Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Виноградов Игорь Иванович (1930–2015)

Его отец, родом из крестьян, сделал завидную партийную карьеру: побывал секретарем Саратовского обкома по идеологии, заместителем Ю. Андропова в отделе ЦК по связям с соцстранами, ответственным секретарем журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге. И сын поначалу тоже вроде бы в него пошел: активист в школе, комсорг курса на филфаке МГУ, куда он поступил в 1948-м, секретарь факультетского бюро ВЛКСМ во время учебы в аспирантуре, а тут еще как послесловие к смерти вождя объявили сталинский призыв в партию, так что В. уже в 23-летнем возрасте стал кандидатом в члены КПСС.

На этом, впрочем, его путь во власть и закончился, поскольку В., – как он вспоминает, – задолго до XX съезда осознал вдруг себя не верноподданным романтиком, а слепоглухонемым манкуртом, устыдился и… в параллель с работой над диссертацией принялся за свое мировоззренческое самообразование: перечитывал Ленина, читал Плеханова, стенограммы партийных съездов и конференций, сверял свои взгляды на искусство с революционно-демократическим каноном. Что же касается послужного списка, то после аспирантуры В. успел поработать в аппарате Союза писателей, даже издал в 1958 году свою диссертацию отдельной брошюрой «Проблемы содержания и формы литературного произведения», по ней же успешно защитился, чтобы связать себя с преподаванием теории литературы на родном факультете.

Однако же не навсегда, ибо В., по его словам, все время «тянуло в живую драку»[542]542
  Виноградов И. И. О том, как попасть в «Новый мир» Твардовского (https://oralhistory.ru/talks/orh-1874.pdf).


[Закрыть]. Уже в 1957 году он дебютировал как критик в питерской «Звезде» откликом на очередной роман Н. Вирты – и получилась «довольно резкая статья против соцреалистической фальши»[543]543
  Там же.


[Закрыть]. Была и штатная работа в редакции журнала «Молодая гвардия», но она оказалась недолгой, с мая 1959 по февраль 1960-го, – не то место. А вот «Новый мир» после возвращения в него А. Твардовского оказался именно «тем», «своим» местом, и, начиная с сентября 1958 года, В. становится одним из «фирменных» новомирских авторов.

Творческая манера В. выработалась уже тогда: техника комментированного пересказа анализируемых текстов, глубокая основательность аргументации и, что почти всегда бывает при такой установке на фундированность, некоторая тяжеловесность, может быть даже вязкость стиля. Добролюбовская, знаете ли, традиция, и подход к литературе тоже добролюбовский – как к линзе, полезной прежде всего тем, что она укрупняет реальные проблемы действительности. Поэтому, о чем бы ни писал В. в начале своей авторской биографии – «Чудотворной» В. Тендрякова (1958. № 9), романах К. Симонова (1960. № 6) и Г. Николаевой (1962. № 8), пьесе И. Друцэ (1960. № 11), позабытых ныне сочинениях М. Жестева (1959. № 1), Ф. Колунцева (1962. № 7) или об очеркистике В. Овечкина (1964. № 6) и Е. Дороша (1965. № 7), – он неизменно писал о том, как исправить эту самую действительность или, по крайней мере, читательское отношение к ней.

Смысл этих статей, хоть и изложенный эзоповым языком, без перевода доходил до читателей. И до начальства тоже – во всяком случае, – рассказывает В., – почти весь 50-тысячный тираж его книги «Как хлеб и вода. Искусство в нашей жизни» (1963) был «послан под нож», потому что тогдашний глава МГК КПСС Н. Егорычев обнаружил там

одно место с очень прозрачным портретом Хрущева, как некоторого чудовищного тирана, который только играет из себя некоторого либерала и свободолюбца, а на самом деле, в общем…[544]544
  Там же.


[Закрыть]

Став членом Союза писателей (1962), В. в эти годы работал в Институте философии (1961–1963) и в Институте истории искусств (1963–1965), пока не был приглашен в редколлегию «Нового мира» ведать в ней разделом прозы (1966–1967), а затем критики (1967–1970).

Это время, неоспоримо, стало ключевым в его интеллектуальной биографии. И потому что В., доказывавший в стартовой статье о повести В. Тендрякова «историческую неизбежность ‹…› освобождения людей от пут религиозного мировоззрения, несовместимого с единственно достойным человека научным взглядом на мир» (1959. № 8), все отчетливее сдвигался теперь в сторону христианских ценностей, уроков русской религиозной философии: от Добролюбова, условно говоря, к Бердяеву и «Вехам». И потому что, разуверившись в возможности словом перестроить всю систему общественных отношений, он упирал теперь не на социальную активность, не на обреченную борьбу и уж тем более не на компромиссы с правящим режимом, а на «тихий окопный героизм», «стоическое мужество неучастия», «готовность к сопротивлению „выродкам“, к отказу сотрудничать с ними в системе „массового порядка“, когда он восторжествует» (1968. № 8).

Страницы «Нового мира» конца 1960-х стали в этом смысле еще и полем необъявленной, да не всеми и замеченной полемики между двумя ведущими идеологами журнала. Между В. с его «стоическим этосом» и В. Лакшиным, который был уверен, что «любые попытки переменить жизнь проповедью индивидуального самосовершенствования доказали в ходе истории свое бессилие» (1968. № 9) и что нужно, соответственно, держаться принципов «нравственного реализма» с его готовностью для пользы дела к компромиссам и тактическому лавированию.

До прямого столкновения этот спор вроде бы не дошел. Однако вот выразительный пример: когда 22 августа 1968 года в «Новом мире» по распоряжению райкома вынуждены были провести собрание, поддерживающее ввод войск в Чехословакию, В. (как, впрочем, и А. Твардовский) участвовать в нем отказался. Ибо полагал, что «выступить с поддержкой действий власти – это значит поставить крест на всем том, что делал „Новый мир“», и что

нам важнее сейчас лучше погибнуть и закрыться даже, если нас закроют, чем вступить на этот путь, где нас ждет немного, не больше полугода или года, и все равно нас прихлопнут. Но только это будет уже совсем другой конец. Лучше погибнуть вот так[545]545
  Виноградов И. И. О характере Твардовского, встречах с Солженицыным и разгоне редакции «Нового мира» (https://oralhistory.ru/talks/orh-1875.pdf).


[Закрыть].

Собрание тем не менее провели[546]546
  В «Литературной газете» (1968. № 35) появилась заметка: «Новый мир». Общее собрание работников журнала приняло резолюцию, в которой говорится: «Коллектив редакции журнала „Новый мир“ полностью поддерживает действия Советского правительства, братских социалистических стран по оказанию помощи чехословацкому народу в защите социалистических завоеваний, в обеспечении мира в Европе.
  Это обязывает каждого из нас повседневно повышать трудовую активность, хранить дисциплину, соблюдать моральное и политическое единство».
  Под общим заголовком «Победят силы социализма» там же опубликованы заявления с митингов коллективов редакций литературных изданий: «Знамени», «Москвы», «Октября», «Юности», «Литературной России», «Литературной газеты».


[Закрыть] – и «Новый мир» продержался еще почти полтора года. А когда в начале 1970 года из редакции удалили четырех членов редколлегии, то В. Лакшину и А. Кондратовичу были предложены синекурные должности в других журналах, тогда как В. оказался выброшенным на улицу с волчьим билетом, и не сразу, совсем не сразу ему удалось трудоустроиться.

Вин/оградо/ва не случайно будто бы не берут на работу, – 26 августа 1970 года записал в дневник В. Лакшин. – Над ним висит обвинение в передаче поэмы за границу. Чертова сила! Передают слова, будто бы сказанные А/ндроповым/: он сравнивал меня и В/иноградова/. (Л/акши/н развивает взгляды нам неприемлемые, но лично честен, а Вин/оградов/ – почти рядом с Син/явским/.) Этого не хватало[547]547
  Лакшин В. После журнала: Дневник 1970 года // Дружба народов. 2004. № 9.


[Закрыть].

И хотя позднее В. не раз объяснял, что никакого отношения к зарубежной публикации поэмы А. Твардовского «По праву памяти» он не имел, около 15 лет его жизни прошли уединенно: восемь лет он проработал в Институте истории искусств, три-четыре года в Институте общей и педагогической психологии АПН, выпустил книгу «Искусство. Истина. Реализм» (1975), эпизодически читал лекции во ВГИКе, вел мастерскую критики на журфаке МГУ… Но о современной литературе уже не писал и в периодике демонстративно не печатался, так что коллега И. Золотусский даже заметил как-то, что молчание В. значит больше, чем болтовня иных-прочих.

И так – до перестройки. В 1985 году он принял крещение, в 1986-м опубликовал в «Знамени» статью «Белинский и Достоевский: арифметика революции и алгебра философии», где, – как он утверждает, – слово «Бог» впервые в подцензурной печати было напечатано с большой буквы, побыл с января по сентябрь 1987-го заведующим отделом прозы в «Новом мире» у С. Залыгина[548]548
  «‹…› Очень быстро стало ясно, – вспоминает В., – что Залыгин хочет из „Нового мира“ сделать такой академический „Наш современник“». Поэтому, «как только мы с Толей Стреляным поняли, что здесь идет сильный наклон в правую, такую русофильскую, „патриотическую“ сторону (в кавычках), у нас вышел на одном из собраний довольно сильный конфликт по поводу того, как нам вести дела дальше, и какая структура управления должна быть. Мы предлагали несколько более демократический, что ли, так сказать, формат принятия решений по публикациям и так далее. Короче говоря, мы подали заявление вместе с Толей и ушли из „Нового мира“, что было довольно скандально в то время» (Виноградов И. И. О «Новом мире» после Твардовского и журнале «Континент» в Париже и Москве // https://oralhistory.ru/talks/orh-1891).


[Закрыть], выступал даже в роли доверенного лица митрополита Питирима на выборах в Верховный Совет, в 1988–1989 годах вел постоянную рубрику «Литературная жизнь. Что произошло?» в «Московских новостях», читал лекции в Литературном институте, в университетах Женевы, Милана, Венеции и Неаполя…

Многим, очень многим, словом, занимался, пока в 1992 году по предложению В. Максимова не возглавил журнал «Континент», переведенный из Парижа в Москву и – в споре как с консерваторами, так и с либералами[549]549
  «Что же касается краха либерализма, – размышлял В., – то, на мой взгляд, это связано с безрелигиозной основой тогдашних либеральных идей и ложным представлением о том, что стоит свернуть голову режиму и дать людям политические свободы, как все встанет на свои места. Реальные особенности несовершенной человеческой природы никак не учитывались. Эти иллюзии можно объяснить характером романтического времени, но оправдать нельзя» (Виноградов И. «„Шестидесятники“ – явление мифологическое» / Интервью Е. Бершина // Литературная газета. 1996. 13 ноября).


[Закрыть] – ставший, уже при В., трибуной идей христианской демократии, так, к его вящей печали, в России и не прижившихся.

История этого, виноградовского «Континента» еще будет написана. А кончается она грустно: словами, которые, объявляя в 2010 году о прекращении издания, сказал В.: «Мы свои силы потратили полностью…».

Соч.: По живому следу. Духовные искания русской классики. М., 1987; Духовные искания русской литературы. М., 2005.

Лит.: Биуль-Зедгинидзе Н. Литературная критика журнала «Новый мир» А. Т. Твардовского (1958–1970 гг.). М.: Первопечатник, 1996; Чупринин С. Критика – это критики: Версия 2.0. М.: Время, 2015; Иванова Н. Преодоление гравитации: Игорь Виноградов и шестидесятники // Знамя. 2016. № 8.

Винокуров Евгений Михайлович (1925–1993)

Нам уже не узнать, отчего кадровый чекист Михаил Перегудов зарегистрировал в загсе сына не под своей фамилией, а дал ему фамилию и имя своей жены-«партийки» Евгении Винокуровой, которая дослужится позднее до должности первого секретаря райкома ВКП(б). И даже десятилетия спустя, – как вспоминает его невестка Т. Винокурова-Рыбакова, – отец В. на расспросы только «посмеивался и уходил от ответа»[550]550
  Татьяна Рыбакова: «Счастье? Возможно, это мир с самим собой…» / Беседу вела Т. Бек // Лехаим. 2005. № 11 (163) (https://www.lechaim.ru/ARHIV/163/bek.htm).


[Закрыть].

Пусть это так и останется семейным секретом. Тем более что взрослую жизнь В. начал, как почти все его сверстники в ту пору: сразу после девятого класса он в 1943 году был призван в армию и, закончив артиллерийское училище, в неполных 18 лет стал командиром артиллерийского взвода. Воевал на 4-м Украинском фронте, в Карпатах, войну закончил в Силезии. Наград, кроме медали «За Победу над Германией», капитан В. не снискал, но фронтовой опыт запечатлелся в стихах, с которыми его после демобилизации в 1946 году без экзаменов приняли в Литературный институт.

Занимался он там у Л. Тимофеева, П. Антокольского, Е. Долматовского, а «весной, это уже 1947 год, – рассказывает Т. Рыбакова, –

в Литинститут приехал Эренбург – послушать поэтов-первокурсников. Женя читал последним. «Этот последний будет поэт», – сказал Эренбург, – а из остальных выйдут хорошие читатели[551]551
  Рыбакова Т. «Счастливая ты, Таня!» С. 33.


[Закрыть].

Так, собственно, И. Эренбург и написал, представляя В. в 1948 году читателям журнала «Смена»: «Кажется, одним поэтом стало больше». И действительно: публикации в периодике умножились, был с такими же, как он, литинститутцами К. Ваншенкиным и В. Солоухиным сложен, хотя так и не выпущен сборник «на троих», в 1952 году появилась первая собственная книга «Стихи о долге», за ней вторая, третья, четвертая… а всего на счету у В., которого Ст. Рассадин не без едкости назвал «безотказно печатающимся»[552]552
  Рассадин Ст. Книга прощаний. С. 359.


[Закрыть], никак не меньше пятидесяти изданий, и это еще не считая сборников статей и переводов.

Судьба из самых благополучных, хотя первым в своем поколении он так никогда и не числился – ни на фоне быстро набравших административный вес и обросших наградами С. Наровчатова, М. Луконина, М. Дудина, Е. Исаева, ни в сравнении с соперничавшими друг с другом Б. Слуцким, Д. Самойловым, А. Межировым. Прекрасные стихи у В. были, были и облетавшие страну хиты – песня про Сережку с Малой Бронной и Витьку с Моховой (написано еще в 1953-м, положено А. Эшпаем на музыку в 1958-м) или афоризм: «Художник, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться».

Однако… «Хороший поэт, но знаете что? В его стихах нет тайны», – однажды о В. сказала А. Ахматова[553]553
  Глёкин Г. Что мне дано было… М., 2011. С. 264.


[Закрыть], и это же ощущение, что В. при всей своей наклонности к философичности скорее «хорошист», «четверочник», не покидало ни критиков, ни читателей.

Что называется, при всем уважении. А уважать В., который, – по словам Н. Коржавина, – «не совершил ни одного дурного поступка», и в самом деле было за что – став членом партии еще в 1952 году, «он, – говорит Е. Евтушенко, – никогда не протестовал против режима, но глубоко его презирал и не допускал в стихах ни малейшей ему похвалы», так что был одним из немногих печатавшихся поэтов, у кого «не было даже упоминания обязательного для прославления имени вождя»[554]554
  Евтушенко Е. Евгений Винокуров // Строфы века: Антология русской поэзии. М.; Минск: Полифакт, 1995. С. 695.


[Закрыть]. И да, – свидетельствует Г. Красухин, –

он не подписывал никаких писем в защиту гонимых, но и от коллективных, погромных уклонялся. ‹…› «Пора залечь на дно!» – говорил об этом Винокуров, и действительно – дозвониться до него в такие периоды было невозможно. В доме на улице Фурманова (теперь Нащокинский переулок) никто не брал трубку. ‹…› И поднимался «со дна» он не на следующий день после публикации чего-либо мерзопакостного, – выдерживал паузу, чтобы все это выглядело правдоподобно[555]555
  Красухин Г. Комментарий: Не только литературные нравы. М.: Языки славянских культур, 1998 (цит. по: https://booksonline.com.ua/view.php?book=57473&page=72).


[Закрыть].

Писательские власти этой хитростью, разумеется, не обманывались, но всерьез В., как и таких же, как он, не трогали: не нарывается, не дерзит, знает правила, и стихи достойные, и работник прекрасный.

И он, при всех увесистых гонорарах за стихи, статьи и переводы, позволявших существовать вполне безбедно, действительно почти всю свою жизнь где-нибудь состоял на службе. В молодости, когда после института долго не мог никуда устроиться, читал стихи в кинотеатре «Форум» перед вечерним сеансом, вел литобъединение на заводе Лихачева, где первым, кстати сказать, открыл талант Б. Ахмадулиной. А с 1954-го стал постоянным и, вероятно, самым авторитетным среди заведующих отделами поэзии в московских редакциях: и в «Октябре» при М. Храпченко[556]556
  «Журнал этот, – напоминает Н. Коржавин, – тогда отнюдь еще не был кочетовским, а отдел поэзии в нем – благодаря тому же Винокурову – был лучшим в стране…» (Коржавин Н. В соблазнах кровавой эпохи. Т. 2. С. 673).


[Закрыть], и в «Молодой гвардии» при А. Макарове, и в еженедельнике «Литературная Россия», и с 1971 года особенно долго в «Новом мире» при В. Косолапове и С. Наровчатове.

Были, – рассказывают, – попытки его повысить в замы главного или вовсе сделать секретарем Союза писателей. Но от этих заманчивых предложений, за которые надо было бы непременно расплачиваться своим душевным спокойствием, а то и совестью, В. уклонялся с той же неуклюжей грацией, что и от чести произнести идеологически выдержанную речь или подписать что-нибудь антидиссидентское. А вот в тесных редакционных комнатах, где отбирают стихи, приемлемые для публикации, но все же не постыдные, был на своем месте.

Как на своем месте был и в Литературном институте, где многие годы вел семинар поэзии. Студенты, – как вспоминает О. Николаева, – отнюдь не обязательно были страстными поклонниками его поэтического дара и к его педагогическим маневрам относились зачастую не без юмора. Однако же юмора любовного, так как ценили и точные советы опытного мастера, и его добронравие, готовность прийти на помощь, когда она требуется[557]557
  Николаева О. Гениальный семинар // Николаева О. Тайник и ключики на шее. М.: Рутения, 2022.


[Закрыть].

Вот и так, оказывается, можно было прожить в приснопамятные советские годы: выверяя каждый шаг и избегая, – по словам Н. Коржавина, – «всякого рода демонстраций»[558]558
  Николаева О. Гениальный семинар. С. 677.


[Закрыть], но ни единой долькой не отступаться от лица и в меру отпущенного дара высказать в стихах все то или почти все то, что хотелось сказать.

Под конец жизни В. познал и официальное признание – трехтомник в 1983–1984 годах, Государственная премия СССР (1987), и одиночество, потерю привычного общественного интереса к литературе вообще и к его стихам в частности.

Этот интерес и сейчас, увы, не восстановился, поэтому остается только надеяться, что и новым изданиям стихов В. настанет свой черед.

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1983–1984.

Лит.: Николаева О. «У нас был гениальный семинар» // Вопросы литературы. 1991. № 1; Евгений Винокуров: Жизнь, творчество, архив. М.: РИК Русанова, 2000; Рыбакова Т. «Счастливая ты, Таня!» М.: Вагриус, 2005.

Вирта (Карельский) Николай Евгеньевич (1905–1976)

Сын сельского священника о. Евгения Карельского, в качестве заложника расстрелянного большевиками при подавлении Антоновского восстания в 1921 году, В. начинал как журналист в газетах Тамбова, Костромы, Шуи, Махачкалы и Москвы, пробовал свои силы в театрах рабочей молодежи, сочинял пьесы, но подлинную известность принес ему роман «Одиночество» (Знамя. 1935. № 10), посвященный как раз этому самому восстанию и, естественно, дышащий по отношению к крестьянам-повстанцам жгучей классовой ненавистью, а карателей М. Тухачевского поэтизирующий.

Этот дебют был оценен по достоинству, так что уже при первой раздаче писателям правительственных наград в январе 1939 года В. получил орден Ленина, а в числе первых произведений, отмеченных Сталинской премией в 1941 году, оказалось и «Одиночество». Дальше премии посыпались одна за другой: и за пьесы «Хлеб наш насущный» (1948), «Заговор обреченных» (1949), и за киносценарий «Сталинградская битва» (1950). В годы советско-финской и Великой Отечественной войны он изредка выезжал на фронт с командировочными удостоверениями, не чьими-нибудь там, а «Правды», «Известий» и «Красной звезды», вел (вместе с М. Алигер) радиорепортаж с парада Победы на Красной площади, и даже слухи за ним следовали самые лестные. Так, – рассказывает А. Ваксберг, – в 1943 году И. Сталин и В. Молотов почему-то именно В. лично будто бы поручили цензурировать Библию на предмет ее соответствия марксистско-ленинской идеологии, и он опять же будто бы лично утвердил ее к печати без каких-либо изменений.

Но бог с ними, с досужими слухами. Можно не обращать внимания и на репутацию В., слывшего в писательских кругах не палачом или изувером, как многие, но, – еще 19 октября 1941 года записывает в дневник К. Чуковский, – человеком «потрясающей житейской пройдошливости»: «он темный (в духовном отношении) человек. Ничего не читал, не любит ни [нрзб.], ни поэзии, ни музыки, ни природы» и «вся его природа – хищническая. Он страшно любит вещи, щегольскую одежду, богатое убранство, сытную пищу, власть»[559]559
  Чуковский К. Т. 13: Дневник. С. 56–57.


[Закрыть].

Главным (во всяком случае, для самого В.) было то, что в театрах страны бесперебойно шли его пьесы, фильмы по его сценариям не покидали экранов, а книги выпускались максимально высокими тиражами и по максимально высоким гонорарным ставкам, так что можно было не только жить по-барски, как не он один жил из литературных вельмож, но, ему показалось, еще и кичиться своим богатством.

И как раз вот эта-то кичливость В. и подвела, когда после смерти Сталина власть начала нечто вроде санации литературного хозяйства, одних сталинских любимцев втихую удаляя с освещенной авансцены, а к другим неожиданно предъявляя строгий счет в том, что на ее, власти, языке называлось проявлениями партийной нескромности.

17 марта 1954 года в «Комсомольской правде» громыхнул фельетон А. Суконцева и И. Шатуновского «За голубым забором», открывший миллионам читателей глаза и на завидную дачу В. в Переделкине, и на поистине царские хоромы, которые он возвел в своем родовом селе. «Оказывается, – 21 марта с изумлением занес в дневник К. Чуковский, –

глупый Вирта построил свое имение неподалеку от церкви, где служил попом его отец, – том самом месте, где этого отца расстреляли. Он обращался к местным властям с просьбой – перенести подальше от его имения кладбище – где похоронен его отец, так как вид этого кладбища «портит ему нервы». Рамы на его окнах тройные: чтобы не слышать мычания тех самых колхозных коров, которых он должен описывать…[560]560
  Там же. С. 168.


[Закрыть]

Такие фельетоны по нормам советских лет без последствий не проходили, и уже 28 апреля «за поступки, несовместимые с высоким званием советского писателя», В. из СП СССР был исключен – вместе с пресловутым А. Суровым[561]561
  Тут же появилась и анонимная, как водится, эпиграмма:
Обоих взяли в оборот,Но у друзей различный метод:За голубым забором тот,И под любым забором этот.

[Закрыть] и еще двумя «разложившимися» литераторами.

19 февраля 1957 года его, правда, в Союзе писателей восстановили, но новые книги – например, романы «Крутые горы» (1956), «Возвращенная земля» (1960), «Быстробегущие дни» (1964), повести «Кольцо Луизы» (1971), «Побег» (1973) – прежним успехом уже не пользовались. Да и самого В. угораздило опять вляпаться в скандальную историю – на этот раз уже в «Известиях» 1 июля 1964 года появилось письмо работников Торжковской автобазы «Пассажир зеленой „Волги“», рассказавших про то, что машина, которой управляла жена писателя, на трассе задела грузовик автобазы, и В., вместо того чтобы свести дело миром, стал, потрясая лауреатскими медалями, буквально вымогать у водителя этого грузовика 30 рублей для устранения повреждений этой самой «Волги». И «нам, – жаловались газете автомеханики из Торжка, – было стыдно и больно смотреть, как известный писатель торгуется, словно нижегородский купец на ярмарке, желая получить то, что ему явно не положено».

Вот чепуха же вроде бы, но делу о 30 рублях дали ход, и 23 июля «Известия» опубликовали сразу два документа. В первом руководство Московской организации Союза писателей обвиняло В., который

грубо нарушил элементарные нравственные нормы советского общества, что особенно недопустимо для писателя, чья жизнь и деятельность должны быть примером соблюдения и пропаганды морального кодекса строителя коммунизма, провозглашенного нашей партией и принятого всем советским народом.

А вторым документом стало покаянное письмо самого В., заверявшего, что все происшедшее на Торжковской базе –

это моя вина, и только моя, и она не может и не должна лечь черной тенью на наш трудолюбивый писательский отряд, гневно и сурово осудивший мой поступок. Поверьте, все силы и способности в оставшиеся мне годы я положу на то, чтобы, не покладая рук, работать и писать о жизни нашего народа, ради счастья которого мы живем и трудимся.

Так что из Союза писателей В., «принимая во внимание его долголетнюю деятельность в литературе», на этот раз все-таки не исключили, влепив ему строгий выговор с предупреждением. И только вообразите себе, как, испытывая понятное почтение перед Сталиным, который вознес его до небес, должен был В. ненавидеть хрущевский волюнтаризм, унизивший его минимум дважды. Следы этой ненависти в «огоньковской» книжке «Воодушевленный Егор» (1974), где о Хрущеве сказано буквально следующее:

Это был вот уж именно подлец из подлецов, всесветный авантюрист и проходимец. Обязан он был своим положением человеку, перед которым расстилался и раболепствовал, а когда тот умер, при каждом удобном случае не только остервенело поливал его могилу густыми помоями, но и кол осиновый в нее вколотил – вбил да еще похвалялся перед всем миром: вот я какой храбрец (с. 36, рассказ «Бабуля»).

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 1982; Одиночество. М.: АСТ, Астрель, 2003; Закономерность. М.: АСТ, Астрель, 2003; Вечерний звон. М.: АСТ, Астрель, 2003; Кольцо Луизы. М.: Вече, 2008.