Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Дементьев Александр Григорьевич (1904–1986)

По советской классификации Д. числился сыном кулака, что не помешало ему еще до войны защитить кандидатскую диссертацию по филологии, но затруднило путь в партию, членом которой он после долгих мытарств стал только весной 1941 года. Фамильное, то есть анкетное проклятие (совсем как у А. Твардовского) висело над Д. и позже, и стремление освободиться от него многое, надо думать, объясняет в том, почему он, вернувшись с фронта на преподавательские позиции в Ленинградский университет, принял такое деятельное участие в истреблении коллег – безродных космополитов.

Его статьи и стенограммы его выступлений на партийных собраниях во второй половине 1940-х – начале 1950-х годов, собранные П. Дружининым в книге «Идеология и филология» (М., 2012), лучше не перечитывать: отталкивает палаческая ярость, жертвами которой раз за разом становились и лучшие университетские профессора-филологи, и лучшие питерские писатели. В свете партийных установок тяжко приходилось и классикам – вот Л. Шапорина в дневниковой записи от 8 апреля 1949 года пересказывает, как Д. в докладе на писательском собрании вразумлял,

у кого должен современный поэт черпать свое вдохновение, с кого брать пример: «Пушкин очень многогранен, и еще надо рассмотреть, что нам подходит и что нет. Тютчев, Бенедиктов – реакционные мракобесы. Л. Толстой отчасти тоже реакционен, ну а Достоевский – это, товарищи, не ахти какое достижение. Полноценен Некрасов, Кольцов, Дрожжин и Суриков». Говоря об Ахматовой, он сказал: «Товарищи, надо же прямо сказать, что Ахматова дрянной поэт»[957]957
  Шапорина Л. Дневник. Т. 2. С. 124.


[Закрыть].

Конечно, Д. не один отметился тогда такими речами. Но в школе ненависти он был, безусловно, первым учеником, если не вовсе застрельщиком. И карьера росла как на дрожжах: Д. одновременно руководил кафедрой советской литературы в ЛГУ (1948–1953), заведовал сектором печати Ленинградского горкома, да и, – отмечает М. Золотоносов, – «писательским начальником ‹…› сделался с невообразимой скоростью»: 15–16 ноября 1948 года вошел в бюро партийной организации ЛО ССП, 18 ноября был принят в Союз советских писателей, а уже 28 ноября избран ответственным секретарем ЛО ССП[958]958
  Золотоносов М. Гадюшник. С. 140–141.


[Закрыть].

Каким он запомнился в Ленинграде, понятно. И понятно, почему после смерти Сталина самых одиозных деятелей начали в порядке санации постепенно эвакуировать в Москву. Новое назначение уже в 1953 году получил и Д., сменив А. Тарасенкова на посту заместителя главного редактора журнала «Новый мир». И можно лишь гадать, по своей инициативе принял Твардовский это решение или был поставлен, что называется, перед фактом, но безусловно одно – они сработались. Во всяком случае, и самые дерзкие публикации этого журнала шли уже при Д., и в дни первого разгрома «Нового мира» (июль-август 1954 года) он повел себя так, что не потерял ни уважения Твардовского, ни доверия со стороны начальства. А именно: продержавшись до мая 1955-го в замах уже у К. Симонова, стал на три года главным редактором только что созданного журнала «Вопросы литературы» (1957–1958), а в конце 1959-го вновь вернулся в «Новый мир» первым заместителем Твардовского. Впрочем, – напоминает А. Солженицын, – находясь все годы «на полной ставке в Институте Мировой Литературы, он в „Новом мире“ появлялся ненадолго, здесь был не заработок его, а – важная миссия»[959]959
  Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 28.


[Закрыть].

С Твардовским они были на ты, звали друг друга по имени. И, – продолжает А. Солженицын, –

даже так установилось, что Твардовский никакого решения не считал окончательным, не столковавшись с Дементьевым, – не убедя или не уступя. ‹…› Так незаметно один Саша за спиной другого незаметно поднаправлял журнал. ‹…› Он способствовал, чтобы журнал был и посвежей, и посочней, и даже поострей – но всё в рамках разумного! но стянутое проверенным партийным обручем и накрытое проверенной партийной крышкой![960]960
  Там же. С. 28–29.


[Закрыть]

Твардовский, – говорит и Б. Сарнов, –

был «Чапаевым», а Дементьева к нему назначили «Фурмановым». И «Фурманов», в соответствии с этим своим назначением, должен был держать неуправляемого «Чапаева» в ежовых партийных рукавицах, направлять, а порой и поправлять его. И даже воспитывать[961]961
  Сарнов Б. Живой лён // Литература. 2002. № 45.


[Закрыть].

Так ли это? Если судить по нечастым собственным выступлениях Д. на «новомирских» страницах, то скорее так: даже и самая его знаменитая статья «О традициях и народности» (1969. № 4) до такой степени переутяжелена догматической риторикой, что хоть и хочется солидаризироваться с ее полемичностью, направленной против агрессивной «молодогвардейской» ксенофобии и национализма, но трудно.

Вполне, впрочем, возможно, что, пересыпая, будто битым стеклом, свои программные статьи цитатами из классиков марксизма-ленинизма, ревдемократов и партийных документов, и Д., и некоторые другие журнальные авторы надеялись тем самым защитить любимый «Новый мир» от подозрений в безыдейности и ревизионизме. Во всяком случае, в преданности Д. журналу не усомнишься. Вот В. Ковский рассказывает, как он однажды, сочувствуя Дементьеву, который разрывался между ИМЛИ и «Новым миром», спросил: «„И зачем вам так разрываться, Александр Григорьевич? ‹…› Разве нашего сектора вам мало?“ Дементьев странно посмотрел на меня ‹…›: „Литературный журнал тебе кажется игрой? Но ради этой игры жизни не жалко…“»[962]962
  Ковский В. Уплывающие берега. С. 361.


[Закрыть]. А вот и Л. Левицкий вспоминает, что, празднуя в редакционном кругу свое 60-летие, Д. особо «благодарил журнал за то, что он стал в нем лучше. Это – не дежурные слова, а правда»[963]963
  Левицкий Л. Утешение цирюльника. С. 54–55.


[Закрыть].

Но – чтобы правда о духовном самоочищении Д. от грехов молодости стала совсем уж полной – придется учесть и запись в дневнике Твардовского от 12 января 1966 года про

ужасное вчерашнее признание Демента после его возвращения из горкома о его готовности, заявленной там инструктору, выступить в качестве общественного обвинителя на процессе Синявского, ‹…› хотя уже, казалось ‹…› что в последние годы, под воздействием разных факторов, в первую очередь – успехов «НМ», лестной причастности к этому «очагу», он решительно эволюционировал в добрую сторону.

Что будет – бог весть, но, может быть, тут-то и хрустнет наш хребет, – размышляет Твардовский, не скрывая своей, как он говорит, «потрясенности». – Если он-таки будет выступать на суде, мы предложим ему уйти из редколлегии до этого, – если он не подает заявление, придется мне принимать некое решение[964]964
  Твардовский А. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 410, 411–412.


[Закрыть].

И сам ли Д. отказался от позорной миссии, слух о которой успел облететь всю Москву[965]965
  О том, что «бедный критик, литературовед, заместитель Твардовского по журналу, человек, кажется, честный, прогрессивный (когда-то он же давал блестящую рекомендацию для принятия Синявского в Союз Писателей), бедный Дементьев вынужден был взять на себя такое „партийное поручение“» см., например, дневниковую запись П. Антокольского от 31 января 1966 года (Антокольский П. Дневник. С. 51).


[Закрыть], власти ли решили передоверить ее З. Кедриной и А. Васильеву, но обошлось. Так что Д., охолонув, продолжал оставаться, – по словам Ф. Абрамова, – «коренником журнальной повозки, тягловой лошадкой „Нового мира“»[966]966
  Цит. по: Огрызко В. Советский литературный генералитет. С. 726.


[Закрыть] – вплоть до конца декабря того же 1966 года, когда его и Б. Закса, несмотря на протесты Твардовского, из журнала все-таки выставили. Выходит, что и статью «О традициях и народности» он для «Нового мира» писал уже в статусе вольного автора, одного из старших научных сотрудников ИМЛИ.

Что дальше? Редакторская работа по составлению очередной «Истории советской литературы», посильно деятельное участие в редколлегиях «Вопросов литературы», «Краткой литературной энциклопедии», иных изданий. И угасание, конечно.

Разговоры тихие, медленные, усталые, – 31 августа 1970 года пометил в дневнике В. Лакшин. – Расшвыряли нас в стороны и гасят каждого поодиночке. А. Т. – старый, усталый, жалуется на эмфизему и боль в ноге. Рассказал про Демента, как он, растрепанный, сидит целыми днями у телевизора и все свое хитроумие вкладывает в баталии внутри правления дачного кооператива[967]967
  Лакшин В. После журнала // Дружба народов. 2004. № 9.


[Закрыть].

Соч.: Статьи о советской литературе. М.: Худож. лит., 1983.

Лит.: Твардовская В. А. Г. Дементьев против «Молодой гвардии» (эпизод из идейной борьбы 60-х годов) // Вопросы литературы. 2005. № 1; Огрызко В. Советский литературный генералитет. М., 2018. С. 713–729.

Демин Михаил (Трифонов Георгий Евгеньевич) (1926–1984)

Его отец красный комиссар Е. А. Трифонов выпустил под псевдонимом Евгений Бражнев книгу стихов «Буйный хмель» (1918, 1922, 1931), пьесу «Шесть пролетов» (1928), романы «Стучит рабочая кровь» (1928, 1930, 1931), «Каленая тропа» (1932, 1934), несколько других книг, двоюродный брат Ю. В. Трифонов стал признанным писателем, и получается, что Д. тоже было не миновать этой участи.

Но прежде он в 16 лет не явился по повестке на военный завод и за нарушение Указа о всеобщей обязательной трудовой повинности получил два года принудительных работ. Оттрубил из них в Краснопресненской тюрьме чуть больше года и 16 августа 1944-го был призван в армию. Неизвестно, успел ли повоевать в казачьих войсках, но известно, что после демобилизации Д. начал работать в дизайнерском бюро Автозавода имени Сталина и брать уроки рисования у художника Д. Моора. Жизнь вроде налаживалась, но тут бывшим осужденным стали давать новые сроки, и Д., без документов ускользнув из Москвы, прибился к уголовникам, освоил профессию майданника, специализирующегося на кражах в поездах и на вокзалах, а со временем обрел почетный статус вора в законе с говорящей кличкой Чума.

И в 1947-м снова сел на пять лет, конечно: поишачил на Колыме, строил железную дорогу Салехард – Игарка, валил лес в саянской тайге. Среди заключенных прославился тем, что искусно «тискал романы» и сочинял блатные песни – ну, типа «Костюмчик серенький, колесики со скрипом / Я на тюремный на бушлатик променял…» Рассказывают даже, что, когда Д. в 1952 году освобождался из заключения, общая сходка – «толковище» – отпустила его из «кодлы», постановив: «Быть тебе поэтом!»[968]968
  Трифонова-Тангян О. Михаил Дёмин vs Юрий Трифонов. Часть 1. https://www.chayka.org/node/8654.


[Закрыть].

Его определили в ссылку, откуда он самоуправно на несколько недель сбежал было в Москву, но под угрозой нового срока вернулся в Абакан, чтобы, будто вольняшка, менять занятия и места проживания, по рекомендации такого же, как он, «лагерного романиста» Р. Штильмарка послужил даже в аскизской районной газете. И уже под именем Михаила Демина начал печататься – за дебютной публикацией двух стихотворений в игарской газете «Коммунист Заполярья» (30 октября 1955 года) последовал поэтический сборник «Под незакатным солнцем» (Абакан, 1956), в котором, – говорит журналистка из Игарки В. Гапеенко, –

нет воспевания героики социалистического труда, не содержится благодарности руководителям партии и правительства за счастливую жизнь, как это традиционно было принято в поэзии тех лет. Лирический герой стихотворений Демина – явно человек со сложной судьбой, многое испытавший, от того еще больше ценящий жизнь, товарищество, любовь[969]969
  Михаил Демин: То вьется северная вьюга // Блог Валентины Гапеенко. 2017. 25 августа. https://gapeenko.net/poetry/7804-mixail-dyomin-to-vyotsya-severnaya-vyuga.html.


[Закрыть].

С этим можно было уже и Москву покорять. Так что, выпустив в столице книгу стихов «Лицом к востоку» (1958) и вступив в Союз писателей (1959), Д. прибывает в первопрестольную, проходит курс обучения на Высших литературных курсах (1962–1964), работает в редакции «Смены», печатается в журналах, издает очередные стихотворные сборники «Параллели и меридианы» (1962), «Белый день» (1967), «Кочевье» и, по совету Ю. Трифонова, сборник рассказов «Мирская тропа» (1966).

Шумной славы они ему не приносят, но жить можно. Если бы не случай – мать Д., побывав в Париже по приглашению родственников, и сыну устроила туда поездку, из которой он, – как вспоминает приятельствовавший с ним Ст. Куняев, – «вернулся каким-то другим: обалдевшим, молчаливым, замкнутым»[970]970
  http://www.belousenko.com/wr_Demin.htm.


[Закрыть]. «Готовность к прыжку»[971]971
  Трифонов Ю. Из дневников и рабочих тетрадей // Дружба народов. 1999. № 1.


[Закрыть] отметил в своем двоюродном брате Ю. Трифонов и не ошибся. Через несколько месяцев, в конце 1968-го Д., договаривается с Политиздатом, что напишет книгу о парижской эмиграции Ленина, и берет под поручительство Ю. Трифонова писательскую командировку во Францию, откуда уже не возвращается.

У семьи, брошенной на родине, неприятности, Ю. Трифонов на какое-то время становится невыездным. Что же до самого Д., то он женится на кузине Пуппи, вступает по наследству во владение то ли бистро, то ли пекарней и быстро доводит ее до полного краха. Зато идет служба в парижском бюро «Радио Свобода» и пишутся новые книги, уже только проза – повести «И пять бутылок водки», «Неудачник» (Новый журнал. 1969. № 94), «Горькое золото» (Время и мы. 1979. № 46–47), «Перекрестки судеб» (Нью-Йорк, 1983), «Тайны сибирских алмазов» (Нью-Йорк, 1983), автобиографическая трилогия, куда входят романы «Блатной» (Время и мы, 1978, № 27–28), переведенный в США, Италии, Португалии, Израиле и Японии, «Таежный бродяга» (Время и мы. 1978. № 35–36) и «Рыжий дьявол», который увидит свет только в 1987 году, после смерти писателя.

Демин, – откликнулся на его прозу немецкий славист В. Казак, –

пишет живо и захватывающе. Пережитое им самим на свободе, в лагере и ссылке он дополняет рассказами других блатных. В его героях шокирует бессовестность, подлость, отсутствие чувства вины, раскаяния, любых этических норм, проявляющихся в отношении к другим; в частности, к политзаключенным[972]972
  Казак В. Лексикон русской литературы ХX века. С. 126.


[Закрыть].

И об останках Д. Они, – рассказывает О. Трифонова-Тангян, его племянница, дочь Ю. Трифонова, – захоронены на кладбище Кламар в предместье Парижа, вернее подзахоронены в старую могилу г-жи Лермонтовой, с которой его жена, оказывается, состояла в отдаленном родстве.

Соч.: И пять бутылок водки… Тайны сибирских алмазов. М.: Панорама, 1991; Блатной. Новосибирск: Интербук, 1994.

Демичев Петр Нилович (1918–2010)

Д. заглазно звали «химиком». И с полным на то основанием, ибо, закончив Московский химико-технологический институт имени Менделеева (1944) и пройдя все положенные ступени партийной карьеры, он уже в роли секретаря ЦК сначала возглавлял Бюро ЦК по химии и легкой промышленности (1962–1965) и только потом – видимо, как эффективный менеджер, – был брошен на идеологию.

Она в это время менялась, уходя от плохо предсказуемого хрущевского волюнтаризма, и на первых порах не очень было понятно, в какую сторону. Все перемещения во власти поэтому казались знаковыми, и о Д., – взглянем на дневниковую запись, сделанную Л. Левицким в конце марта 1965 года, – тоже судачили: «Кто говорит, что он человек более или менее интеллигентный, кто утверждает, что он – фигура мрачноватая»[973]973
  Левицкий Л. Утешение цирюльника. С. 68.


[Закрыть].

С одной стороны, помнилось, что с трибуны недавнего XXII съезда партии (октябрь 1961-го) Д. не только поддержал предложение о выносе Сталина из Мавзолея, но и заявил: «Вся наша партия, весь наш народ сурово осуждают беззаконие и произвол, царившие в период культа личности». С другой стороны, – возражали оптимистам, – Д. уже в новой для себя роли идеолога на первой встрече с главными редакторами в апреле 1965 года потребовал подзатянуть гайки: мол,

непомерно много лагерной темы. Все, кто там побывал, считают себя обязанными написать об этом мемуары или роман. Надо ли смаковать эту тему и раздевать себя перед всем миром? Не слишком ли долго и навязчиво мы о культе личности Сталина продолжаем говорить?[974]974
  Беляев А. Литература и лабиринты власти. С. 25.


[Закрыть]

Надеялись, впрочем, на лучшее. В редакциях, в театрах и на киностудиях, на московских кухнях передавали из уст в уста, что Д. «очень деликатный и умный»[975]975
  Образцова Е. «Хочу сначала умереть, а потом уже петь закончить, а может, Бог даст еще на небесах, на том свете немножко попеть»: Интервью Д. Гордону // Бульвар Гордона. 2015, январь. № 3. http://bulvar.com.ua/gazeta/archive/s55_67083/8965.html.


[Закрыть], что он сроду ни на кого не накричал и в разговорах на Старой площади вообще «всячески показывал, как ценит своего собеседника»[976]976
  Цит. по: Огрызко В. Охранители и либералы. Т. 1. С. 355.


[Закрыть].

Например, А. Твардовский, – по рассказу А. Кондратовича, – «пришел после первой личной встречи с Демичевым в полном восторге». И не в обольщении, разумеется, от его «мхатовского тона и мягкости в обращении», а потому что Д., наперекор цензурному запрету, своей властью разрешил печатать булгаковский «Театральный роман» (Новый мир. 1965. № 8). И мало того, вообще сказал, что «за выбор и опубликование произведений в журнале отвечает редколлегия и никто больше»[977]977
  Кондратович А. Новомирский дневник. С. 29.


[Закрыть].

17 июля того же года Д. встретился с А. Солженицыным, уже опальным, и «оба мы, – сказано в книге „Бодался теленок с дубом“, – очень остались довольны». Солженицын тем, как ловко он, по лагерным заветам, «раскинул чернуху», ни от чего не отрекшись, но произнеся все ритуальные фразы о коммунизме, а Д., вряд ли совсем уж одураченному, показалось, что его собеседник готов к компромиссу с властью и, значит, «они» (буржуины, естественно) «не получили второго Пастернака»[978]978
  См.: Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 115–119.


[Закрыть].

Ту же склонность к либеральным жестам Д. обнаруживал по первости и дальше: в августе 1965-го, беседуя с Д. Граниным и М. Дудиным, при них звонил в Верховный суд РСФСР, чтобы ускорить рассмотрение дела И. Бродского, в декабре, – по словам Е. Евтушенко, – предлагал ограничиться товарищеским судом над А. Синявским и Ю. Даниэлем.

И вина ли Д. в том, что из этих жестов ничего не проистекало? Возможно, все дело в том, что в хоре брежневского «коллективного руководства» его голос звучал тоньше писка, и – по утверждению работавшей с ним Н. Молевой, – был он, кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК, всего лишь «обычным пустозвоном», который «страстно боялся проронить неосторожную фразу или допустить какую-либо ошибку»[979]979
  Огрызко В. Охранители и либералы. Т. 1. С. 355.


[Закрыть]. Но еще вернее причину видеть в том, что, искренне симпатизируя и помогая талантам сговорчивым, которые на рожон не лезли и к компромиссам были готовы, подлинных инакомыслов Д. так же искренне понимал как врагов, а с ними никакое примиренчество и потакательство в принципе невозможно.

Поэтому если перед одними – например, перед народной артисткой СССР Е. Образцовой – он представал как истинный интеллигент, «бессребреник ‹…›, замечательный, дивный человек с чистой совестью»[980]980
  Образцова Е. «Хочу сначала умереть, а потом уже петь закончить…»


[Закрыть], то другие встречали такого же чинушу и держиморду, как все брежневские сатрапы.

Иного, видимо, и быть не могло. Своим (мировоззренчески и поведенчески своим) всё, врагам ничего, кроме ненависти. И, доброжелательно поначалу оценив талант А. Солженицына, 10 марта 1967 года на заседании секретариата ЦК КПСС он уже заявит: «Солженицын – это свихнувшийся писатель, антисоветски настроенный. С ним надо повести решительную борьбу»[981]981
  Кремлевский самосуд. С. 40.


[Закрыть]. И, человек музыкально одаренный, будет, уже в должности министра культуры СССР (1974–1986), всяко вредить строптивице Г. Вишневской, а Ю. Любимов увидит в нем, завзятом театрале, главного недоброжелателя Таганки.

Не удивительно, что и на пенсию его удалят в октябре 1988 года вместе с такими, как он, геронтократами А. Громыко, М. Соломенцевым, В. Долгих, А. Добрыниным. А дальше дожитие. Средств к существованию накоплено не было, роскошную квартиру пришлось сдавать внаем, госдачу отобрали и, – еще раз вернемся к воспоминаниям Е. Образцовой, – «три года на моей даче он жил: мы с Альгисом[982]982
  А. Жюрайтис, дирижер, муж Е. Образцовой.


[Закрыть] им первый этаж отдали, а сами на втором расположились», затем приютился у дочери, народной артистки России Е. Школьниковой.

Мемуаров, как и почти все его коллеги, Д. не оставил. Где собиравшаяся им коллекция бюстов Ленина, неизвестно. И где библиотека тоже, а жаль, ведь, – как рассказывает М. Лобанов, побывавший у Д. на Старой площади, –

…весь угол его большого кабинета, как поленницей дров, был завален книгами. Оказывается, это были дарственные книги писателей партийному идеологу. Любопытно было бы собрать эти дарственные надписи воедино: вот был бы портрет верноподданнической литературы[983]983
  Лобанов М. Оболганная империя. С. 27.


[Закрыть].

Долматовский Евгений Аронович (1915–1994)

В молодости, как, впрочем, и в зрелые годы, Д. удивительно везло. Придя еще «деткором», как их тогда называли, в «Пионерскую правду», он уже в 15-летнем возрасте напечатал там дебютное стихотворение: конечно же, про героику Гражданской войны[984]984
  Впрочем, – уточняет Д., – «первое стихотворение было опубликовано в 1930 году в журнале „Вожатый“. Оно называлось „Мы едем в колхоз“, а слово „колхоз“ было новое, только вступало в обиход, а в заголовке стихов даже удивляло» (Советские писатели. 1988. С. 161).


[Закрыть]. И опыт по комсомольской путевке наживал на строительстве первой очереди московского метро (1933–1934), откуда, сначала на заочное отделение, в 1933 году поступил в Литературный институт. С публикациями тоже сразу заладилось: в 1934-м у второкурсника вышла книжка «Лирика», еще тоненькая, всего 12 стихотворений, но все-таки книжка, через год еще одна («День», 1935), а сразу после выпуска из института (1937) в печати появились весьма своевременная поэма «Феликс Дзержинский» (1937) и вполне себе солидный томик «Стихотворения и поэмы» (1938).

Так что и в Союз писателей его тут же приняли, и командировали на Дальний Восток с ответственным заданием – в роли уполномоченного ССП СССР с нуля создавать там местную писательскую организацию, ну и стихи писать, конечно, все о той же социалистической героике. Он их написал – «Дальневосточные стихи» потоком пройдут по страницам «Знамени» (1938. № 6, 7, 12), а в следующем году появятся одноименными отдельными изданиями сразу и в «Советском писателе», и в московской «Правде», и в хабаровском «Дальиздате».

Но и то надо сказать: пока Д. вдали от Москвы выполнял партийное поручение, его отец, адвокат или, – как отозвался о нем любящий сын, – «пролетарий умственного труда»[985]985
  Долматовский Е. Очевидец. С. 10.


[Закрыть], – был 28 марта 1938 года арестован.

Мог, вероятно, и сын загреметь – хотя бы как член семьи изменника Родины. Но нет, сын у нас за отца не отвечает, и жизнь молодого поэта продолжала идти на подъем, чему подтверждение – орден «Знак Почета», который Д. получил при первой же раздаче правительственных наград. Причем – вот она, сардоническая гримаса судьбы, – указ об ордене вышел 31 января 1939 года, а всего через двадцать дней, 20 февраля, отца Д. расстреляли.

На судьбе сына это, впрочем, никак не сказалось – он был принят в партию (1941), всенародную славу набрал песнями, действительно запоминающимися, и, чувствуя себе «стихотворцем, пристегнутым, что ли, к Красной Армии»[986]986
  Там же. С. 15–16.


[Закрыть], участвовал как военкор в походе на Западную Белоруссию, в советско-финской кампании, а с началом Отечественной получил назначение в армейскую газету «Красная Армия». Уже в августе 1941-го попал, однако, в окружение под Уманью, был ранен, взят – еврей и коммунист – в плен, сумел бежать, чтобы, 4 ноября перейдя линию фронта, оказаться перед недреманным оком особистов.

Беда, и еще какая, но опять, – говорит Д., – «…это удивительное и прекрасное скрещение обстоятельств, невероятное мое везение на хороших людей…»[987]987
  Там же. С. 78.


[Закрыть], так что воинское звание батальонного комиссара хорошие люди ему вернули, и войну он закончил уже полковником, орденоносцем, которого в паре с Д. Шостаковичем привлекали к созданию советского гимна (1943) и которого одаряли своим расположением самые прославленные полководцы.

После войны он работал за семерых: сочинял тексты все для того же Д. Шостаковича («Только два автора – Пушкин и Евгений Долматовский – заставили Шостаковича обратиться к их творчеству неоднократно», – отмечают музыковеды)[988]988
  http://www.nflowers.ru/page.php?page=3&item=77&lang=ru.


[Закрыть], из автора задорных комсомольских речевок вырос в плодовитого одо– и летописца. «Помню, – рассказывает Л. Ошанин, –

как мы втроем, с ним и Михаилом Лукониным, были вместе на строительстве Волго-Донского канала. Вот разница темпераментов – Луконин об этой поездке не написал ничего. Я несколько месяцев не отходил от письменного стола, а когда закончил цикл, получил журнал, где уже было напечатано 15 страниц стихов Долматовского, успевшего написать буквально обо всем, что мы видели…[989]989
  Безелянский Ю. Профессор песни // Алеф. 2011. 18 августа. http://www.alefmagazine.com/pub2597.html.


[Закрыть]

И доверием начальства, конечно, он пользовался тоже. Преследования безродных космополитов обошли его стороною, Сталинской премией 3-й степени Д. был отмечен в тревожном 1950 году, на смерть вождя откликнулся проникновенным стихотворением «В Колонном зале», и вскоре, – как он сам вспоминал, – «оказался у руля только что созданной Московской писательской организации»[990]990
  Долматовский Е. Очевидец. С. 182. То есть первым заместителем председательствовавшего в ней К. Федина.


[Закрыть].

Здесь свидетельств сохранилось немного: ну, был на выборах в Верховный Совет доверенным лицом А. Фадеева и первым примчался на место его самоубийства. Да еще в день, когда начался венгерский мятеж, 20 октября 1956-го санкционировал громокипящее обсуждение дудинцевского романа в ЦДЛ и, когда оно властью было интерпретировано как контрреволюционный митинг, попался под горячую руку самому Хрущеву.

И опять бы Д. не сдобровать. Но он тут же отправился в командировку в бунтующий Будапешт, отписался, как положено, проклятиями по поводу венгерских фашистов, и все сомнения в его преданности отпали. Однако, – уже на склоне лет свидетельствует Д., – «я выпал из номенклатуры и доныне благодарен партии и правительству, что остался просто поэтом, каким хотите, только не руководящим»[991]991
  Долматовский Е. Очевидец. С. 143.


[Закрыть].

Разовыми поручениями власти он и в этой роли, конечно, не пренебрегал: осудил, например, в 1957 году с трибуны писательского пленума «унылый и маленький мирок» поэзии Н. Заболоцкого, записался, хоть слова и не получил, в очередь клеймителей Б. Пастернака на общемосковском собрании 31 октября 1958-го. Но это всё эпизоды, а главным для Д. с середины 1950-х и до конца советской власти стал зов музы дальних странствий. Профессор Литературного института, он то и дело прерывает занятия, чтобы отправиться в очередное путешествие по Европе, которую исколесил почти всю, и, в особенности, по Африке, по Латинской Америке, по юго-востоку и югу Азии. И отовсюду у самого, быть может, выездного полпреда советской поэзии, исправно собираясь в книги, идут дорожные стихи, идут путевые заметки.

Плохо ли? И хоть сколько-нибудь значимых литературных премий он больше не получал, зато орденов за трудовые заслуги собрал полный бант: и Ленина, и Октябрьской Революции, и Трудового Красного Знамени… Правда, критики с репутацией о нем уже даже не упоминали, лихое mot Н. Глазкова про «долматусовскую ошань» передавалось из уст в уста, и лишь А. Синявский иронически аттестовал очередную книгу Д. как «теплые стихи, невысокой температуры, с неясной тенденцией, стихи, избегающие крайностей остроты и тяготеющие к золотой середине» (Новый мир. 1965. № 3).

Такие стихи, естественно, не запоминаются, да и запоминать их незачем, зато и возникали они без труда, и печатались без промедлений. Его литинститутскому выпускнику К. Ковальджи запало в память, как, отвечая на вопрос, пишет ли Д. стихи, тот не без самодовольства сказал: «А как же? Они у меня выделяются, как пот»[992]992
  Ковальджи К. Встречи с Долматовским // Солнечный ветер. 2007. 20 октября. https://www.vilavi.ru/sud/201007/201007.shtml.


[Закрыть].

Вряд ли их сейчас читают – и лирические репортажи, и роман в стихах «Добровольцы», и даже повесть «Зеленая брама» о жестоком военном опыте автора, и уклончиво осмотрительные мемуары.

А вот песни на слова Д. – «Все стало вокруг голубым и зеленым…», «Любимый город», «Лизавета», «Случайный вальс», «Родина слышит, родина знает…», «Сормовская лирическая», «Если бы парни всей земли…», «За фабричной заставой», «Венок Дуная», иные всякие – слушают, случается, с неизжитым ностальгическим чувством.

Мал, скажете, золотник? Пусть мал, но все равно дорог.

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1989–1990; Очевидец: Книга документальных рассказов о жизни автора и его современников в XX веке, в советское время. Н. Новгород: Деком, 2014.