Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Владимов (Волосевич) Георгий Николаевич (1931–2003)

Его отец, наполовину поляк, наполовину белорус, оставил семью через полтора года после рождения сына. Да и сам В. рано оторвался от близких, так как поздней осенью 1943 года был принят в суворовское училище пограничных войск НКВД и рос, – как он вспоминает, – «волчонком Берии» сначала в Кутаиси, а с 1946-го в Петродворце под Ленинградом. И совсем тотальным стало одиночество, когда мать – М. Зейфман, преподавательница русского языка в пограничном училище и, соответственно, капитан МГБ, – 15 декабря 1952 года была арестована по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде[562]562
  Ее актировали по состоянию здоровья 20 января 1955 года, а реабилитировали, и то по личному ходатайству К. Симонова, только 16 апреля 1957 года.


[Закрыть].

Так и выработался будущий писатель, – как говорит Н. Кузнецова, его жена, – в «человека личностного, точнее – единоличного поступка»[563]563
  Цит. по: Шнитман-МакМиллин С. Георгий Владимов: Бремя рыцарства. С. 55.


[Закрыть]. Начав еще суворовцем писать стихи, сам и на всю жизнь придумал себе псевдоним в честь любимого Маяковского[564]564
  Официально В. сменил фамилию 14 августа 1967 года.


[Закрыть]. Прочитав в газете убийственное постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», по собственной воле вместе с другом и 15-летней приятельницей отправился к Зощенко, чтобы высказать ему слова поддержки[565]565
  Этот сюжет ляжет в основу незаконченного автобиографического романа «Долог путь до Типперэри» (первая публикация – Знамя. 2004. № 4).


[Закрыть]. И, закончив в 1953-м юрфак Ленинградского университета, сам, наконец, решил ни дня по этой профессии не работать.

Стихи, правда, ушли, будто их и не было. Зато нахлынул вдруг интерес к театру, вернее к драматургии, и первой публикацией, уже подписанной псевдонимом, стала статья «Женские образы в пьесах Анатолия Софронова» (Театр. 1954. № 11). В дальнейшем В. предпочитал об этой статье не вспоминать, зато следующей – «К спору о Ведерникове» (Театр. 1954. № 12), – посвященной пьесе А. Арбузова «Годы странствий», гордился и открыл ею четвертый том своего собрания сочинений. Что не удивительно, так как уже там, – по позднейшему признанию В., – начала вызревать его

излюбленная тема – один в толпе воин, одинокий человек (в одном случае – собака), «вольный стрелок», исполняющий свой жизненный долг так, как он сам его понимает, зачастую наперекор окружающим, что приводит иной раз к трагическому для него исходу[566]566
  Цит. по: Шнитман-МакМиллин С. Георгий Владимов: Бремя рыцарства. С. 110.


[Закрыть].

Запомним эти слова, а пока скажем, что в середине мая 1956-го В. на три года придет редактором в отдел прозы симоновского «Нового мира». Станет вести в журнале «Не хлебом единым» В. Дудинцева, «Собственное мнение» Д. Гранина, «Сентиментальный роман» В. Пановой, «Пядь земли» Г. Бакланова. Продолжит и в «Новом мире», и в «Литературной газете», куда он в поиске более вольных хлебов в 1959-м переберется еще на полгода, писать и о давно ныне забытых книгах, и о К. Симонове (Литературная газета. 4 февраля 1960), и о Дж. Сэлинджере (Новый мир. 1961. № 2), а уже его разгромный отклик на «Сотворение мира» В. Закруткина (Новый мир. 1958. № 11) создаст В. репутацию критика не только с пером, но и со шпагой.

Мелькнул среди владимовских публикаций и рассказ «Все мы достойны большего» (Смена. 1960. № 13). Но он прошел бесследно, так что только повесть «Большая руда» (Новый мир. 1961. № 7), написанная по следам командировки на Курскую магнитную аномалию, стала подлинным дебютом В. в прозе[567]567
  «Отличная, мне кажется, вещь», – 26 октября написала Л. Чуковская Л. Пантелееву (Пантелеев Л. – Чуковская Л. Переписка (1929–1987). С. 187).


[Закрыть]. И дебютом триумфальным, вызвавшим в печати шквал восторженных откликов. В. через два месяца, минуя приемную комиссию, производят в члены Союза писателей, а повесть издают, удачно экранизируют (1964), включают во все, какие есть, рекомендательные списки, пробуют даже выдвинуть на Ленинскую премию.

Писал бы он и дальше так, горя бы не знал. Тем более что в январе 1962 года В. вышел в море на рыболовецком траулере «Скакун», и результатом, возможно, стал бы еще один роман о героике людей труда. Но, – отмечает С. Шнитман-МакМиллин, – «в отличие от „Большой руды“ работа шла медленно и трудно»[568]568
  Шнитман-МакМиллин С. Георгий Владимов: Бремя рыцарства. С. 188–189.


[Закрыть], и ее неожиданно пересек замысел повести о караульной собаке, покинутой в заброшенном советском концлагере. Сначала получился рассказ объемом в 62 страницы, где «изображалась не столько собака, сколько вохровец в собачьей шкуре», и в «Новом мире», – вспоминает В., – этот рассказ «всем очень понравился. Все хотели его печатать»[569]569
  «Г. Владимов, – 14 сентября 1963 года сказано в дневнике В. Лакшина, – принес рассказ о сторожевой собаке, которая одичала после того, как разогнали лагерь, при котором она служила. Рассказ – прозрачная аллегория, притча, но, пожалуй, его можно было бы напечатать, если добавить „верному Руслану“ больше живого, собачьего» (Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущева. С. 162).


[Закрыть]. Однако дело уперлось в Твардовского, который рассказ прочитал после всех, вызвал к себе автора и сказал, что «я могу его тиснуть и в таком виде. Но мне кажется, что вы не использовали всех возможностей, не разыграли сюжет. Здесь таится гораздо большая тема, чем вам сейчас это кажется», так что надо рассказ «несколько особачить», то есть «побольше внести туда живого пса: „проникните в собаку, в ее трагедию, в ее мир…“»[570]570
  Шнитман-МакМиллин С. Встречи с Георгием Владимовым // Знамя. 2018. № 7. С. 160–161.


[Закрыть].

«Пока я это „особачивал“, – продолжает В., – прошел год-полтора примерно. За это время сняли Хрущева и закрылись ворота лагерной темы. Ничего нельзя было в „Новом мире“ о лагере печатать, и Твардовскому осталось только развести руками». А рассказ, еще в первом его варианте, прямо «из комнаты машинисток попал в самиздат»[571]571
  Там же. С. 160.


[Закрыть]. К этому времени и В. – не исключено, что еще и под воздействием его жены, «безбашенной», как говорят, Н. Кузнецовой, – уже отталкивал от себя мир законопослушной литературы: зимой 1966-го он сочинил вместе с В. Аксеновым и А. Гладилиным резкое заявление двадцати молодых писателей в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, а в мае 1967-го отправил в адрес IV съезда писателей «доблестное безоглядное письмо», которое, – по оценке А. Солженицына, – прозвучало как «гимн Самиздату»[572]572
  Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 176.


[Закрыть].

В круг общения В. входят А. Сахаров, генерал-расстрига П. Григоренко, другие диссиденты, и естественно, что за ним начинают послеживать, «промывать, – как он выражается, – мозги» в СП, КГБ и ЦК. Но роман «Три минуты молчания», где героики кот наплакал, зато много горькой правды, наконец-то закончен и – со значительными цензурными изъятиями – все-таки печатается в «Новом мире» (1969. № 7–8).

Присяжные советские критики бросаются на него как по команде фас, «трудящиеся» по той же команде негодуют в газетах, и это В. в общем-то уже безразлично. Если что и огорчает, то пущенный в свободное обращение отзыв А. Солженицына: мол,

морская тема не может, по-моему, сказаться ни на общественном, ни на нравственном, ни на эстетическом развитии России… Морская тема – боковой переулок, и именно поэтому я не в силах в него свернуть… Все самое героическое, что может произойти сегодня на море, – не интересно для нашей духовной истории.

В послесловии к роману В., конечно, ответил, и не без остроумия: «Если море – „боковой переулок“ нашей духовной истории, раковая больница – что же, ее столбовая дорога?»[573]573
  Владимов Г. Т. 2. С. 393.


[Закрыть] Но был задет и, надо думать, лишний раз почувствовал, что и в своем, казалось бы, кругу, он «по природе – одинокий боец»[574]574
  Аннинский Л. Удары шпагой. С. 207.


[Закрыть]. Однако единомышленников не выбирают, и с пути однажды выбранного уже не свернуть. «Верный Руслан» выходит в эмигрантских «Гранях» (1975. № 96)[575]575
  В нашей стране повесть была напечатана «Знаменем» только в февральском номере за 1989 год.


[Закрыть], множатся письма протеста, «промывание мозгов» сменяется открытой слежкой, обысками и допросами.

Случилась, правда, и попытка удержать В. от разрыва всех и всяческих отношений с советской властью, когда ему предложили в обмен на книжное издание «Трех минут молчания»… нет, не покаяться, на что он, человек чести, не пошел бы, а на страницах «Литературной газеты» мирно побеседовать с Ф. Кузнецовым, уже входящим в генеральские чины, но еще не забывшим о своей либеральной молодости и былой дружбе с В.

«Диалог о прозе»[576]576
  В этой беседе «каждый говорил на ту же тему, но о своем. Кузнецов – о социальной ответственности писателя перед обществом, Владимов – о социальной ответственности писателя за общество ‹…› Это были два голоса, которые вели разные партии, но, понимая смысл игры, старались не создать ощущения полной какофонии» (Шнитман-МакМиллин С. Георгий Владимов: Бремя рыцарства. С. 312).


[Закрыть] 19 февраля 1976 года состоялся, и роман, как обещали, издали стотысячным тиражом. Но всё впустую: В. был уже отрезанным ломтем и 10 октября 1977 года направил в Союз писателей заявление, где сказано:

Оставаясь на этой земле, я в то же время не желаю быть с вами. ‹…› Несите бремя серых, делайте, к чему пригодны, – давите, преследуйте, не пущайте. Но – без меня. Билет № 1471 возвращаю[577]577
  Владимов Г. Собр. соч. Т. 4. С. 149–152.


[Закрыть].

А 12 января 1983 года – после травли, запугиваний, все более настойчивых понуканий со стороны органов – написал Ю. Андропову: «Я готов покинуть Россию»[578]578
  Там же. С. 167.


[Закрыть].

26 мая его вместе с женой выпустили. Вроде бы для чтения лекций и только на год, но все понимали, что навсегда, и это подтверждено указом о лишении советского гражданства, подписанным 1 июля 1983 года.

И началась новая жизнь – с недолгой работой главным редактором в «Гранях», с яркими выступлениями по радио и в печати, с завершением работы над романом «Генерал и его армия», начатой еще в 1968 году, с триумфом на родине и попытками в нее окончательно вернуться. Но об этих двадцати годах надо рассказывать отдельно, а мы только напомним, что останки В. покоятся сейчас на переделкинском погосте, и книги его, слава Богу, переиздаются и изучаются как безусловная классика.

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: NFQ/2Print, 1998.

Лит.: Аннинский Л. Крепости и плацдармы Георгия Владимова. М.: Изд-во МГУ, 2001; Аннинский Л. Удары шпагой: О Георгии Владимове: Воспоминания, переписка // Знамя. 2004. № 2–3; Иванова Н. Сильнее мифа // Литературная газета. 2021. 19 февраля; Шнитман-МакМиллин С. Георгий Владимов: Бремя рыцарства. М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022.

Воеводин Евгений Всеволодович (1928–1981)

Его отец был профессиональным литератором, и сын двинулся по той же стезе: еще студентом Ленинградского университета напечатал в «Огоньке» дебютный рассказ «Беглецы» (1950), а получив диплом о высшем образовании, стал работать в газете «Вечерний Ленинград» (1953).

Пошли и книги, первые из которых были написаны совместно с Э. Талунтисом: «Совсем недавно…» (1954); «Звезды остаются» (1956); «Твердый сплав» (1957), «Жизни быстрые шаги» (1959), «В океанах его пути» (1961), «Наш друг Олег» (1962)… Борозды вроде бы не портящие, но и ничем над ней не возвышающиеся, так что скорее всего В. и не запомнил бы никто, кабы не случай.

В 1963 году Глеб Семенов был в очередной раз снят с должности секретаря Комиссии по работе с молодыми писателями за какой-то «проступок», и на оказавшееся вакантным место, мелкого клерка в общем-то, поставили В.

А тут как раз суд над тунеядцем И. Бродским, где позицию Союза писателей должен был бы представлять Д. Гранин, председательствовавший в Комиссии по работе с молодыми. Но Д. Гранин, который, – по словам И. Ефимова, – «умел прятаться в опасные моменты»[579]579
  Ефимов И. Нобелевский тунеядец. С. 182.


[Закрыть], от этой чести по обыкновению уклонился. Поэтому за дело взялся В. – и отличился по полной: мало того что, опираясь на конфискованные КГБ стихи и дневник И. Бродского, напрочь отказал ему и в таланте, и в профессионализме («Поэта Бродского не существует. Переводчик, может, и есть, а поэта не существует!»), так еще и сочинил от имени Комиссии официальную справку, ни с кем ее не обсуждая, где были повторены те же обвинения – и в бездарности, и в антисоветской настроенности.

Конечно, будущего нобелиата осудили бы и без этой справки. Но подлог был так возмутителен, что, – говорит Я. Гордин, – «происшедшее объединило – правда, ненадолго – самых разных людей в нашем поколении», и родилось письмо 49-ти, где были выражены и надежда на то, что «справедливость по отношению к И. Бродскому будет восстановлена в законном порядке», и требование изгнать Е. Воеводина из состава Комиссии по работе с молодыми литераторами:

Мы, молодые литераторы Ленинграда, не можем, не желаем и не будем поддерживать никаких отношений с этим морально нечистоплотным человеком, порочащим организацию ленинградских писателей, дискредитирующим в глазах литературной молодежи деятельность Союза писателей[580]580
  Гордин Я. Рыцарь и смерть. С. 93–95.


[Закрыть].

«Собственно, – продолжает Я. Гордин, – этим письмом было начато движение „подписантов“ – людей, подписывавших коллективные петиции в защиту жертв незаконных процессов». Бродский все равно был отправлен в Норенскую, но и участь В. была решена.

На заседании, состоявшемся 26 марта 1964 года, В. пытался отбиваться: мол, он

влез в это дело не только потому, что ему поручил его Секретариат и партбюро, а потому, ‹…› что я как коммунист не могу принять своим сердцем людей, подобных Бродскому, – я презираю их всем сердцем. И поэтому я и на суде не мог выступать иначе, я говорил это по глубочайшему убеждению[581]581
  Цит. по: Золотоносов М. Гадюшник. С. 625.


[Закрыть].

Однако и Е. Эткинд, рассказавший о позорной роли В. в ходе позорного процесса, и теперь уже сам Д. Гранин были неумолимы: за то, что «он обманул общественное доверие, злоупотребил своим положением, ввел в заблуждение суд, Е. Воеводин был единодушно из комиссии изгнан»[582]582
  Эткинд Е. Записки незаговорщика. С. 182.


[Закрыть].

Книги у него и потом, конечно, продолжали выходить, и фильмы, преимущественно о пограничниках, по его сценариям снимались, но среди питерских литераторов, хоть сколько-нибудь дорожащих своей репутацией, В. стал изгоем. О нем если и говорили, то как об алкоголике, что было по тем временам еще не так страшно, и как об информаторе КГБ, что уже несмываемо.

И тогда же возникла знаменитая эпиграмма, которая в различных модификациях и с новыми, случалось, фигурантами доживет до наших дней: «Скажи, скажи мне, Родина, / Как ты скрываешь зуд: / Ведь оба Воеводина / Вдоль по тебе ползут»[583]583
  «Жизнь за столом складывается так…»: Переписка Т. Ю. Хмельницкой и Г. С. Семенова (1966–1970) / Публ. и примеч. Л. Семеновой // Звезда. 2014. № 1.


[Закрыть].

Соч.: Эта сильная слабая женщина: Повесть, рассказы, очерки. Л.: Сов. писатель, 1987.

Вознесенский Андрей Андреевич (1933–2010)

«Тебя Пастернак к телефону!»

Оцепеневшие родители уставились на меня. Шестиклассником, никому не сказавшись, я послал ему стихи и письмо. Это был первый решительный поступок, определивший мою жизнь. И вот он отозвался и приглашает к себе на два часа, в воскресенье[584]584
  Вознесенский А. Собр. соч. Т. 5. С. 41.


[Закрыть].

И началась уникальная для русской поэзии история взаимоотношений мастера в силе и юного подмастерья. В. днюет и почти ночует в квартире на Лаврушинском и на переделкинской даче, говорит с автором о «Докторе Живаго», заучивает «Стихи из романа» и на званых обедах в обществе Б. Ливанова, С. Рихтера, О. Верейского, других знаменитостей читает, в перебивку с Пастернаком, собственные стихи[585]585
  См., например, письмо Пастернака жене от 17 февраля 1957 года // Пастернак Б. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 10. Письма 1954–1959. С. 214.


[Закрыть].

Эти отношения длились дольше десятилетия, хотя, правду сказать, к концу пятидесятых они стали, кажется, уже нитевидными, и Т. Иванова, ближайшая соседка Пастернака по даче, вспоминает, что в разгар нобелевского скандала «Борис Леонидович грустно шутил: „Андрей, наверное, переселился на другую планету“».[586]586
  Иванова Т. Борис Леонидович Пастернак // Пастернак Б. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 11. С. 292.


[Закрыть]

Так ли? Известно, во всяком случае, что в докладной записке от 16 февраля 1959 года председатель КГБ А. Шелепин отметил В. среди постоянных пастернаковских «связей», а сам мастер, угодив в очередной раз в больницу, прислал, – как вспоминает В., – ему записку, где сказано: «Нынешнее совпало с Вашим вступлением в литературу, внезапным, стремительным, бурным. Я страшно рад, что до него дожил».

И действительно, так вышло, что именно тяжелейшие для Пастернака дни и месяцы стали для В. триумфальными. 1 февраля 1958 года он дебютирует в «Литературной газете», 30 сентября там же подтверждает свой успех новой подборкой, в трагическом для Учителя ноябре печатает в «Новом мире» брызжущие оптимизмом стихотворения с выразительными названиями «Ленин» и «На открытие Куйбышевской ГЭС имени Ленина». А дальше… Дальше поэма «Мастера» (Литературная газета, 10 января 1959), которая, – по словам В. Сосноры, – «была как удар бомбы по всей советской поэтике»[587]587
  Письма Николая Асеева к Виктору Сосноре // Звезда. 1998. № 7. С. 114.


[Закрыть], лихое стихотворение «Гойя» в «Знамени» (1959. № 4)[588]588
  Это стихотворение, первоначально предложенное В. для публикации в «Новом мире», было отклонено А. Твардовским. И тогда, – как рассказывал В., – «„Знамя“ напечатало моего „Гойю“. Эта публикация явилась шоком для официоза. На собрании редакторов всемогущий завотделом ЦК по идеологии Д. А. Поликарпов заклеймил эти стихи. Кожевников встал, закричал на него, пытался защитить меня. С „Гойей“ началась моя судьба как поэта. Первая ругательная статья „Разговор с поэтом Андреем Вознесенским“ в „Комсомолке“ громила „Гойю“. Следом появились статьи запугавшего всех Грибачева и испуганного Ошанина. Для них формализм был явлением, схожим с вейсманизмом и морганизмом. Он казался опаснее политических ошибок – люди полуграмотные и суеверные, они боялись мистики и словесных заговоров» (Вознесенский А. Собр. соч. Т. 5. С. 183).


[Закрыть], подборка в «Октябре» (1959. № 10) и – дуплетом – первые книжки: «Мозаика» во Владимире и «Парабола» в Москве (1960).

Цензура, литературные чиновники и послушные им критики в В., естественно, вцепились: из подборки в «Октябре» изъяли невинную, казалось бы, «Последнюю электричку», в которой «извращается советская действительность, содержится оскорбительный выпад против всей нашей молодежи»[589]589
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 351.


[Закрыть], нашли, что в еще более невинном стихотворении о русской бане «натуралистически показывается голое женское тело»…[590]590
  Цит. по: Огрызко В. Охранители и либералы. Т. 2. С. 309.


[Закрыть]

Ну и т. д., и т. п., и др. Однако же тут-то впервые дает о себе знать незримый ангел-хранитель – то ли высоко в ЦК, то ли еще выше на небесах, – но известность В. только растет. Бюро Владимирского обкома партии налагает строжайшие взыскания на издателей «Мозаики»[591]591
  7 февраля 1961 года бюро Владимирского обкома КПСС «за игнорирование указания отдела пропаганды и агитации обкома КПСС о недопущении к печати отдельных стихотворений А. Вознесенского» объявило выговор с записью в учетную карточку директору издательства Л. М. Мацкевичу. Выговор получил также начальник обллита В. В. Нильский, главный редактор К. Л. Афанасьева была уволена (см. там же.


[Закрыть], но В. печатают как ни в чем не бывало, в сентябре 1960-го по рекомендациям С. Маршака и Н. Грибачева (!)[592]592
  Ст. Рассадин вспоминает, как Б. Слуцкий «побагровел от унижения, когда, услыхав от почти юного Вознесенского, что тот намерен вступить в Союз писателей, и он ему предложил рекомендацию. Однако Андрей Андреевич, в ту пору Андрюша, сразил его простодушным цинизмом:
  – Не-ет, мне у вас невыгодно брать. Я лучше у Грибачева возьму.
  И действительно взял – у Грибачева, а для равновесия и у Маршака» (Рассадин Ст. Книга прощаний. С. 369–370).


[Закрыть] принимают в Союз писателей и примерно тогда же выпускают за границу. Сначала для порядка в братскую Польшу, но в 1961-м уже в США, во Францию, далее везде – причем не за мир во всем мире бороться, как это предписано советским классикам, а просто читать полукрамольные стихи.

Столь же «выездной» Е. Евтушенко, может быть, более знаменит, но В. более моден: в апреле 1962-го шокирует тогдашних коммуно-патриотов феерически проамериканскими «Тридцатью отступлениями из поэмы „Треугольная груша“» в «Знамени»[593]593
  В тогда же вышедшем отдельном издании отступлений станет уже сорок.


[Закрыть], 30 ноября того же года он, в отсутствие Евтушенко, «на своих плечах» вытягивает первый большой вечер поэзии в Лужниках[594]594
  См.: Рождественский Р. Удостоверение личности. С. 191.


[Закрыть], и Л. Брик пишет своей сестре в Париж: «Это один из самых талантливых наших молодых. Прочти непременно»[595]595
  Брик Л. – Триоле Э. Неизданная переписка. С. 368. Рассказывая о своих отношениях с Л. Брик, В. напомнил: «После выхода „Треугольной груши“ она позвонила мне. Я стал бывать в ее салоне. Искусство салона забыто ныне, его заменили „парти“ и „тусовки“. На карий ее свет собирались Слуцкий, Глазков, Соснора, Плисецкая, Щедрин, Зархи, Плучеки, Клод Фриу с золотым венчиком. Прилетал Арагон. У нее был уникальный талант вкуса, она была камертоном нескольких поколений поэтов. Ты шел в ее салон не галстук показывать, а читать свое новое, волнуясь – примет или не примет» (Вознесенский А. Собр. соч. Т. 5. С. 106).


[Закрыть].

Более того – ни на кого 8 апреля 1963 года разъярившийся Хрущев не кричал так, как на В.: «Мы еще переучим вас! Хотите завтра получить паспорт – и езжайте к чертовой бабушке! ‹…› Наша молодежь принадлежит партии. Не трогайте ее, иначе падете под жерновами партии!» С кличем «Ату его!» на В. бросаются загонщики чиновного и писательского сословий, его понуждают встретиться с секретарем ЦК Л. Ильичевым, написать умеренно покаянное письмо Хрущеву[596]596
  См. Огрызко В. Охранители и либералы. Т. 2. С. 315.


[Закрыть]. Словом, – вспоминает поэт, – «шок безысходности», жестокая опала.

«Я год скитался по стране. Где только не скрывался!» – сказано в мемуарах В.[597]597
  Вознесенский А. Собр. соч. Т. 5. С. 178.


[Закрыть] И это, наверное, так, но с небольшой поправкой – опала длится никак не дольше полугода. Уже 13 октября в «Правде» появляются отрывки из поэмы «Лонжюмо», в том же месяце «Юность» публикует «Почту со стихами», включая полный текст «Лонжюмо», – и В. реабилитирован. То есть его по привычке покусывают, но уже не за политику, а по части далеко не столь опасных художественности и морали. И сборник «Антимиры» (1964) выходит, и поэма «Оза» печатается в «Молодой гвардии» (1964. № 10), и Театр на Таганке в начале 1965 года ставит спектакль по его стихам[598]598
  «На спектакли Вознесенского давно распроданы билеты. Попасть невозможно. Вчера перед театром была толпа. Милиция. Под конец пришлось запереть двери на ключ! Их чуть не выломали», – 21 января пишет в Париж Л. Брик (Брик Л. – Э. Триоле. Неизданная переписка. С. 450), а В. Смехов, игравший в спектакле, подтверждает: «Успех поэтического представления «Антимиры» был невероятным – сродни успеху, извините, балета Большого театра. За пятнадцать лет спектакль выдержал восемьсот представлений» (Смехов В. Та Таганка. С. 171–172).


[Закрыть], и за границу его командируют по-прежнему, даже к зиме 1965-го выдвигают на Ленинскую премию. Ангел ли хранитель не дремлет, сказывается ли дипломатическая искусность самого поэта или, – как утверждают некоторые современники, – его жены З. Богуславской?

Бог весть, но бесчестных поступков за В. не числится, как не числится и трусости. Друзья, собиравшие в феврале 1966-го подписи под письмом в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, хотели, ради надежды на премию, обойти В. стороной, но, – рассказывает А. Гладилин, – «тайны не вышло. Андрей про письмо узнал и прибежал просто в ярости: как это так, почему вы не даете мне подписать? И подписал…»[599]599
  Цит. по: Вирабов И. Андрей Вознесенский. С. 368.


[Закрыть]. Так что и письмо А. Солженицына IV съезду писателей он в 1967-м поддержит, и письмо Л. Брежневу в защиту А. Твардовского в 1970-м подпишет не колеблясь[600]600
  См.: Рыбаков А. Роман-воспоминание. С. 213.


[Закрыть].

Самоубийственных дерзостей на его счету, впрочем, тоже нет. И это понятно: во-первых, натура не такова. А во-вторых, слишком ценит В. возможность выпускать свои книги беспрецедентно многосоттысячными тиражами, ценит возможность быть гражданином мира, чувствовать себя своим, принятым в кругу международной политической и культурной элиты.

Конечно, в пору постперестройки фантастические тиражи и у В. стали сходить на нет. Но он сопротивляется неотвратимому падению общественного интереса к поэзии: устраивает выставки своих видеом, учреждает собственную премию имени Пастернака, хлопочет о судьбе молодых поэтов – и пишет стихи, едва ли не до смертного часа пишет. И, – вспоминает З. Богуславская, – последними словами, что он ей уходя прошептал, были «Я – Гойя».

Соч.: Собр. соч.: В 7 т. М.: Вагриус, 2000–2006; Полн. собр. стихотворений и поэм в одном томе. М.: Альфа-книга, 2012; Стихотворения и поэмы: В 2 т. СПб.: Пушкинский дом; Вита Нова, 2015 (Новая Библиотека поэта).

Лит.: Аксенов В. Таинственная страсть: Роман о шестидесятниках. М.: Семь дней, 2009; Вирабов И. Андрей Вознесенский. М.: Молодая гвардия, 2015 (Жизнь замечательных людей).

Войнович Владимир Николаевич (1932–2018)

Начинал В., как и почти все, со стихов и 31 декабря 1955 года дебютировал под псевдонимом Граков в газете «Керченский рабочий». А дальше Москва, где он, так и не получив высшее образование[601]601
  Из двух попыток поступить в Литературный институт ничего не вышло и, уже позднее, на историческом факультете МОПИ имени Крупской он проучился только полтора года (1957–1959).


[Закрыть], работал на стройках, на железной дороге и, естественно, ходил в знаменитое объединение «Магистраль» при ДК железнодорожников, иногда даже печатался: «в „Московском строителе“, „Вечерней Москве“, „Московской правде“, а однажды и в просто „Правде“ ‹…› под рубрикой „Стихи рабочих поэтов“ за подписью „В. Войнович, плотник“»[602]602
  Войнович В. Автопортрет. С. 290.


[Закрыть], в декабре 1958 года принимал участие во Всесоюзном совещании молодых писателей.

Стихотворную книжку, однако же, не выпустил, зато, устроившись младшим редактором в редакцию сатиры и юмора Всесоюзного радио, буквально за полгода написал штук сорок песен, и некоторые из них («Рулатэ», «Футбольный мяч», «Комсомольцы двадцатого года»), что называется, зазвучали. Но что это в сравнении с бодрой песней «14 минут до старта», которую В., – по его собственному признанию, – накатал буквально за вечер и которую в космосе летом 1962-го дуэтом исполнили А. Николаев и П. Попович, а при встрече космонавтов процитировал с трибуны Мавзолея дорогой Никита Сергеевич?

От бешеной славы и дурных денег, враз обрушившихся на В., можно было свихнуться. Но у него уже была повесть «Мы здесь живем» и… Когда ближе к марту 1961-го вышел январский номер «Нового мира», полной неожиданностью для автора стало, – процитируем его, –

обилие телефонных звонков, писем и рецензий в газетах, восторженная телеграмма от Ивана Александровича Пырьева. Пырьев писал, что повесть ему очень понравилась и он предлагает мне немедленно заключить договор на сценарий. Позвонил театральный режиссер Леонид Варпаховский, предложил написать пьесу: «Поверьте мне, вы прирожденный драматург». ‹…› Скажу сразу, что дело ничем не кончилось. ‹…› Первым печатным откликом на мою повесть стала статья Владимира Тендрякова «Свежий голос есть!» в «Литературной газете»[603]603
  25 февраля 1961 года.


[Закрыть].

Затем последовали рецензии В. Кардина, Феликса Светова, Станислава Рассадина и других либеральных критиков того времени. Я вошел в обойму молодых писателей, то есть в обязательный список, приводимый почти во всех статьях о состоянии современной литературы[604]604
  Войнович В. Автопортрет. С. 357–359.


[Закрыть].

В сентябре 1962-го В. заодно с Б. Ахмадулиной, Г. Семеновым и В. Лакшиным принимают в Союз писателей[605]605
  «Принимали нас, – вспоминает В., – без лишних формальностей и даже с некоторой помпой. Заседание приемной комиссии вел ее председатель Ярослав Смеляков. Присутствовал первый секретарь Московского отделения СП Степан Щипачев. Смеляков объявил, что, поскольку речь идет о писателях не только молодых, но и ярких, комиссия отходит от обычных формальностей и проводит не тайное, как всегда, а открытое голосование. И мы все прошли „единогласно“» (Там же. С. 381).


[Закрыть], в декабре того же года он, буквально через несколько дней после хрущевского «избиения младенцев» в Манеже и опять-таки в компании с Б. Ахмадулиной, В. Аксеновым, А. Вознесенским, другими застрельщиками Оттепели, с пародийной раболепностью клянется участвовать в работе воссозданного Комитета партийно-государственного контроля[606]606
  «В годы деятельности ЦКК-РКИ, – говорится в письме, адресованном А. Шелепину, – рядом с миллионами добровольных контролеров активно работали советские писатели. ‹…› Мы считаем себя наследниками этой драгоценной традиции и готовы принять участие в работе Комитета» (Литературная газета. 1962. 5 декабря).


[Закрыть]. В феврале 1963 года в «Новом мире» под фанфары выходят рассказы «Хочу быть честным» и «Расстояние в полкилометра»[607]607
  «Рассказы, – по словам В., – имели несомненный и однозначный успех. Меня хвалили при встречах, по телефону и в письмах. Со мной захотели познакомиться Гроссман, Эренбург, Симонов, Маршак, Каверин, Ромм, Райзман, а Иван Пырьев опять прислал восторженную телеграмму. ‹…› Я получил через „Новый мир“ массу читательских писем – все до единого хвалебные» (Войнович В. Автопортрет. С. 380–381).


[Закрыть], а в апреле-июле 1964-го в «Неделе» печатается коллективный детективный роман «Смеется тот, кто смеется», где В. один из авторов вместе с В. Катаевым, А. Гладилиным, И. Зверевым, Ю. Казаковым, Л. Славиным, В. Аксеновым, Ф. Искандером и Г. Владимовым[608]608
  Этот роман будет выпущен издательством «Эксмо» в 2010 году.


[Закрыть].

Жизнь идет пока что обща, и даже на двухмесячную военную переподготовку в газету «Суворовский натиск» Дальневосточного округа в августе 1964 года рядового В. направляют ровно так же, как лейтенанта А. Вознесенского посылали во Львов, а рядового Е. Евтушенко в Тбилиси.

И всё бы ладно, и В. еще считает себя «человеком аполитичным и лишенным гражданских страстей», однако его все сильнее тошнит от одного «вида всей советской атрибутики – знамен, досок почета, вождей на трибуне Мавзолея, свинарок на первых страницах газет, хоккеистов, фигуристов…»[609]609
  Войнович В. Автопортрет. С. 510.


[Закрыть]. Сатирические ноты в его текстах нарастают всё отчетливее, а сражения с цензурой отнимают всё больше душевных сил. Водоразделом становится публикация изрядно пощипанной повести «Два товарища» (Новый мир. 1967. № 1), и выведенный из себя В. обращается с негодующим письмом к делегатам IV съезда писателей (май 1967 года) и в дальнейшем будет либо подписывать все антиправительственные заявления, либо от себя лично адресовать властям свое презрение.

Роман о бравом недотепе Чонкине, начатый еще в 1963 году, уже почти готов, так что осенью 1967-го В. заключает договор с «Новым миром» и приносит рукопись, которая среди сотрудников редакции вызывает переполох, а у А. Твардовского приступ бешенства:

Он стоял, опершись на крышку стола, глаза отводил, но говорил раздельно и жестко:

– Я прочел ваше это… то, что вы мне дали. Ну, что можно сказать? Это написано плохо, неумно и неостроумно…

И пошел крошить. Что за жизнь изображена в повести? Солдат неумен, баба у него дура, председатель – алкоголик и…

– И, кроме того, что это за фамилия – Чонкин? Сколько уж было таких фамилий в литературе! Бровкин, Травкин, – он улыбнулся, – Теркин. Нет, мы это печатать не будем[610]610
  Войнович В. Автопортрет. С. 575.


[Закрыть].

Понимая свою несовместимость с советской литературой даже в самом ее либеральном изводе, В. становится, – как он говорит, – «диссидентом поневоле»[611]611
  Там же. С. 511.


[Закрыть] и запускает «Чонкина» в самиздат, откуда он, естественно, проникает за границу и, без согласования с автором, печатается в «белогвардейских», – как их называли, – «Гранях» (1969. № 72).

Власть ведет себя, как обычно: и таской, и лаской. В. объявляют строгий выговор, спектакли по «Двум товарищам» почти по всей стране снимают с репертуара, книги выбрасывают из планов, договоры на экранизацию «Двух товарищей» и «Владычицы» расторгают. А с другой стороны, с В. ведут увещевающие беседы, можно сказать, торгуются. И писатель пока еще согласен на компромиссы: дает в «Литературной газете» требуемый отлуп своим «безнравственным» зарубежным издателям, а в благодарность за сговорчивость получает очередное переиздание своих повестей в «Советском писателе» (1972) и заказ на роман «Степень доверия» (авторское название – «Деревянное яблоко свободы») о народоволке Вере Фигнер для высокогонорарной политиздатовской серии «Пламенные революционеры» (1972).

Однако рубикон уже перейден. Публичные высказывания В. становятся всё отчаяннее, а его новые произведения печатаются уже только за границей: «Путем взаимной переписки» (Грани. 1973. № 87–88), «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» (Париж, 1975), «Происшествие в „Метрополе“» (Континент. 1975. № 5), «Иванькиада» (Анн Арбор, 1976), «Претендент на престол» (Париж, 1979).

Выбора у власти не было тоже: в январе 1974-го В. исключают из Союза писателей, 21 декабря 1980 года, буквально подталкивая, вместе с семьей выпускают в Германию, с тем чтобы 16 мая 1981 года лишить советского гражданства[612]612
  «Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко, – сказал В. в Открытом письме Брежневу. – Я не подрывал престиж советского государства. У советского государства, благодаря усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу, никакого престижа нет. Поэтому по справедливости Вам следовало бы лишить гражданства себя самого» (https://izbrannoe.com/news/lyudi/pismo-vladimira-voynovicha-brezhnevu/).


[Закрыть].

Дальнейшее – тема для другой книги. Достаточно сказать, что и в эмиграции, и по возвращении на родину в 2004 году В. работает, – перефразируем классическую фразу, – как завод, вырабатывающий ненависть к любым формам лжи, насилия и тоталитарного мышления. Вне зависимости от того, проза ли это – повесть «Шапка» (Континент. 1987), романы «Москва 2042» (1986), «Замысел» (Знамя. 1994. № 10–11), «Монументальная пропаганда» (Знамя. 2000. № 2–3), «Малиновый пеликан» (2016), – публицистика ли, – «Нулевое решение» (1990), «Антисоветский Советский Союз» (2002), «Портрет на фоне мифа» (2002) – или публичные протесты против войны в Чечне, гонений на свободу слова или присоединения Крыма к России.

Урок и пример, по сей день актуальные.

Соч.: Малое собр. соч.: В 5 т. М., 1993–1995; Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина. М., 1990, 1996, 1999, 2010, 2015; То же. СПб., 2014; Москва 2042. М., 1999, 2004, 2007; Замысел. М., 1995, 1999, 2003; Запах шоколада: Рассказы. М., 1997; Монументальная пропаганда. М., 2000; Антисоветский Советский Союз. М., 2002; Портрет на фоне мифа. М., 2002; Два товарища: Повести. М., 2007; Деревянное яблоко свободы. М., 2008; Автопортрет. М., 2010, 2017; Малиновый пеликан. М., 2016; Фактор Мурзика. М., 2017; За Родину! Неопубликованное. М., 2019.