Текст книги "Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой"

Александр Вертинский стоит еще ближе к украинскому миру, приближаясь к той невидимой, но вполне реальной границе, что разделяет две нации. Вертинские и Скалацкие (мать Александра происходила из рода Скалацких) – старинные киевские фамилии. Уже трудно сказать, какими они были: польскими, но украинизированными и потом русифицированными, или украинскими, но пережившими за полонизацией еще и русификацию. В раннем детстве Александр Николаевич лишился и матери, и отца. Его воспитывали тетки, сёстры матери, причем одна из них, тетя Соня, говорила только по-украински. Прилагательное «украинский» много раз встречается на страницах писем и воспоминаний Вертинского. Он даже полвека спустя помнил и весенний украинский воздух, и большеглазых украинских девушек, и сиявшее «неземной красотой» лицо Богоматери во Владимирском соборе: «В огромных украинских очах с длинными темными ресницами, опущенными долу, была вся красота дочерей моей родины, вся любовная тоска своевольных и гордых красавиц»[81]81
  Вертинский А.Н. Дорогой длинною… С. 18.


[Закрыть]. Между тем многим украинцам Владимирский собор как раз не нравился. Они привыкли к изящному декору мазепинского барокко, к золотым грушевидным куполам, увенчанным маленькими главками. А Владимирский собор сделали под старину, но только не мазепинскую, не казацкую. Собор, построенный в неовизантийском стиле, повторял подлинную архитектуру древних киевских церквей, возведенных при Владимире Красное Солнышко и Ярославе Мудром[82]82
  Сохранившиеся древнерусские храмы были перестроены в XVII веке именно в стиле мазепинского (козацкого, украинского) барокко.


[Закрыть]. К тому же расписывали собор русские художники: Виктор Васнецов, Михаил Нестеров, Павел Сведомский. Но Вертинский еще в детстве увидел в васнецовской Богоматери именно украинскую, а не русскую красоту.

Само собой, вспоминал Вертинский и украинское сало, и украинскую колбасу «крупной резки», которую делали под Рождество. Кольца этой колбасы хранили в растопленном сале всю зиму, а по мере необходимости отрезали от них куски и жарили на сковородках с луком и тем же салом. Двоюродные тетки Вертинского – тетя Маня и тетя Саня – жили не в Киеве, а в собственных поместьях, и годами оттачивали искусство приготовления варенухи и спотыкача, борща и пирогов, запекали ветчину в ржаном тесте, фаршировали молодых голубей пшеном и укропом, делали вафельный торт с малиновым вареньем и взбитыми сливками. Если обычный русский читатель знает про кныш и поляницу только из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», то Вертинский ел в детстве то и другое.

Разумеется, Вертинский с детства умел петь украинские народные песни и даже говорил по-украински: «Отец хорошо знал украинский, обожал его за красоту и мелодичность. Перед концертом, как правило, он распевался, исполняя “Реве та стогне Дніпр широкий…”»[83]83
  День. 2009. 29 марта. URL: https://day.kyiv.ua/ru/article/kultura/aleksandr-vertinskiy-kiev-i-neoromans.


[Закрыть], – вспоминает Марианна Вертинская.

А уж как он любил Киев! В старости, приезжая на гастроли в этот уже советизированный город, Вертинский не жалел для него самых прекрасных слов. Как будто не о городе говорил, но о возлюбленной: «Киев – родина нежная»[84]84
  Вертинский А.Н. Дорогой длинною… С. 354.


[Закрыть]; «До чего я обожаю Киев! Вот бы жить тут!»[85]85
  Вертинская Л.В. Синяя птица любви. М.: Вагриус, 2004. С. 203.


[Закрыть]; «Киев – совершенно божественный»[86]86
  Там же. С. 277.


[Закрыть].

Из письма Александра Вертинского жене 11 сентября 1954 года: «Брожу по улицам. Обедаю (борщ с пампушками с чесноком), это напоминает детство. <…> Утром просыпаюсь спокойно и радостно оттого, что я в Киеве – на Родине. <…> Как бы я хотел жить и умереть здесь. Только здесь! Как жалко, что человек даже не может выбрать себе угол на земле. Что мне Москва? Я не люблю ее! Я всей душой привязан к этим камням, по кот[орым] я шагал в юности, стирая подметки, к этим столетним каштанам, которые стояли тогда и будут стоять после моей смерти, как подсвечники, как паникадила! Вся эта священная земля Родины! Жаль, что я пою по-русски и вообще весь русский! Мне бы надо было быть украинским певцом и петь по-украински! Украина – ридна маты… Иногда мне кажется, что я делаю преступление тем, что пою не для нее и не на ее языке!»[87]87
  Вертинская Л.В. Синяя птица любви. С. 254–255.


[Закрыть]

Между тем, судя по письмам, именно литературного украинского Вертинский не знал. В 1955 году Вертинского пригласили на съемки фильма «Фата Моргана», экранизации одноименной повести Михаила Коцюбинского. Александр Николаевич был, кажется, единственным русским актером на съемках: «Язык – большое препятствие для москвичей», – поясняет Вертинский. Киевская киностудия снимала картину на украинском и предназначала для проката только в УССР, значит, и по-русски фильм не дублировали. Но вот Александр Николаевич начал читать сценарий, и оказалось, что он его едва понимает: «Ломаю мозги над украинским текстом, смутно угадывая содержание, ибо таких слов раньше не было и это они теперь “создают” “украинский язык”, засоряя его всякими “галицизмами”, польско-закарпатскими вывертами…»[88]88
  Там же. С. 287.


[Закрыть] – писал он жене 30 октября 1955-го. Но Коцюбинский писал «Фата Моргану» в начале XX века. Действие там происходит не среди горцев-гуцулов, как в «Тенях забытых предков», а на Черниговщине, так что «польско-закарпатские выверты» здесь, по-видимому, ни при чем. Одно дело – балакать с торговками на базаре или даже петь украинские песни: для человека с музыкальным слухом (а слух у Вертинского великолепен) это нетрудно. Другое дело – основательно изучить близкий, но все-таки не родной язык. Вертинский не зря сказал о себе: «Весь русский». Он не украинец, он русский украинофил.

За двумя зайцами

«Киев стоит на рубеже России и Украины, <…> он есть и Россия, и Украина в одно и то же время, есть живое воплощение их связи и их несоединенности, их единства и их разделения»[89]89
  Зеньковский В.В. Пять месяцев у власти [Воспоминания] / под ред. М.А.Колерова. М.: REGNUM, 2011. С. 276–277.


[Закрыть], – писал русский философ и богослов Василий Зеньковский. Русский человек, называвший себя украинцем; министр в украинском правительстве времен гетмана Скоропадского, никогда не веривший в украинскую государственность; спустя много лет он написал в Париже свои воспоминания. Слова Зеньковского даже современного читателя поражают своей смелостью и безжалостностью: «Две стихии, русская и украинская, претендуют на Киев, потому что обе имеют право на него, потому что обе живут в нем. Если одной хорошо, это значит, что, к сожалению, неизбежно другой плохо, – и обратно; такова история Киева, таков его фатум. Эти две стихии вступили, начиная со второй четверти XIX века (а может быть, и чуть-чуть раньше) в глубокую, часто скрытую, но всегда острую борьбу…»[90]90
  Там же. С. 277.


[Закрыть]

В Киеве начала XX века жило немало людей, называвших себя малороссами, малороссиянами. Во времена Гоголя слова эти были синонимами к слову «украинец»; еще не было и в помине противопоставления «украинского» и «малороссийского». Да и в начале XX века даже многие черносотенцы (особенно украинские) и русские националисты говорили и писали об «Украине» и «украинцах» не реже, чем о «Малороссии» и «малороссах». Однако уже начинались важные перемены.

Деятели украинского национального движения отказались от малороссийского имени в пользу имени украинского. А малороссами стали называть себя их противники, даже злейшие враги, такие, как многолетний издатель популярнейшей газеты «Киевлянин» Василий Шульгин, как Анатолий Савенко, как братья Андрей и Николай Стороженко. Своих противников они называли украинофилами, украиноманами и просто мазепинцами. Люди украинского происхождения, но воспитанные уже в русской среде, стремились быть последовательными националистами, самыми русскими из русских.

Василий Витальевич Шульгин, наверное, наиболее яркий и талантливый из малороссов, не уставал повторять: «Мы, южане, из всех русских самые русские (выделено Шульгиным. – С.Б.) (подобно тому как афиняне более греки, чем византийцы), и посему русскими мы останемся даже в том случае, если бы москвичи или петроградцы вздумали отречься от своего имени…»[91]91
  Спор о России: В.А.Маклаков – В.В.Шульгин. Переписка 1919–1939 гг. / сост., вступ. ст. и примеч. О.В.Будницкого. М., 2012. С. 333. Письмо от 25 апреля 1929 года.


[Закрыть]

Таким малороссом был историк и этнограф Андрей Владимирович Стороженко, выходец из очень известного козацкого рода, достигшего многих успехов на службе у русских царей; среди представителей этой семьи были писатели, ученые, сенаторы. Андрей Владимирович изучал историю днепровских (запорожских) козаков, но считал их частью единого русского народа. На деятелей украинского национального движения Андрей Стороженко смотрел как на польских или даже на германских агентов: «Теперь воздух насыщен украинским туманом. Но все-таки глядит отовсюду Малая, исконная Русь, и сияет золотыми куполами Киев. <…> А раз жив Киев и жив русский язык, то наши надежды еще не потеряны. Украинский туман должен рассеяться, и русское солнце взойдет!»[92]92
  Сапожникова И.Ю. Комментарии // Зеньковский В.В. Пять месяцев у власти. С. 506.


[Закрыть] – писал Стороженко.

Малороссы могли любить украинские народные песни, есть на обед вареники с вишнями и борщ с пампушками, могли даже собирать в архивах старинные грамоты времен Гетманщины или Речи Посполитой, публиковать их на страницах «Киевской старины». Но дальше любви к малороссийской старине и украинской кухне дело не шло. Украинский писатель и политик Владимир Винниченко с ненавистью писал о таких малороссах: «…всякие Савенко, Шульгины, Пихно были и остаются на Украине такими неистовыми, такими опаснейшими врагами возрождения своей нации…»[93]93
  Винниченко В. Вiдродження нацiї (Історія української революції: марець 1917 р. – грудень 1919 р.). Київ; Відень, 1920. Ч. 2. С. 42.


[Закрыть]

Киев – древнейшая столица Руси, «мать городов русских», и какие-то украинофилы, мазепинцы претендовать на него не должны. «Это край русский, русский, русский», – писал основатель и первый главный редактор газеты «Киевлянин» Виталий Яковлевич Шульгин. Слова эти были манифестом всех малороссов. Именно этот Киев, русский Киев, так хорошо известен нам по сочинениям русских писателей.

Но и украинцы никогда не отрекались от Киева, никогда не забывали древней столицы, даже если там преобладали поляки, евреи или «москали». Надежда Яковлевна Мандельштам нашла «точный критерий, по которому научилась отличать украинцев от русских». Она спрашивала: «…где ваша столица – Киев или Москва?.. Всюду – по всей громадной территории страны – слышны отзвуки южнорусской и украинской речи, но называют своей столицей Киев только настоящие, щирые украинцы с неповторимым широким “и” и особой хитринкой»[94]94
  Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М.: Вагриус, 2006. С. 78.


[Закрыть].

В 1874 году в Киеве прошла перепись населения. В анкету включили вопрос о разговорном языке: на каком языке люди общаются у себя дома. Результаты оказались очень интересными. Выяснилось, что 47,4 % дома говорят на русском (в анкетах были указаны «общерусское наречие» и «великорусское наречие»), а 31,4 % назвали родным «малороссийское наречие». Почти треть жителей – малороссияне, украинцы. Возможно, реальная численность украинцев была даже выше. Как писал этнограф Павел Чубинский, один из организаторов переписи в Киеве, «многие лица из простонародья не обозначали того наречия, на котором говорят в домашнем быту»[95]95
  Записки Юго-Западного отдела Императорского русского географи– ческого общества. Т. 2 за 1874 год. Киев, 1875. С. 201.


[Закрыть].

И чему тут удивляться, когда Киев стоял посреди самой что ни есть украинской земли – Поднепровья, окруженный многочисленными украинскими селами и деревнями. Эти сёла служили постоянным источником рабочей силы для города: здоровенные хлопцы становились грузчиками или чернорабочими, миловидные дивчины устраивались горничными, бабы, искусные в домашней кулинарии, шли в кухарки.

Для Украины начала XX века это была картина типичная: «Сновск – русский город, большой железнодорожный узел, окруженный зажиточными украинскими селами»[96]96
  Рыбаков А. Роман-воспоминание. М.: Вагриус, 1997. С. 8–9.


[Закрыть], – писал о своей родине прозаик Анатолий Рыбаков. Сновск – город на Черниговщине, на северо-восточной окраине украинских земель. Помимо русских и украинцев там жили и евреи, что трудились машинистами, винокурами, врачами, дантистами, аптекарями, учителями, управляющими имений, арендаторами[97]97
  Там же. С. 9.


[Закрыть]. На Украине Правобережной располагались города, где евреев и поляков было больше, чем русских. Встречались и еврейские местечки, где евреи, особенно старшего поколения, свободно говорили только на идиш, а русский, польский, украинский знали настолько, чтобы торговаться с покупателями и заказчиками.

Прошли времена, когда украинский мужик сидел в своей хате и ждал, когда к нему приедут «жид або москаль», чтобы скупить у него по дешевке зерно или смалец. Теперь «сивые украинцы с чубами времен Запорожской Сечи» конкурировали с евреями и русскими, сами торговали на базаре «глиняной посудой – “макитрами”, кувшинами, мисками, горшками, расписными кониками»[98]98
  Вертинский А.Н. Дорогой длинною… С. 42.


[Закрыть]. Еще бойчее торговали их жёны и даже дочери: «Большеглазые украинские дивчата совали в руки букетики синих и белых подснежников и фиалок, и прохожие покупали их так, как будто это было неизбежно и естественно…»[99]99
  Там же. С. 16.


[Закрыть] Самые успешные ремесленники и торговцы оставались в городе, покупали себе какой-нибудь «будинок» (домик) и переходили в мещанское, а то и в купеческое сословие. Они приносили в Киев свой говор, свои вкусы, обычаи, невольно украинизируя столицу Юго-Западного края. Но тут же этой украинизации противостоял другой, казалось тогда, неизбежный процесс – русификация.

Безжалостный прогресс уничтожал убогие домики, оттеснял бедняков в предместья. Но точно так же прогресс наступал и на традиционную национальную культуру. Даже консервативные, глубоко религиозные евреи, населявшие Подол, постепенно «эмансипировались»: меняли свои кипы на цилиндры, котелки и канотье, а засаленные шелковые лапсердаки – на сюртуки, пиджаки, визитки и смокинги, вместо Торы и Талмуда читали «Капитал» Карла Маркса или «Нравственные начала анархизма» Петра Кропоткина.

Еще сильнее было влияние новой городской культуры на украинцев. В первой половине XIX века и русская, и украинская культуры были преимущественно сельскими, в начале века XX-го русская культура сильно урбанизировалась, а украинская оставалась деревенской. На русском преподавали в гимназиях и училищах, по-русски говорили в присутственных местах, на русском языке составлялись официальные бумаги, на русском языке были напечатаны книги, доступные в публичных библиотеках и книжных магазинах. Русский был языком панов, высшего общества. Сделать карьеру – нужен русский язык, войти в круг панов – тоже русский необходим. Поэтому украинцы, казалось, обречены были на русификацию. Разбогатевший украинский крестьянин начинает подражать русскому купцу, отращивает бороду, стрижется «в скобку», даже крестится «по-московски» – размашисто: «…у него уже не челядь, а молодцы, у него уже речь русская звучит при обращении к мелкой сошке, он уже выражается о сером хохле: “Хохла необразованна”»[100]100
  Познанский Б.С. Воронежские хохлы // Киевская старина. 1885. Т. 11. Апрель. С. 633.


[Закрыть].

В глазах украинского интеллектуала такой «перевертень» был настоящим предателем, потому что отказался от наследия предков, от родного языка, от своей культуры. Еще Гоголь порицал оборотистых малороссиян, менявших в своих фамилиях окончания «енко» на «ов». Украинские писатели рубежа веков XIX–XX тоже не молчали.

Российский зритель наверняка знает веселый, не стареющий уже почти полтора века водевиль Михаила Старицкого «За двумя зайцами» – знает по экранизации студии им. Довженко.

А история создания пьесы началась в 1875 году, когда преподаватель русской словесности Иван Семенович Левицкий под псевдонимом Иван Нечуй написал пьесу из жизни мещан Подола. Она называлась «На Кожемяках» (это один из ремесленных районов Подола). Нечуй-Левицкий был прежде всего прозаиком, его пьеса оказалась несценичной, и тогда ее попросил для обработки Михаил Старицкий. Он совершенно переписал пьесу, изменил даже имена героев: Рябко стали Серко, Свирид Иванович Гострохвостый – Свиридом Петровичем Голохвостым и т. д. Получилась совершенно новая пьеса, которую Старицкий и назвал «За двумя зайцами».

Коммерческий успех был огромным, пьеса десятилетиями не сходила с афиш киевских театров, иногда меняя название.

На русский язык пьесу перевел сам Александр Николаевич Островский. Поколения русских и украинцев смеются над легкомысленным, но обаятельным мошенником Голохвостым. Однако обратим внимание на тему, что наверняка ускользала от внимания русского читателя, знакомого с пьесой только в переводе. Свирид Петрович не просто высокомерный полузнайка, который хочет казаться настоящим паном, не имея при этом ни денег, ни образования. Он презирает свой народ, отрекается от него как от «необразованного мужичья». Не зная толком русского языка, он коверкает родной украинский так, чтобы отличиться от народа. Он называет своих соплеменников хохлами – словом, которое в те времена уже воспринималось образованными украинцами как оскорбительное: «Дурнi хахлi! <…> Што значить проста мужва? Нiякого понятiя нету, нiякой делiкантной хвантазiї… так и пре! А вот у меня в галаве завсегди такий водеволь, што только мерсi, потому – образованний чоловiк!»[101]101
  Старицький М. За двома зайцями: комедія із міщанського побиту з співами і танцями в 4-х діях // Старицький М. Поетичні твори; Драматичні твори. Київ: Наукова думка, 1987. С. 458.


[Закрыть]

Немногочисленная украинская интеллигенция, как могла, старалась задержать или даже обратить вспять ассимиляцию украинцев русскими и, пожалуй, достигла некоторых успехов. «Наше поколение – исключительное поколение: мы были первыми украинскими детьми. Не теми детьми, которые вырастают в селе, в родной сфере стихийными украинцами, – мы были детьми городскими, которых родители воспитывали впервые среди враждебных обстоятельств сознательными украинцами с колыбели»[102]102
  Старицька-Черняхівська Л. Двадцять п’ять років українського театру (Спогади та думки) // УкрЛіб: Бібліотека Української літературі. URL: https://www.ukrlib.com.ua/books/printitzip.php?tid=12620.


[Закрыть], – писала Людмила Старицкая-Черняховская, дочь драматурга.

Людмила Старицкая-Черняховская говорила об украинской интеллигенции тех лет. Но собственно интеллигенты из коренных горожан не составляли большинства даже в этой немногочисленной группе населения. Среди украинских интеллигентов было много крестьянских детей и детей сельских священников, что получили образование в семинарии, в гимназии, в реальном или коммерческом училище, иногда – сумели продолжить его в Киевской духовной академии, в университете Св. Владимира, коммерческом или политехническом институтах. В 1917-м они станут политической элитой Украинской Народной Республики. Журналист Симон Петлюра, будущий верховный атаман украинского войска, – сын извозчика, учился в Полтавской семинарии, но не окончил курса. Писатель Владимир Винниченко, будущий глава правительства Украинской Народной Республики (УНР), – сын крестьянина-батрака, учился в гимназии, но был отчислен из седьмого класса за революционную поэму. Павло Христюк, будущий министр внутренних дел и государственный секретарь УНР, – из семьи кубанского казака, окончил Киевский политехнический институт. Все они, переехав в город еще в юные годы, попадали в чужую среду, где их родной язык считался простонародным, в «приличном обществе» неуместным.

Леся Украинка

Українська мова в образованном обществе была явлением настолько непривычным, что удивляла самих украинцев. Касьян Гранат, совсем юный (шестнадцать лет) чиновник судебного ведомства, просто «остолбенел», когда услышал украинскую речь из панских уст: «…что за чудо? Говорили по-украински, только как-то странно, без мужицких оборотов, таких будничных, грубоватых, знакомых мне с колыбели; говорили мягко, приветливо, словно волосы гребешком расчесывали. Своим открытием я поделился с секретарем. <…> Усмехнувшись, он только сказал:

– Здесь Косачи гостят, они часто говорят по-украински. Чему ты удивляешься? Говорят же на этом языке мужики, почему бы панам не говорить?

Я не понял, иронизирует он или говорит серьезно»[103]103
  Леся Украинка в воспоминаниях современников. С. 204.


[Закрыть].

Косачи – дворянская семья казацкого происхождения. Они вели счет предкам от «польской короны шляхтича» Петра Косача, который будто бы сражался в армии Яна Собеского под Веной в 1683 году. По какой-то причине Косач уехал на Гетманщину, которая была уже под властью царя московского. Так это было или нет, сказать трудно. Более достоверно, что некий Петр Косач уже в конце XVII века служил «в Стародубе городничим при полковниках Миклашевском и Скоропадском»[104]104
  Косач-Кривинюк О.П. Леся Українка: хронологія життя і творчості. Нью-Йорк, 1970. С. 12.


[Закрыть]. Его сын Василий служил в Стародубском козацком полку. В семье существовала легенда и о куда более древнем и славном происхождении рода: якобы их предками были боснийские феодалы XIV–XV веков. Самый удачливый из них, Стефан Вукчич Косача, принял титул герцога Хума и Приморья (юго-западные области Боснии), а затем переменил его на титул герцога Святого Саввы. Позднее его владения получат название Герцеговина, которое сохранилось и до наших времен.

Петр Антонович Косача, серьезный человек, крупный чиновник, над легендой о предках-герцогах откровенно смеялся, но его родич, Николай Алексеевич Косач, относился к ней вполне серьезно и долгие годы искал документальные подтверждения родства с боснийскими Косачами. Впрочем, восстановить цепь предков от Стефана Вукчича не удалось ни ему, ни Ольге Косач-Кривинюк, историографу семьи.

Петр Антонович был большим украинским патриотом, хотя и говорил по-украински с акцентом. Он женился на полтавчанке Ольге Петровне Драгомановой, сестре известного деятеля украинского национального возрождения Михаила Петровича Драгоманова, этнографа, фольклориста и публициста. Это была семья небогатая, но тоже с интересной родословной. Их предок будто бы служил у Богдана Хмельницкого драгоманом, то есть переводчиком.

Михаил Драгоманов считался фигурой столь неблагонадежной («сепаратист», «революционер», «бакунинско-польский агент»), что вынужден был эмигрировать сначала в Австрию, а затем в Швейцарию. Там он создал Вольную украинскую типографию, возможно, по образцу Вольной русской типографии, основанной Герценом в Лондоне. Сестра осталась в России. Она не только занималась делами многочисленной семьи, воспитанием двух сыновей и четырех дочерей, но и собирала народные вышивки, издавала литературные альманахи, переводила Гоголя на украинский язык и сама писала украинские стихи и рассказы. Иногда они выходили в львовском литературном журнале «Зоря». Печаталась Ольга Драгоманова-Косач под псевдонимом Олена Пчилка. Но самую большую славу их семье принесла дочь Лариса. Она начала печататься в той же «Зоре» под псевдонимом Леся Украинка.

Подруга Леси, Людмила Старицкая, вспоминала, что Леся и Лесин брат Михаил отличались от других детей даже языком и одеждой: «Говорили и мы по-украински, но это была какая-то смесь украинского с русским, языковая стихия, захватившая нас в гимназии, – а Леся и Михайло говорили на чистейшем родном языке, и учились они по-украински; что же касается одежды, то они и в этом отличались от нас. Насколько я помню Лесю и Михайла, они всегда были в красивом украинском платье…»[105]105
  Леся Украинка в воспоминаниях современников. С. 65.


[Закрыть] Судя по фотографиям, украинскую национальную одежду носили и мать, и младшая сестра Леси Ольга, но Михаил и Леся были на особом положении. Михаил (Михась, Михайло) не сразу пошел в гимназию, Лесю и вовсе в гимназию не пускали из-за тяжелой болезни. В девять лет она провалилась в крещенскую прорубь, сильно промочила ноги. Переохлаждение спровоцировало тяжелое, неизлечимое тогда заболевание – костный туберкулез. Месяцами она не могла встать с постели. Со временем болезнь поразит легкие, а затем почки. Почти вся жизнь Леси Украинки будет медленным умиранием.

Косачи были семьей обеспеченной. Петр Антонович служил по судебному ведомству, вышел в отставку действительным статским советником, что соответствовало чину генерал-майора, и потому ему не составило труда приглашать учителей и дать больной дочери хорошее домашнее образование. Но светским, европейским образованием дело не ограничилось. Лесе, как и ее братьям и сестрам (всего в семье было шестеро детей), дали и собственно украинское, национальное воспитание. На лето детей увозили в Колодяжное – волынское имение Косачей. Когда отец служил в Новограде-Волынском, ездили в село Жаборицу, перевели по делам службы в Луцк – стали ездить в село Чекно. Косачи учили детей быть настоящими украинцами, приобщали к народной культуре. Панские дети играли и гуляли вместе с крестьянскими, пели песни, слушали местные волынские легенды о мавках и леших. На Купалу прыгали через костер: «Через какие-нибудь две-три недели они уже почти не отличались от сельских ребят ни одеждой, ни поведением. Вместе со своими сверстниками Леся купалась в пруду, играла в салки, гуси-лебеди, хрещики. Или выходила навстречу стаду, возвращающемуся к закату солнца в село. Рассядутся босоногие ребятишки на лужайке, песни поют и ждут, когда вдали покажутся первые коровы, затем все стадо, а за ним немолодой уже пастух в постолах, увешанный сумками, со свирелью за ремнем»[106]106
  Костенко А. Леся Украинка / авториз. пер. с укр. В.Хелемендика. М.: Молодая гвардия, 1971. С. 56.


[Закрыть].

Такое воспитание формировало украинскую национальную идентичность куда лучше, чем чтение козацких летописей или сочинений Костомарова и Антоновича. В бедных, даже нищих волынских селах жили потомки украинских повстанцев, участников Хмельнитчины. В одной деревне Олена Пчилка нашла лоскут, который оказался обрывком запорожского знамени[107]107
  Там же. С. 37.


[Закрыть].

Интересно, что Леся Украинка, необычайно способная к иностранным языкам, говорила по-французски свободнее, чем по-русски. В марте 1903 года она чувствовала себя лучше и решила подзаработать денег. Леся спросила своего хорошего знакомого Михаила Павлыка: можно ли преподавать в Австро-Венгрии без диплома? Она прекрасно знает французский, немецкий (могла свободно писать статьи на этих языках), английский, итальянский, польский. Несколько слов сказала и о языке русском: «Русский язык я знаю не меньше, чем всякий украинец, окончивший русские школы (хотя я их и не оканчивала), но мое русское произношение, характерное для украинки, хуже произношения французского. И, собственно, меньше всего мне бы хотелось этот язык преподавать»[108]108
  Лист до М.I.Павлика. 14(27) березня 1903 р. Сан-Ремо. URL: http://www.l-ukrainka.name/uk/Corresp/1903/19030327mip.html.


[Закрыть].

Если Тарас Шевченко написал на русском две поэмы, несколько повестей и даже дневник вел по-русски[109]109
  Хотя все основные сочинения Шевченко, конечно же, украинские. На русском он писал просто профессионально, по-украински – гениально.


[Закрыть], то Леся писала по-русски очень редко – скажем, по заказу подготовила несколько статей о польской, итальянской, украинской литературе для русского журнала «Жизнь». На русскую литературу Леся Украинка смотрела так же, как, скажем, на литературу немецкую, французскую или английскую.