Текст книги "Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой"

Первыми жертвами нового строя стали офицеры и полиция. Зато дезертиры гордо ходили по улицам, полицейские прятались от них. В Петрограде и Москве городовых убивали. Из Киева они просто куда-то исчезли в первые же дни. Место городовых заняли студенты, тут же вооружившиеся револьверами. Из «прогрессивной» молодежи стали набирать народную милицию вместо упраздненной полиции. Но молодые люди не владели навыками сыскной работы, не умели следить за порядком. Улицы в несколько дней были загажены и заплеваны.

В первые дни революции глупые гимназистки и курсистки нацепили красные банты и вместо классов и аудиторий отправились митинговать. Но как-то в Москве у памятника Гоголю на Пречистенском бульваре один оратор так обратился к «товарищам-солдатам»: «Не слушайте буржуев, они только заворачивают вам мозги. Присоединяйтесь к нам, и все эти девки <…> будут ваши!»[447]447
  Солженицын А.И. Красное колесо: Повествование в отмеренных сроках. Узел IV. Апрель Семнадцатого. Кн. 1. М.: Время, 2009. С. 238.


[Закрыть] – с этими словами он показал на гимназисток. Толпа солдат взревела. Гимназистки позабыли о красных бантиках и перестали вечерами появляться на улицах.

От города не отставала и деревня. Солдаты, возвращаясь с фронта, «принесли новый дух, новые этические понятия; они открыто крали не только у панов и евреев, но и у своих же селян»[448]448
  Чикаленко Є. Щоденник (1918–1919). С. 29.


[Закрыть]. Если селяне их мягко укоряли, следовал грубый ответ: «Я на фронте кровь проливал, а вы тут богатства копили!»[449]449
  Там же. С. 29.


[Закрыть]

Уже летом-осенью обыватель взвыл от новых революционных порядков. Революция началась из-за очередей в хлебных лавках. Хлеб-то был, склады забиты мешками с мукой, но по бесхозяйственности и бестолковости не организовали даже их разгрузку. После революции хлебную норму сократили, а очереди стали привычным явлением. Цены росли стремительно, но скоро уже и за деньги трудно будет достать муку, хлеб, масло или сахар. В июле 1917-го в Киеве женщины, «разозленные задержкой пособий»[450]450
  В России накануне Первой мировой войны уже сформировалась система социального обеспечения для семей, временно (из-за призыва в армию) лишившихся кормильца, а также для вдов и сирот. В 1912 году Государственная дума и Государственный совет приняли «Положение о призрении нижних чинов и их семей». Некоторые солдатки получали довольно большие пособия – по 30–45 рублей в месяц, в два раза больше жалованья дворника или почтальона. См.: Пушкарева Н.Л., Щербинин П.П. Организация призрения семей нижних чинов в годы Первой мировой войны // Журнал исследований социальной политики. Т. 3. № 2. С. 148, 150.


[Закрыть], ворвались в зал заседаний городской думы и взяли «в плен» градоначальника[451]451
  Бош Е. Год борьбы: Борьба за власть на Украине с апреля 1917 г. до немецкой оккупации. М.; Л.: Госиздат, 1925. С. 16.


[Закрыть].

Весной-летом еще можно было жить, а осенью 1917-го в Петрограде, Москве и даже в провинциальном Симбирске лавки стояли закрытые, заколоченные досками. Нечем стало торговать, да и опасно: придут какие-нибудь «товарищи» и все реквизируют.

Из письма мещанки Анны Павловны Тюрьковой старшему сыну, Науму Ивановичу Тюрькову, Симбирск: «Город у нас с шести часов вечера на военном положении, и вот сейчас одиннадцать часов, и везде ходят патрули и стреляют. Ребят всех уложила одетыми и обутыми, и шубенки наготове. <…> Господи, вот опять стреляют, как страшно, у меня просто руки и ноги дрожат, ужасно боюсь. Дожили до житья, нечего сказать, ну и свобода, в тарары бы ее…»[452]452
  Козлов Ю. «Ну и свобода, в тарары бы ее…»: Семейная переписка о жизни в Симбирске, на родине Ильича, осенью 1917 года // Российская газета. 2017. 1 июня.


[Закрыть]

Интеллигенция начинала понимать, какой ужас она вызвала из мрака. Громили и поджигали усадьбы. В Молодовом, усадьбе Тепловых на Орловщине, сгорели бесценные картины Левицкого. Дмитрий Арцыбашев, русский инженер и агроном, рассказывал академику Вернадскому: «…разорение Тульск[ой] губернии полное; уничтожена вся культурная сельскохозяйственная работа – плодовые сады, племенные питомники, семенные хозяйства. Восстановить – годы. Все деревни переполнены обломками от грабежа усадеб. В грабеже участвуют подростки…»[453]453
  Вернадский В.И. Дневники 1917–1921. Октябрь 1917 – январь 1920. Киев: Наукова думка, 1994. С. 50.


[Закрыть]

Вот газетные заголовки 25 октября 1917 года: «На погромах»; «Бой в Казани»; «Захват фабрик и заводов»; «Уничтожение лесов»; «Грабежи»; «Самосуды»; «Осквернение мощей»; «Убийство генерала Зебарова»; «Убийство князя Сангушко и разгром его замка»; «Продовольственные беспорядки»; «Голод»[454]454
  Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 424.


[Закрыть].

Мусульмане в Средней Азии утверждали, что при царе им жилось лучше. В плодородной и многоэтничной Ферганской долине тогда говорили, будто Аллах создал в наказание людям четыре бедствия: войну, безводие, голод и свободу[455]455
  Там же. С. 467.


[Закрыть].

Поздней осенью 1917-го Михаил Булгаков побывал в Москве (лечился в клинике от наркомании) и в Саратове (навещал родственников жены). Под новый 1918 год он написал своей сестре Надежде об этой поездке. Писал уже из Вязьмы, где работал в местной больнице, заведовал инфекционным и венерическим отделениями.

Из письма Михаила Булгакова (Вязьма – Царское Село, 31 декабря 1917 года): «Я спал сейчас, и мне приснилось: Киев, знакомые и милые лица, приснилось, что играют на пианино… Придет ли старое время? Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его… не видеть, не слышать! Недавно, в поездке в Москву и Саратов, мне пришлось всё видеть воочию, и больше я не хотел бы видеть. Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стёкла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве… тупые и зверские лица… Видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных, запертых банков, голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров…»[456]456
  Булгаков М.А. Под пятой (дневник 1923–1925). URL: http://bulgakov.lit-info.ru/bulgakov/publicistika/pod-pyatoj.htm.


[Закрыть]

Англичане и французы в первые недели радовались: теперь их союзником будет не консервативный русский царь, не «восточный деспот», а обновленная Россия, самая молодая демократия Европы. Надеялись, что армия революционной России будет решительнее сражаться с германцами. Да и в России образованные, но наивные люди всерьез считали, будто армия теперь будет столь же храброй и победоносной, как и французская армия времен Великой революции. Но случилось иначе.

Из воспоминаний Николая Полетики: «…первой и главной реакцией солдатских масс на известие о революции был многомиллионный вздох облегчения на фронте и в тылу: “Слава богу, мир! Больше не нужно идти в атаку, прорываться через проволочные заграждения, чтобы быть искалеченными, остаться без рук, без ног, без глаз! Слава богу, все это окончилось! Сейчас мы будем жить, и жить по-своему! Начальство ушло!”»[457]457
  Полетика Н.П. Виденное и пережитое. Тель-Авив: Библиотека Алия, 1982. С. 83.


[Закрыть]

Не Временное правительство и даже не Петроградский cовет, а всего лишь его солдатская секция приняла знаменитый приказ № 1. Но приказ этот успели выпустить многомиллионным тиражом, разослать по всем частям действующей армии, по всем военным гарнизонам. Император только-только подписал отречение, новый военный министр Гучков еще не вступил в должность, а судьба армии, судьба войны на Восточном фронте уже была решена.

Воинские части теперь подчинялись не офицерам, а выборным солдатским комитетам. Оружие переходило в руки этих же комитетов. Отменялось «вставание во фронт» (перед офицерами. – С.Б.) и обязательное отдание чести вне службы.

Много лет спустя советские историки будут сетовать на половинчатость приказа № 1. Мол, не решились ввести выборы командиров. В приказе такой нормы в самом деле нет, зато на практике ее не раз применяли. Матросы-балтийцы выбрали на митинге себе нового командующего флотом – и хорошо еще, что адмирала Максимова, а не матроса Дыбенко. А настоящего командующего флотом, вице-адмирала Непенина, матросы убили выстрелом в спину. Офицеров топили в Финском заливе, расстреливали, поднимали на штыки. Прошли времена, когда офицер мог задержать солдата, отправить его на гауптвахту. Теперь солдаты сами арестовывали офицеров[458]458
  1917 год на Киевщине: Хроника событий. С. 22.


[Закрыть], и даже комиссар Временного правительства (наместник, заменивший прежнего генерал-губернатора) ничего не мог с этим поделать.

Уже в апреле-мае стало ясно, что такая армия воевать не способна. Генерал Корнилов, что возглавил Юго-Западный фронт, а затем и всю армию, создавал «батальоны смерти» из патриотически настроенных бойцов и командиров. Решение оказалось неудачным. «Батальоны смерти» ценой больших потерь прорывали немецкую оборону, но остальные части их не поддерживали. Вопрос о том, сто́ит ли идти в атаку, решали голосованием. «Кто готов пойти на смерть за нужные одним буржуям Босфор и Дарданеллы? За? Против? Воздержались?» Командир 22-го гренадерского полка Рыков уговаривал солдат отправиться на позиции – солдаты просто убили назойливого командира[459]459
  Волков С.В. Трагедия русского офицерства. М.: Центрполиграф, 2002. С. 20.


[Закрыть].

Даже гвардейский корпус отказался идти в бой, чтобы не «умирать за буржуев». В Финляндском полку офицеры уже не приказывали, а призывали, убеждали, упрашивали солдат пойти в атаку. За это солдаты на два дня оставили офицеров без пищи, отобрали у них лошадей и личные вещи[460]460
  Там же. С. 23.


[Закрыть].

Корнилов погубил в атаках на германские позиции лучших русских солдат, а худшие бежали после первого же немецкого контрудара. Начатое в июне-июле наступление провалилось, окончилось отступлением, даже бегством.

В разгар наступления в Петросовет явилась солдатская делегация: подали ходатайство – отпустить хотя бы сорокалетних солдат из армии на время полевых работ. Разумеется, им отказали. Тогда солдаты решили, что «в исполкоме Петроградского Совета заседают евреи, которых надо бить»[461]461
  Еврейская неделя. 1917. 16 июля. С. 17; Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 333–334.


[Закрыть].

Если бы немцы захотели нанести главный удар не на Западном фронте, а на Восточном, то уже в 1917-м они овладели бы и Киевом, и Петроградом, и, возможно, Москвой.

Солдат не понуждали ехать на фронт – уговаривали! Эшелоны с дезертирами шли с запада на восток. Евген Чикаленко вспоминал, как он решил поехать из своего имения на Херсонщине в Киев. На станции Мардаровка Чикаленко увидел поезд, «весь разгромленный, без окон, без дверей, как будто он перенес обстрел картечью». Вагоны были набиты возвращавшимися с фронта, «как бочка сельдями». Они заполонили не только вагоны, они, «как рои пчел», висели на буферах и подножках. Станционные служащие боялись выйти к поезду, потому что солдаты при малейшей задержке начинали их бить. Кондукторы от всей души проклинали «свободу, от которой им жизни нет, и восклицали, что для такого народа нужны нагайки и кандалы»[462]462
  Чикаленко Є. Щоденник (1918–1919). С. 32.


[Закрыть]. Никаких правил, никакого порядка не было. Академик Вернадский купил билет в купе первого класса, но вскоре вагон оккупировали солдаты. Кондукторы попрятались. В купе Вернадского набилось человек восемь. Так и ехали, нужду справляли в окошко[463]463
  Вернадский В.И. Дневники 1917–1921. С. 226.


[Закрыть].

Как ни удивительно, дольше всех сохраняла дисциплину Дикая дивизия. Джигиты не очень хорошо владели русским языком и в политической жизни урусов не ориентировались. Однако осенью 1917-го и до них дошли большевистские агитаторы во главе с Евгенией Бош. Ее выступление горцам понравилось. Посыпались вопросы, ответы на которые в других русских частях давно хорошо знали: «Идти ли на фронт или отказываться?», «Можно ли убивать офицеров?», «Если встретишь буржуев на улице, убивать их или нет?»[464]464
  См.: Бош Е. Год борьбы. С. 28–29.


[Закрыть] Горцы собирали оружие и готовились вернуться на родину с добычей, винтовками и пулеметами. Прежде они служили «белому царю», но белый царь давно отрекся от престола. Временное правительство и даже будущее Учредительное собрание царя заменить не могли. Теперь горцы хотели служить своим соплеменникам, своим народам.

Весна народов

На развалинах государства и общества сохранились только самые прочные, самые фундаментальные связи: семейные и национальные. Но не классовые и не профессиональные. Большинство профсоюзов, что появились весной 1917-го, скоро исчезнут. Люди сменят профессию, разорвут с прежним окружением. Лавочники и часовщики станут чекистами, токари и слесари – бродячими торговцами-мешочниками, разнорабочие (многие из них – крестьяне, подавшиеся на заработки в города) вернутся в свои деревни делить землю. Швейцарам несколько лет, вплоть до самого нэпа, будет не перед кем открывать двери, не от кого получать чаевые.

Но семья и нация – дело другое. Да, скоро брат пойдет на брата, русский на русского, украинец на украинца. Но и в революцию, и в Гражданскую войну нации не исчезнут, не распадутся. С первых же дней революции национальная идентичность станет много важнее чинов и званий.

Русский философ Владимир Соловьев утверждал, что национального вопроса в России будто бы нет и быть не может. Он слишком мало знал жизнь, и его книжные представления были бесконечно далеки от реальности. Революция 1917 года стала не в последнюю очередь революцией народов.

Поляки стремились воссоздать свое государство, уничтоженное в XVIII веке.

Финны считали, что после отречения Николая II и ликвидации монархии их связь с Россией должна быть расторгнута, а сама Финляндия – обрести независимость. Сенатор Оскари Токой, глава финского правительства, заявил, что Россия теперь является только «уважаемым соседом» и «высокочтимым союзником». После его речи торговцы в Гельсингфорсе и Выборге перестали принимать русские деньги[465]465
  Милюков П.Н. История второй русской революции. М.: РОССПЭН, 2001. С. 117.


[Закрыть].

Сенат Финляндии ввел продовольственные карточки, которые полагались только местным жителям. После этого «русские войска оказались на положении иностранцев». Но это были уже не те русские войска, дисциплинированные, послушные своим офицерам. Русские солдаты «вели себя вызывающе», не признавали местные власти, в грош их не ставили: «Если финские полицейские арестовывали пьяного, как его тут же отбивали русские солдаты»[466]466
  Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 273.


[Закрыть]. Матросы на военной базе в Гельсингфорсе, те самые, что убили адмирала Непенина и много достойных русских офицеров, распоясались настолько, что сенат Финляндии попросил Временное правительство вывести из страны русские войска[467]467
  Там же.


[Закрыть].

В Петрограде собрался Литовский сейм, где была принята резолюция о созыве Литовского учредительного собрания и создании независимого литовского государства (в июне 1917-го).

Народы Поволжья, прежде как будто не подававшие признаков политической активности, тоже собирали свои съезды и требовали автономии.

О национально-культурной автономии заговорили и евреи. Революция покончила с позорной чертой оседлости, но положение еврейского народа стало, пожалуй, еще хуже. Евреи по-прежнему жили в страхе. Распространялись слухи, будто дома евреев помечают крестами и скоро будет новый погром. В хлебных очередях ругали евреев, обвиняли их во всех бедах. Евреи, чтобы избежать угроз и оскорблений, перестали показываться в очередях. Тогда появилась новая идея: а почему же евреи в очередях не стоят? Значит, у них и без того все есть? Поползли слухи о «еврейском засилье», о евреях-торговцах, что-де взвинчивают цены[468]468
  Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 273–274.


[Закрыть]. На фоне таких слухов бурное развитие еврейской национальной жизни и активное участие евреев в революции создали идеальные условия для развития антисемитизма. Послереволюционная Россия узнает такие погромы, перед которыми поблекнут и Кишинев 1903-го, и Одесса 1905-го.

Горцы из Дикой дивизии не случайно спешили вернуться (и вернуться с оружием!) к себе домой. Пришла пора взять реванш за поражение в Кавказской войне. В то время на плодородных землях равнин и предгорий процветали богатые русские сёла и казачьи станицы. В одном только Хасав-Юртовском округе жили 100 000 человек, четверть из них – русские поселенцы. Благодаря именно этим поселенцам округ «считался очень богатым»[469]469
  Там же. С. 399.


[Закрыть]. Чеченцы Грозненского и Веденского округов начали совершать набеги на эти русские села. Полицию разогнали как «контрреволюционную», защищать русских стало некому. Русские крестьяне послали в Петроград свою делегацию – просить прислать войска для обороны от чеченцев[470]470
  Там же. С. 383.


[Закрыть]. Но скоро мужики поймут, что глупо полагаться на бессильное правительство, и начнут вооружаться сами, вступать в перестрелки с абреками.

Это советская историография утверждала, будто Гражданская война началась с мятежа Чехословацкого корпуса в мае 1918-го. Сейчас историки всё чаще пишут, будто война началась сразу же за большевистским переворотом 25–26 октября 1917 года. Но разве не началом Гражданской войны были эти перестрелки в русских селах, казачьих станицах, горских аулах? И не на одном лишь Кавказе. В Туркестане было не лучше.

Еще в 1916 году мусульмане подняли против русских восстание. Жестоко расправлялись с чиновниками, с крестьянами-поселенцами, захватывали в плен и уводили в рабство их семьи. Восстание подавили. Оседлые сарты (узбеки) покорились, многие кочевые киргизы (казахи) и кара-киргизы (собственно киргизы) бежали в Китай. В 1917 году эти киргизы возвращались на родину. Но русские поселенцы уже заняли их землю. Они помнили зверства повстанцев, ничего доброго от «азиатцев» не ждали, а потому встретили их с берданками и трехлинейками в руках.

Солдаты теперь были не на стороне власти, а на стороне своего народа. Крик «Наших бьют!» был важнее приказа командира. На базаре города Перовска (Сыр-Дарьинская область Туркестана) поссорились русские и киргизы-торговцы. Дошло до солдат. «В казарме раздался крик: “Киргизы бунтуют!” Медлить не стали, отряд прибыл на базар – бить киргизов. Одного киргиза застрелили, еще одного закололи штыком, двоих ранили»[471]471
  Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 395.


[Закрыть]. При этом «особое озлобление» было характерно для тех солдат, что были набраны в здешних краях и с детства общались с киргизами.

6 мая 1917 года в деловой газете «Утро России» сообщалось о беспорядках в Туркестане: «европейские переселенцы» устраивают нападения на караваны киргизов, бывших повстанцев, возвращающихся из Китая: «Убивают их тысячами»[472]472
  Там же. С. 266.


[Закрыть]. Больше всего русских колонистов было в богатой водой Семиреченской области, там русские крестьяне не раз избивали и убивали киргизов. 6 мая убили 231 человека, 13 мая – более 300[473]473
  Булдаков В.П. Хаос и этнос. С. 266.


[Закрыть]. 23 мая в Пржевальске, русском городке, расположенном в живописной Каракольской долине неподалеку от Иссык-Куля, состоялось собрание русских общественных организаций. На повестке дня был самый актуальный для тамошних мест вопрос: возвращение киргизов из Китая. Многие не хотели их пускать назад, а некоторые вообще предлагали «вырезать всех киргиз, окружив их в горах и устроив продовольственную блокаду». Один крестьянин заявил, что, мол, все киргизы «подохнут от голода, после чего останется только сжечь их трупы»[474]474
  Там же. С. 270.


[Закрыть].

Жестокие люди, что уж тут говорить. Но русские поселенцы сами оказались в положении отчаянном. В чужой, еще не вполне освоенной стране, окруженные многочисленными «туземцами», брошенные ослабевшей российской властью на произвол судьбы, они могли рассчитывать только на собственные силы.

В Прибалтике и Грузии русским тоже пришлось столкнуться с враждебностью местного населения. Уже 26 апреля 1917 года Общество русских граждан Лифляндской губернии пожаловалось Временному правительству на притеснение русских чиновников[475]475
  Там же. С. 214.


[Закрыть]. Латыши стали выживать их с работы, увольнять, заменять на чиновников-латышей. В Кутаисской губернии грузины начали «национализацию» школьного образования: русским учителям предложили уволиться[476]476
  Там же. С. 342.


[Закрыть].

Словом, национализм в считанные месяцы овладел умами миллионов людей. И не случайно, что самый многочисленный (после русских-великороссов) украинский этнос создал, пожалуй, наиболее мощное и многочисленное национальное движение.

Украинская весна

В начале марта 1917-го поручик Юрий Тютюнник возвращался из служебной командировки в Симферопольский гарнизон. О событиях в Петрограде он еще не знал. Тютюнника встретили два солдата и, отдав честь, обратились к нему на чистом украинском:

– Пане поручнику! Царя вже нема… революція…

«Их усатые лица сияли от радости», – вспоминал Тютюнник, будущий петлюровский генерал. Солдаты – это были украинцы из-под Кременчуга – рассказали ему о событиях последних дней. Но едва ли не больше известия о революции Тютюнника удивило другое: «Еще несколько дней тому назад эти самые “дядьки в шинелях” старались говорить только по-русски, называли меня “ваше благородие”, еще вчера пели “Боже, царя храни”, а теперь они и между собой говорили, и ко мне обращались на родном языке (на рідній мові) и не скрывали от меня своих чувств»[477]477
  Тютюнник Ю.О. Революційна стихія. Зимовий похід 1919–1920 рр. Львів: Універсум, 2004. С. 14.


[Закрыть].

Даже на съезде кооператоров делегаты очень быстро перешли от деловых вопросов к национальным. Некто Васильчук закончил свою речь словами: «За свободную Украину, за самостийность, за родной язык и школу»[478]478
  1917 год на Киевщине: Хроника событий. С. 15.


[Закрыть]. На заседание пригласили хор студентов-украинцев. Когда они запели «Ще не вмерла Украина», «то всех охватил невиданный мною в жизни энтузиазм: все целовались, некоторые плакали от радости, – вспоминал Евген Чикаленко. – Я так разволновался, что не смог сдержать слёз, и благословлял судьбу, что довелось мне дожить до такого счастливого дня; я рад был в душе, что со своих младых лет взял верное направление и, хорошо или плохо, шел верной дорогой»[479]479
  Чикаленко Є. Щоденник (1017–1918). С. 28.


[Закрыть].

В марте 1917-го в Киеве и в Петрограде состоялись грандиозные (в Киеве – будто бы до ста тысяч) украинские демонстрации, которые произвели колоссальное впечатление как своей многочисленностью, так и живописностью. Некоторые участники надевали старинные народные наряды, изображая козаков, сотников, полковников. Желто-голубые знамена вскоре стали такими же привычными и необходимыми на уличных манифестациях, как революционные красные.

В преимущественно русский Екатеринослав «украинская весна» придет позднее, только на 1 мая. Первомайская демонстрация 1917 года неожиданно для самих украинцев перейдет в украинскую манифестацию. Публика будет с воодушевлением приветствовать украинские делегации[480]480
  Мазепа I. Україна в огнi й бурi революцiї. 1917–1921. Т. 1. С. 18.


[Закрыть]. Многонациональную Одессу окружали украинские села, их жители собрались 7 апреля на свой областной крестьянский съезд. Обсуждали не только земельный вопрос, но и национальный. Селяне решили, что помимо общероссийского Учредительного собрания надо созвать и свое украинское учредительное собрание и украинский сейм, которые и землю переделят как надо, и определят судьбу Украины. «Приглядываясь ближе к украинской интеллигенции, я чувствовал, как хмель революции все более кружит их головы»[481]481
  Зеньковский В.В. Пять месяцев у власти. С. 79.


[Закрыть], – писал Василий Зеньковский.

Появился интерес ко всему украинскому. Еще перед войной даже главной украинской газете «Рада» не хватало подписчиков, а теперь публика расхватывала украинские издания. 30 марта 1917-го Винниченко с товарищами по партии начал издавать «Рабочую газету» («Робітнича газета»), вестник украинских социал-демократов. Через несколько недель ее тираж достиг 30 000[482]482
  Эти данные приводит в своих воспоминаниях Владимир Винниченко, главный редактор «Рабочей газеты». В самой газете сведений о тираже нет.


[Закрыть] – до революции о таком только мечтали. По всей России украинцы как будто проснулись ото сна. На фронте появились украинские фронтовые комитеты – в гарнизонах, полках, дивизиях. Одна за другой возникали украинские «громады» (общества, общины, кружки) – не только на Украине и Кубани, но и повсюду, где жили украинцы. Свои громады появились даже на Дальнем Востоке, где было много переселенцев с Украины: в Благовещенске, в Чите, в Хабаровске, во Владивостоке[483]483
  Во Владивостоке громада существовала еще с 1907 года. Она устраивала украинские праздники, отмечала годовщины рождения и смерти Тараса Шевченко, собирала деньги на памятник великому кобзарю. См.: Черномаз В.А. Украинское национальное движение на Дальнем Востоке (1917–1922 гг.). Владивосток, 2009. С. 88.


[Закрыть], в Спасске и, что кажется невероятным, в Петропавловске-Камчатском и в заграничном Харбине. Хабаровская украинская громада требовала создавать украинские народные школы на Дальнем Востоке (с преподаванием на украинском), издавать газеты на украинском, перевести православное богослужение на украинский язык. Громада Владивостока призывала «вырваться из-под власти московского[484]484
  Имеется в виду не город Москва (правительство в 1917-м еще заседало в Петрограде), а Москва в этнографическом значении: как символ русской (великорусской) власти, русского (великорусского) господства.


[Закрыть] правительства» и возродить «цивилизованную свободную, богатую и народную Украину, что вместе с Россией, Белорусью и другими вольными народами достигнет всемирного согласия, просвещения и богатства»[485]485
  Черномаз В.А. Украинское национальное движение на Дальнем Востоке (1917–1922 гг.). С. 186.


[Закрыть]. Появятся на Дальнем Востоке и отделения «Просвиты», и украинские школы (в Хабаровске и Владивостоке). Что уж говорить о собственно украинских землях, о тех губерниях, где малороссияне/украинцы составляли большинство.

Из автобиографии Александра Довженко: «Я выкрикивал на митингах общие выкрики, радовался, как сорвавшаяся с цепи собака, искренне веря, что уже все люди – братья, что уже всё совершенно ясно, что земля у крестьян, фабрики у рабочих, школы у учителей, больницы у врачей, Украина у украинцев, Россия у русских, что завтра об этом узнает весь мир и, поразившись осенившему нас уму, сделает у себя то же самое…»[486]486
  Довженко О.П. Автобіографія // Центральний державний архів-музей літератури і мистецтва України. Ф. 690. Оп. 1. Спр. 16. Арк. 4.


[Закрыть]

Весной в Киеве появился свой украинский парламент, своя, украинская, власть. Уже 3 (16) марта в Киеве состоялось собрание политиков и украинских общественных деятелей, главным образом «поступовцев» (либералов-прогрессистов) и социал-демократов – в основном представителей интеллигенции и студенчества. Сформировали общественный комитет. А на следующий день, 4 (17) марта было объявлено о создании Украинской Центральной рады, то есть Центрального совета. Через несколько дней во главе Рады стал профессор М.С.Грушевский, который в марте как раз вернулся в Киев из Москвы.

Михаил Грушевский далеко превосходил большинство своих соратников образованностью, интеллектом и опытом. Он был старше своих коллег по Раде, богат, свободные деньги вкладывал в недвижимость. Вернувшись в Киев, Грушевский собрался купить большой участок земли. Но его отговорил благоразумный Чикаленко: селяне скоро все равно потребуют передела земли, цены упадут.

Барин-рантье и человек довольно умеренных взглядов, Грушевский тем не менее примкнул к украинским эсерам, которые передела земли и требовали. Выбор понятен. Эсеры в 1917-м были самой многочисленной и самой популярной партией. За ними стояли миллионы мужиков, которые только и ждали, когда можно будет отнять поместья у помещиков, поделить их богатые хозяйства.

Руководство эсеров состояло из очень молодых людей, вчерашних студентов. На их фоне Грушевский еще больше выделялся и еще больше выигрывал. В своем председательском кресле в Раде он выглядел сказочным «“дедом Черномором”: небольшого роста, с большой бородой, юркий, в очках, с острым взглядом из-под седых бровей»[487]487
  Полетика Н.П. Виденное и пережитое. С. 85.


[Закрыть]. Весной 1917-го Грушевский был необыкновенно популярен, многие украинцы считали его «гением», отцом нации[488]488
  Тютюнник Ю.О. Революційна стихія. Зимовий похід 1919–1920 рр. С. 29.


[Закрыть]. Имя профессора вскоре узнали даже солдаты провинциальных гарнизонов. Грушевский никогда не оставлял своих ученых занятий и даже во время политических дебатов в Центральной раде вычитывал гранки своих научных статей.

Из воспоминаний киевского юриста и общественного деятеля Алексея Гольденвейзера: «Помню седую голову проф. М.С.Грушевского, занимавшего центральное место за столом президиума. Помню его волшебную власть над всей этой неотесанной аудиторией. Достаточно было ему поднять руку с цветком белой гвоздики, которой был украшен стол, и зал затихал…»[489]489
  Гольденвейзер А.А. Из киевских воспоминаний // Революция на Украине: по мемуарам белых. М.; Л.: Госиздат, 1930. С. 6.


[Закрыть]

Заместителями профессора Грушевского стали писатель Владимир Винниченко и литературный критик Сергей Ефремов, так что в руководстве украинской революции с первых же дней преобладали гуманитарии. Рада была только общественной организацией, но уже в апреле 1917-го состоялся Всеукраинский национальный конгресс, который собрал более 800 делегатов от партий и общественных организаций уже не одного Киева, а и других украинских городов и сёл. Организация численностью до 50 украинцев имела право послать на съезд одного делегата, до 100 украинцев – двух делегатов и т. д. Прибыли делегаты не только от собственно украинских губерний (где украинцы составляли большинство населения), но и из Москвы, Петрограда, Саратова. Эйфория национальной революции продолжалась. Русские и евреи с удивлением (но еще без всякой враждебности) смотрели на неожиданное, диковинное возрождение украинского национализма. «Помню этот зал, переполненный молодой, чужой мне по настроениям и говору толпой»[490]490
  Там же.


[Закрыть], – напишет Алексей Гольденвейзер. Но либеральная «Киевская мысль» в те апрельские дни 1917-го приветствовала украинское национальное возрождение: «Надо было видеть эту общую радость при встречах вольных граждан свободной страны <…>, повсюду звонкая, свежая, колоритная чисто-украинская речь»[491]491
  Цит. по: Христюк П. Замiтки и матерiали до iсторiї української революцiї 1917–1920 рр.: у 5 т. Wien: J.N. Vernay, 1921. Т. 1. С. 39.


[Закрыть].

Конгресс высказался за создание украинской национально-территориальной автономии и выбрал новый состав Центральной рады, которая стала теперь украинским общенародным представительным собранием, прообразом парламента.

Стремительно менялась даже консервативная церковная жизнь. В апреле 1917-го на губернский епархиальный съезд Киевской губернии собрались толпы верующих: «…приходы послали неисчислимое количество представителей. Вместо 300–400 человек в зале было 800–900». Делегаты объявили себя «Украинским епархиальным собранием», явно превысив свои полномочия. Сельские батюшки и миряне заявили, что необходимо собрать Украинский поместный собор: «Я увидал, что церковное украинство сильно в деревне, что в нем очень напряженно живут стремления к выражению в церковной жизни своего национального лица[492]492
  Зеньковский В.В. Пять месяцев у власти. С. 87.


[Закрыть], – писал философ и богослов Василий Зеньковский. – Мы (русские) были крайне огорчены, так как по ходу политических событий ясно было, что потребность национального выявления церковности в украинстве очень сильна, а духовенство на Украине всегда было главным хранителем украинского сознания»[493]493
  Там же. С. 88.


[Закрыть].

Даже телеграфисты выступали за украинизацию. В Киеве украинцы-телеграфисты потребовали, чтобы их объединили в особую смену. Однако на киевском телеграфе украинцы не составляли большинства, поэтому требование отвергли их же коллеги[494]494
  Русское слово. 1917. 14 июня.


[Закрыть].

Русские убеждали украинцев не раскалывать «единый революционный фронт» и воевать против Германии «до победного конца», только украинцы всё меньше понимали, чего ради им теперь воевать с немцами. Защищать Россию? Но Россию уже переставали считать общим Отечеством.