Текст книги "Украинские сказки"

Прилетает Змей домой. Жена его спросила:

– Ну, что, догнал? Встретил кого на пути?

– Не получилось, – говорит, – встретил: сторожил дед свою пшеницу; я спрашивал у него: не пробегали ли, мол, тут девушка с парубком?

А он сказал: пробегали, когда он еще пшеницу сеял, а эту пшеницу пора и скосить, так я и возвратился. Тогда Змея сказала:

– Что ж ты того деда да пшеницу его не разорвал? То они и были! Ступай опять за ними, и чтобы теперь их разорвал в клочья!

Полетел опять Змей. И услыхали они, что летят он снова за ними, – что земля стонет, и сказала она:

– Ой, опять летит! Превращусь я в монастырь, в такой старый, что чуть-чуть – и развалится, а ты – в чернеца. И когда спросит тебя кто-нибудь: «Не встречал ли кого?» – ты ответишь: «Встречал, когда еще тот монастырь только строился».

Вот подлетает Змей, спрашивает у чернеца:

– Не пробегали ли мимо девушка с парубком?

– Пробегали, – отвечает, – но когда этот монастырь еще только строился.

А Змей говорил:

– Да они ж вчера сбежали, а монастырь-то, наверно, лет сто, как построился.

Сказал это и назад вернулся. Пришёл домой, Змее поведал:

– Видал только одного чернеца, около монастыря бродил он; спрашивал у него, он сказал, что пробегали, когда этот монастырь только строился; но этому монастырю уже было лет сто, а эти сбежали вчера только.

Тут Змея и говорила:

– Надо было разорвать этого чернеца, а монастырь тот разрушить! Ведь это были они! Всё, теперь я сама погонюсь, ты не пригож! – и убежала.

Летит Змея, догоняет Ивана и свою бежавшую дочь. Слышат они – земля стала стонать под ними, и уже загорается. Говорит Ивану дивчина:

– Вот теперь точно мы пропали: она сама за нами гонится! Надо сделать тебя рекой, а сама я превращусь в окуня.

Прилетает Змея, молвит реке:

– Ну что, убежали?

Бросилась Змея в реку, оборотилась щукой, и стала за окунем гоняться: хотела его поймать, а тот повернулся к ней колючим своим рыбьим пером, никак щука не схватит его. Гналась, гналась, никак поймать не может. Решила тогда Змея всю реку эту выпить. Начала пить, да напилась так, что просто лопнула.

А девушка, что в рыбу обращалась, молвила тогда Ивану, который рекой был:

– Вот сейчас нам бояться больше нечего! Пошли к тебе домой, но только ты, когда зайдешь в свою хату, всех поцелуй, но только дядино дитё не трогай: а если поцелуешь его, так меня и забудешь. А я просто стану в селе чьей-нибудь работницей.

Вот зашел Иван в свою хату, со всеми здоровается и думает себе: «Как же могу я дядино дитё не поцеловать? Возьмут, да подумают что плохого про меня». Берёт Иван и целует он того ребенка, а в следующий миг позабыл красавицу дивчину, с которой бежал от страшной Змеи.

Прожил он полгода да надумал жениться. Советуют ему одну красивую дивчину взять, а забыл он про ту, которая от Змеи его спасла, на другой сватается.

Как-то вечером, накануне самой свадьбы, позвали молодиц на угощение. Зовут и дивчину, с которой Иван от Змеи убегал, только вот не помнит Иван ее совсем. Начинают девушки пироги лепить; слепила эта девушка из теста голубя да голубку, ставит их на пол, – а они вдруг ожили! И воркует голубка голубю:

– Неужели ты забыл, что я тебе лес выкорчевала, пшеницу засеяла, из неё паляни́цу испекла, чтобы мог ты её Змее отнести?

А голубь в ответ воркует голубке:

– Позабыл, позабыл!

– Неужели ты забыл, что я тебе гору раскопала да Днепр пустила в неё, чтобы байдаки по Днепру к амбарам подплывали и чтобы ты пшеницу смог на байдаки продать?

А он в ответ:

– Позабыл, позабыл!

Тогда голубка снова спрашивает:

– А неужели ты позабыл, как пошли мы вместе на охоту за золотым зайцем? И меня ты забыл?

Голубь своё повторяет:

– Позабыл, позабыл!

Слушает Иван как голуби воркуют и стал вспоминать и Змею и дивчину, и все, что с ним было еще недавно. Взглянул на девушку и вдруг вспомнил все, – вспомнил, как обещал жениться на ней, как выручила она его от лютой смерти и что пригожа была ему сильнее всех девушек на свете. Понял тогда, что нету краше неё никого на белом свете, и женился на ней. И зажили они счастливо, а сказка здесь и заканчивается.

Волшебная рубашка

Жил однажды богатый мужик, да был сын у него, Грыцьком звали. Вот как умерли разом и отец, и мать, а было Грыцьку тогда всего лишь семнадцать лет вроде бы. Продал сын все добро их дочиста, и землю в деньги обратил, и огород продал, и скотину, а взамен купил себе коня, за полторы тысячи, вместе с седлом и сбруей, купил еще и саблю, прикупил ружье-двустволку, простился со своей слободой, приговаривая: – Прощайте, слобожане!

И отправился Грыцько за тридевять земель, до тридесятого царства, что в далёком государстве.

Ехал, себе ехал, тут глядит – степь: и не стало дороги, что была, заехал он на траву, и стал по ней ехать. Суток десять ехал по траве, никак выбраться не мог, пути не мог найти. И попросил тогда бога, чтобы послал на него смерть, пускай зверь его разорвёт или что. Вдруг услыхал крик чей-то – голос вроде как христианский. Слава богу, наверно, и правда, голос человеческий. Видит Грыцько – яма, глубокая да темная. Подъехал поближе, позвал, споткнулся конь, останавливается. Стоит конь у ямы, а из нее крик женский:

– Эй, Грыцько! Вытаскивай меня из ямы!

Встаёт он с коня, поглядел в яму и думает, может женщина какая-то, глядит – гадюка в яме.

– Как же мне тебя вытащить, когда тебя боюсь?

– Кинь конец нагайки: чтобы я схватилась, тогда меня ты и вытащишь.

Спрыгивает Грыцько с коня, опустил нагайку в яму, а гадюка хватает вдруг зубами за один конец, он как испугался и рванул ее настолько, что она на полгона от Грыцька упала. И тут подходит к нему уже и не гадюка, а панночка, да такая, что, ни придумать, ни угадать, а лишь в сказке рассказывать.

– Здравствуй, – молвит, – Грыцько Иванович! – Взяла руку, поздоровалась, поцеловалась. – Слава, Господи, и откуда же ты взялся, вызволить меня из ямы этой, провалины? Вот теперь скажи мне, Грыцько, что ты хочешь: сестрой меня своей видеть или женой?

Подумал он своей головой: «Как же с неё, со змеи, мне жена-то будет?.. Пусть лучше станет сестрой».

– Будь ты сестрой моей, а я буду твоим братом!

Поцеловались.

– Тогда отрезай на правой руке мизинец – отведаю я твоей кровушки, а ты моей, вот тогда мы и породнимся.

– Как же так, сестрица, коли я боюсь свой мизинец резать?

– Чего же тут бояться? Ты только слегка надрежь.

Вот достал он нож из кармана.

– Ну, братец, коли хочешь, сам порежь, а нет – я могу тебе надрезать.

– Отрежь лучше ты, сестрица, боязно мне.

Надрезала она ему кусок мизинца, и отведала с нее крови Грыцько.

Потом говорит ему:

– А сейчас и ты попробуй моей крови.

Отведывает и Грыцько кровинушки с её пальчика.

– Хватит, братец, хватит. Теперь стали мы, по крови родными, – ты мне братом, а я тебе сестрой.

Пошли они по степи вдвоем, на руки поводья накинули, да о разном разговаривают. Долго ли, коротко ли брели, показалась дорога. Пошли той дорогой, долго ли, коротко ли, глядят – табун лошадей пасется, да такой большой, что и взором не окинуть, – ни видно, ни конца, ни края.

– Чей же это, сестрица, такой табун?

– Это, – отвечает сестрица, – братец, мой табун.

Проходят они тот табун, идут себе дальше, о разных вещах разговаривают. Прошли версты две, смотрят – стадо, да такое, что и взором не окинуть.

– Чьё же это стадо, сестрица, такое большое?

– Это, – отвечает сестрица, – мое стадо.

И подумал Грыцько своей головой: «Лучше бы быть ей женой моей, а не сестрой, раз она настолько богатая». А потом спросил:

– Чьи ж эти степи вокруг, по которым я ехал десять суток, а не смог найти ни тропы, ни дороги, до тех пор, пока тебя не отыскал?

– Это, братец, всё моё.

Отправились они себе дальше, идут, беседуют. Версты через две дошли до края стада, идут дальше по дороге. Смотрят – отара овец пасется, да такая огромная, что взором не окинуть.

– Сестрица, чья ж эта отара? Она настолько большая, что края не видно.

– У меня, – отвечает ему сестрица, – таких отар будет много тысяч.

Прошли они отару, идут себе дальше. Смотрят – сад огромный показался.

– Чей это сад, сестрица, да такой огромный, что и края не видать?

– Это, братец, мой сад, а за деревьями мои хоромы. Тут близко, верст пять пройти.

Идут они по саду, беседуют. Спрашивает его сестрица, чьего он царства будет, и как добирался в места эти, и откуда родом сам.

– Батько мой, – отвечал Грицко, – был богачом, а я буду из такого-то царства. Но уехал я, теперь вот здесь оказался.

Подходят они к огромным домам, были они окружены оградой узорчатой, все дома в три яруса, все расписаны картинами разными, украшены резьбой всякой, да замысловатой, зеленой, черной, разными красками. Подошли к воротам: открыла ворота им сестра. Открыла, зашли, затворила она ворота за ними. Отводит сестрица коня на конюшню. А на конюшне конюхи, и молвит сестрица им:

– Ставьте коня вы в стойло, да кормите на совесть.

Взяла сестрица брата названного за руку, зашли они в комнаты. Заходят, одиннадцать панночек вокруг стола сидят и пьют. Поздоровались.

– Здравствуйте, панночки!

– Здорово, мо́лодец!

– Неправильно, – молвит им сестрица, – это ж не молодец, кличьте его братом, он нам всем братом теперь будет.

Сажают сестрицы Грыцько за стол, стали пить, да гулять они. Больно рады все Грыцьку, не знают, ни чем накормить, ни, где его усадить.

– Пошли, – говорит ему сестрица, – братец, в мой сад, прогуляемся.

Пошли они в сад прогуляться. Идут по дорожке, смотрят – валяется поперек дорожки железная кочерга. Переступает она через кочергу и просит брата:

– Возьми, братец, кочергу, убери её с дороги, так уже она надоела: как не иду, все время спотыкаюсь.

Берётся Грыцько за кочергу, но никак не может с места сдвинуть её, настолько тяжела.

– Эх, – говорит ему сестрица, – какой ты несильный! Как ты умудрился по свету поездить с такой силой слабой?

– Сестрица, разве ж случалось мне с кем биться? Вот и сила такая. Сильный, как бог наградил.

Переступают через кочергу, идут по саду, гуляют по дорожкам. Так гостил Грыцько у сестры своей дней десять. Как-то пошли они в сад прогуляться. Снова кочерга им под ноги попалась.

– Прими, – молвила опять сестрица, – кочергу, братец, хотя бы с дороги.

Берётся Грыцько, но снова никак не может её с места сдвинуть. Идут они по саду, гуляют, входят в дом. И начала она своих сестер просить, чтобы братцу дали брату силу сильную, как у них.

И уселись тогда все двенадцать сестёр прясть лен чистый. Ссучили по паре ниток, да вмиг и основу сновали, да на кросна накладывали и ткали. Наложили, выткали, и двенадцать цветов золотых на сорочку нашили. За одну ночь справились: напряли, соткали, да пошили.

Утром будят сестрицы Грыцько, надевают на него ту сорочку, и получил он с ней двенадцать сил богатырских. Прогулялись немного, стали чай пить. Выпили, поели, говорит сестрица Грыцько:

– А сходим-ка, братец, в моём саду еще на прогулку.

Отправились гулять с Грыцько все двенадцать сестриц. Доходят до этой кочерги, – валяется она все там же поперек дороги.

Взял Грыцько ее за конец. Да как схватит вдруг, как кинет кочергу, что выше дерева полетела она.

– Благодарю тебя, братец, – говорила ему сестра, – наконец кочергу с дорожки убрал: так мне она надоела, забывала – и всё об нее спотыкалась.

Был Грыцько там еще десяток дней.

– Ну, сестрица, – говорит, – надо бы от вас и уезжать мне.

– Куда же тебе уезжать, братец?

– Ну, куда бог отправит.

– А коли желаешь, братец, женись на мне. Хватает всего у меня – и земля есть, и скота вдоволь.

– Нет, – отвечает, – спасибо, сестрица, не желаю.

– Как же ты уезжать отсюда вздумал, да без хорошего коня.

– Нет, сестра, хороший мой конь.

– Не спеши, братец, попытай ты лучше своего коня.

Идёт Грыцько на конюшню, стал гладить коня своего. Гладит по спине рукой, тут конь его на колени садится; не смог выдержать его руку богатырскую.

– Ну вот, и правда, не годен теперь уже мой конь, – сказал Грыцько сестре.

– А я же и говорю, что он теперь не годен.

– Где же я могу, сестрица, коня себе справного добыть?

– Ну, видал же, у меня много коней, вот и бери любого.

Вышла сестрица из конюшни, да как свистнет богатырским свистом – задрожала земля, загудела, двухтысячный табун коней прямиком в загон полетел. Как залетели кони в загон, то и затворила она за ними ворота.

– Ну, теперь, братец, ступай, выбери себе коня, какого хочешь.

Отправился он в загон и стал коней перебирать: а они брыкались; взял одного за гриву – тот и упал, взял другого за ногу – и тот упал; сколько ни брал коней, а ни один не годится. Вышел он и сказал:

– Какие плохие у тебя, сестрица, кони, никуда не годятся.

– А не годятся, значит надо выпустить их.

Берут да выпускают коней. Как свистнет сестрица богатырским свистом во второй раз – прибежал второй табун, прямиком в загон. Закрыла она и этих.

– Теперь ступай, братец, снова коня выбирай.

Идёт снова выбирать, кони волнуются, брыкаются, а посередине загона еще и болотце появилось. Перебирал, перебирал Грыцько, вышел:

– Устал я, сестрица, не могу найти себе коня.

– А ты, братец, не замечаешь того коня, что посередине загона в болотце стоит?

– Ээ, да это конь такой, что ему из болотца-то не выбраться.

– Ты, сначала пойди и его испытай.

Подходит Грыцько к коню тому, ухватил его за гриву. Как рванёт конь его из болотца, да как стал носить конь парубка по загону! Сестра смеется:

– Держись, братец, не поддавайся!

Удержался братец, подают ему уздечку, Грыцько обуздал коня, отводят его на конюшню, ставят в станок. Подержали там месяц, чистили да кормили недурно.

– Ну, сестрица, пришла пора уезжать мне.

– Как тебе, братец, угодно; если не хочешь жить здесь, то отправляйся с богом.

Распрощался со своими сестрами названными. Вывел коня, оседлал.

Молвит ему сестрица:

– Ну, а если жениться однажды надумаешь, братец мой названный, не верь жене и не рассказывай, что у тебя сестрица имеется, а сорочку эту не снимай, волшебная она, если снимешь её, сразу загибнешь.

И молвит сестрица коню его:

– Это хозяин твой будет, ты ему доверяй. Ежели хозяина кто-нибудь забьет, а ты сможешь вырваться, тогда ты, хороший мой, приходи ко мне.

Дают сестрицы братцу саблю булатную с пикой и говорят:

– Как ты, братец, захочешь, так конь и станет нести тебя – выше дерева, между деревьями, либо выше камней, или же по земле-матушке, или как пожелаешь.

Снарядился парубок в дорогу да отправился за тридевять земель, да в десятое царство, в другое государство. Скакал себе, скакал, и подъехал однажды к большому-пребольшому городу. Слышит, в городе том звон, что аж земля гудела. Подъехал поближе ещё – так звонили, что он даже свои уши закрыл, а то, думает, так и голова разорвется. Въехал он в город, смотрит по сторонам. Видит дома, но людей нет. А колокола звенели, трезвонили вовсю. Проезжает по городу около версты, глядит – у двери дома дед расхаживает. Подъехал он к тому деду.

– Здравствуйте, – молвил Грыцько.

– Здравствуйте, – отвечает ему дед, – купец ты, или кто будешь?

– Каким, – молвит Грыцько, – назовете, таким и будет! Что ж это такое, деду, проехал больше версты, а в городе вашем и нет никого, только вот вас увидал. И зачем так в колокола звонить, что не проедешь, пришлось уши заткнуть.

– Это, – отвечает ему дед, – пане купец, в городе нашем змей-людоед поселился да успел сожрать уже в царстве около двух уездов людей. Тогда присудили, – продолжает, – отдать змею царевну на съедение, теперь вот звонят, надеются, что бог помилует.

– Ээх, попасться бы змею вашему в мои руки, я бы его так накормил, что расхотел бы он царевной угощаться!

А была у деда того кобылка; оставил он молодца дома со своей старухой, а сам пошел, сел на ту кобылку – да последовал к царю. Обращался:

– Ваша ясновельможность, подарил бог с чужой земли парубка, что мог бы змея-людоеда нашего погубить.

Наказал на это царь запрягать коней в коляску. Поехали к деду. Прибыли. Вбежал царь в дом. Раскланялся, за руку с Грыцько поздоровался.

– Из какого будете, пане, царства?

– Из такого да эдакого, белого либо какого.

– Сможете ли змея-людоеда нашего одолеть?

– Смогу, – отвечает, – если бы он только в руки мои попался.

– Попрошу, пан, ко мне во дворец.

Вскочили, примчались, и взял молодец коня своего. Велил:

– Хочу, чтоб коня в стойло поставили, чтобы был овес с сеном да вода, всё как подобает.

Ставят коня в стойло. Сами вошли в палаты. В палатах царица, дочь царя да сыновья. Поздоровались.

– Вот, – сказал царь, – как удастся погубить тебе змея, получишь дочь мою в жены, еще полцарства тебе отдам, пока живу, а как помру, так и все твоим будет. Ты, дочь, на это согласна?

– Как же не согласиться? Неужели, лучше отправиться к змею на съедение, чем выйти за такого христианина, которого сам бог направил к нам в царство. Согласна, и душой и телом.

Садятся они за столы, хорошо поели, попили. Подошла пора, когда надо к змею отправляться.

– Соберитесь все, кто тут есть, посмотреть, как убивать его буду. И найдите мне попа, хочу исповедоваться да причаститься.

Покликали ему попа. Затем выехали все, кто был в городе том, и стали за полго́на от той пещеры, где страшный змей-людоед обитал. Взял молодец царевну за руку, подвёл к пещере этой поближе.

– Выходи, змей, – кричит Грыцько, – привели, людоед, тебе царевну на съедение!

Увидел змей царевну и враз из пещеры своей выскочил.

А только змей появился, то ударил Грыцько его пикой. Рухнул змей на землю.

– Получай, – приговаривает Грыцько, – царевну!

Стал реветь змей что сил хватало, а мо́лодец саблей булатной начал его рубить, да так, что пришедшие горожане только диву давались да отходили подальше. Отсёк Грыцько змею голову. Сразил его, на куски порубал да в кучу кинул, спиртом полил его, да и сжег, а пепел получившийся развеял по ветру.

– Смотри, – молвит Грыцько, – жена моя, как я с людоедом вашим расправился. Почитай меня как мужа, я ведь спас тебя от смерти.

Возвратились они в город, стали пить, гулять люди, за то, что прислал господь им молодца-богатыря с чужой земли, за то, что людоеда зме́я разбил, и пили за его здоровье, гуляли. Пьют уже трое суток, веселятся, потом отправились к попу, свадьбу справили. Царь вручил молодцу полцарства. Пожил после этого года с три, да и умер. Стал Грыцько теперь царем всего царства. Прожил он с царицей своей лет уже двенадцать, вот только детей бог им не послал. Служил в местной церкви батюшка, которого все в царстве том уважали. Когда умер он, то остался после него сын его, лет пяти. Взяли этого сироту в царский дворец, и стала царица растить его. Вот вырастает он, и стало хлопцу уже лет восемнадцать. Выучили парня уму-разуму. И вырастает он такой большой да гарный, что в любом царстве лучше приемыша и не сыскали бы. Тут влюбляется царица в приемыша того. Стала она у царя расспрашивать: с чего, мол, ты сорочку никогда не снимаешь?

– Мне, – отвечает, – так привычно, она всё белая, побелее всех, что ты мне даешь, так и зачем снимать ее.

– Отец мой, – в ответ она ему, – трижды за день рубашки менял, а ты тут ни разу этой не сменил.

Грыцько так и не снимает сорочку свою, а царица все за старое:

– Снимай да снимай, мы сорочку твою постираем.

Берёт он да снимает сорочку.

И как только он это сделал, а царица сразу в другие двери, отдала сорочку приемышу, ну тот враз на себя её и напялил. А когда надел, то тут же за саблю, вошёл к царю в палаты.

Входит и говорит:

– Здравствуй, батюшка, драться будем либо мириться?

– А отчего нам, сын, биться с тобой?

Отвечал тот:

– Вот отчего!

И как ударит Грыцько саблей, что сразу голову ему и снял. Стал рубить ее на кусочки, а потом велел:

– Складывайте его, в мешок, завязывайте его и выводите его коня из стойла, привязывайте к хвосту и отпускайте, и чтобы не было, ни его в этом царстве, ни его коня.

Привязывают мешок к хвосту, хлещут коня, чтобы убирался далече, конь и поскакал. Скакал конь, скакал, стал между деревьями идти, а царь висит к нему привязанный. Через полсотни вёрст как заржёт вдруг конь, да так страшно, что за тридевять земель сестрица Грыцько услышала то ржание и признала коня своего Добряна.

Забегает сестрица в комнаты к сестрам.

– Нет теперь, – молвит, – сестры, братца нашего!

Выбегают сестры из дома, глядят – летит конь, опускается у крыльца, останавливается, а к нему мешок привязан. Берут они мешок, от хвоста отвязывают. Сестрица понюхала:

– Это наш братец родной.

Отвели коня в стойло, там и оставили. Внесли мешок в комнаты, разостлали драгоценный свой ковер и опустошили мешок. Собрали косточки, как подобает, потом складывают кусочки тела, сложили да животворной водой смазали. Около трёх часов мазали: лежит теперь на ковре человек как человек, разве что неживой. Начали сестрицы тогда брату животворную воду по чуть-чуть в рот капать. Стал он немного пошевеливаться. Капают ему водицы животворной, он и задвигался.

– Поднимайте, сестрице, ему голову выше!

Поднимают, вливают ему живой воды ещё больше. Поднимается он тогда.

– Где ж это я? – спросил.

И как стала тогда сестрица причитать:

– Так бы, братец, и уснул ты навек. Я же тебе, голубчик, наказывала, чтобы не смел ты жене тайны свои открывать, а ты ослушался, да и умер навек. Как ты помер, братец мой?

Грыцько поведал все, что было с ним. Сели, поужинали. Сестрицы все были ему рады.

– Пойдем-ка в сад прогуляться.

Отправились в сад. А там снова та же кочерга поперек дороги лежит. Он стал ее убрать, а с места сдвинуть не может.

– Ты же, братец, отдал силушку свою, что ж меня ослушался?

– Верните мне, сестры, такое же здоровье, какое было у меня.

– Следовало беречь то, что было у тебя. Бог здоровья два раза людям не посылает. Ежели, я или сестры твои отдадут тебе здоровье, то, как же станем сами жить без него? Так что, здоровье тебе своё не отдадим, а своё ты утратил! Лучше подарю я тебе, братец, такую мудрость да хитрость, что ты за всю жизнь свою их не потеряешь.

– Что бы ты, сестрица, ни дала, то и давай, раз уж хорошо будет!

Вошли в комнату. Она взяла скляночку, налила в чарку, дала брату выпить.

– Бери, братец мой, пей.

Он берёт, выпивает.

– Вот теперь, – молвит, – братец, кем надумаешь обернуться, хоть конем, хоть птицей какой-нибудь, таким и станешь.

Послушал это брат. Пробыл после Грыцько еще трое суток со своими сестрами. Пили, гуляли да веселились.

– Ну, сестрица, пора уже к себе в царство отправляться. Как даст бог, поможет, отвоюю его.

– Ну, гляди, сделай ей так же, как и она тебе сделала; а коль вздумаешь принять ее, как женушку, она снова тебя сгубит.

И вывела сестрица ему коня. Попрощался брат с сестрами, в дорогу собрался.

– Понеси меня, конь мой хороший, ко мне в царство!

Полетел конь его, приносит Грыцько в тот город, где правил он.

Вот едет Грыцько главной улицей, смотрит – расхаживает по двору мещанин, старый-престарый дед. Здороваются они, а дед и приглашает его у него погостить. Заходит Грыцько в дом к деду, смотрит, а старуха у деда того как-то на вид грустна.

Спрашивает у неё Грыцько:

– Почему ж, бабушка, вам так грустно? Может, умер у вас кто-нибудь?

– Потому, я плачу, – отвечает ему старушка, – что горе у нас приключилось: кобыла жеребеночка скинула.

– А давайте, – предлагает ей Грыцько, – пойду посмотрю я, может она ещё одного приведёт. Пошли, дед, гляну я на вашу кобылку.

Сходили, глянули.

– Не переживайте, дедушка, она, – молвит Грыцько, – уже сегодня ночью станет с жеребенком, да с таким, что не видели вы ещё.

Вернулись в дом. Дед говорит старухе:

– Ну, бабка, купец говорит, что наша кобылка сегодня же ночью с жеребенком станет.

– И правда, бабушка, станет!

Сели все за стол. Налили царю чару вина, уселись, стали выпивать и ему предлагали. Выпил Грыцько, отблагодарил хозяев, затем ушёл прогуляться. Нагулялся, вернулся вечером, спать прилёг. А коня Добрына отпустил на луг. Вот спят все в доме, вдруг Грыцько встает, хозяев будит:

– Благодарю вас, дед и бабушка, за хороший приют! Идти мне пора…

И отправился себе.

Ушел он к кобыле, превратился в жеребенка – золотая шерстка, серебряная шерстка, золотое копыто, серебряное копыто, такой жеребенок даже на картинке вам не встретится. Пришел утром дед добавить сена кобылке, смотрит – около неё уже жеребеночек скачет. Оторопел дед, увидав его, сено бросает, бежит в хату и слова не может вымолвить, бабку свою за руку тащит. Отпирается баба:

– Куда это ты вздумал, дед, тащить меня?

А дед и слова не может вымолвить. Только через час в себя пришел, говорит своей старухе:

– Иди, посмотри, что за жеребеночка наша кобылка принесла, ни в каком царстве такого не сыскать!

Пошли они с бабкой, посмотрели на жеребеночка, полюбовались, глаз не могут отвести.

– А сейчас, дед, забирай кобылу нашу, да тащи ее на базар, и продавай, сколько б ни дали, а то царь наш вовсе даром отберет.

Отводит дед кобылку на базар. Жеребеночек спереди скачет. Довёл до базара, встретил его там новый царь с жандармами своими, вопрошает:

– Где ж это ты, старый, такого жеребеночка отыскал?

– Принесла этой ночью, ваша ясновельможность, кобылушка моя.

– А ты, дед, не хочешь продать мне этого жеребенка вместе с кобылой?

– Продам, – отвечает.

– Что ты хочешь за это?

– Если бы чужой царь просил, я бы знал, что отвечать, а со своего пять тысяч коль дадите, то мне и хватит.

Вытащил царь пять тысяч, посчитал, отдал деньги дедушке. Купили для него уздечку, надели на жеребеночка. Привели жеребенка с кобылой на царский двор. Царь распорядился:

– Ведите их в стойло, на мою конюшню!

Сам же отправился в палаты, жене своей рассказать о жеребеночке. А в это время как раз была у ворот служанка Олена шла; увидала она жеребеночка, и сразу, как только царь ушел в палаты, бросилась на конюшню. Когда все вышли из конюшни, жеребеночек у Олены и спросил:

– А не знаешь ли, Олена, кем я буду?

– Не знаю, – отвечает.

– А не забыла ты первого царя? Так это же я и есть! Знаешь ли, как приемыш меня порубил да посек, так я этим самым и прихожусь. Так запомни, когда станут меня убивать, бери и омочи платок в кровь, закопай платочек этот в землю, скоро вырастет на том месте яблоня; а если захотят яблоню срубить, ты возьмёшь от нее щепку, отнесёшь на речку да кинешь в воду. А затем прибежишь отсюда, чтобы не заметил никто.

Вышла служанка с конюшни, а царь берет царицу за руку и ведет к конюшням. Приказывает слугам:

– Выводите жеребенка на волю, поглядеть хотим.

Выводят жеребёнка конюхи во двор. Только взглянула царица издалека на жеребеночка так и молвит:

– Не жеребенок это вовсе, это – муж мой первый! Выкапывайте посреди двора столб, привязывайте жеребёнка к столбу, а затем – чтоб разнесли его пушками в прах.

Привязывают жеребенка да пушками и разносят его. Служанка проходила мимо, обмочила платок кровью, в рукав его себе спрятала, отнесла в сад и закопала там. А слуги царские, тем временем, облили мертвого жеребеночка спиртом, зажгли, и пепел по воздуху развеяли. Говорит царица мужу:

– Вот и хорошо, что ты не трогал того жеребенка. Не то, смерть бы тебе была!

Ночь прошла, выходит царь в сад прогуляться. Прошелся немного, глядит – выросла яблоня, за одну ночь, яблочки висят на ней – золотое, и серебряное. Выбирает себе яблочко, собирался надкусить.

– Нет, – думает, – пойду-ка с женой посоветуюсь.

Пришёл:

– Иди, жена, глянь, что за яблоня у нас выросла.

Она глянула:

– Да это, – твердит, – и не яблоня вовсе, это мой первый муж. Берите да рубите её, да чтоб корни вырвали, чтоб сожгли ее, а пепел развеяли.

Стали рубить; а служанка походила кругом, насобирала щепок, подошла к реке и кинула щепки в воду. Яблоню порубили, сожгли и пепел с неё развеяли. Минула ещё ночь, после того, как яблоню уничтожили. Чая выпили. Берёт царь ружьё, к реке поохотитюся отправляется. Навстречу ему Олена – воду несла с речки.

– Пойдите, – говорила, – на берег, откуда воду берем, гляньте на птицу, я такую отродясь не встречала.

Свернул царь туда, кудо Олена ему показала, подошел к птице, прицелился, смотрит – она не улетает. Скинул царь чоботы, подоткнул свой халат и побрёл, чтобы поймать птицу прямо в руки. Шёл, а халат оказался в воде, чуть-чуть, и царь до птицы дотянется, но удержать рукой никак не может, – перья у неё скользкие. Вернулся.

– Сниму-ка, – сказал, – рубашку свою и подштанники, тогда и поймаю.

И пошёл он снова к птице. Как шагнул, тут вода стала по пояс: схватил, да не удержал. Так заманила царя птица глубоко в воду и вдруг стала хлопать крыльями, потом как удариться о берег и превратилась в человека. Схватил он ту рубашку, которая с двенадцатью цветами, что царь оставил, снова на себя надел.

Испугался молодой царь, по колено в воде. А Грицько ему и молвит: – Ну как, сын, драться будем или мириться? Давай-ка, ступай к бережку.

Стоял царь часа три в воде, все размышлял.

– Размышляй или не размышляй, но из воды полезай.

Тот выходит на берег. Посек-порубил его Грицько, отправился ко дворцу царскому.

Входит в палаты, да как гаркнет богатырским своим голосищем:

– Здравия желаем!

Жена его сразу узнала, что аж замерла.

– Ах, вот ты где есть, моя душегубка! Ступай сюда!

Она идти не хочет, тогда сам отправился.

– Сколько же ты раз мужа со свету сживала: когда царём был, и жеребенком, и яблоней? Ты же сама смотрела, как змей, которому ты была предназначена, был сражён, ты же рядышком со мной стояла? Стояла да клятву давала, что уважаешь, как мужа. Вот такая у тебя благодарность за то, что я жизнь твою спас? Ведите ее в сад.

Выводят ее в сад. Отрубил Грыцько ей голову, стал сечь да на куски рубить, сжег остатки, пепел по ветру развеял.

Нарядил Олену в царскую одёжу, и пошли они к попу венчаться. Повенчались, на следующее воскресенье свадьбу сыграли. Вскочил потом царь на коня Добряна.

– Отнеси-ка меня, конь, к сестрицам моим, стану звать их на нашу свадьбу.

Полетели они к сестрицам.

Приехал Грыцько, поздоровался. Уж как обрадовались сестрицы, слов не находят от радости! Не знали, куда его и усаживать. Он рассказывает сестрицам:

– Расправился я и с тем, и с той, вот теперь со служанкой моей свадьбу мы сыграем. Спасибо тебе, сестрица, что одарила меня мудростью-хитростью, а то и не приехал бы я обратно. А так ещё и силушку свою, что вы мне подарили, назад возвратил.

Прогулялись, побыли у сестер пару суток. Оседлали потом коней и отправились все в гости к братцу на свадьбу. Пришёл свадебный пир. Кто в других царствах жил – цари да короли, даже князьки, стали расспрашивать:

– Что ж это за панны такие, что ни придумать, ни сказать, только в сказке написать?

– Это сестрицы мои, – отвечает.

Отгуляли свадьбу, все чужие поразъезжались; сестрицы остались. Побыли еще несколько суток только сестры. Пили, гуляли, у Оленки спрашивали: