Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Горбаневская Наталья Евгеньевна (1936–2013)

Все, кто встречался с Г., вспоминают в первую очередь ее легкость на подъем и ее подвижность – в молодости и не только в молодости она любила передвигаться автостопом, стремительно меняла города, занятия, компании. Да вот хоть образование взять – из МГУ, куда Г. впервые поступила в 1953 году, она исключалась дважды, пробовала стать почему-то киномехаником в прибалтийском Советске, пыталась поучиться в Тбилиси, пока в 1964-м не получила, наконец, как заочница диплом филфака Ленинградского университета.

С детства писала стихи и всюду все с той же легкостью обрастала друзьями: со студенческой скамьи была знакома с С. Аверинцевым и В. Непомнящим, И. Виноградовым и Н. Светловой (в будущем Солженицыной), захаживала в «мансарду окнами на Запад»[807]807
  В нашей, – сообщает В. Хромов, – «компании начинала творческую активность и Наталия Горбаневская» (Хромов В. Вулкан Парнас // Зеркало. 2016. № 47).


[Закрыть], вообще сблизилась с поэтами-смутьянами, пользовалась дружеским расположением М. Юдиной и Ю. Лотмана, И. Бродского и А. Ахматовой[808]808
  «Знакомство с Ахматовой – вообще главное событие в моей жизни. За жизнь тамошнюю, здешнюю, какую не считай. Самое главное» (Улицкая Л. Поэтка. С. 239).


[Закрыть]. Официозом принципиально не интересовалась, стихи для печати почти никогда не готовила[809]809
  Едва ли не единственным исключением, – как напомнил в фейсбуке Е. Сидоров, – стала подборка стихотворений Г. в газете «Московский комсомолец» (1964) и помещенная там же в 1967 году небольшая рецензия на мандельштамовский «Разговор о Данте».


[Закрыть], но в кругу катакомбной культуры знала всех и ее знали все.

А однажды, – вспоминает Г., –

раздается звонок: «Здрасьте, меня зовут Алик Гинзбург. Я хотел бы с вами познакомиться. Я знаю ваши стихи». Я иду к Алику, узнаю, что он уже издает «Синтаксис». Я говорю: «Я готова перепечатывать». Вместе мы готовим четвертый номер «Синтаксиса», я его знакомлю с Галансковым, все это закручивается. Уже практически готовый был у Алика третий, ленинградский номер – тут приезжает из Ленинграда то ли Илья Авербах, то ли Юра Губерман и привозит стихи Бродского. И мы готовим с Аликом четвертый номер, после чего я уезжаю в археологическую экспедицию[810]810
  Горбаневская Н. «Вот я дура была без страха»: Интервью // http://os.colta.ru/literature/events/details/32573/page3/.


[Закрыть].

Так оно и дальше пошло. «Я, – сказано в одном из интервью, – никакая не шестидесятница, мы „поколение 56-го года“. Поколение Венгрии, а не XX съезда. ‹…› Тогда у очень многих были большие надежды. У меня надежд не возникло»[811]811
  Улицкая Л. Поэтка. С. 110.


[Закрыть]. Ее, собственно, сделаем шаг назад, и замели впервые еще в декабре 1956-го по делу студентов МГУ А. Терехина и В. Кузнецова, арестованных за распространение листовок с протестом против советской интервенции в Венгрии. Правда, задержана Г. была всего на три дня и, правда, с непривычки повела себя плохо: дала показания, нужные следствию, и даже выступала на процессе свидетелем обвинения.

Больше ничего в этом роде с нею уже не случалось. Г. работала в Москве библиотекарем, библиографом, техническим и научным переводчиком, но, – по словам Н. Солженицыной, – «так была устроена, что не могла терпеть скотство, – и не терпела»[812]812
  Солженицына Н. Демаркационная линия: Интервью Д. Быкову // Профиль. 2013. 9 декабря.


[Закрыть]. И это значит сводила вместе таких же, как она, вольнодумцев, перепечатывала и распространяла самиздат («И так, я думаю, от меня не меньше ста экземпляров „Реквиема“ ушло»)[813]813
  Улицкая Л. Поэтка. С. 264.


[Закрыть], а стихи после дебютной публикации в «Синтаксисе» появились еще и в эмигрантских «Гранях» (1962. № 52).

Ее талант ценила А. Ахматова:

В хоре юных женских голосов, раздающихся сейчас в русской поэзии как никогда свежо и разнообразно, голос Натальи Горбаневской слышен по-своему твердо. Это стихи ясные, но в то же время раскованные, несвязанные, то, что в театре называется «органичные» – поэзия шестидесятых годов. Эти стихи окрыляет внутренняя свобода, эмоциональное отношение к миру, глубокое размышление, способное породить и музыку и гротеск. ‹…› Зная эту молодежь, я возлагаю на нее свои надежды…[814]814
  Улицкая Л. Поэтка. С. 234.


[Закрыть]

Однако, – замечает Л. Рубинштейн, – так вышло, что «ее видимое миру социальное геройство временами заслоняло ее поэтический масштаб»[815]815
  Рубинштейн Л. Памяти Натальи Горбаневской // http://grani.ru/blogs/free/entries/221739.html.


[Закрыть]. Г. все время было как бы не до себя, не до выстраивания своей литературной карьеры. Особенно очевидно это стало в 1968 году, когда после кратковременного (15–23 февраля) помещения беременной Г. в психиатрическую больницу имени Кащенко она составила, отредактировала и своими руками перепечатала первый выпуск «Хроники текущих событий», появившийся 30 апреля[816]816
  Как указано на сайте «Мемориала» (* внесен Минюстом РФ в реестр иностранных агентов), «на титульном листе бюллетеня ‹…› было напечатано: „Год прав человека в СССР“. Чуть ниже стоял эпиграф – текст ст. 19 Всеобщей Декларации о праве каждого искать, получать и распространять информацию, а еще ниже – слова: „Хроника текущих событий“. Строго говоря, первый составитель бюллетеня, Наталья Горбаневская, предполагала назвать его „Год прав человека в СССР“ (что, между прочим, косвенно свидетельствует о первоначальном отсутствии намерения выпускать бюллетень в течение долгого времени); слова же „Хроника текущих событий“ скорее имели в виду заявить жанр издания и представляли собой подзаголовок. Однако читатели приняли их за название, а слова „Год прав человека в СССР“ – за девиз, обозначающий тему бюллетеня. Это прочтение титульного листа устоялось и было принято составителем, тем более что издание продолжилось и после окончания Года прав человека» (http://hts.memo.ru). Всего за 15 лет, с 1968 по 1983-й, вышло 63 выпуска «Хроники», и Г. была выпускающим редактором первых десяти.


[Закрыть], а 25 августа в знак протеста против подавления «пражской весны» вместе с еще семью смельчаками приняла участие в демонстрации на Красной площади, куда пришла с трехмесячным ребенком в коляске, самодельным чехословацким флагом и двумя рукописными плакатами: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!» (на чешском языке) и «За вашу и нашу свободу!» (на русском).

Задержали их спустя несколько минут, но Г. в тот же день освободили как кормящую мать и, признав в результате психиатрической экспертизы невменяемой, передали на поруки. Тогда она всего через три дня отправляет в западные газеты письмо:

Мои товарищи и я счастливы, что смогли принять участие в этой демонстрации, что смогли хоть на мгновение прорвать поток разнузданной лжи и трусливого молчания и показать, что не все граждане нашей страны согласны с насилием, которое творится от имени советского народа. Мы надеемся, что об этом узнал и узнает народ Чехословакии. И вера в то, что, думая о советских людях, чехи и словаки будут думать не только об оккупантах, но и о нас, придает нам силы и мужество[817]817
  Горбаневская Н. Полдень: Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади. М.: Новое издательство, 2007. С. 63.


[Закрыть].

Правозащитная деятельность Г. набирает все большие обороты: она обнародует очерк «Бесплатная медицинская помощь» о карательной психиатрии в СССР, составляет и запускает в самиздат книгу-документ «Полдень: Дело о демонстрации 25 августа 1968 г. на Красной площади»[818]818
  Первое издание этой книги было выпущено «Посевом» в 1970 году и впоследствии переведено на основные европейские языки.


[Закрыть]. И тут терпение властей лопается окончательно: 24 декабря 1969 года арест по обвинению в «распространении заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», Бутырка, классический диагноз «вялотекущая шизофрения», выраженная в «бреде правдоискательства», и по февраль 1972-го принудительное лечение в казанской спецпсихбольнице и Институте судебной медицины имени Сербского.

Понятно, что пришло время эмигрировать. И хотя, – по словам И. Максимовой, – «отъезд затянулся из-за Евгении Семеновны ‹…›: она не хотела уезжать сама и не давала разрешение на выезд дочери и внуков»[819]819
  Улицкая Л. Поэтка. С. 128.


[Закрыть], 17 декабря 1975 года самолет берет курс на Европу. Начинаются 38 лет жизни Г. в Париже: ее сразу же приглашают в максимовский «Континент» – сначала ответственным секретарем, потом заместителем главного редактора, позднее, и уже до пенсии (2003) берут в «Русскую мысль», где Г. не пропускает ни одного повода откликнуться на события в России.

Стихи уже не только пишутся, но и печатаются – за присланной еще из Москвы книгой «Побережье» (Анн Арбор, 1972) следуют сборники «Три тетради стихотворений» (Бремен, 1975), «Перелетая снежную границу» (1979), «Ангел деревянный» (Анн Арбор, 1983), «Чужие камни» (Нью-Йорк, 1983), «Где и когда» (1986), «Переменная облачность» (Париж, 1986), а после подборки в еженедельнике «Советский цирк» (30 ноября 1989 года) идут журнальные публикации и книги уже на родине.

Стоит, впрочем, отметить, что хлопотать о российском гражданстве Г. не захотела, как не хлопотала она в свое время и о французском. Душой потянулась к Польше: и дружила с поляками, и стала еще в 1999-м постоянным автором и членом редколлегии журнала «Новая Польша», и много переводила, собрав лучшие из переводов в книгу «И тогда я влюбилась в чужие стихи…» (Варшава – Краков, 2006), и приняла в том же году польское гражданство.

Несомненность ее поэтического дара и собственно литературных заслуг подтверждена Русской премией, которую 27 апреля 2011 года Г. вручила Н. Ельцина, вдова первого президента России. Однако помнятся и слова, сказанные о. Сергием Желудковым при проводах в Европу: «Стихи, все это прекрасно, но главное – она мать „Хроники“».[820]820
  Улицкая Л. Поэтка. С. 341.


[Закрыть] И одна из тех, кто на Красной площади в августе 1968 года защищал честь и достоинство русской интеллигенции, а это в нашей стране всегда ничуть не менее актуально, чем стихи.

Недаром ведь и в 2008-м, и в 2013-м, и в 2016-м, и в 2018 годах неравнодушные вновь собирались у Лобного места с лозунгами «За вашу и нашу свободу» – и недаром их всякий раз разгоняли.

Соч.: Последние стихи того века. М.: Арго-Риск; Тверь: Колонна, 2001; [Стихи] // Нева. 2001. № 5. С. 155–156; Русско-русский разговор: Избранные стихотворения. Поэма без поэмы. Новая книга стихов. М.: ОГИ, 2003; Чайная роза. М.: Новое лит. обозрение, 2006; Полдень: Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади. М.: Новое изд-во, 2007; Прильпе земли душа моя. М.: Русский Гулливер, 2011; Прозой о поэзии. М.: Русский Гулливер, 2011; Избранные стихотворения. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2015.

Лит.: Улицкая Л. Поэтка: Книга памяти: Наталья Горбаневская. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2014.

Горбовский Глеб Яковлевич (1931–2019)

Отца Г., учителя русского языка и литературы, в 1937-м посадили по обвинению в намерении убить сталинского наркома Л. Кагановича. А в 1941-м грянула война, и, – рассказывает Г., нечаянно оказавшийся в деревне под немцами, –

три года оккупации я жил – чтобы выжить… Жил, как звереныш! Не довелось мне быть ни юным партизаном, ни пионером-героем. Отирался возле немецких госпиталей, где вкалывали подсобниками наши пожилые мужики – расконвоированные военнопленные. Ну и я вроде – при них. ‹…› Война меня кормила из помойки, пороешься – и что-нибудь найдешь[821]821
  Горбовский Г. Остывшие следы. С. 42.


[Закрыть].

Война, однако же, подошла к концу, а Г. был по-прежнему совсем никому не нужен: беспризорничал, попадал в детские дома и колонию для несовершеннолетних, еле закончил девять классов, побывав в промежутках в ремесленных училищах, пока, призванный в армию, не угодил в стройбат. Где, собственно, и сочинил свою самую знаменитую песню «Когда фонарики качаются ночные…» и где, – как он сам с явным удовольствием вспоминает, – из трех лет службы 296 суток отсидел на гауптвахте за самовольные отлучки из части и другие дисциплинарные правонарушения.

Там, надо думать, окончательно сформировался его характер – ершистый, взрывной и неуживчивый. И там, видимо, окрепло чувство неприкаянности, лютой обиды на судьбу, прошедшее через всю жизнь Г. Недаром ведь и свою позднейшую дружбу с Н. Рубцовым он объяснял этим родством душ:

Когда Николай вдруг узнал, что я – недоучка и в какой-то мере скиталец, бродяга, то проникся ко мне искренним уважением. Не из солидарности неуча к неучу… а из солидарности неприкаянных, причем неприкаянных сызмальства…

Хотя… по возвращении из армии жизнь стала вроде бы налаживаться. Желая получить профессию, Г. даже поучился в полиграфическом техникуме – впрочем, по обыкновению недолго. Работал то там, то сям и 18 декабря 1955 года дебютировал подборкой из девяти стихотворений в волховской районной газете «Сталинская правда». Или, вернее сказать, это было перепечаткой из институтской многотиражки «Горняцкая правда», так как главным для Г. на годы стал круг таких же, как он сам, молодых поэтов – и в ДК «Трудовые резервы» у Д. Дара, и в литобъединении Горного института у Г. Семенова.

Вполне возможно, что среди сверстников, гораздо более начитанных и часто, что называется, из хороших семей, Г. первое время чувствовал себя догоняющим, то есть не слишком уверенно. Но в молодости братство поэтов, при всем соперничестве между ними, и понимается как братство. К тому же, – как он говорит, – «с помощью друзей-горняков», у которых выезды на край света были нормой жизни, он и сам, чуть что, стал отправляться на дальние заработки, так что за несколько лет

удалось мне посетить Ферганскую долину в Средней Азии, Долину гейзеров на Камчатке, Верхоянский хребет в Якутии и нефтепромыслы Северного Сахалина, Тикси и Амдерму, Лену и Амур, а также подножие вулкана Тятя на Курильских островах… Словом, повезло[822]822
  Там же. С. 235.


[Закрыть].

Из всех странствий Г., естественно, возвращался со стихами. Они мало-помалу начали печататься в коллективных сборниках, в журналах, в 1960 году были изданы книгой «Поиски тепла», а в 1963-м Г. стал полноправным членом Союза писателей. В партию он не вступил, в начальство не вышел, да и к его публикациям власть долгое время относилась не без подозрительности. «Мои стихи, – на склоне дней размышлял Г., –

не были диссидентскими: слишком густ был патриотический замес в моем сознании, слишком сильна любовь к Родине. Но они были необычны – по-своему окаянны, своенравны – и уже потому не укладывались в прокрустово ложе официальной поэзии, раздражали блюстителей лжеидеологии той поры[823]823
  Куртов А. «Жил, как звереныш»: Как Глеб Горбовский из беспризорника стал поэтом // Аргументы и факты. 2016. 4 октября.


[Закрыть].

С четвертой книгой – «Тишина» (Л., 1968) – так и вовсе вышел форменный скандал. По ней ударила газета «Советская Россия» (23 мая 1968 года), заявив, что сборник «является патологическим явлением в литературе» и «находится в вопиющем противоречии с идейными, моральными и художественными критериями нашего общества». Еженедельник «Книжное обозрение» (1968. № 21) квалифицировал «Тишину» как «творческий просчет», а по решению коллегии Госкомиздата РСФСР, – рассказывает редактор книги Б. Друян, – «„Тишину“ Горбовского срочно изъяли со складов, из бибколлекторов, из магазинов (то немногое, что не успели распродать) и пустили в типографии им. Володарского под нож, „в лапшу“»[824]824
  Друян Б. Неостывшая память. С. 42–44.


[Закрыть]. И виновных, само собою, наказали.

А сам Г. ушел в запой: «попал, – сообщает он в автобиографии, – я в больницу, и не в простую, а в натуральную „психушку“. На почве излишнего восторга от издания „Тишины“»[825]825
  Горбовский Г. Остывшие следы. С. 24.


[Закрыть]. Сюжет, конечно, деликатный, но его в этом очерке не минуть: на протяжении всей свой взрослой жизни Г. был алкоголиком. И лечился («прошел, – говорит, – девять психушек»[826]826
  Петербургская поэзия в лицах. С. 90.


[Закрыть]), и вроде бы избавлялся от недуга на долгие годы, даже выпустил книгу «Исповедь алкоголика» (Псков, 1994), и опять срывался.

Как это сказалось на его творчестве и творческом поведении, пусть разбирается кто-нибудь другой. Нам же достаточно знать, что то ли после истории с «Тишиной», то ли после очередного срыва Г. постарался привести себя в соответствии с тем, чего ждала партия от лояльных советских поэтов. И если в 1964 году он в числе 49 молодых питерских литераторов еще подписывал заявление в поддержку осужденного И. Бродского, то в дальнейшем таких поступков за ним уже не водилось. Правда, и осуждать собственную публикацию в лондонском сборнике «Живое зеркало» (1972), составленном К. Кузьминским, он, несмотря на рекомендации Смольного, все-таки не стал – «хватило, – говорит, – духу не отречься от себя»[827]827
  Горбовский Г. Остывшие следы. С. 363.


[Закрыть].

Однако, – снова процитируем Г., –

примерно тогда же (перед отъездом Бродского в Штаты) состоялось между нами (Кушнер, Бродский, Соснора, я) как между стихотворцами – отчуждение. Произошло как бы негласное отлучение меня от клана «чистых поэтов», от его авангарда, тогда как прежде почти дружили, дружили несмотря на то, что изначально в своей писанине был я весьма и весьма чужероден творчеству этих высокоодаренных умельцев поэтического цеха. Прежнее протестантство мое выражалось для них, скорей всего, в неприкаянности пост-есенинского лирического бродяги, в аполитичном, стихийно-органическом эгоцентризме, в направленном, нетрезвого происхождения словесном экстремизме, с которым рано или поздно приходилось расставаться, так как душенька моя неизбежно мягчала, предпочитая «реакционную» закоснелую службу лада и смирения расчетливо-новаторской службе конфронтации и мировоззренческой смуты[828]828
  Там же. С. 281.


[Закрыть].

Сказано витиевато, а если перевести на простой язык, то на «службе лада и смирения» в 1970–1980-е годы жилось бывшему смутьяну совсем не плохо: книга шла за книгой, и не только стихов уже, но и прозы (впрочем, не запомнившейся), появилось около трехсот песен, написанных на его стихи, он охотно гастролировал по городам и особенно воинским гарнизонам. И орден «Знак Почета» ему дали (1981), и Государственную премию РСФСР (1984), и в правление Союза писателей ввели (1985–1991), и монографию о его творчестве издали.

А когда это все кончилось, перестройку Г. не принял. Бранил перемены в стихах и в интервью, на путч ГКЧП откликнулся глумливой частушкой, датировав ее 19 августа 1991 года: «Что за странная страна, / Не поймешь какая? / Выпил – власть была одна, / Закусил – другая!». Хотя после издательского обморока 1990-х, когда книги и у него почти перестали выходить, положение Г., надо сказать, нормализовалось: вышло собрание сочинений в 7 томах, да и денежными наградами на склоне дней обижен он не был: к премии «Ладога» имени его старинного недруга А. Прокофьева прибавилась Новая Пушкинская премия, выданная его старинным товарищем А. Битовым (2000), а за премией правительства Санкт-Петербурга (2005) поспешила мало кому известная, зато высокобюджетная премия Союзного государства (2012).

Впрочем, только ли это имеет значение? Гораздо важнее самоощущение поэта, а оно каким было в молодости, таким и в старости осталось:

Я отношу себя к «татуированным» (в отличие от титулованных) интеллигентам, прошедшим сквозь тернии нравственного одичания, духовного обнищания, раннюю (дошкольную) утрату иллюзий, к горе-романтикам, тонувшим в разливах бытового алкоголизма, употреблявших нецензурные слова, валявшихся на воспитательных нарах, носивших на спине и груди крест обреченности, который на него поставили общество, власти, а также родные-близкие, и все-таки устоявшим, не унесенным прежде срока в бездну тщедушия и утробного, желудочно-кишечного рабства[829]829
  Горбовский Г. Остывшие следы. С. 365.


[Закрыть].

Соч.: Плач за окном: Повести. Л.: Сов. писатель, 1989; Остывшие следы: Записки литератора. Л.: Лениздат, 1991; Апостолы трезвости: Исповедь алкоголика. Псков, 1994; Окаянная головушка. СПб.: Ист. иллюстрация, 1999; Падший ангел: Стихотворения. Воспоминания. М.: Эксмо, 2001; Собр. соч.: В 7 т. СПб.: Ист. иллюстрация, 2003–2013; Распутица: Избранные стихи. СПб.: Ист. иллюстрация, 2000.

Лит.: Васюточкин Г., Иванов Б. Право на себя – Глеба Горбовского // Петербургская поэзия в лицах: Очерки. М.: Новое лит. обозрение, 2011. С. 39–95.

Гранин (Герман) Даниил Александрович (1919–2017)

Классическая сентенция, что в России нужно жить очень долго, к Г. подходит как нельзя лучше. Герой Социалистического Труда (1989), кавалер высших орденов СССР и РФ, лауреат трех Государственных премий (1976, 2001, 2016), член бюро Ленинградского обкома партии в перестроечные годы и многолетний секретарь Союза писателей, он в свои поздние десятилетия многими воспринимался не только как последний классик XX века, но и как символ российской интеллигенции, ее воплощенная совесть.

В общем-то небезосновательно, хотя жизнь оказалась длинной, и случалось в ней всякое.

Время[830]830
  Во всех ранних автобиографиях датой своего рождения Г. указывал 1 января 1918 года, позднее исправив год на 1919-й, что и удостоверено окончательно надписью на могильном камне.


[Закрыть] и место[831]831
  Либо это никогда на самом деле не существовавший город Волынь Курской губернии, либо село Волынка Рыльского уезда той же губернии, либо – есть и такая версия – город Вольск Саратовской области.


[Закрыть] рождения Г., как и его национальность[832]832
  В личном деле студента Г. он помечен как еврей, а в наградном листе от 1 августа 1942 года уже как украинец. Более подробно вся эта путаница, как и неясности с партийной и фронтовой биографией Г., прослежены в статье М. Золотоносова «Барон Мюнхгаузен Рыльского уезда» (Литературная Россия. 2014. 19 сентября).


[Закрыть], даже год вступления в ВКП(б) не вполне ясны. Достоверно известно лишь то, что, в 1941 году закончив в Питере политехнический институт, он воевал на Ленинградском и Прибалтийском фронтах, сменил «шпалу» старшего политрука на капитанские звездочки, был дважды ранен, получил орден Красной Звезды, а после демобилизации до 1950 года работал инженером в Ленэнерго.

Проза уже писалась, и за дебютными публикациями в еще довоенном «Резце» (1937. № 4, 8) последовали рассказ «Вариант второй» из жизни аспирантов (Звезда. 1949. № 1), повести «Победа инженера Корсакова» (1950) о научном превосходстве СССР над США[833]833
  Изданная в Ленинграде, эта повесть в том же году была массовым тиражом выпущена и в Москве под названием «Спор через океан».


[Закрыть], «Ярослав Домбровский» (1951) о герое Парижской коммуны[834]834
  В 1965 году она была в переработанном виде переиздана под названием «Генерал Коммуны».


[Закрыть], сборник очерков «Новые друзья» (1952) о строителях Куйбышевской ГЭС, подписанные уже псевдонимом, который Г. взял по просьбе своего однофамильца Ю. Германа.

И разброс интересов молодого автора, и его морально-политическая выдержанность, и пристойный, но не более того художественный уровень – всё пока, словом, как у всех, так что прорывом стали только «Искатели» (Звезда. 1954. № 7–8). За этот роман на входившую тогда в моду тему научного поиска схватились: Г., совсем недавно (1952) вступившего в Союз писателей, произвели в члены правления и СП СССР, и Ленинградской организации, назначили ее секретарем (1954), выпустили в первый для него заграничный вояж на теплоходе «Победа» (1956), а сам роман выдвинули на соискание Ленинской премии 1957 года.

Тогда не срослось, как не срастется в дальнейшем с романами «После свадьбы» (1958) и «Иду на грозу» (1964). То ли конкуренты по официальному литературному счету оказывались повесомее[835]835
  В 1957 году первым лауреатом Ленинской премии стал Л. Леонов с «Русским лесом», а в 1964-м О. Гончар, обошедший с «Тронкой» не только Г., но и А. Солженицына.


[Закрыть], то ли сказывалась раз и навсегда принятая Г. стратегия – вести повествование по самой грани между безусловно приемлемым и в идеологическом плане рискованным. Так, его рассказ «Собственное мнение» о двуличии советских чинуш, напечатанный в «Новом мире» (1956. № 8), подверстали к крамольным «Рычагам» А. Яшина и «Не хлебом единым» В. Дудинцева, с тем чтобы долго, что называется, полоскать и с трибун, и в печати[836]836
  На правительственной встрече с писателями В. Молотов будто бы даже спросил: «Это тот Гранин, который имеет собственное мнение?» (Друскин Л. Спасенная книга. С. 222).


[Закрыть]. Да и позднее Г. случалось быть битым, правда всякий раз не до смерти, так что сложилась и репутация честного, но осмотрительного писателя, в равной степени уважаемого что начальством, что либеральной частью ленинградских литераторов.

В сражениях как с космополитами, так и с их наследниками-ревизионистами он не замарался и в роли одного из руководителей писательской организации вел себя, по всеобщему мнению, лучше прочих. Единственным проколом стала история с И. Бродским, от которого Г., руководивший тогда Комиссией по работе с молодыми писателями, попытался опасливо отстраниться, даже дал ему в ответ на запрос из ЦК неблагоприятную характеристику[837]837
  «Мне, – процитируем письмо Л. Чуковской Л. Пантелееву от 27 января, – сказало высокое начальство, к которому я обращалась за помощью: „Мы связались по телефону с Граниным, запросили о Бродском, и он дал о нем самый дурной отзыв“…
  Бывают обстоятельства, при которых давать о человеке дурные отзывы – бесстыдство» (Пантелеев Л. – Чуковская Л. Переписка. С. 221).


[Закрыть], хотя общественным обвинителем на суд, разумеется, не пошел[838]838
  Как писала потом правозащитница Р. Берг, «Гранин отсутствовал не только на суде, где чернь судила поэта, но и в театре, где в эти дни шла премьера его собственной пьесы. ‹…› Он просто смылся за пределы Ленинграда» (Берг Р. Л. Суховей: Воспоминания генетика. 2-е изд., доп. М., 2003. С. 184. Цит. по: Золотоносов М. Другой Гранин, или Случай с либералом // Литературная Россия. 2010. 28 мая).


[Закрыть], и туда отправился его помощник по комиссии Е. Воеводин. И более того, уже после приговора, выступая на заседании секретариата писательской организации, Г. заявил:

Политическое лицо Бродского было нам известно. Я знаю, что он представлял собою два года тому назад. Сейчас тоже не убежден в том, что он стал думать по-другому. Я бы лично сказал, что его с более чистой совестью надо было судить по политической статье, чем за тунеядство. Но это дело не моей компетенции. У нас таких, как Бродский, вокруг Союза, к сожалению, много и можно говорить, почему этот, а не тот?[839]839
  Цит.: Золотоносов М. Гадюшник. С. 624.


[Закрыть]

Однако резонанс у процесса был оглушительным, и А. Ахматова выразила не только личную точку зрения, когда произнесла: «А о Гранине больше не будут говорить: „это тот, кто написал такие-то книги“, а – „это тот, кто погубил Бродского. Только так»[840]840
  Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 139.


[Закрыть]. У общественного мнения власть не меньшая, чем у начальства, и Г., отлично это понимающий, тотчас привел себя в чувство: уже на следующем заседании он хорошо говорил о таланте Бродского, а от проштрафившегося Е. Воеводина, наоборот, отстранился и, как все, проголосовал за его изгнание из Комиссии по работе с молодыми.

Вот и итог: на очередном собрании в 1965 году ленинградские писатели сменили надоевшего им А. Прокофьева на более миролюбивого М. Дудина, а Г. сделали сначала его заместителем, а потом и своим первым секретарем (1967–1972).

Жизнь пошла опять ровно: Г. много ездил по миру, отписывался небезынтересными путевыми очерками, выпускал новые книги, вел себя независимо – пока это, разумеется, позволяли обстоятельства. Например, воздержался, когда 5 ноября 1969 года из Союза писателей исключали А. Солженицына. Однако то ли сам передумал, то ли нажали на него посильнее, и уже 14 ноября в протоколе появляется новая запись, что Г. «по телефону просил считать свой голос поданным за исключение»[841]841
  Огрызко В. История с исключением // Литературная Россия. 2019. 1 ноября. По версии О. Шестинского, «Гранин с дороги, по-моему, из Бологого дал телеграмму, что он присоединялся к исключению Солженицына» (Литературное Переделкино. 2020. С. 159).


[Закрыть].

На этом, собственно, Оттепель в очередной раз и закончилась. А жизнь продолжалась, и перечень созданного Г. за свой мафусаилов век, поражая воображение, вынуждает отказаться от подробного рассказа: многие десятки книг, тринадцать экранизаций, публицистические работы и о русской классике, и на политическую злобу дня, участие в огромном количестве гуманитарных проектов. И репутация – уже не «Талейрана»[842]842
  Сабило И. Открытый ринг. СПб., 2000. С. 516.


[Закрыть], как, случалось, думали о нем в 1960–1980-е годы, когда Г. «все время балансировал между властью и так называемой либеральной интеллигенцией»[843]843
  Литературное Переделкино. 2020. С. 159.


[Закрыть], но «эталона порядочности»[844]844
  Друскин Л. Спасенная книга. С. 222.


[Закрыть].

Что ж, в России действительно нужно жить очень долго: дурное забудется, оставшись достоянием только историков литературы, а доброе повысится в цене.

Соч.: Собр. соч.: В 5 т. М.: Вагриус, 2007; Собр. соч.: В 5 т. М.: Терра – Книжный клуб, 2008; Собр. соч.: В 8 т. СПб.: Вита Нова, 2009; Причуды моей памяти: Книга-размышление. М.; СПб.: Центрполиграф, 2010; Все было не совсем так. М.: ОЛМА Медиа групп, 2010; Заговор. М.: ОЛМА Медиа групп, 2012; Мой лейтенант. М.: ОЛМА Медиа групп, 2012; Интелегенды: Статьи, эссе, выступления. СПб.: Изд-во СПбУП, 2015.

Лит.: Финк Л. Необходимость Дон Кихота: Книга о Д. Гранине. М.: Сов. писатель, 1988; Золотоносов М. Другой Гранин, или Случай с либералом // Лит. Россия. 2010. 28 мая года; Золотоносов М. Барон Мюнхгаузен Рыльского уезда // Лит. Россия. 2014. 19 сентября; Огрызко В. Советский литературный генералитет. М.: Лит. Россия, 2018. С. 623–636; Люди хотят знать: История создания «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. СПб.: Пушкинский фонд, 2021.