображена глазированная булочка.

– Ты приехала сюда, чтобы обсудить именно это? Мою тупость?

– Я приехала домой, чтобы поговорить. Поговорить так, как мы разговаривали с тобой тоща, много лет назад, когда ты рассказала мне о своем бесплодии. Помнишь? Последний наш настоящий разговор.

– Едва ли это было бесплодие. – Барбара иронически поглядела на дочь и, приподняв одну бровь, снова опустила глаза на глянцевые фотографии кушаний. – А что такое на тебя вдруг нашло? На тебя это не похоже – вот так кричать.

– Ну, хорошо, пусть не бесплодие. Неважно, что это было… Ваши с папой проблемы. В любом случае, это был последний раз, когда ты со мной разговаривала, не обижая и не унижая меня.

– Ну, если тебе так хочется ворошить прошлое… – проворчала Барбара. У нее был слегка испуганный вид, а поджатые губы ясно говорили: «Я не желаю об этом разговаривать». – Так ты останешься на обед?

– Нет, – спокойно ответила Анна.

Когда Анна была маленькой, мать всегда заставляла ее доедать все картофельное пюре в своей тарелке. Если Анна упрямилась, то Барбара грозила ей тем, что обменяет ее на другую, послушную девочку, которая все и всегда доедает до конца. После таких угроз Анна еще несколько недель верила в то, что ее мать действительно возьмет и обменяет ее на другую девочку, которая будет полностью, ложку за ложкой, съедать свои обеды и вовремя ложиться спать. Потому что Анна очень плохо спала.

Когда она закрывала глаза, то представляла себе, как мать меняет ее на другую девочку, которая не расчесывала бы свою экзему, не писалась бы в кроватке, не просыпалась бы ночью с криком. Мама отправит Анну в приют, такой как в мюзикле «Оливер!». Или на остров, такой как в мюзикле «Пиф-паф-ой-ой-ой», где живут грязные, оборванные дети.

Мама вернется домой с ребенком, будто сошедшим с картинки из детской книжки. На следующий день эта девочка с радостью пойдет в школу. Эта девочка не будет бояться, что ее хотя бы на минуту оставят дома одну. Анна тогда мечтала только об одном – стать похожей на ту, другую, идеальную девочку.

– Это было ужасно, – произнесла Анна.

– Что было ужасно?

– Мне было лет восемь. И ты говорила, что если я не доем свой ужин, то ты обменяешь меня на другую девочку.

– Как же, помню-помню, – добродушно засмеялась Барбара, думая, что вновь обрела у себя под ногами твердую почву. – Этот трюк удавался. После этого ты несколько недель была как шелковая.

После этого несколько недель Анна вела себя хорошо, но при этом она ужасно страдала от экземы в коленных и локтевых сгибах.

– Это было ужасно. Как ты могла сказать такое ребенку? В наши дни такой поступок расценили бы как эмоциональное насилие.

– Ох, «в наши дни»… – сказала Барбара, суетливо приглаживая волосы. – В наши дни детей оправдывают даже за убийство. Я как раз на днях разговаривала с Илейн, когда ребенок сломал ей руку…

– Ребенок сломал руку тете Илейн?! – И как только ее матери удавалось постоянно заговаривать ей зубы, так что Анна уже забывала, что хотела сказать.

– Дай мне закончить. Этот ребенок отломал руку одной из статуй, которые стоят у нее в палисаднике. Я сказала Илейн: «От этих статуй все равно никакого толку. Они ведь только для показухи». Видела бы ты ее лицо!

– Мама, ответь мне на один вопрос, – оборвала ее Анна. – Почему в школе ты не разрешила мне играть королеву в том представлении?

Учительница выбрала Анну на эту роль.

– У нее прекрасный голос и слух, – сказала она Барбаре. – И, в отличие от большинства девятилеток, Анна понимает, что такое «интонация». Однако ее выступление будет главным номером нашего представления, поэтому ей придется много репетировать. Именно поэтому я говорю со всеми родителями индивидуально. Ну, по крайней мере, с родителями тех детей, которых я отобрала для главных номеров программы. Что вы на это скажете? Репетиции будут три раза в неделю в школе после занятий и…

– Ну, в таком случае, боюсь, что это невозможно, – перебила ее Барбара.

Потому что по понедельникам у Анны были скаутские занятия, а по средам – занятия в марш-оркестре. В данный момент ей необходимо было учиться упаковывать подарки, чтобы заработать соответствующий скаутский значок. Что-либо помимо этого было бы выше ее сил.

– Но, мама…

– Так что, увы, нет, – отрезала Барбара. И Дон согласился с ней.

Это было в 1976 году, когда Поттеры еще решали все дела сообща. Дон говорил, что это может помешать Анне готовить уроки. Барбара говорила, что в таких случаях мамам обычно приходится шить костюмы, а ей не до этого. Она не могла жертвовать своим временем ради того, что закончилось бы уже на следующий же день – как было со всеми другими увлечениями Анны.

– Но, мама, это же несправедливо! – возмутилась девятилетняя Анна.

– Жизнь вообще несправедлива, – сказала Барбара, подавая на стол ужин – сосиски с фасолью. – И отойди от буфета. Хватит таскать сладкое.

И Анне пришлось смириться с позором: на представлении в конце семестра ей досталась роль Джамбли в зеленом фетровом костюме.

– К чему сейчас вдруг вспоминать эту историю? – спросила Барбара, шинкуя листья салата для обеда, который ей предстояло провести в полном одиночестве.

– Потому что в этом надо разобраться. У меня столько вопросов из моего детства, на которые мне нужно получить ответы. Например, тот случай, когда ты меня стукнула папиной туфлей…

– Ты тогда столкнула девочку в школьный бассейн, – покачала головой Барбара. Она собрала порезанные листья салата и положила их в миску.

– Вообще-то ее столкнула Джастин, – поправила Анна.

– Джастин, ты… Какая разница?

– Разница большая…

– Бедняжка была круглой сиротой.

– Но я-то относилась к ней по-дружески.

– Это я позаботилась об этом. Особенно после того, что ты натворила.

– Давай разберемся. За все хорошее, что было в моем прошлом, отвечаешь ты, а вот за все плохое…

– Я заставила тебя пойти на ее день рождения. Все остальные матери не пустили своих детей, так как боялись, что те там могут чем-нибудь заразиться. Потому что в мои времена в домах опекунов водилось полно микробов.

Она резала огурец толстыми ровными ломтиками.

– Ну и чушь!

– И я поступила точно так же но отношению к Притти Пуньяу. Я разрешала тебе играть с ней все твое детство, несмотря на то, что она была цветной…

Она разрезала помидор пополам, и из него в разные стороны брызнули семена.

– Ты не можешь так говорить о Притти, это расизм!

– Ну, в гаком случае вы могли бы и сейчас оставаться с ней подругами, если бы ты не наговорила ей более гадких вещей. Ты и Джастин. Вы сделали жизнь Притти невыносимой…

Она разрезала помидор на четыре части и посмотрела на дочь так, как будто, несмотря на все эти годы, они все равно оставалась друг для друга чужими.

– Это все Джастин. Ради всего святого, она же была настоящей предводительницей бритоголовых. Так или иначе, все это в прошлом…

– Ах, так, значит, для тебя прошлое складывается только из того, что выбираешь ты, а то, что выбираю я…

– ТЫ ИСПОРТИЛА МНЕ ЖИЗНЬ. Собака, про которую ты говорила… Ты ее убила. Ты убила нашу собаку!

Барбара взяла еще один помидор и быстро разрезала его на половинки. Она пригляделась к дочери. Почему она себя так ведет? В любых ситуациях они всегда оставались друзьями. «Моя дочь – это моя лучшая подруга» – так она говорила Илейн об Анне. Она попыталась взять помидор удобнее. Однако нож дрожал в ее руках, и она порезала безымянный палец. Но это не остановило Барбару, и она продолжала резать.

– Твоя собака не умерла. Мы отправили ее обратно.

– Да, к тому, кто убил ее. Бедное, никому не нужное животное.

– Ну, это ты ее не захотела. Ты отказывалась за ней убирать…

– Бога ради, я же была совсем ребенком. А ты была взрослой. Ты должна была взять на себя ответственность за нее… А сейчас, когда я уже сама взрослая, ты почему-то обращаешься со мной, как с ребенком, черт возьми! – Анну тоже трясло. Она никогда не ругалась бранными словами в присутствии матери. – Хочешь знать правду? Иногда я тебя просто презираю.

Барбара перестала резать яблоко и уставилась на этого чужого человека – на свою дочь.

– Да, это правда, я презираю тебя, – повторила Анна, глядя на Барбару, стоящую в защитной стойке с ножом, застывшим в воздухе. – Тебя и твою сумочку а-ля Маргарет Тетчер, и твою мебель в твоей так называемой «гостевой» комнате, накрытую синтетическими чехлами. Посмотри: кто к нам приходит? Тетя Илейн?.. А то, как ты в кинотеатре громко шуршала оберткой, открывая мороженое? Было так неловко: все оборачивались на нас и просили перестать шуршать. Ты вечно ходила с коробкой этих дерьмовых «Малтизерз», поедая одну конфету за другой. Но дело даже не этом…

Сейчас в ее памяти всплыло все – целая жизнь затаенных обид. Как говорил Шон, ей было необходимо выплеснуть все эти тяжелые чувства и воспоминания.

– Будут еще какие-нибудь претензии? – попыталась улыбнуться Барбара, но у нее ничего не получилось. Она взяла свеклу и начала ее резать, а из ее пальца текла кровь.

– А я даже еще и не начала. Мы могли бы поговорить о тебе и о папе, как о родителях. Обо мне, которая вечно была между вами двумя, как между молотом и наковальней, а вы вели себя как два подростка. Я хочу сказать, почему бы тебе не разобраться во всем сейчас, когда прошло уже более пятнадцати лет…

– Ты сама знаешь почему, – сказала Барбара с мокрыми от слез глазами.

Если бы Анна не знала свою мать так хорошо, то подумала бы, что ее мать сейчас расплачется.

– Я хочу сказать, почему ты упорно молчишь? Или вся проблема кроется именно в этом? В том, что ты, черт возьми, ни о чем не хочешь говорить? Ты дружишь с Илейн Квили вот уже сорок с лишним лет и до сих пор не можешь ей сказать, что ты ее просто терпеть не можешь. О, нет. Ты просто продолжаешь притворяться. Никто не может до тебя достучаться. Ты живешь в своем странном старом мире, где абсолютно ничего не изменилось. Ты до сих пор носишь плиссированные юбки. Даже папа не может с тобой разговаривать, а ведь он, черт возьми, твой муж. Если это можно так назвать.

Выговорившись, Анна почувствовала себя лучше. Это было так целительно – выплеснуть свои чувства наружу. Когда держишь их в себе, они разъедают душу, как раковая опухоль.

– Анна, прекрати сейчас же. Ты говоришь вещи, о которых потом горько пожалеешь, – сказала Барбара, и вдруг тонкие ручейки слез потекли по ее лицу.

– О, нет. Я не буду об этом сожалеть. Я хочу с этим покончить, – решительно сказала Анна.

Она удивилась, увидев слезы матери. Она не видела, как мать плачет, с 1980 года, когда Барбара призналась в своем «бесплодии».

Анна поднялась со стула. Она не хотела смотреть на лицо матери.

– Я собираюсь тебе рассказать, каково это – чувствовать, когда у тебя вдруг отбирают собаку. И каково это чувствовать, когда получаешь удар тапочкой. Почему ты не хочешь отвечать за свои поступки?

– Ты уже закончила?

Барбара вытерла лицо, но тут же по щекам побежали новые слезы. Она взяла желтую миску, выложила в нее салат и полила его соусом.

– Нет, не совсем. Я хочу тебе сказать, что мы – не семья. Что мы никогда не были семьей. Для того, чтобы создать семью, мало родить ребенка. Как бы то ни было, та «семья», о которой ты так мечтала, разрушилась. И кто ее разрушил?

– ТЫ ЗАКОНЧИЛА?

Слезы одна за другой бежали по лицу Барбары, высыхая на ходу, но Анна не могла остановиться. Она была не в состоянии думать, правильно или неправильно поступает.

– И не думай, что ты меня расстраиваешь. Я уже вдоволь наплакалась за свою жизнь, а тебе не было до этого никакого дела. Твои мелкие ожидания стали для меня тюрьмой. Мне всего лишь хотелось быть актрисой. Но разве ты хоть как-то поддержала меня в этом?

– Что я такого сделала? И чем я заслужила все это? – тихо проговорила Барбара, прекратив делать салат и смахнув слезы с лица.

– Я тебе скажу, что ты сделала… – прошипела Анна. – Я тебе скажу, ты… Остается только благодарить Бога, что у тебя не было больше детей. Потому что ты все испортила. Неудивительно, что ты не смогла завести еще детей. Должно быть, я была принесена в жертву. Потому что бог знал, что из тебя получится дерьмовая мать.

Анна остановилась, слегка шокированная тем, что только что сказала.

Слезы ее матери высохли в ту же секунду.

– И не пытайся заставить меня почувствовать себя виноватой, – сказала Анна. Но Барбара превратилась в каменную статую. Анна была удивлена тем, что каменная статуя поднялась и пошла в комнату, которую они всегда называли семейной комнатой. – И я не собираюсь извиняться за то, что сказала правду! – крикнула она Барбаре вдогонку. – Это эмоциональный шантаж!

Ее мать всегда казалась старухой – даже на черно-белых фотографиях 1950-х годов. Это худое лицо с неправильными чертами. В итоге все Поттеры начинали походить друг на друга, даже те, которые вошли в их семью в результате брака. Даже мать Анны. Все их они были низкорослыми, бледными и нескладными. Анна до сих пор помнила своих уэльских родственников, несмотря на то, что она никого из них не видела вот уже двадцать лет. Каждый Поттер в детском возрасте походил на Анну и со временем превращался в Барбару или Дона.

Но Анна не собиралась быть похожей на них. Он собиралась быть другой. Вопреки тому, что Барбара никогда не следила за кожей своей дочери (как женщины, которых показывают в рекламе «Ойл-оф-Юлэй»).

Анна прошла в «семейную» комнату и села напротив матери. Барбара сидела в мягком кресле, скрестив руки на груди, с застывшим, невидящим взглядом.

– Послушай, я уже закончила. Все, что я хотела сказать, – я сказала. Жаль, что пришлось тебя расстроить. Но когда я высказала тебе все это, мне стало намного легче, – улыбнулась Анна и выдохнула.

– Я рада, что хоть кто-то из нас двоих почувствовал себя лучше, – сурово сказала Барбара, глядя перед собой на картину, которую она купила на Монмартре во время парижского отпуска. На картине мочился темноволосый уличный мальчишка.

– Мама, такие вещи должны проговариваться. Это разряжает обстановку.

Барбара ничего не ответила. Она продолжала сидеть в той же позе, держа в руках салатный нож.

– А иначе все эти обиды начинают пожирать нас изнутри. Ты же понимаешь меня? – Анна впервые почувствовала, что разговаривает с матерью на равных, как взрослая, хотя Барбара так ничего и не ответила. Анна облизала пересохшие губы. – Если бы сейчас были семидесятые, то я, наверно, была бы уже замужем и растила бы собственных детей. У меня была бы своя собственная семья. Но так как пока у меня нет… Но так как жизнь женщин изменилась и мы сейчас более независимы, имеем возможность сделать карьеру, – это не означает, что… Короче, хоть я до сих пор не замужем, это не значит, что я все еще часть твоей семьи. – Барбара так и сидела, словно надувная кукла, которую проткнули иголкой. – Тебе нужно жить своей собственной жизнью. С папой. А я уже – сама по себе. Я уже взрослая, и у меня своя жизнь. Мне больше тридцати, а большинство женщин моего возраста видятся со своими матерями исключительно на Рождество, ну, за исключением тех случаев, когда нужно приготовить ужин для кого-то особенного…

Барбара перестала плакать, но на ее щеках все еще блестели слезы. Ее лицо походило на лицо статуи, влажное после дождя.

– И не сиди как изваяние. Это своего рода жестокость. Вечно ты высказываешь свое мнение, когда тебя об этом не просят. И наоборот, молчишь, когда мне так надо с тобой поговорить. Из-за этого я начинаю тебя ненавидеть. Ты разве этого хочешь? Некоторые женщины становятся подругами для своих матерей. Но, знаешь ли, друзей можно выбирать, а родителей не выбирают. И я думаю, что мы должны быть честными друг перед другом и признать, что мы с тобой разные. Абсолютно разные. Я на тебя не похожа. Копаться в огороде, сидеть перед телевизором, обмениваться сплетнями с тетей Илейн, этой так называемой «подругой» на протяжении сорока лет, – все это не для меня. Неужели ты так и не изменилась за все это время? Боже, ну скажи хоть что-нибудь!

Но ее мать продолжала сидеть с каменным лицом.

– Пожалуй, мне пора идти. – Анна поднялась и потянулась. Она старалась выбрать правильный момент для ухода. Жаль, очень жаль, что все так получилось, – продолжала она. – Но я уже не ребенок, и твои суждения обо мне и о моем образе жизни больше не имеют для меня значения. Сейчас во мне есть уверенность, которая позволяет мне не волноваться о том, что можешь подумать ты. Ты же знаешь, что раньше во время споров я всегда принимала твою сторону. Но я ошибалась. Потому что отцу было, по крайней мере, не безразлично то, чем я занимаюсь. Он заботится обо мне, а не о какой-то надуманной мифической дочери.

– Пожалуйста… Это несправедливо, – прозвучал тихий голос Барбары в тот момент, когда Анна надевала пальто.

Как ни странно, услышав голос матери, Анна почувствовала еще большую уверенность в том, что пора уходить. Выдержав паузу для пущего драматического эффекта, она сказала:

– Это жизнь несправедлива, – и вышла из так называемой «семейной» комнаты.

Стекло на входной двери задребезжало, когда Анна с силой захлопнула ее за собой.

До сегодняшнего момента обычно только отец Анны кричал на ее мать. Дон умолял Барбару, чтобы та сказала ему хоть что-нибудь в ответ.

– Да оживи же ты, наконец, черт возьми! – кричал он.

Анна всегда молча вставала на сторону матери, потому что в любых спорах Барбара была более слабым противником. Анна была нужна Барбаре больше, чем Дону.

В первый момент Анна подумала, что она с легкостью сможет уйти. Но она простояла там еще какое-то время, трясясь и переживая. И только фигура Илейн Квили, которая вышла из парадной двери своего дома и направилась с лопатой в огород, заставила Анну очнуться и пойти на железнодорожную станцию, повторяя по дороге, словно мантру, слова Шона: «Освободись от прошлого. Освободись от своей собственной ноши».

Глава десятая

Им вместе было чрезвычайно комфортно. Сидя на диване, Том чувствовал себя как дома. Несколько секунд спустя они уже смеялись над какой-то телепередачей. Между Томом и Мирной определенно было полное взаимопонимание. Просто созданы друг для друга.

Анна приготовила для них ужин, предварительно купленный в «Маркс-энд-Спенсер». Ужин состоял из трех готовых блюд, которые она приправила готовым соусом из «Уэйтроуз», добавив в него вина, провозглашенного красным вином недели от «Оддбинз». Затем она разогрела «домашний» суп, купленный в местном круглосуточном супермаркете. На десерт она купила какое-то экзотическое сливочное мороженое в пластиковом контейнере, которое, перед тем как подавать на стол, украсила свежезамороженной малиной.

Том зашел на кухню, наполненную кулинарными ароматами.

– Ты хороший повар, – сказал Том, помогая Анне убирать со стола. Мирна пошла в гостиную. – Я сам живу на полуфабрикатах.

– Тогда вчерашний вечер можно считать исключением, верно? Что это было? Бифштекс?

– Да. Свежий бифштекс из «Маркс-энд-Спенсер».

– Понятно. – Анна была слегка разочарована. Они только что поужинали; тем не менее, войдя в гостиную, Том и Анна застали перед телевизором Мирну, поедающую молочно-шоколадное диетическое печенье из пакета. На ее коленях лежал блокнот с разлинованной писчей бумагой.

– Хочешь печенье? – предложила Тому Мирна. – Это заменитель нормальной еды.

– Давай. Спасибо. Что смотрим?

– Церемонию награждения за музыкальные достижения, – сказала Анна, усаживаясь на диван между Мирной и Томом. – Как там она называется?

– Неважно, – рассеянно сказала Мирна с полным ртом печенья. – А вообще полный балдеж. Победитель в номинации «Лучший певец года» только что заявил, что он круче, чем «Битлз».

– Боже, – закатил глаза Том.

– Разве не здорово оказаться одним из этого мира знаменитостей? – мечтательно спросила Анна, наблюдая за тем, как с экрана телевизора яркие, роскошные женщины посылают ей воздушные поцелуи.

– Анна читает слишком много субботних приложений, – сухо сообщила Мирна Тому.

– Это походит на фрагмент какой-то нереальной жизни, – согласился Том.

– Неправда. Мы просто так думаем, потому что мы им завидуем. Я хочу сказать, что та женщина – как там ее имя – кажется, и правду очень милая, – сказала Анна, указывая на «Лучшую певицу года», которая как раз поднималась на сцену за своей наградой.

– Анна, конечно, она милая, – сказала Мирна. – Она красивая, удачливая и окружена бесплатной выпивкой, наркотиками, обожанием и лестью. Нет ничего удивительного в том, что она милая. Я бы на ее месте тоже была милой.

Том рассмеялся, а Анна подумала про себя: «А пока ты ненормальная депрессивная особа, которая нагоняет на всех тоску». Анна не знала, стоит ли ей озвучивать свои мысли. Вильгельм Гроэ предупреждал, что мысли, не высказанные вслух, «расползаются по вашей душе, словно раковые клетки».

– Я надеялась, ты сваришь кофе, – сказала Мирна после того, как закончилась передача. Громкость звука резко возросла во время рекламы пирожных якобы изумительного вкуса.

– Нет, мы мыли посуду. И твою тоже, между прочим.

– Угу, – сказала Мирна, подписывая свое письмо.

Анна думала о своей матери и чувствовала себя виноватой. Она надеялась, что Барбара утешится работой в саду. Сад стал для Барбары способом ухода от реальности. Она заинтересовалась растениями и цветами только после того, как Анна оставила родительский дом.

Однако Анна была вынуждена напомнить себе, что она уже взрослая и, как писал Гроэ, имеет право «покинуть родительский дом и строить собственную жизнь».

Мирна положила письмо на стеклянную столешницу стола. Его поверхность уже треснула во многих местах, трещины походили на разряды молнии.

– Ну, так что, ты сваришь кофе? – спросила она Анну.

– Нет.

– Ну, пожалуйста. Я так устала, – Мирна повернулась к Тому в поисках поддержки. – Я работаю на нее целую неделю. Я ей будто бесплатная прислуга. А варить кофе по выходным – это ее обязанность.

– Неправда. Я слишком мягкотелая и слишком часто говорю «да». Мне это надоело. Я учусь говорить «нет».

– Ого! Мне это нравится, – саркастически покачала головой Мирна, тогда как Том просто улыбнулся. – Ей-богу. Ну, а сейчас ты нам сваришь кофе?

– Нет, не сварю. Иди знаешь куда…

Том извинился за свой смех.

Неожиданно Анна почувствовала, что больше не желает быть положительным героем в жизни Мирны. До настоящего момента все и всегда отдавали предпочтение Анне, а не Мирне, и Анна неизменно играла роль защитницы Мирны. Но сейчас Анна почувствовала, что на самом деле она лишь снабжает Мирну поводами для шуточек. И Том явно позабавился, слушая их пререкания.

– Том, это не та Анна, которую мы знали и любили. До того, как она начала работать в «SOS!», Анна действительно была одним из самых приятных людей на свете. Она даже позволяла нашей уборщице передвигать мебель в своей спальне, потому что боялась ей возразить…

– Больше такого не будет.

– И раньше она не улыбалась так часто. Вот, она и сейчас улыбается. Этой раздражающей глупой улыбкой. А всё виноваты эти книжки о самосовершенствовании, которые она начала читать – якобы для работы, а на самом деле…

– А на самом деле для тебя, чтобы ты могла вдоволь поиздеваться.

– Это те книги, в которых женщины якобы ищут себя, – вмешался Том, – а на самом деле они ищут мужчину?

Мирна рассмеялась, а Анна удивленно уставилась на подружку. Странно, что она вдруг развеселилась. Даже ни разу не упомянула про войну или голод в Африке.

– Истинная правда, – сказала Мирна.

– Эти книги учат, как обрести гармонию с самим собой и как решать свои проблемы, а не чужие, – спокойно объяснила Анна. – К вашему сведению.

– После этого она начнет изучать китайскую геомантию Фен-Шуи, – сказала Мирна.

– Модный способ приведения квартиры в порядок, – рассмеялся Том. – Кстати, к разговору о помешанных чистюлях, как прошла встреча с Джастин?

– Ты знаком с Джастин? – спросила Мирна.

– Знаком. Это мисс Пирсинг.

– Что ты хочешь сказать? Неужели она опять проколола себе язык или еще что-нибудь?

– Я думаю, что у нее сделан пирсинг абсолютно на каждой части тела. Анна, так как прошла встреча?

Том как будто не замечал чахлых комнатных цветов, которые вечно забывали полить, и пыли, покрывающей, точно одеяло, каждый предмет. Казалось, он чувствует себя очень уютно. Он как будто всю жизнь просидел на этом диване, в этой комнате со свернутыми в рулоны постерами в углу комнаты (Анна намеревалась когда-нибудь повесить их на стену), стопкой книг, вешалкой и пакетом, доверху набитым жестяными банками, которые ждали, когда же их наконец вынесут на помойку.

– Ты обрадуешься, когда узнаешь, что в конце концов я так и не встретилась с Джастин. Отчасти благодаря этим самым книгам из серии «помоги себе сам», над которыми вы оба только что насмехались…

– Почему это я должен обрадоваться? – возразил Том. – По-моему, все это довольно интересно. Нечасто предоставляется возможность…

– А мне показалось, что ты советовал мне не ходить к ней. Мол, теперь, когда мы стали взрослыми, мы живем по другим правилам. Разве это не твои слова?

– Ну, это было раньше. Вообще-то она мне понравилась.

– Бог мой, ты шутишь! – вставила Мирна.

– Тебе не кажется, что она просто меня использует? Она всегда меня обманывала.

– Нет, у меня создалось впечатление, что она ценит твое мнение. Мне показалось, что она смотрит на тебя почтительно, как на образец для подражания.

Анна замолчала. Почувствовав гнетущую атмосферу, Мирна попыталась разрядить ее и стала подпевать рекламе тампонов, которую в этот момент показывали по телевизору: «Это моя жизнь…»

Неужели Том прав, думала Анна. Когда ее мать говорила о Джастин, у нее внезапно защемило сердце. Наверное, от раскаяния. Но она черпала утешение в словах Шона: «А кто сказал, что это будет легко?»

– Ну, Мирна, кому адресовано твое письмо? – поинтересовался Том.

– Дочери серийного убийцы, – пробормотала Анна. Она уже собиралась извиниться за странное поведение своей соседки, но Том ее опередил:

– Правда?

– Эта девушка сама стала жертвой насилия, – ответила Мирна. – Мне захотелось что-нибудь сделать для нее. Но письмо не получилось. Это какой-то бред, а не письмо.

– Понятно. Могу я прочитать? – спросил он. Мирна кивнула и протянула блокнот. Том зачитал:

«… Я пишу, чтобы выразить свое глубокое сочувствие. Не могу представить, что значит испытать на себе насилие, издевательства и принуждение к употреблению наркотиков. Все это просто не укладывается у меня в голове…»

– Да нет, написано хорошо, – сказал он, и Анна обрадовалась, что хоть один из ее мужчин снисходителен к Мирне. Хотя разве Том ее бойфренд?

– Чушь, – проворчала Мирна. – Всегда, когда я излагаю свои мысли на бумаге, они звучат как-то фальшиво и навязчиво. Мне никак не подобрать правильный тон.

– Да, нет же, написано хорошо. Честно.

– Она хорошо пишет, – с гордостью сказала Анна.

На прошлой неделе она хотела попросить Мирну, чтобы та написала ЕМУ несколько писем от ее, Анны, имени. Но потом подумала, что из-за этих писем ОН может влюбиться в Анну. Или, вернее, в Мирну. Это очень напоминало сюжет про Сирано де Бержерака.

– Анна, это не творческое слово.

– Неважно. Я думаю, что ты получишь ответ.

– Я делаю это не для того, чтобы получить ответ.

– Тогда для чего?

– Потому что я глупая и надеюсь, что это как-то поможет, – грустно призналась она – Понимаешь ли, это письмо имеет определенную стратегическую задачу.

Мирна писала мною длинных писем, переполненных энергичными заявлениями и требованиями. Она писала в Министерство здравоохранения о несправедливом распределении льгот на медицинское обслуживание; она писала в Министерство развития заморских территорий о бедственном положении жертв наводнения в Гондурасе; она писала в Министерство финансов с жалобой на скудное пособие, получаемое вдовами погибших солдат («Так где все эти обещанные “дома, достойные своих героев”?»).

Обычно Мирне советовали обратиться куда-нибудь еще.

– Ну, я думаю, что твои письма все-таки помогают, – заверила Анна, вспомнив, как Мирна написала в железнодорожную компанию «Темза-линк» и получила в ответ десятифунтовый талон на покупку железнодорожных билетов компании. – Во всяком случае, вспомни то письмо от компании «Темза-линк».

Уважаемый господин или госпожа. Я пишу, чтобы выразить свою благодарность компании «Темза-линк». Раньше каждый раз, когда поезд опаздывал, у меня случались приступы паники. Но потом я поняла, что поезда компании «Темза-линк» опаздывают всегда! И на них нельзя полагаться, как, впрочем, и на все в этом ненадежном мире. В результате я больше не страдаю от стрессовых состояний. Спасибо компании «Темза-линк».

С уважением,

Мисс Мирна Ломонд.

– Ах, то письмо… Оно никому не помогло. За исключением меня.

– Ну, а я определенно полная бездарность в том, что касается писем, – сказала Анна, чтобы подбодрить Мирну.

– И я тоже, – признался Том, глядя на Анну. (Он явно сказал это только для того, чтобы подбодрить Анну.)

– Ну, в наше время письма вряд ли имеют какое-то значение, верно? – усмехнулась Мирна. – Сейчас все пользуются факсом или электронной почтой.

Иногда Анне было интересно: уж не заставили ли Мирну каким-то обманным путем жить в наше время? Что-то такое в духе фильмов о путешествии во времени. Анна без труда могла вообразить свою соседку в роли какой-нибудь гувернантки в жесткой, накрахмаленной юбке, а рядом с ней служанку, которая помогает ей расшнуровывать корсет. Несомненно, время Мирны текло так же медленно, как время в романах Джейн Остин. События нанизывались на ее жизнь, словно бусины на нитку: ответ на письмо из «Темза-линк»; Рождество, проведенное с родными; встреча с отцом.

(«ЭТО МОЯ ЖИЗНЬ…»)

Отец Мирны работал в англиканской церкви, но служил не пастырем, а скорее финансистом для одной из лондонских епархий. Чуть ли не все на свете вызывало у него суровое неодобрение.

Он страшно напугал тринадцатилетнюю Анну, когда ей пришлось провести целые выходные у Ломондов, потому что ее родителям нужно было уехать.

– Как заставить молодежь снова ходить в церковь? – спросил ее мистер Ломонд за обедом.