Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Есенин-Вольпин Александр Сергеевич (1924–2016)

По паспорту он вплоть до эмиграции числился только Вольпиным, хотя все окружающие да и власти предержащие, разумеется, знали, что перед ними внебрачный сын знаменитого поэта. Не забывал об этом и сам Е.-В., еще в студенческие годы по совету, – как он рассказывает, – академика П. Александрова взявший двойную фамилию своим псевдонимом[1098]1098
  См.: Памятка для не ожидающих допроса. Беседа с Александром Есениным-Вольпиным // Неприкосновенный запас. 2002. № 1.


[Закрыть].

По возрасту Е.-В. должны были, конечно, отправить на фронт, однако после поступления на мехмат МГУ в 1941 году врачи в учетную карточку поставили диагноз «шизофрения», и его мать Н. Вольпин позднее вспоминала, что «женщина-психиатр ее вызвала и сказала, что „у него, конечно, диагноза такого нет, у него есть черты шизоидной личности, но он не болен. Но в армии он мгновенно погибнет“»[1099]1099
  Там же. В различных источниках резюме психиатров, опять-таки со ссылкой на Н. Вольпин, часто пересказывают и более комплиментарно: «Шизоидный компонент, безусловно, наличествует, но исключительно как следствие общей одаренности, граничащей с гениальностью».


[Закрыть].

Так что Е.-В., став «белобилетником», успешно закончил университет, затем аспирантуру НИИ математики и механики при МГУ, защитил диссертацию по топологии и был распределен в Черновцы, где диагноз, собственно, и догнал его впервые. Арестованный 21 июля 1949 года[1100]1100
  По другим сведениям, 24 июля.


[Закрыть], по распространенной версии, за крамольные стихи или, по рассказу Н. Коржавина, за слишком вольные разговоры с иностранцами[1101]1101
  «В Караганду, вспоминает Н. Коржавин, тоже отбывавший там ссылку, – Алик попал после тюрьмы и психушки. О том, почему он попал в тюрьму, он рассказывал так:
  – Приезжала в университет иностранная делегация (кажется, французских студентов, точно не помню. Я увязался их сопровождать. Ну и многое показывал, а заодно и рассказывал…
  Слово „рассказывал“ Алик многозначительно подчеркивал. ‹…› Так что ему было за что „залететь“» (Коржавин Н. В соблазнах кровавой эпохи. Т. 2. С. 464–465).


[Закрыть], Е.-В., пройдя судебно-психиатрическую экспертизу, был признан невменяемым и помещен на принудительное лечение в Ленинградскую тюремную психиатрическую больницу. А уже оттуда в сентябре 1950-го как «социально опасный элемент» сроком на 5 лет выслан в Караганду.

Так и началась его биография по всем статьям «полукровки»: полурусский-полуеврей, полупоэт-полуматематик, то ли графоман, то ли гений, то ли в самом деле человек с серьезными ментальными нарушениями, то ли одна из первых в стране жертв карательной психиатрии. Во всяком случае, В. Буковский, отмечая комическую чудаковатость своего товарища, говорит, что Е.-В. если чем и страдал, то только «патологической правдивостью»[1102]1102
  Правозащитники и их фонд «Благодарность» // Новое русское слово. 2004. 19 ноября. https://web.archive.org/web/20070928094130/http://www.nrs.com/print/191104_222319_50567.html


[Закрыть]; сошлемся еще на мнение В. Вольпиной, прожившей с ним десять лет (1962–1972): «в 16 лет Алик дал зарок – никогда и ни при каких обстоятельствах не врать, даже по мелочам»[1103]1103
  Вольпина В. Б. Что-нибудь из Горация / Записала Н. Маркина // http://esenin.ru/o-esenine/deti-esenina/aleksandr/volpina-v-b-chto-nibud-iz-goratciia.


[Закрыть], – и правилу этому никогда не изменял.

Хоть на воле, где Е.-В., амнистированный в декабре 1953 года, то перебивался случайными заработками, то был внештатником в ВИНИТИ, хоть в тюрьмах и психушках, куда он попадал раз за разом. И вел себя, действительно, всегда с вызывающей, едва ли не скандальной открытостью – что называется, нарывался. Скажем, в 1961 году – второй такой пример после Б. Пастернака – выпустил в Нью-Йорке свой сборник стихов «Весенний лист» с присовокуплением «Свободного философского трактата». В 1963-м – этот случай в советской истории вообще единственный – прямо из тюремной лечебницы подал в советский суд иск против журналиста И. Шатуновского, оклеветавшего его в «огоньковской» статье[1104]1104
  «Меня, – вспоминает Е.-В., – появление статьи застало в психушке. Я даже обрадовался. Я заявил психиатру: плевать я хотел на мои медицинские диагнозы, я имею право судиться» (Неприкосновенный запас. 2002. № 1).


[Закрыть]. Или в 1968 году, наконец, когда направил в инстанции заявление с требованием официально предоставить в Москве место для проведения антисталинской демонстрации 5 марта.

Власти его, естественно, ненавидели и его инициатив боялись. А он не боялся никого и ненависти к своим мучителям не испытывал. Только презрение: «Да кто они такие, чтобы сделать мою жизнь катастрофой! Катастрофой я считал, может быть, сам факт моего рождения в России. Не там я родился – это да»[1105]1105
  Памятка для не ожидающих вопроса. Беседа с Александром Есениным-Вольпиным // Неприкосновенный запас. 2002. № 1.


[Закрыть].

Но раз уж угораздило с душою и с талантом родиться именно здесь и раз уж, – как еще в Караганде Е.-В. сформулировал свое кредо, – «вся жизнь для меня есть игра, в которой не может быть более высокой цели, как дать мат хорошему игроку»[1106]1106
  Гросс А. Моральная философия для свободной России // Colta.ru. 2020. 12 мая. https://www.colta.ru/articles/specials/24342-andrey-gross-ob-aleksandre-esenine-volpine.


[Закрыть], то и от противников следует требовать соблюдения правил, то есть законов, которые они же сами установили, и прав, которые они обязаны признавать.

На первых порах этот постулированный Е.-В. «примат логики, грамматики»[1107]1107
  Памятка для не ожидающих вопроса. Беседа с Александром Есениным-Вольпиным // Неприкосновенный запас. 2002. № 1.


[Закрыть] над повседневной советской практикой казался его сочувственникам наивностью, если не вовсе глупостью, и не одного В. Буковского поражало, «с какой серьезностью он рассуждал о правах в этом государстве узаконенного произвола»[1108]1108
  Буковский В. И возвращается ветер… С. 217.


[Закрыть]. Однако же…

«Уважайте Конституцию!» – вот лозунг, под которым 5 декабря 1965 года Е.-В. вывел своих единомышленников на первый в послевоенном СССР «митинг гласности». «Учите Уголовный и Уголовно-процессуальный кодекс» – вот императив написанной им весной 1969 года «Памятки для тех, кому предстоят допросы», где было впервые предложено «правовую защиту осуществлять как правовое нападение»[1109]1109
  Памятка для не ожидающих вопроса. Беседа с Александром Есениным-Вольпиным // Неприкосновенный запас. 2002. № 1.


[Закрыть].

Так что, – продолжим цитировать В. Буковского, – «‹…› таким вот нелепым образом, со смешного Алика Вольпина с кодексом в руках, словно волшебной палочкой растворившего двери суда, начинается наше гражданско-правовое движение, движение за права человека в Советском Союзе»[1110]1110
  Буковский В. И возвращается ветер… С. 152.


[Закрыть].

Сражение с режимом, как мы знаем, оказалось все-таки боем без правил, и самому Е.-В. в 1972 году настоятельно порекомендовали покинуть страну.

Конечно, он и раньше об этом думал, даже после смерти Сталина записался в документах евреем – не без надежды: «так, может, можно будет в Израиль»[1111]1111
  Памятка для не ожидающих вопроса. Беседа с Александром Есениным-Вольпиным // Неприкосновенный запас. 2002. № 1.


[Закрыть]. О том, что эмиграция была его «идеей фикс» еще в пору карагандинской ссылки, вспоминает и Н. Коржавин, рассказывая, что потом, когда «некий мифический троюродный брат прислал приглашение из Израиля», Е.-В.

при оформлении отъезда на анкетный вопрос: «По какой причине вы решили выехать в Государство Израиль?» откровенно ответил: «В связи с представившейся возможностью выехать из Советского Союза». На возражение, что так писать нельзя, твердо заявил: «Нет, врать я не буду». «Но я не могу принять у вас такой анкеты», – взмолилась инструкторша ОВИРа. «А раз так, я не еду», – безжалостно стоял на своем Алик. Это было немыслимо, но начальство к тому времени жаждало его отъезда еще больше, чем он сам, и смирилось: дескать, отвечай как хочешь, только изыди поскорее!..[1112]1112
  Коржавин Н. В соблазнах кровавой эпохи. Т. 2. С. 464–465.


[Закрыть]

Ему, как он утверждал, было все равно – Израиль это будет или Гвинея, но осел он в Штатах: сначала в университете Буффало, потом почетным профессором и вроде бы даже библиотекарем в Бостоне. И большого успеха за границей не достиг: ни со своими стихами, ни с придуманной им философией ультраинтуиционизма, ни с математическими идеями, как говорят специалисты, завиральными. «На мои лекции никто не хотел ходить, – сказано в одном из его интервью, однако же безо всякого уныния. – Мне популярность не нужна, я работаю для следующего поколения, а не для этого, так что мне это все равно».

После перестройки Е.-В. не раз приезжал в Россию, а дни свои в возрасте уже за девяносто закончил в бостонском доме престарелых. Всеми, кроме ближайших друзей, забытый? Ну да, конечно, и мало кто будет перечитывать его книги, но нет сомнения, что и эта судьба, и написанная как бы между делом за пару дней «Памятка для тех, кому предстоят допросы» навсегда останутся в истории русского правозащитного движения.

Соч.: Философия. Логика. Поэзия. Защита прав человека: Избранное. М.: РГГУ, 1999.

Ефремов Иван Антонович (1908–1972)

Научная биография Е. безупречна: Ленинградский университет он, правда, не закончил (1924–1926), однако уже с ноября 1925 года стал сотрудником Академии наук СССР, принимал участие в десятках геологических и палеонтологических экспедиций, совершил немало впечатляющих открытий, экстерном сдал выпускные экзамены в Ленинградском горном институте и одновременно получил степень кандидата биологических наук без защиты диссертации (1937), в 1941-м стал доктором наук, в 1943-м профессором палеонтологии, и его академические заслуги отмечены орденами «Знак Почета» (1945), Трудового Красного Знамени (1953), Сталинской премией 2-й степени (1952).

Литературой при таких успехах можно было бы и не заниматься. Тем не менее, еще в ранней молодости опробовав свои силы сочинением романа об Атлантиде, в годы войны Е. вновь берется за перо и вслед за дебютной публикацией «Встреча над Трускаророй» (Краснофлотец. 1944. № 2) печатает «Рассказы о необыкновенном» в журналах «Новый мир» и «Техника – молодежи», выпускает сборники рассказов «Пять румбов» (1944), «Семь румбов» (1945).

Их собственно художественные достоинства пока еще не велики, но оцененный А. Толстым «изящный холодный стиль» и сюжетная изобретательность, изумляющая в сравнении с литературным потоком того времени, были таковы, что Е. без заявления и полагающихся рекомендаций принимают в Союз писателей (1945), и от чисто приключенческого жанра он переходит к фантастике (повесть «Звездные корабли» – «Знание – сила», 1947 год) и к историко-приключенческой тематике (повести «На краю Ойкумены» в 1949 году и «Путешествие Баурджеда» в 1953-м).

Коллеги-палеонтологи встретили это увлечение беллетристикой безо всякого энтузиазма и на заседании партбюро даже пытались осудить Е. за строптивость и уклонение от научной деятельности. Однако выбор в пользу литературы был уже сделан, и в 1959-м Е. окончательно покидает Палеонтологический институт, а за два года до этого печатает в «Технике – молодежи» (1957. № 1–6, 8, 9, 11) роман «Туманность Андромеды» о жизни человечества в XXX веке.

Таких развернутых и тщательно детализированных утопий в советской литературе еще не бывало, и роман, публикация которого совпала с запуском первого спутника Земли, мгновенно стал бестселлером. Здесь все сошлось воедино – и начало космической эры, и святая вера не только Е., но и его читателей в том, что будущее явится непременно счастливым и непременно коммунистическим.

Те, кто эту веру не разделял и к тому, что называлось научной фантастикой, относился вообще скептически[1113]1113
  И эта, и другие книги Е., – заявила, например, М. Каганская, – представляют собою исключительно «бульварный роман, бульварная линия в литературе как-то очень интересно связалась с научной фантастикой, это жанр массовый, жанр, использующий такие примитивные эмоциональные способы воздействия, которые очень далеки от высокого искусства» (Агурский М., Каганская М., Нудельман Н., Келлерман Г., Гринберг С. Спор о Иване Ефремове: Круглый стол редакции // Время и мы. 1978. № 33. http://www.i-efremov.ru/publikacii/spor-o-ivane-efremove.html).


[Закрыть], «Туманность Андромеды» и тогда, разумеется, не прочли, но в кругу поклонников и будущих мастеров «низкого жанра» Е. стал безусловно самым крупным авторитетом[1114]1114
  «Ефремов продемонстрировал нам, молодым тогда еще щенкам, какой может быть советская фантастика – даже во времена немцовых, сапариных и охотниковых – вопреки им и им в поношение» (Стругацкий Б. Комментарий к пройденному. С. 18).


[Закрыть]. Ему мешками стали присылать не только восторженные письма, но и рукописи. Приключенческий роман «Наследник из Калькутты», написанный Р. Штильмарком еще в сталинском лагере, Е. удалось пробить в печать (1958)[1115]1115
  См. «Воспоминания об отце» А. Ефремова (http://noogen.su/iefremov/conferencia/allan.htm).


[Закрыть], и эта книга тоже стала бестселлером, а вот из попытки уговорить А. Твардовского на публикацию повести «Трудно быть богом» в «Новом мире» (1963)[1116]1116
  Письмо А. Твардовскому впервые опубликовано в книге: Огрызко В. Факты без ретуши. С. 557.


[Закрыть] не вышло ничего, и появилась она только в сборнике братьев Стругацких «Далекая Радуга» (1964).

Пропасть между так называемой серьезной литературой и так называемой развлекательной в сознании современников тогда еще не исчезла. И это, случалось, приводило Е. в отчаяние, но верность остросюжетному, динамичному письму с фантастическими, а впоследствии и мистическими допущениями он сохранил до конца дней. Социальный оптимизм, столь привлекательный в его ранних произведениях, правда, ушел, а коммунистическая идеология заместилась, огибая христианское вероучение, причудливой смесью индуизма, язычества, фрейдизма и ницшеанства. Внимание писателя – если судить по роману приключений «Лезвие бритвы» (Нева. 1963. № 6–9) – занимают теперь исследование тайн подсознания, мистические практики, надежда на то, что

внутри самого человека, каков он есть в настоящее время, а не в каком-то отдаленном будущем, есть нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и тренировки приведет к высокой духовной силе, о какой мы мечтаем лишь для людей отдаленного коммунистического завтра[1117]1117
  Еремина О. По лезвию… // Литературная газета. 2013. 23 октября.


[Закрыть].

Будущее, впрочем, не предопределено, и в романе «Час Быка», почти одновременно появившемся в журналах «Техника – молодежи» (1968. № 11–12; 1969. № 1–7) и «Молодая гвардия» (1969. № 1–4), Е. рисует кровопролитное столкновение коммунистической цивилизации Встретившихся Рук с коммунистическим же по сути, но тоталитарным и отгородившимся от мира обществом на планете Торманс. Этот роман поначалу встретили положительными откликами в «Правде» и «Литературной газете», но, когда он вышел отдельным изданием (1970), Ю. Андропов написал своим коллегам по Политбюро, что Е. «под видом критики общественного строя на фантастической планете „Торманс“ по существу клевещет на советскую действительность», и 12 ноября 1970 года вынес этот вопрос на заседание Секретариата ЦК КПСС.

Правда, Е., доказывавшему, что он-то имел в виду маоистский Китай, удалось отбиться, но «Час Быка» до 1988 года не переиздавался, и за писателем, награжденным за вклад в литературу еще одним орденом Трудового Красного Знамени (1968), закрепились неясное амплуа автора полусоветского-полудиссидентского и, поскольку в своих философских положениях он подвергал критике основы иудео-христианской цивилизации, еще и репутация «онтологического антисемита»[1118]1118
  См., например, дискуссию «Спор о Иване Ефремове», состоявшуюся на страницах еврейского журнала «Время и мы» (1978. № 33. С. 150–166): http://www.i-efremov.ru/publikacii/spor-o-ivane-efremove.html.


[Закрыть].

Не все ясно и с событиями, последовавшими за его кончиной: через месяц после похорон в квартире Е. провели обыск, завели уголовное дело, которое закрыли только 4 марта 1973 года. А по городу поползли зловещие слухи, что писатель либо был английским шпионом, завербованным еще в 1920–1930 годы, либо подозревался в связях с пришельцами из Внеземелья. Поговаривали даже о том, что могила на кладбище в Комарове – будто бы кенотаф, а на самом деле прах Е., по его тайному завещанию, развеяли то ли где-то в Индии, то ли над Индийским океаном.

Какая, собственно, разница, если книги Е. до сих пор переиздаются едва ли не каждый год.

Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Совр. писатель, 1992; Собр. соч.: В 8 т. М.: Терра, 2009; Сердце Змеи. М.: Оникс 21 век, 2004; То же. М.: Книга по требованию, 2011; То же. СПб.: Азбука-Аттикус, 2018; Туманность Андромеды. СПб.: Азбука, 2015; Малое собр. соч. СПб.: Азбука, 2016; Туманность Андромеды. М.: АСТ, 2016; На краю Ойкумены. СПб.: Азбука-Аттикус, 2017; Таис Афинская. М.: ФТМ, 2017; Лезвие бритвы. М.: Эксмо, 2007, 2019; Час Быка. М.: Вече, 2019; Переписка Ивана Антоновича Ефремова. М.: Вече, 2016; Дорога ветров. СПб.: Азбука-Аттикус, 2019; Мои женщины. М.: Издатель Юхневская С. А., 2022.

Лит.: Брандис Е., Дмитревский В. Через горы времени: Очерк творчества И. А. Ефремова. М.; Л.: Сов. писатель, 1963; Чудинов П. Иван Антонович Ефремов. М.: Наука, 1987; Огрызко В. Факты без ретуши. М: Лит. Россия, 2021. С. 572–588.

Ж

Жигулин Анатолий Владимирович (1930–2000)

29 марта 1949 года в многотиражной газете «Революционный страж», органе политчасти Воронежского управления МВД, было напечатано стихотворение десятиклассника Ж. «Два рассвета» («Тебя, Воронеж, помню в сорок третьем…»). Через полтора месяца, 15 мая, его стихотворение «Пушкинский томик» появилось в областной газете «Коммуна», а 17 сентября Ж, уже успевшего поступить в Лесотехнический институт, арестовали. И – редчайший случай – арестовали за дело: еще в октябре 1948 года он и несколько его друзей-одноклассников создали «Коммунистическую партию молодежи» – подпольную организацию, ставившую целью возврат советского государства к «ленинским принципам». В Программе КПМ, вскоре объединившей около шестидесяти человек, содержался и секретный пункт о возможности насильственного смещения И. В. Сталина и его окружения с занимаемых постов.

Почему партию назвали Коммунистической? Потому что, – спустя много лет объяснял Ж., – «живя в тиранической, наглухо закрытой стране, мы, 16–17-летние юноши, просто не знали никакой другой идеологии, кроме марксизма. У нас не было альтернативы. Главная суть, однако, не в названии, а в сопротивлении режиму тоталитарной власти».

Арестовали более 70 человек, из которых после допросов большинство отпустили по домам, но 23 юных партийца решением Особого совещания при МГБ СССР от 24 июня 1950 года были приговорены к различным срокам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Заводилам, а Ж. был членом Политбюро КПМ, грозил, конечно, расстрел, но повезло: как раз в это время смертная казнь в СССР была на короткий срок отменена, и Ж. по статье 58-й УК РСФСР получил всего лишь «десятку» в лагерях строгого режима.

«Вина! Она была, конечно, / Мы были той виной сильны. / Нам, виноватым, было легче, / Чем взятым просто без вины», – сказано в стихах. А если говорить презренной прозой, то началась лагерная одиссея: год кострожогом, вальщиком и раскорчевщиком леса на строительстве железной дороги Тайшет – Братск, три года на урановом руднике Бутугычаг. Здесь, на Колыме, он встретил смерть Сталина:

Уже первое сообщение о болезни всех обрадовало. А когда заиграла траурная музыка, наступила всеобщая, необыкновенная радость. Все обнимали и целовали друг друга, как на пасху. И на бараках появились флаги. Красные советские флаги, но без траурных лент. Их было много, и они дерзко и весело трепетали на ветру.

Освободили зэка И-II-594, впрочем, и то только по амнистии, лишь 22 июля 1954-го, а в 1956-м вместе с соратниками по КПМ реабилитировали полностью. И 15 февраля в дневнике Ж. появляется запись, то ли рассчитанная на чужое всевидящее око, то ли действительно свидетельствующая о правоверных убеждениях, до конца не изжитых на каторге: «Они хотели сделать из меня врага народа, но не смогли. Партия, ЦК КПСС пришли ко мне на помощь и вернули в жизнь, разоблачив негодяев! Как хорошо, что есть на свете справедливость»[1119]1119
  Колобов В. Читая дневники поэта. С. 193.


[Закрыть].

Во всяком случае, в 1963 году он даже вступит в КПСС, а до этого закончит наконец Лесотехнический институт (1960), выпустит в Воронеже первые книги стихов «Огни моего города» (1959) и «Костер-человек» (1961), в январе 1963-го впервые опубликует подборку у А. Твардовского в «Новом мире», а в марте того же года станет членом Союза писателей. Все вроде прекрасно, но подлинное признание русские поэты могут обрести только в столицах, и вскоре после выхода первой московской книги «Рельсы» (1963) Ж. становится слушателем Высших литературных курсов (1963–1965).

Спешно осваивается то, что не удалось прочесть в юности, ширится круг литературных знакомств, завязывается переписка с А. Солженицыным и В. Шаламовым, и книги идут одна за другою: «Память» (1964), «Избранная лирика» (1965), «Полярные цветы» (1966), «Поле боя» (1968), «Прозрачные дни» (1970), «Полынный ветер» (1975)… И в каждой из них, среди пейзажной, любовной и философской лирики, стихи о своем тяжком опыте.

Он, собственно, вспомнил его в первой же после каторги газетной – и вынужденно осветленной – публикации: «Мы в Заполярье строили дорогу / Среди безмолвных сопок и болот. / Людей на стройке было много – / Веселый, жизнерадостный народ!» (Молодой коммунар. 17 сентября 1954 года). Но с годами дежурный оптимизм уходит, лагерные стихи набухают болью и гневом, на что в своих рецензиях обратили внимание Б. Слуцкий и В. Лакшин, а В. Кожинов отметил, что «появление на всесоюзной литературной арене воронежца Анатолия Жигулина изменило нравственную атмосферу всей поэзии»[1120]1120
  Цит. по: Колобов В. Читая дневники поэта. С. 20.


[Закрыть].

Цензура, разумеется, и тут не дремала, многое удавалось «пробить» далеко не с первого раза, однако репутация едва ли не единственного поэта «трудной темы», – как эвфемистически тогда выражались, – была закреплена за Ж. уже навсегда. Диссидентом он не стал, в противоправительственных акциях не участвовал, но воспринимался, – процитируем о. Александра Меня, – словно «чистый заповедник души! Как будто по ней сапогами не ходили…»

Его главная книга, черновой план которой Ж. набросал еще в 1954 году, была впереди. В 1984-м он взялся за нее всерьез, а в 1988-м автобиографическую повесть «Черные камни» наконец-то опубликовало «Знамя» (№ 7–8). И разразился скандал – по команде доживавших свой век воронежских УКГБ и обкома партии, преодолев сопротивление большей части редакции, в сентябрьских номерах газеты «Молодой коммунар» была напечатана пасквильная статья Л. Коробкова «Россказни», в которой Ж. обвинили во лжи, в клевете и вообще во всех смертных грехах. В итоге его фамилию вычеркнули из уже согласованного списка лауреатов Государственной премии РСФСР за 1988 год. А резонанс еще долго катился по всей стране, в журналах и газетах, – как подсчитал В. Колобов, верный биограф поэта, – было опубликовано более 250 материалов о поэзии и правде «Черных камней». Причем если против Ж. с озлоблением выступили коммуно-патриотические «Наш современник», «Молодая гвардия», «Агитатор», «Советская Россия», то заступились за него и «Огонек», и «Комсомольская правда», и «Нева», и «Октябрь», и «Знамя», и другие издания демократической направленности. А в «Литературной газете» 24 мая 1995 года при очередных атаках на «Черные камни» появилось письмо группы писателей (Б. Ахмадулина, Ю. Давыдов, Ф. Искандер, А. Истогина, Ю. Карякин, Н. Коржавин, С. Липкин, И. Лиснянская, Б. Окуджава, Н. Панченко, Г. Поженян), где Ж., не давший «теме ГУЛАГа напрочь исчезнуть из нашей „здесьиздатовской“ литературы», был назван «бессребреником» и «подвижником».

Несмотря на Государственную Пушкинскую премию, полученную в 1996 году, и премию московских писателей «Венец» (1999) жилось Ж. в последние годы трудно: и гонорары практически исчезли, и донимало многолетнее пристрастие к алкоголю, и туберкулез, другие болезни, оставшиеся на память о лагерной юности, все чаще и все на более долгий срок укладывали в больницы. Ему случалось даже впадать в отчаяние. «Небывалое что-то творится. Лютая мерзость. Уехать хочется из этой ‹…› страны! Да, на чужбину. Да, в нищенство и безвестность, в неизвестность! Но это минутная слабость. Эта проклятая, лживая и подлая Родина мне необходима. Без нее – смерть»[1121]1121
  Колобов В. Читая дневники поэта. С. 260.


[Закрыть].

Да, где родился, там и пригодился. И времена действительно не выбирают. Так что закончить уместно воспоминанием о самом, вероятно, знаменитом поэтическом вечере времен перестройки. Двухтысячный зал кинотеатра «Октябрь», – рассказывает Е. Евтушенко, –

оказался переполнен. Люди подсказывали поэтам забываемые ими строчки, выкрикивали названия любимых ими стихов… Но, пожалуй, самое потрясающее впечатление произвело на всех, когда Толя Жигулин сиплым голосом колымского кострожога запел лагерную песню о том, как «вставал впереди Магадан, столица Колымского края…» Он пел не только голосом. Казалось, пели его затравленные смеляковские глаза, его спина сахалинского каторжника, описанного еще Чеховым. Ноги в невидимых кандалах, перешедших по наследству от Достоевского, были широко расставлены на сцене, как на палубе парохода, который, покачиваясь, приближался к Магаданскому порту – последнему причалу Великой Утопии. Нет, не «Железного Феликса» нужно поставить напротив Лубянки, а Толю Жигулина, в бронзе или граните[1122]1122
  Евтушенко Е. Памяти Анатолия Жигулина // Радио Свобода. 2000. 7 августа. http://www.svoboda.org/a/24198688.html.


[Закрыть].

Соч.: Черные камни. Урановая удочка. М.: Культура, 1996; Далекий колокол: Стихи, проза. Письма читателей. Воронеж: Изд-во им. Е. А. Болховитинова, 2001; Полвека боли и любви: Стихотворения и проза. М.: Союз российских писателей, 2003.

Лит.: Ланщиков А. Анатолий Жигулин: «Уроки гнева и любви…». М.: Сов. Россия, 1980; Истогина А. «Все, чем живу и дышу» // Истогина А. Два портрета. Воронеж, 1986; Колобов В. Жигулинский век. Воронеж, 2011; Колобов В. Читая дневники поэта… (А. В. Жигулин о времени и о себе). Тамбов, 2016; Уроки «Нового мира» А. Твардовского. Воронеж: ИД ВГУ, 2017; Колобов В. «Продли, Господь, покой и счастье Беллы…» // Знамя. 2019. № 9.