Текст книги "Оттепель. Действующие лица"
Автор книги: Сергей Чупринин
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 102 страниц) [доступный отрывок для чтения: 33 страниц]
Гинзбург Александр Ильич (1936–2002)
Назвав Г. «движителем богемы», В. Аксенов заметил, что
Но это в нормальном обществе, а у нас всё, чем смолоду увлекся Г. – этот недоучившийся студент, немножко актер, немножко газетный репортер, – воспринималось как дело антигосударственное и основание для применения карательных статей УК РСФСР: и дружба с художниками-нонконформистами, и знакомства с иностранцами, и распространение нелегальной литературы, и – это уж точно – издание самого раннего в советской истории неподцензурного поэтического журнала. Строго говоря, «Синтаксис», первый номер которого датирован декабрем 1959 года, и журналом-то, собственно, не был:
пять стихотворений поэта, десять поэтов в выпуске. Пять стихотворений – это два листа, сложенных пополам, это как бы одна маленькая тетрадочка. Десять таких тетрадочек не вкладываются одна в другую, а складываются и – под одну обложку. Обложка мягкая[716]716
Орлов В. Александр Гинзбург. С. 62.
[Закрыть].
Однако это именно Г., – по словам А. Синявского, – первым «увидел, что поэты и стихи интересны не только сами по себе, но и в их соединении, связке, синтаксисе»[717]717
Там же.
[Закрыть], так что журнал Г., – процитируем А. Даниэля, – стал «своего рода Декларацией независимости „второй культуры“»[718]718
Там же. С. 7.
[Закрыть].
Власть забеспокоилась, и после появления на свет божий третьего выпуска председатель КГБ А. Шелепин, прибавив к списку злоумышленников еще и ленинградца К. Успенского (Косцинского), 6 июня 1960 года направил в ЦК записку с предложением «в целях пресечения враждебной деятельности ‹…› провести следствие и привлечь их к уголовной ответственности»[719]719
Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 390–391.
[Закрыть].
А тут и повод подоспел. 11 июля Г. арестовали за то, что он с документами, в которых были переклеены фотографии, за приятеля попытался сдать выпускные экзамены в вечерней школе[720]720
Как рассказывает Вл. Орлов, «весной 1960 года Гинзбург взялся помочь своему приятелю Александру Юдину сдать экстерном школьный курс по математике и другим предметам. Для этого он подготовил липовую характеристику и переклеил фотографию на паспорте, который было необходимо предъявлять в школе, где проходили экзамены. Такой поступок не был чем-то из ряда вон выходящим ‹…› Как правило, особыми последствиями это бичуемым не грозило – аттестата, конечно, лишали, иногда давали срок – но условный и не более полугода» (Орлов В. Александр Гинзбург. С. 86).
В данном случае подделка документов, послужив формальным поводом для ареста, сначала тоже будет упоминаться походя, в ряду более существенных, на взгляд компетентных органов, проступков. И только убедившись, что «пришить» Гинзбургу антисоветскую пропаганду не удастся, следствие вернется к первоначальному обвинению как основному» (Там же.
[Закрыть]. Самый справедливый суд в мире впаял ему два года с зачетом предварительного заключения, и либеральная аджубеевская газета «Известия» тоже не оставила своим вниманием: сначала, когда А. еще ждал приговора, 2 сентября 1960-го ударила фельетоном Ю. Иващенко «Бездельники карабкаются на Парнас», а по выходе на свободу в фельетоне М. Стуруа и В. Кассиса «Дуньки просятся в Европу» (25 мая 1963 года) напомнила о том, что «именно из таких подонков шаг за шагом, месяц за месяцем формируются предатели типа Пеньковского…»[721]721
Полковник Генштаба Олег Владимирович Пеньковский (1919–1963) был обвинен в шпионаже в пользу США и Великобритании и после проведения открытого судебного процесса, который широко освещался в центральной прессе, расстрелян 16 мая 1963 года.
[Закрыть]
Г. однако же не унялся: создал, – как возмущались фельетонисты, – у себя на квартире салон, где показывали кинофильмы, взятые из западных посольств, пропагандировали абстракционизм и, – добавляет уже Арина Гинзбург, – «много спорили, читали стихи. Писатели, поэты и диссиденты Андрей Амальрик, Боря Шрагин, Наташа Горбаневская, Саша Аронов, Померанц, Есенин-Вольпин и многие другие приходили регулярно. Юлик Ким и Алеша Хвостенко пели песни»[722]722
Орлов В. Александр Гинзбург. С. 148.
[Закрыть].
Понятно, что 14 мая 1964 года против Г. опять открыли уголовное дело, изъяли при обыске уйму сам– и тамиздата, однако же 13 июля дело закрыли, попугав, конечно, изрядно. И 2 июня 1965 года под угрозой очередного ареста Г. единственный раз в своей жизни дрогнул – напечатал в «Вечерней Москве» письмо «Ответ господину Хьюгесу», где явно под чужую диктовку с пародийным красноречием задался покаянными вопросами:
Где же сошел ты, Александр Гинзбург, с пути, по которому идет советская молодежь? Как получилось, что твое имя вот уже не первый год треплют редакции «Штернов» и «Шпигелей», «Граней» и «Посевов», что твое имя стало козырем в руках у идеологов Запада, специализирующихся на антикоммунизме? Тебя же растили и воспитывали советским человеком, ты учился, работал, думал… Но всегда ли серьезно задумывался?[723]723
Комментарий Павла Литвинова: «Письмо это вызвало большое удивление у друзей Гинзбурга и, по-видимому, послужило источником мучительных переживаний для него самого. Для него очень важна была возможность показать всем, и прежде всего себе самому, что в действительности он не изменился и сохранил верность своим прежним взглядам о необходимости творческой свободы» (цит. по: Орлов В. Александр Гинзбург. С. 175).
[Закрыть]
Такой, быть может, ценой в боданиях с властью была выиграна пауза длиной в год с четвертью. Ровно до октября 1966 года, когда Г. по следам процесса А. Синявского и Ю. Даниэля выпустил в свет составленную им «Белую книгу». Причем, – как рассказывает М. Розанова, – предъявил он ее urbi et orbi с особым цинизмом:
в один прекрасный день, в готовом виде, положил ее на стол КГБ, а также послал в Верховный Совет и передал для ознакомления ряду депутатов. Я советовала ему выпустить книгу анонимно. Но Гинзбург решил, что выступление в открытую окажется более действенным. Он, конечно, понимал, что его ждет[724]724
Там же. С. 193.
[Закрыть].
И дождался: ночью 23 января 1967 года, – по свидетельству Арины Гинзбург, – «с улицы Димитрова вывернула машина, двое выскочили, заломили руки и запихнули на заднее сиденье. Опомниться не успел, как уже сидел промеж двух молодцов»[725]725
Там же. С. 206.
[Закрыть].
Так вот и вышло, что время Оттепели истекло для Г. в лагере, откуда он – талантливейший собиратель всех несогласных, «великий, – как говорит А. Даниэль, – изобретатель и великий реализатор главных диссидентских ноу-хау»[726]726
Там же. С. 28.
[Закрыть], был выпущен только 22 января 1972 года.
И снова взялся за свое: в апреле 1974-го по просьбе А. Солженицына стал распорядителем Русского общественного фонда помощи преследуемым и их семьям, в мае 1976-го одним из учредителей Московской Хельсинкской группы, был ключевой фигурой и среди организаторов, и среди рядовых правозащитного движения в стране.
А 3 февраля 1977-го он снова сел, конечно, и 13 июля 1978 года получил уже 8 лет в колонии особого режима. Досидеть их, однако, не пришлось, так как в ночь с 27 на 28 апреля 1979 года в нью-йоркском аэропорту Кеннеди Г. вместе еще с четырьмя политзаключенными обменяли на двух советских шпионов.
Борьба с коммунизмом продолжилась еще на два с лишним десятилетия, и когда Г. хоронили в Париже на кладбище Пер-Лашез, сын покойного Александр Александрович сказал: «Папа был веселым, несмотря ни на что, человеком. Он был как спичка, горящий и маленький. Спички догорают до конца. Он и догорел»[727]727
Орлов В. Александр Гинзбург. С. 690.
[Закрыть].
Лит.: Орлов В. Александр Гинзбург: Русский роман. М.: Русский путь, 2017.
Гинзбург Евгения Семеновна (Соломоновна) (1904–1977)
Становиться писателем Г., разумеется, поначалу не собиралась. Зачем писать, когда послеоктябрьская действительность и без того сразу же открылась ей своей вдохновляюще солнечной стороной?
Г. и двадцати лет еще не было, когда, закончив Казанский Восточный педагогический институт, она начинает преподавать, преимущественно историю ВКП(б), в казанских вузах, вливается в ряды борцов за дело Ленина-Сталина, держит пламенные речи на собраниях[728]728
«– За одно я благодарю судьбу: нет на мне чужой крови, – сказала Г. в разговоре с Н. Морозовой. ‹…›
– Хунвейбинка была, молодая, самоуверенная. С кафедры чушь несла. И ведь ни капли сомнения в своей правоте. Такое бы могла натворить, если бы не тюрьма! Бог уберег» (Стенограмма общемосковского собрания писателей 31 октября 1958 года // Горизонт. 1989. № 1. С. 47–48).
[Закрыть], готовит кандидатскую диссертацию, заведует кафедрой марксизма-ленинизма в университете и отделом культуры в газете «Красная Татария», а в 1935–1937 годах даже руководит русской секцией Союза советских писателей Татарии.
И в личной жизни тоже все ладно – муж П. В. Аксенов председательствует в Казанском горсовете, у них двое детей, прекрасная пятикомнатная квартира, своя машина с личным водителем, домработница, в доме полный достаток, будущее безоблачно.
Так что, – напишет Г. десятилетия спустя, – «если бы мне приказали за партию жизнь отдать, я бы сделала это без колебаний не только один, но и три раза подряд».
Как вдруг… По подозрению в «контрабанде троцкизма» арестовывают профессора Н. Эльвова, ее сослуживца, а с ним прихватывают и Г., обвиняя сначала в притуплении политической бдительности (за это пока только строгий выговор), чуть позже в связях с врагами народа (тут уже следует исключение из партии)[729]729
Впрочем, – как рассказал В. Аксенов в одном из интервью, – его мать действительно «была троцкисткой. ‹…›. Ей в тридцать седьмом году пришили троцкизм, но они совершенно ничего не знали – и в этом они были бездарны. Они не знали, что она участвовала в подпольном кружке троцкистов и даже ездила по заданию в Харьковский университет, еще куда-то листовки возила» (Аксенов В. «Мой дом там, где мой рабочий стол»: Беседу вела И. Кузнецова // Вопросы литературы. 1999. № 2).
[Закрыть] и наконец в подготовке террористического акта.
16 февраля 1937 года, в день ареста[730]730
В августе как «отец и мать врага народа» были арестованы и родители Г. Что же касается ее мужа П. В. Аксенова, то он был тоже арестован 7 июля 1937 года, осужден по статье 58-7 и 11 на 15 лет ИТЛ и реабилитирован, как и Г., в 1955 году.
[Закрыть], советский рай обернулся для Г. адом: допросы, тюрьмы, этапирование в Москву, в Ярославль, во Владивосток, на Колыму; каторга, новые приговоры и наконец пожизненная ссылка… Удел многих, и – здесь она тоже не была исключением – некоторые из старых колымчан, разделивших тот же удел, и В. Шаламов в их числе, «считали тогда Гинзбург партийным догматиком из элитарного слоя»[731]731
Райзман М. И. Лагерная судьба советской элиты // https://kolyma.ru/magadan/index.php?newsid=404.
[Закрыть].
Возможно, и так. Во всяком случае, получив 25 июня 1955 года справку о полной реабилитации, Г. незамедлительно возвращается в ряды членов КПСС[732]732
Однако, по свидетельству Р. Орловой, «она сама вначале не хотела восстанавливаться в партии. Но партследователь спросил: «А что же вы будете писать в анкетах? КРТД <контрреволюционная троцкистская деятельность>?» (Орлова Р., Копелев Д. Мы жили в Москве. С. 344).
[Закрыть] и… «Я, – 24 ноября 1956 года еще из Магадана пишет она своему сыну Василию Аксенову на материк, –
работаю сейчас так много, что даже свыше сил. Дело в том, что в результате отчетно-выборного собрания я оказалась секретарем нашей партийной организации. Обстановка так сложилась, что отказаться было нельзя. И вот сейчас, после двадцатилетнего перерыва, приходится заново привыкать, хоть и не к очень масштабной, но все же партийной работе. ‹…› Одним словом, энергично «фукцирую». Выбрали меня и делегатом на городскую партийную конференцию[733]733
Аксенов В. «Ловите голубиную почту… С. 55.
[Закрыть].
К «труду со всеми сообща и заодно с правопорядком» Г. тянется и позже: как во Львове, где она несколько лет зарабатывала журналистикой, так и перебравшись в Москву. Переводит с немецкого письма композитора Шумана и тексты Б. Брехта к балету «Семь смертных грехов», выпускает автобиографическую книжку «Так начиналось… Записки учительницы» (Казань, 1963), пишет двухстраничные рекомендательные рецензии для журнала «Юность» («Подписывалась, – как вспоминает Е. Сидоров, – псевдонимом „Семенова“, иногда ставила свою фамилию») и там же, в «Юности», печатается как мемуарист: «Единая трудовая…» (1965. № 11), «Студенты двадцатых годов» (1966. № 8), «Юноша» (1967. № 9).
Но это все скорее «ради хлеба насущного». Главным для Г. становится замысел, родившийся, по ее словам, еще в ГУЛАГе:
Замысел реализуется дважды. И не вполне ясно, что же читали в «Юности» и в «Новом мире», куда Г. в январе 1963 года передала рукопись: беллетризованный (и позднее уничтоженный автором) роман «Под сенью Люциферова крыла», написанный, – по свидетельству новомирца Б. Закса, – «в третьем лице, в форме художественной: вместо „я“ везде была „она“, с другим именем. И это было так фальшиво, что это читать было невозможно»[735]735
Закс Б. В «Новом мире» // Время вспоминать. Иерусалим: Достояние, <б. г.>. Вып. 7.
[Закрыть]. Или все-таки в редакцию был представлен уже канонический, без каких бы то ни было беллетристических ухищрений текст «Крутого маршрута»?
Достоверно известно лишь то, что, – как говорит Г., – «„Юность“ переслала мою рукопись на хранение в Институт Маркса – Энгельса – Ленина, где, как писалось в сопроводительной бумажке, „она может явиться материалом по истории партии“». Тогда как в отделе прозы «Нового мира», – еще раз сошлемся на слова Г., – «к моей работе отнеслись с сочувствием и пониманием», а вот
главный редактор почему-то подошел к ней с явным предубеждением. Мне передавали, что он говорил: «Она заметила, что не все в порядке, только тогда, когда стали сажать коммунистов. А когда истребляли русское крестьянство, она считала это вполне естественным». Тяжкое и несправедливое обвинение.
Обвинение, действительно, тяжкое, и, – по свидетельствам современников, – не раз А. Твардовским повторенное. «Его коробило в этом произведении то, что в героине так сильно сидит советская элитность, что она как бы чувствует себя противопоставленной всей другой арестантской среде, что как бы им так и надо, а меня за что?» – вспоминает Б. Закс[736]736
Там же.
[Закрыть]. «Книжка матери Василия Аксенова, – пересказывает Ю. Семенов реплику Твардовского, – ужасна тем, что там смакуется, как было хорошо до того, как взяли. Звонит муж (казанский воевода), и в Москве лучшие места бронируются. Значит, когда вам было хорошо, Россия – черт с ней?»[737]737
Неизвестный Юлиан Семенов. С. 314.
[Закрыть] И наконец: «Это несерьезно. Это сентиментально-дамская журналистская стряпня. Так будто бы сказал Твардовский», – читаем мы в дневнике Ф. Абрамова.[738]738
Мартынов Г. Летопись жизни и творчества Федора Абрамова. Кн. 3. С. 176.
[Закрыть]
Итак, шансы на публикацию в России потеряны. Но, – говорит Г., – «как только рукопись попала в редакции популярнейших толстых журналов, началось пятилетнее плавание ее по бурным волнам самиздата». «Москва, – в сентябре 1964 года пишет матери В. Аксенов, – полна слухами о твоих мемуарах. ‹…› Те, что читали, очень высокого мнения»[739]739
Аксенов В. «Ловите голубиную почту…» С. 117.
[Закрыть]. «Это, – 15 апреля 1965 года подтверждает в дневнике и А. Гладков, – превосходно, умно, точно, честно. Еще одна из больших книг той „второй литературы“, которая существует еще пока в рукописном виде»[740]740
Гладков А. Дневник // Новый мир. 2014. № 3. С. 144.
[Закрыть].
Дальнейшее предсказуемо: после того как первая книга «Крутого маршрута» была кем-то наговорена на магнитофонную пленку и вывезена за границу, в январе 1967 года ее издают в Милане, потом во Франкфурте, текст звучит по «Би-би-си», выходит в переводах на основные европейские языки…
Г., естественно, встревожена[741]741
И небезосновательно. «Министр госбезопасности Семичастный на собрании в редакции „Известий“ заявил, что „Крутой маршрут“ – „клеветническое произведение, помогающее нашим врагам“» (Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. С. 347).
[Закрыть] и в интервью газете итальянских коммунистов «Унита» сообщает: «Книга издана за границей без моего ведома и согласия». Этого оказывается достаточно – ее, против ожиданий, не трогают, на собраниях и в газетах не клеймят, ниоткуда не исключают, а в 1976 году вместе с сыном даже выпускают по приглашению Французского ПЕН-клуба за границу, где она посещает Париж, Ниццу, Кельн, встречается с М. Шагалом, В. Некрасовым, В. Максимовым, А. Синявским, Е. Эткиндом, Г. Бёллем.
Триумф, хотя запоздалый, конечно, так как дни Г. уже сочтены. И – под занавес – выразительная деталь из воспоминаний ее приемной дочери А. Аксеновой:
До конца жизни мама под подушкой в сумке держала свой паспорт и партийный билет и куда бы она ни выходила – носила с собой. На подтрунивание близких она отшучивалась: «Без бумажки ты – букашка». Чего ей стоил этот паспорт?! Чего ей стоила партийная реабилитация?![742]742
Аксенова А. О матери // Гинзбург Е. Крутой маршрут: Хроника времен культа личности: В 2 т. Рига, 1989. Т. 1. Цит. по: https://www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=4939. (* Внесен Минюстом РФ в реестр иностранных агентов.)
[Закрыть]
Соч.: Крутой маршрут: Хроника времен культа личности. М., 1989, 1991, 1998, 2005, 2008, 2018, 2020.
Лит.: Два следственных дела Е. Гинзбург / Сост. А. Литвин, предисл. В. Аксенова. Казань, 1994.
Гинзбург Лидия Яковлевна (1902–1990)
Г. могла бы, наверное, стать актрисой и в ранней молодости даже выступала (вместе с Р. Зеленой и В. Инбер) на сцене полусамодеятельного одесского театра миниатюр КРОТ (Конфрерия[743]743
Братство странствующих музыкантов (с франц. языка).
[Закрыть] Рыцарей Острого Театра). Однако судьба распорядилась иначе, и, еще зимой 1920–1921 года несколько раз побывав на занятиях поэтической студии Н. Гумилева в Доме искусств[744]744
«Я, – вспоминает Г., – приходила туда несколько раз, но ни с кем не познакомилась и не произнесла ни одного слова. Но как-то (дело шло уже к весне и к отъезду домой) в темном коридоре вручила Гумилеву свои стихи; довольно гумилевские, кажется. В следующий раз опять дождалась его в коридоре. Стихи он одобрил, сказал, что надо больше работать над рифмой, но что писать вообще стоит. ‹…› В дальнейшем у меня хватило ума не последовать советам Гумилева. Лет двадцати двух я навсегда перестала писать лирические стихи. Стихи мои были не стихи (не было в них открытия), хотя, вероятно, они были не хуже многих из тех, что печатают и считают стихами» (Гинзбург Л. Я. Вариант старой темы // Нева. 1987. № 1).
[Закрыть], Г. в 1922 году окончательно перебралась в Петроград, где поступила на словесный факультет ГИИИ (Государственного института истории искусств).
Там, в кругу Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума, В. Шкловского, других великих филологов-«формалистов», «не было, – как вспоминает Г., –
регламентированной программы. Преподаватели читали о том, о чем сами в это время думали, над чем работали. ‹…› Суть там была в другом, – в том, что перед студентом сразу, с первых дней, в многообразии индивидуальных проявлений раскрывалась сила и прелесть научного таланта[745]745
Гинзбург Л. Записные книжки. С. 443, 447.
[Закрыть].
И талант самой Г. раскрылся сразу же: уже на первом курсе весной 1923 года юная «младоформалистка» представила доклад «О балладе Бюргера „Ленора“ в русских переводах Жуковского и Катенина»[746]746
«Доклад о „Людмиле“ и „Ольге“, – говорила Г. много десятилетий спустя, – стал для меня одним из тех моментов, когда перед человеком мгновенно приоткрывается обязательность его будущего поприща. ‹…› Уже тогда угадывалось, что открывающаяся перспектива – это перспектива безостановочных усилий» (Гинзбург Л. Записные книжки. С. 448).
[Закрыть], будто ровня принимала участие в дискуссиях со своими учителями, а перейдя в разряд аспирантов и научных сотрудников, стала печататься. Вышли статьи о Вяземском (1926), Бенедиктове (1927), Веневитинове (1929), была образцово подготовлена и издана «Старая записная книжка» Вяземского (1929)[747]747
Переиздано издательством «Захаров» в 2000 году.
[Закрыть], и будущее, казалось, должно было быть отныне связано с работой в коллективе единомышленников. И с преподаванием, конечно.
Однако ГИИИ был реорганизован, то есть разогнан, учеников же у Г. тогда и появиться не могло, «потому что, – рассказывает Г., – ни один ленинградский вуз не пускал меня на порог»[748]748
Гинзбург Л. Записные книжки. С. 333.
[Закрыть]. Случалась, конечно, работа и в штате: в начале 1930-х она преподавала на рабфаке, «во время блокады ‹…› в качестве редактора Ленрадиокомитета тихо правила чужие военно-литературные передачи»[749]749
Там же.
[Закрыть], в 1947–1950 годах часть времени проводила в Петрозаводске, где значилась доцентом Карело-Финского университета.
Но это всего лишь эпизоды жизни, про которую можно сказать, что она почти вся прошла в уединении за письменным столом. И деньги себе на пропитание Г. зарабатывала, что называется, фрилансом: сочиняла, – как упоминают биографы, – заказные брошюры то про консервы, то про дирижабли, написала, экспериментируя с формульной прозой, «сознательный – как она говорит, – литературный фальсификат»[750]750
Там же. С. 110.
[Закрыть] – детектив для детей «Агентство Пинкертона» (1932), редактором которого в издательстве «Молодая гвардия» стала Л. Чуковская…
По большей же части задания Г. давала себе сама. Подготовила для «Библиотеки поэта» два издания «Стихотворений» Бенедиктова (Малая серия – 1937; Большая серия – 1939), защитила монографию «Творческий путь Лермонтова» в качестве кандидатской диссертации (1940), а самое для себя заветное заносила в записные книжки – род дневника, конечно, но, как очень скоро выяснится, еще и род прозы – Г. назовет ее «промежуточной», а наши современники чаще определяют безразмерным понятием литературы non fiction.
Здесь и оглядка на классический опыт от Вяземского и Герцена до Розанова, и подсоединение к традиции, руководившей опоязовцами – непосредственными учителями Г. Ведь почти все создатели этой могучей филологической школы высмеивали самоценное «филоложество» и нормы стилистически обесцвеченного академического письма, располагая свои занятия как раз на демаркационной линии между строгой наукой и собственно литературой. В конце концов, – говорит Г., –
Вот страница за страницей и у Г. еще во второй половине 1920-х годов начал, – по ее признанию, – сам собою складываться «роман по типу дневника или, что мне все-таки больше нравится, – дневник по типу романа»[752]752
Там же. С. 142.
[Закрыть], где всему найдется место: и точным наблюдениям практикующего филолога, и свободным размышлениям о жизни и смерти, о судьбе поколения, о сексуальных и гомосексуальных практиках – да обо всем, словом, что приходит в голову «рационалистическому импрессионисту», как она себя однажды определила[753]753
Там же. С. 317.
[Закрыть].
И неудивительно, что в литературной среде Г. чувствовала себя столь же естественно, как и в академической, даже стала членом Союза писателей (1935). Однако, – и об этом сказать необходимо, – в отличие от большинства своих современников, равно литераторов и литературоведов, даже в самые кровавые годы она никак и ничем не замаралась. Так что, – отмечают ее биографы, –
по всем стандартам советского XX века социальное поведение Гинзбург отличалось почти исключительной порядочностью: она никогда не отрекалась от друзей и учителей, не славословила палачей и проходимцев и лишь в минимальной степени допускала в свои работы интеллектуальные и речевые штампы официальной идеологии[754]754
Ван Баскирк Э., Зорин А. Гинзбург и перестройка // Новое литературное обозрение. 2012. № 4.
[Закрыть].
А на заметке у органов была, конечно. И в 1933-м, когда «прокручивали дело Жирмунского в качестве немецкого шпиона», Г. взяли тоже: не предъявив, – как она вспоминает, никакого обвинения, «преимущественно предлагали (попутно угрожая лагерем) „помочь нам в нашей трудной работе“», а поняв, что «не получилось», «выпустили через две недели»[755]755
Гинзбург Л. Записные книжки. С. 338.
[Закрыть].
Второй раз ее стали таскать по допросам уже в конце 1952-го, поскольку в параллель с арестом врачей-вредителей «решено было сочинить дело о еврейском вредительстве в литературоведении», и Я. Эльсберг, «который был не стукачом, а крупным оперативным агентом», навел органы именно на Г., ибо с ее «показаний должен был начаться процесс Эйхенбаума и его приспешников». И опять же у следователей ничего с налета не вышло, и, – процитируем воспоминания Г., – «смерть Сталина (через два с небольшим месяца) спасла меня в несметном числе других жизней»[756]756
Там же. С. 341.
[Закрыть].
А дальше Оттепель. И к Г., которой уже никто не мешал и которой уже ничто не мешало, то ли молодость вернулась, то ли пришла, – вспомним ахматовскую формулу, – «могучая евангельская старость». Монография «„Былое и думы“ Герцена» (1957), тогда же защищенная в качестве докторской диссертации, подтвердила ее и без того несомненно высокий научный статус. Книга «О лирике» (1964), воспринятая уже не только филологическим сообществом как значимое событие гуманитарной жизни, дала отсчет ее великому «шестикнижию»: «О психологической прозе» (1971), «О литературном герое» (1979), «О старом и новом» (1982), «Литература в поисках реальности» (1987), «Человек за письменным столом» (1989). А появление в печати «Записок блокадного человека» (1984–1989), переведенных на английский, французский, испанский, немецкий, нидерландский, шведский языки, принесло 82-летней Г. уже и собственно писательскую славу.
Относительно «никто не мешал, ничто не мешало» сказано, может быть, и опрометчиво. Так, ее уже сверстанную вступительную статью к готовившемуся однотомнику О. Мандельштама (1968), где Г. не дала ни одной потачки официальному новоязу, в последний момент все-таки рассыпали, так что публикация состоялась только спустя четыре года и в малоизвестных широкой публике «Известиях Академии наук СССР. Серия литературы и языка» (1972. Т. 31. Вып. 4). Не были – хотя тут власть уж точно ни при чем – сведены, как она мечтала, в единое повествование и множившиеся десятилетиями записи, наброски, черновики к роману с амбициозным названием «Дом и мир».
Это, впрочем, может и к лучшему, ибо, – говорит А. Зорин, – Г.
удалось превратить практически неминуемое поражение в победу. ‹…› Доверив свои социологические, психологические, антропологические поиски фрагментарной автобиографической прозе, она создала особую форму личностной, внеинституциональной науки и одновременно особую форму литературного высказывания.
Ведь и в самом деле, – процитируем еще раз одну из записей Г., – когда «человек стоит перед вселенной и свободно говорит о вселенной, рассуждая, рассказывая и описывая, – это и есть роман»[757]757
Гинзбург Л. Записи 20–30-х годов. Из неопубликованного // Новый мир. 1992. № 6. С. 165.
[Закрыть].
В конце пути Г. узнала и официальное признание: к положенной блокадникам медали «За оборону Ленинграда» (1943) прибавилась Государственная премия СССР (1988). Что же касается признания современников, то оно не оставляло ее все последние десятилетия. И в коммуналке по каналу Грибоедова, где она прожила 41 год, и в однушке на проспекте Шверника, куда она переехала в 1970 году, постоянно толклись люди, и какие люди: от А. Кушнера, которому Г. завещает свои авторские права, до А. Битова, А. и М. Чудаковых, С. Бочарова, Е. Шварц, Я. Гордина, Т. Хмельницкой, Н. Кононова… Поэты, филологи, читатели… Причем, – напоминает А. Кушнер, – Г. не только до последнего дня была окружена чуткими собеседниками, но и
любила дружескую беседу за столом, к ужину неизменно подавался графинчик с водкой. Монтень, Сен-Симон, Паскаль, Ларошфуко, Руссо, Пушкин, Толстой, Пруст, Анненский, М. Кузмин, Мандельштам – вот, прежде всего, те имена, которые в том или ином контексте всплывали в разговоре, оказывались созвучными сегодняшней художественной проблематике. Замечательно, что она увидела крушение системы, дожила до головокружительных перемен, перечитала свои вещи опубликованными, и не только в стране, но и на Западе[758]758
Гинзбург Л. Записные книжки. С. 10.
[Закрыть].
Нелегкая судьба. Но и счастливая. Может быть, одна из самых счастливых в XX веке.
Соч.: Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб.: Искусство – СПб, 2002, 2011; Работы довоенного времени: Статьи. Рецензии. Монография. СПб.: Петрополис, 2007; Проходящие характеры: Проза военных лет. Записки блокадного человека. М.: Новое издательство, 2011; Записки блокадного человека. М.: АСТ, 2021; О психологической прозе. О литературном герое. СПб.: Азбука, 2016; Записные книжки. Воспоминания. М.: Эксмо, 2020.
Лит.: Кумпан Е. Ближний подступ к легенде. СПб.: Звезда, 2005; Савицкий С. Частный человек. Л. Я. Гинзбург в конце 1920-х – начале 1930-х годов. СПб.: Изд-во Европейского ун-та, 2013; Баскирк Э. ван. Проза Лидии Гинзбург: Реальность в поисках литературы. М.: Новое лит. обозрение, 2020.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
