Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Домбровский Юрий Осипович (Иосифович) (1909–1978)

Янкель-Саул Домбровер, прадед Д., еще в 1833 году был выслан то ли из Литвы, то ли из Польши в Сибирь, но сумел разбогатеть на золотодобыче, хлеботорговле, винокуренном производстве, и дед пошел по его стопам, стал в Иркутске купцом первой гильдии, а отец уже в Москве достиг немалого статуса присяжного поверенного[993]993
  В 1928 году, заполняя анкету при поступлении на ВГЛК, в графе «национальность» Д. тем не менее указал: русская. Его национальная самоидентификация плавала – мог назвать себя то поляком, то иудеем, а в 1970-е почти всерьез настаивал, что он стопроцентный цыган (Кораллов М. Четыре национальности Юрия Домбровского // https://md-eksperiment.org/ru/post/20190124-chetyre-nacionalnosti-yuriya-dombrovskogo).


[Закрыть].

Завидная родословная, так что и наследника ожидала жизнь, по крайней мере, обеспеченная. Однако в стране случилось то, что случилось, и юноше с клеймом социально чуждого элемента удалось только поучиться, да и то не доучиться на Высших государственных литературных курсах (ВГЛК), прежде чем 28 октября 1932 года его впервые взяли и вскоре выслали в Алма-Ату.

Так оно и дальше пойдет – второй арест в 1936-м, третий в 1939-м, четвертый, уже по «модному» тогда обвинению в низкопоклонстве, в 1949 году. Тюрьмы, этапы, колымские лагеря (1939–1943), откуда он был актирован по инвалидности, тайшетский Озерлаг (1949–1955), поражение в правах – словом, не до литературы. Тем более что и репутация в официальных казахстанских кругах у Д. была соответствующей: «пьяница и пройдоха», «юродствующий богемщик» (Правда. 30 сентября 1946 года), «едва ли не самая зловещая фигура среди антипатриотов и безродных космополитов, окопавшихся в Алма-Ата» (Казахстанская правда. 20 марта 1949 года).

Однако же, если есть талант и воля, творить можно даже в промежутках между расправами – в журнале «Литературный Казахстан» (1938. № 34) печатается первая книга исторического романа «Крушение империи», она же, под названием «Державин», появляется отдельным книжным изданием (Алма-Ата, 1939), а перед последним арестом друзьям и недругам Д. уже известны написанный в лагерной больнице антифашистский роман «Обезьяна приходит за своим черепом»[994]994
  Под ним, – по мнению штатного обличителя, – «не задумываясь подписался бы фашиствующий писатель Сартр» (Казахстанская правда. 1949. 20 марта).


[Закрыть], новелла «Смуглая леди» и то ли наброски антиамериканского романа «Дрогнувшая ночь», то ли – как рассказывают, – даже первоначальная, хотя, увы, не выжившая в энкаведешной мясорубке версия романа «Хранитель древностей».

Возвращения в печатное пространство еще ждать и ждать – прежде Д. в мае 1955-го выпустят на поселение в поселке Чуна Иркутской области, 30 мая 1956 года реабилитируют, разрешат вернуться сначала в Подмосковье, потом в Москву, 5 июня того же года восстановят в Союзе писателей, откуда его последовательно исключали и в 1939-м, и в 1949-м. И уж только тогда издательство «Советский писатель» опубликует многострадальную «Обезьяну», собранную по уцелевшим черновикам (1958), а потом подойдет черед заново обдуманного и заново написанного «Хранителя древностей».

А. Берзер, новомирский редактор Д., вспоминает, что А. Твардовский к этой интеллигентской прозе отнесся без большого энтузиазма, просил сместить акценты с частной истории частного человека в сторону истории народной, но роман напечатал (1964. № 7–8). И все, кто хоть что-то понимал в повествовательном искусстве, ахнули.

Повесть Домбровского превосходна, – откликнулся в дневнике А. Гладков. – Она достоверна, как документ – это то время, умна, прекрасно написана, хоть и без каких бы то ни было усилий казаться оригинальным, и так как она естественна и искренна, то ни на что не похожа. Ее не с чем сравнить – рядом с ней и Солженицын кажется слишком литературным: хотя внешне – это, казалось бы, насквозь интеллигентская вещь, а тот «народен». ‹…› Читал с наслаждением, горечью, волнением. ‹…› Вот вам и «новая волна» в прозе! ‹…› Бурного успеха не будет: это слишком умно и тонко для «массового читателя», но успех будет настоящий и прочный[995]995
  Гладков А. Дневник // Новый мир. 2014. № 2. С. 146–147.


[Закрыть].

А. Гладков не ошибся. Бурного успеха действительно не было – ни у публики, ни у критики, которая, исключим из общего ряда рецензии И. Золотусского в «Сибирских огнях» (1965. № 10) и Вл. Владимирова в «Просторе» (1969. № 6), и журнальную, и книжную (1966) публикацию этого романа просто обошла молчанием. Что в такой ситуации остается сделать мастеру, уже почувствовавшему свою силу? Только плюнуть и выматериться, как подобает старому лагернику, да, может быть, хлопнуть лишний стакан национальной утешительницы.

И работать, работать – начата, но на полпути брошена историческая повесть «Бронзовые петухи Бенина» о разграблении англичанами этого африканского государства, отдельной книгой выходит повесть в рассказах «Смуглая леди» (1969) о Шекспире и его современниках, для заработка, в котором всегда есть нужда, продолжается изнурительное сиденье над переводами казахских авторов, над правкой чужих киносценариев, над сочинением (вместе с режиссером Т. Вульфовичем) собственного сценария «Шествие золотых зверей» (1978), над всяким иным прочим. И складывается помалу в течение более десяти лет (1964–1975) новая книга об историке Зыбине в атмосфере все тех же 1930-х проклятых годов – роман «Факультет ненужных вещей».

О его публикации в СССР уже и речи быть не могло, так что роман, отпущенный в свободное плавание, в 1978 году вышел в Париже, и Д., – как вспоминает Ф. Светов в пронзительном рассказе «Чистый продукт для товарища»[996]996
  Синтаксис. 1983. № 11; Новый мир. 1992. № 9.


[Закрыть], – успел подержать его в руках.

Самоубийственно открытого вызова коммунистическому режиму автор «лучшей, – по оценке В. Шаламова, – книги о тридцать седьмом годе» не бросал, хотя, разумеется, подписывал все протестные заявления своего времени и, естественно, чувствовал себя своим в диссидентском кругу. И власть его вроде бы терпела, но – странная вещь, непонятная вещь – именно после парижского издания «Факультета» пошла вдруг череда неспровоцированных хулиганских нападений на Д., поэтому принято считать, что и скончался он в результате того, что был жестоко избит то ли в фойе Центрального Дома литераторов, то ли рядом с этим домом.

Так ли это, нам уже не узнать. Задуманный на склоне дней исторический роман «Рассказы об огне и глине», роман, – как говорил сам Д., – «о Добролюбове (т. е. о Толстом, Достоевском, Чернышевском, Герцене, Тургеневе)»[997]997
  Новая газета. 2008. 22 мая.


[Закрыть], мы уже не прочтем. Будем перечитывать – и стихотворения Д.; их сохранилось немного, всего около пятидесяти, но среди них есть врезающиеся в память навсегда. И перечитывать его прозу, помня, – по словам Е. Ермолина, – что «Факультет ненужных вещей» – это, может быть, «последний по времени создания великий русский роман», который с течением времени «как-то даже вырос в своей художественной цене»[998]998
  Ермолин Е. Вкус свободы: Над страницами романа «Факультет ненужных вещей» // Континент. 2003. № 116.


[Закрыть].

Будем помнить все это, хотя, увы, согласимся и с Д. Быковым, что судьба привела книги Д. «к полупризнанию, к пылкой любви немногих и почтительному равнодушию большинства»[999]999
  Быков Д. Цыган // Быков Д. Календарь. М.: АСТ, Астрель, 2011.


[Закрыть].

Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Терра, 1992–1993; Избранное: В 2 т. М.: Книжный клуб 36,6, 2009; Рождение мыши: Роман в повестях и рассказах // Дружба народов. 2010. № 11–12; То же. М.: ПРОЗАиК, 2010; Стихи. Графика. М.: МАКС Пресс, 2017; Державин, или Крушение империи. Оренбург: Изд-во им. Г. П. Донковцева, 2018; Поэт и муза. Оренбург: Изд-во им. Г. П. Донковцева, 2019; Смуглая леди. М.: Рутения, 2019.

Лит.: Косенко П. Письма друга, или Щедрый хранитель. Алма-Ата, 1990; Светов Ф. Чистый продукт для товарища // Новый мир. 1992. № 9; То же // Светов Ф. Чижик-пыжик. М.: Эксмо-Пресс, 2002; Жовтис А. Дело № 417 (Ю. О. Домбровский в следственном изоляторе на улице Дзержинского) // Континент. 1999. № 101; Ермолин Е. Последние классики. М.: Совпадение, 2016; Портнова Д. О Юрии Домбровском: Воспоминания // Новый мир. 2017. № 7; Дуардович И. Дело «хранителя древностей» // Вопросы литературы. 2021. № 4; Письма Хранителя: Из переписки Юрия Домбровского с друзьями и коллегами о романе «Хранитель Древностей» и не только // Вопросы литературы. 2022. № 4.

Дорош (Гольберг) Ефим Яковлевич (1908–1972)

В перечне мастеров деревенской прозы имя Д. обычно не упоминается, в трехтомном академическом словаре «Русская литература XX века» (2005) его нет тоже, и это странно.

Конечно, смолоду пройдя обучение живописи и прикладному искусству, он всю жизнь много писал и о художественной культуре, в частности о Древней Руси, о народных ремеслах, был авторитетен в мире музейщиков, и книги «Живое дерево искусства» (1967), «Образы России» (1969) до сих пор актуальны.

И конечно, откомандированный в Кронштадт еще в начале 1930-х, Д. почти полтора десятилетия отдал армейской теме, ей посвятил первые сборники своих рассказов «Маршальские звезды» (1939), «Военное поле» (1941), а в годы войны служил в редакции дивизионной газеты, где повествовал, соответственно, об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах.

Однако, – как десятилетия спустя вспоминал сам Д., – «эти мои рассказы были не столько о воинах, сколько о крестьянах»[1000]1000
  Дорош Е. Дожди пополам с солнцем: Деревенский дневник. С. 694.


[Закрыть] в военной форме. Так что именно жизнь советского крестьянства занимала еврея Д. прежде всего и по преимуществу – как в первые послевоенные годы, когда он колесил по стране в качестве разъездного корреспондента «Литературной газеты», так и позднее, когда состоял членом редколлегий журналов «Знамя» (1954–1956), «Москва» (1957–1958), «Новый мир» (1958–1970).

И довольно быстро выбрал свою литературную манеру: писать, полагаясь не на воображение, а на наблюдения, причем на наблюдения, подтверждающиеся и/или уточняющиеся от года к году. Словом, вести, как сейчас бы сказали, постоянный мониторинг провинциальной реальности, причем желательно в одном и том же месте, каким для Д. с 1952 года стал Ростов Великий и его окрестности. Так начался «Деревенский дневник», где только и вымысла, что Ростов Великий остроумно переименован в Райгород, то есть и районный, и райский одновременно, а имена реальных персонажей укрыты под псевдонимами, местными жителями легко, впрочем, разгадывавшимися.

Жизнь как она есть, и ничего кроме. А значит, нет осточертевшей всем лакировки, но нет и того, что можно было истолковать как пугающую начальство (и возбуждающую читательский интерес) клевету на колхозную деревню. Поэтому, когда во втором выпуске «Литературной Москвы» стали печататься начальные страницы «Деревенского дневника», их, – по словам А. Туркова, – «хвалили даже рьяные хулители сборника»[1001]1001
  Турков А. Что было на веку… С. 244.


[Закрыть]. И позднее, если прилежные читатели «Нового мира» в чем-то и упрекали Д., то в недостатке социальной остроты, тогда как историк М. Рабинович, близкий в последние годы друг Д., отмечал «кажущуюся неторопливость и даже тягучесть» его стиля[1002]1002
  Рабинович М. Записки советского интеллектуала. М.: Новое лит. обозрение, 2005. С. 309.


[Закрыть], а драматург А. Гладков не без раздражения удивлялся, почему «восхищаются скучнейшим Дорошем»[1003]1003
  Гладков А. Дневник // Новый мир. 2015. № 6. С. 114.


[Закрыть].

Сам Д. высоко ценил и «проблемные» очерки В. Овечкина, и плач о безвозвратно уходящей крестьянской Атлантиде, который звучал со страниц поднявшейся на его глазах деревенской прозы, – например, развернутой (и восторженной) рецензией откликнувшись в «Новом мире» на «Привычное дело» В. Белова. Но сам был другим. Во-первых, потому что вопреки всему сохранял, скажем осмотрительно, исторический оптимизм: «Я благодарен судьбе, что она дала мне увидеть, как движется жизнь. И если сравнить то, что было здесь пятнадцать лет назад, с сегодняшним днем, можно сказать – человек стал жить лучше»[1004]1004
  Дорош Е. Дождь пополам с солнцем. С. 664.


[Закрыть]. Во-вторых же… «Я выбрал тихую дорогу…» – признался Д. в конце пути, и, вероятно, как раз эта «тихость» сообщала его прозе монотонность, именно что благонамеренную осмотрительность и выводила ее из эпицентра тогдашних общественных и литературных баталий.

Да вот пример. 19 июля 1956 года Д. напечатал в «Литературной газете» статью «Берегите памятники старины», она внимание привлекла, но шума не вызвала. А когда спустя девять лет в «Молодой гвардии» (1965. № 5) появилась решительно о том же говорящая статья «Берегите святыню нашу!», подписанная С. Коненковым, Л. Леоновым и П. Кориным, то она прозвучала как манифест и чуть ли не колокол на башне вечевой.

В чем разница? Именно что в напористой интонации, в восклицательном знаке, переводящем слова в поступок. Тогда как Д. по всей своей природе созерцателя и летописателя к решительным поступкам склонен не был. Он поддержал, конечно, в марте 1966 года коллективное ходатайство о том, чтобы уже осужденных А. Синявского и Ю. Даниэля выдали писателям на поруки, но на этом его личная квота гражданских жестов, пожалуй, закончилась. И когда в феврале 1970-го, вслед на уволенными А. Кондратовичем, И. Сацем, И. Виноградовым и В. Лакшиным, редакцию «Нового мира» покинул А. Твардовский, Д., разумеется, тоже подал заявление об уходе. Но его (вместе с А. Марьямовым) «в порядке партийной дисциплины» попросили задержаться, и он возражать не стал: остался на несколько еще месяцев работать с новым главным редактором и даже напечатал в сентябрьском номере очередную, уже последнюю, порцию «Деревенского дневника».

В. Лакшин в дневниковой записи от 2 ноября 1970 года расценил это как «поступок равнозначный предательству»[1005]1005
  Лакшин В. После журнала // Дружба народов. 2004. № 10.


[Закрыть]. Да «и сам Александр Трифонович и его окружение, – свидетельствует А. Турков, – отнеслись ко всем оставшимся в редакции с необычайной резкостью»[1006]1006
  Турков А. Что было на веку… С. 249.


[Закрыть].

А дни Д., между тем, уже кончались. Страдая раком мозга, «Ефим, – как вспоминает А. Симуков, – больше года лежал дома – совершенно безжизненным. Что он испытывал, был ли он в сознании?»[1007]1007
  Симуков А. Чертов мост. С. 447.


[Закрыть]

Лучше не гадать, а перечитать его «Деревенский дневник» – к сожалению, давно не переиздававшийся.

Соч.: Дождь пополам с солнцем: Деревенский дневник. М.: Сов. писатель, 1990.

Друзин Валерий Павлович (1903–1980)

Д. начинал как один из первых комсомольских поэтов Иркутска, но, перебравшись в Ленинград (1923), к собственным стихам охладел, занялся критикой, а по окончании ЛГУ (1925) и аспирантуры (1929) еще и преподавательской деятельностью в Саратове (1930–1932), Астрахани (1932–1933), Ленинграде (с 1933). Во время войны служил в армейских газетах и политотделах, где вступил в ВКП(б) (1944), стал майором, получил медали «За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда».

Персона, словом, без особых примет, однако после демобилизации Д. попал, видимо, на глаза тем, кто принимает решения. И пошла карьера – разметав в августе 1946-го редакцию журнала «Звезда», его назначили туда ведать критикой, менее чем через год сделали главным редактором, одновременно бросили на руководство кафедрой советской литературы в Герценовском пединституте, а на XIX партсъезде в 1952 году произвели даже в члены Центральной ревизионной комиссии КПСС, на что стоит обратить внимание, так как выше в партийной иерархии ни один из литературных критиков никогда не поднимался.

За такие щедроты надо было, разумеется, не только платить усердием, но и отличиться рвением. И Д. рад был отличиться – ландшафт «Звезды» стал, за редчайшими исключениями, напоминать пустыню, а у самого Д. пошли статьи с выразительными названиями типа «Разоблачать последышей буржуазного космополитизма и эстетства» (Звезда. 1948. № 2), «Прихвостни антипатриотической группы…» (Советское искусство. 12 февраля 1949 года), пошли доклады и выступления на писательских собраниях, а среди них и на том знаменитом, где 15 июня 1954 года добивали М. Зощенко за его дерзкое поведение на встрече с английскими студентами.

В писательских кругах Д. стали называть «профессиональным литубийцей» (И. Кичанова-Лифшиц)[1008]1008
  Цит. по: Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 643.


[Закрыть]. И так ли важно, что, – как говорит Я. Гордин, – «вообще, в отличие от профессиональных погромщиков того периода, он не был лично злым человеком. Скорее добродушным. Но, разумеется, что приказывали – делал»?[1009]1009
  Из личного письма автору словаря.


[Закрыть] И так ли важно, – время было, как всегда, непростое, – что под Д., вернее под его должность, постоянно подкапывались, предлагая ключевой пост главного редактора «Звезды» передать то Б. Полевому, то Н. Грибачеву, то А. Первенцеву, то А. Софронову, то В. Кочетову, то еще кому-либо из литературных генералов[1010]1010
  См. об этом: Огрызко В. Советский литературный генералитет. С. 784–789.


[Закрыть].

Ни разу не срослось, как ничего не вышло и из попытки А. Суркова летом 1954 года посадить Д. вместо уволенного А. Твардовского в кресло главного редактора «Нового мира»[1011]1011
  См. там же. С. 789.


[Закрыть]. Зато репутация верного служаки сложилась, и не удивительно, что Вс. Кочетов через год после своего назначения главным редактором «Литературной газеты» выписал Д. себе в заместители, а на время частых отлучек оставлял его исполняющим обязанности главреда.

Такой, – Л. Лазарев, работавший тогда в редакции, называет Д. «твердокаменным»[1012]1012
  Лазарев Л. Шестой этаж. С. 44.


[Закрыть], – борозды не испортит. Он и не портил, присматривая за тем, чтобы до газетных страниц, заполненных казенной риторикой, не доходило ни одно живое слово.

С. С. Смирнов, придя в марте 1959 года в «Литгазету» на смену Вс. Кочетову, держать Д. в редакции, разумеется, не стал. Но из номенклатуры так легко не вылетают, и Д. побыл какое-то время заместителем председателя правления только что созданного СП РСФСР, а покой обрел в респектабельной роли заведующего кафедрой советской литературы в Литературном институте и профессора МГПИ имени Ленина.

Чем занят был? Писал о книгах В. Саянова, Б. Ручьева, других полузабытых ныне поэтов и, конечно же, о творчестве Вс. Кочетова, изредка и всегда как-то невпопад выступал как полемист в газетах, так что А. Твардовский даже ударил по нему (и его соавтору Б. Дьякову) статьей с говорящим названием «Проповедь серости и посредственности». И, чувствуя, что литература ушла куда-то не туда, Д. ныл, конечно. И конечно, надеялся, что его время еще вернется: «по-видимому, – пишет он А. Дымшицу в октябре 1961 года, – после съезда партии в печатных органах СП будет наведен порядок. Ни „Литгазете“, ни „Юности“ не удастся больше так беззастенчиво топтать принципы социалистического реализма, дезориентировать читателей»[1013]1013
  Огрызко В. Дерзать или лизать. С. 395, 396.


[Закрыть]. А то вдруг задирался, лез на рожон – процитируем письмо К. Чуковского дочери от 1 ноября 1964 года, то есть через две недели после падения Хрущева: «В Союзе Писателей выступил Друзин и заявил, что пора призвать к ответу этих хрущевцев: Твардовского и Солженицына»[1014]1014
  Чуковский К. – Чуковская Л. Переписка. С. 401.


[Закрыть].

Но благословенные сороковые-пятидесятые, когда он был в таком фаворе, все-таки не вернулись. Да и возраст давал о себе знать, и в начале семидесятых Д. отправили на пенсию.

Что осталось? Остался десяток обращенных к нему оскорбительных эпиграмм. И выразительная сценка в мемуарах С. Мнацаканяна:

В холле ЦДЛ перед рестораном, дожидаясь комплексного обеда, часто сиживал маленький старичок с лысиной на верхней части черепа, напоминающей тонзуру католического священника, хотя к религии он не имел никакого отношения. Это был критик Валерий Друзин. Молва нашептывала, что на нем много крови собратьев по литературе…[1015]1015
  Мнацаканян С. Ретророман, или Роман-ретро. М., 2012. С. 68.


[Закрыть]

Соч.: Вблизи и на расстоянии. М.: Сов. писатель, 1974.

Лит.: Огрызко В. Советский литературный генералитет. М.: Лит. Россия, 2018.

Дувакин Виктор Дмитриевич (1909–1982)

Основоположником новой для России и чрезвычайно важной гуманитарной дисциплины Д. стал, собственно говоря, по несчастью. Прекрасно работал с 1931 года в Гослитмузее, а с 1939-го преподавал – сначала в Московском институте философии, литературы и истории, а после слияния МИФЛИ с МГУ – на филологическом факультете Московского университета. Защитил кандидатскую диссертацию в 1955-м, выпустил книгу «Радость, мастером кованная: Очерки творчества В. В. Маяковского» (М.: Сов. писатель, 1964). Был очень, – как рассказывают, – любим своими студентами, аспирантами, молодыми коллегами и очень любил их тоже.

Настолько, что, когда был назначен суд над отщепенцем А. Синявским, Д. вызвался выступить свидетелем его защиты. И 12 февраля 1966 года произнес на судебном заседании речь, где, в частности, сказал:

Деловые и профессиональные качества Синявского – блестящие… Два года он читал лекции в МГУ, пользовался большой популярностью. Вначале первые лекции я просматривал, потом понял, что это уже не нужно. Я почувствовал, что пришел лектор сильнее меня. У меня было такое ощущение… ну вот в сказке есть такая ситуация: курица вывела на берег своих цыплят, и вот один из них, на вид нескладный, бросился в воду и поплыл, как утенок. Но, как помните, гадкий утенок потом развернулся в лебедя…

Председательствующий Л. Смирнов попытался оборвать его: «Хорош лебедь! Скорее гусь! (Смех в зале.)». Но Д. шутку не принял: «Конечно, можно острить по этому поводу, но я говорю о своем впечатлении о качествах Синявского. Это человек, ищущий истину, искренний и честный в своих исканиях»[1016]1016
  Белая книга по делу А. Синявского и Ю. Даниэля / Сост. А. Гинзбург. М.: Посев, 1967. С. 276–277.


[Закрыть].

Суд, понятное дело, вынес частное определение, потребовав применить к несговорчивому свидетелю «административные или профилактические меры», и они были приняты: 3 мая 1966 года решением ученого совета филфака МГУ Д. был уволен как «не соответствующий занимаемой должности». «Все это заседание, – вспоминает В. Радзишевский, бывший тогда дипломником, – мы протомились за дверью. Когда вышел Виктор Дмитриевич, Зина Новлянская упрямо замотала головой: „Для нас вы соответствуете“»[1017]1017
  Бахтин М. М. Беседы с В. Д. Дувакиным. М.: Согласие, 2002. С. 10.


[Закрыть].

Но это поддержка, так сказать, психологическая, а как с практической?

И тут, – пишет Л. Сергеева, –

после многочисленных писем на имя ректора МГУ, ‹…› после личной просьбы академиков П. С. Александрова и А. Д. Колмогорова, ректор МГУ, известный математик Иван Георгиевич Петровский принял, как мы теперь понимаем, гениальное решение. Он не мог по уставу университета отменить решение ученого совета филологического факультета. И. Г. Петровский предложил В. Д. Дувакину место старшего научного сотрудника на межфакультетской кафедре научной информации при ректоре, фактической главой которой была замечательная Нора Александровна Нерсесова. Это именно она быстро шепнула Дувакину перед тем, как его пригласили в кабинет ректора: «Вам будут предлагать место на кафедре научной информации. Соглашайтесь! У нас вам будет хорошо». И Виктору Дмитриевичу там действительно было хорошо в этой небольшой комнате, где стоял громоздкий магнитофон с бобинами, – началась новая творческая жизнь В. Д. Дувакина[1018]1018
  Сергеева Л. Жизнь оказалась длинной. С. 322.


[Закрыть].

Так в Россию по-настоящему пришла устная история, то есть, – сошлемся на академическое определение, – «практика научно организованной устной информации участников или очевидцев событий, зафиксированной специалистами». Если же говорить проще, то Д. вспомнил, как он еще в 1930-е под стенограмму разговаривал о Маяковском с его друзьями, и, вооружившись теперь уже магнитофоном, стал опрашивать тех, кому было что рассказать и чем поделиться: М. Бахтина и Н. Тимофеева-Ресовского, актрису ГОСЕТа А. Азарх-Грановскую и тех, кто был близок А. Ахматовой и О. Мандельштаму, людей очень знаменитых и знаменитых не очень, но сохранивших живую память об ушедшей эпохе.

Более 300 респондентов, более 600 записей!.. И все «это не для публикации, – предупреждал Д. своих собеседников в 1970-е годы. – Мы работаем для XXI века. Мое дело – сохранить, там – разберутся. История все расставит по своим местам»[1019]1019
  Бахтин М. М. Беседы с В. Д. Дувакиным. С. 14.


[Закрыть].

Она и расставила: по материалам, собранным Д. и его последователями, подготовлено множество публикаций, выпущены книги, к которым обращаются не только специалисты. Теперь, спустя несколько десятилетий, устная история в полном расцвете – и на телевидении, и в кино, и на просторах интернета.

А ведь с чего начиналось-то – с мысли о том, как бы трудоустроить опального доцента.