Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Гроссман Василий Семенович (Иосиф Соломонович) (1905–1964)

Начальные годы Оттепели для Г., подполковника-фронтовика, кавалера боевых орденов и члена правления Союза писателей СССР, прошли совсем не плохо. Роман «За правое дело», реабилитированный после массированной травли в 1953 году, регулярно переиздавался (1954, 1955, 1959), как и двухтомный «Степан Кольчугин» (1955, 1959, 1960), поэтому гонораров хватало, чтобы, не отвлекаясь, работать над новой книгой, которую ждали.

И дождались: 2 апреля 1960 года в «Литературной газете» появилась одна из начальных глав романа «Жизнь и судьба» с указанием, что он будет печататься в журнале «Знамя», а 23 мая того же года с маститым автором был подписан договор на публикацию романа, никем еще в редакции «Знамени» не прочитанного, но уже оплаченного щедрым авансом в 165 870 рублей.

Развернулась, как сейчас бы сказали, пиар-кампания: фрагменты книги печатаются в газетах «Литература и жизнь» (10 июня и 26 августа), «Красная звезда» (15 июля), «Вечерняя Москва» (14 сентября), и – еще до отправки тысячестраничной рукописи в «Знамя» – Г. с просьбою «просто почитать» показывает ее А. Твардовскому[879]879
  То, что Г. показал рукопись в неофициальном порядке, подчеркивает Б. Закс: «Все разговоры между ними велись вне стен редакции, никто из редколлегии при этом не присутствовал. И привез рукопись в редакцию даже не Гроссман, а Твардовский, прочитав, из дому. И считалось, что она дана не в „Новый мир“, а Твардовскому лично, поэтому она даже не была зарегистрирована, не значилась ни в одной книге или картотеке. Хотя и находилась в редакционном сейфе. Не помню, сколько людей знало о ней. Человек пять, наверное» (Закс Б. Записки очевидца // Минувшее. Исторический альманах. М.: Прогресс; Феникс. 1988. Вып. 5. С. 381).


[Закрыть]. Тот, – см. дневниковую запись от 6 октября, – потрясен:

Вещь так значительна, что выходит далеко и решительно за рамки литературы, и эта ее «нелитературность», может быть, самое главное ее литературное достоинство. ‹…› В сравнении с ней «Живаго» и «Хлеб единый» – детские штучки[880]880
  Твардовский А. Из рабочих тетрадей (1953–1960) // Знамя. 1989. № 9. С. 200, 202.


[Закрыть].

А еще через день, 8 октября, Г. сдал «Жизнь и судьбу» в «Знамя». Ее стали читать, и первый известный нам отзыв принадлежит отнюдь не журнальным редакторам, а заведующему Отделом культуры ЦК Д. Поликарпову, к которому рукопись, видимо, отправили затем, чтобы – по обычаям того времени – «посоветоваться». И Д. Поликарпов, – как скажет К. Чуковский, – «разъярился»[881]881
  Чуковский К. Т. 13. С. 306.


[Закрыть]. Это сочинение, – 9 декабря докладывает он М. Суслову, –

представляет собой сборник злобных измышлений о нашей действительности, грязной клеветы на советский общественный и государственный строй. В интересах дела представляется необходимым, чтобы редколлегия журнала «Знамя», не ограничиваясь отклонением рукописи, провела с Гроссманом острый политический разговор. Необходимо также, чтобы в этом разговоре приняли участие руководители писательских организаций тт. Соболев, Марков, Щипачев. Важно, чтобы сами писатели дали понять Гроссману, что любые попытки распространения рукописи встретят непримиримое отношение к этому литературной общественности и самое суровое осуждение[882]882
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 415.


[Закрыть].

Алгоритм тем самым задан: не допустить, чтобы роман увидел еще кто-то, кроме специально уполномоченных лиц. И специально уполномоченные писатели рады стараться: 19 декабря, при отсутствовавшем по болезни Г., проходит расширенное заседании редколлегии «Знамени», где все – и Б. Галанов, и А. Кривицкий, и В. Катинов, и Г. Марков, и С. Щипачев, и другие товарищи – единодушны: «роман, – как по телефону В. Кожевников тут же сообщил Г., – отклоняется как произведение идейно порочное», и автору «настоятельно» рекомендуется «изъять из обращения экземпляры рукописи своего романа и принять меры, чтобы роман не попал во вражеские руки»[883]883
  Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман: Литературная биография в историко-политическом контексте. С. 81.


[Закрыть].

Вроде бы все складывается. Но, – как 11 января 1961 года докладывает председатель КГБ А. Шелепин, – по агентурным данным «установлено, что Гроссман, несмотря на предупреждения, намерен дать роман для чтения своим близким знакомым»[884]884
  Там же. С. 105–107.


[Закрыть]. Вот как теперь поступить, учитывая, что, – по словам А. Кривицкого, – «„Доктор Живаго“ – просто вонючая фитюлька рядом с тем вредоносным действием, которое произвел бы роман В. Гроссмана»[885]885
  Там же. С. 80.


[Закрыть], и понимая, что, – это мы цитируем уже докладную записку Г. Маркова, «если „Жизнь и судьба“ к несчастью станет добычей зарубежных реакционных кругов, то они немедленно поднимут ее на щит в борьбе против нашей Родины»?[886]886
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 426.


[Закрыть]

Спасительный совет, – по его собственным воспоминаниям, – подал И. Черноуцан, самый либеральный из работников ЦК, и А. Шелепин за этот совет схватился: произвести, – сказано им все в той же записке от 11 января 1961 года, –

обыск в квартире Гроссмана и все экземпляры и черновые материалы романа «Жизнь и судьба» у него изъять и взять на хранение в архив КГБ. При этом предупредить Гроссмана, что если он разгласит факт изъятия рукописи органами КГБ, то будет привлечен к уголовной ответственности[887]887
  Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман. С. 107.


[Закрыть].

Так и поступили: 14 февраля сотрудниками КГБ экземпляры машинописи и все черновые материалы к роману были изъяты и в квартире Г., и у его друга, его машинистки, и из редакционных сейфов как «Знамени», так и «Нового мира», а за самим писателем установлена постоянная слежка. Г., конечно, пытается искать правды: 23 февраля пишет письмо Н. Хрущеву, 1 марта встречается с Д. Поликарповым на Старой площади, заявляя, что «он не отрекается от того, что написал, что это было бы нечестно, неискренне после того, как к нему применили репрессии»[888]888
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 436–437.


[Закрыть]. И конечно, – как 7 марта 1962 года сообщил в ЦК заместитель председателя КГБ П. Ивашутин, – «по агентурным данным и материалам прослушки Гроссман в кругу своих родственников и близких знакомых продолжает клеветать на социалистический строй, политику Коммунистической партии и Советского правительства»[889]889
  Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман. С. 117–118.


[Закрыть].

Терпение компетентных органов не безгранично, и 15 марта новый председатель КГБ В. Семичастный в письме на имя Н. Хрущева предлагает «привлечь Гроссмана И. С.[890]890
  По паспорту Василий Семенович Г. продолжал оставаться Иосифом Соломоновичем, как он и обозначен во всех официальных документах.


[Закрыть] к уголовной ответственности». Однако верховная власть снисходительнее своих сатрапов, и Г. в мае 1962 года дают выпустить сборник повестей и рассказов «Старый учитель», а в июне напечатать в «Новом мире» рассказ «Дорога». Более того: специально рассмотрев этот вопрос, Президиум ЦК еще 22 марта поручает М. Суслову встретиться со строптивым писателем[891]891
  Президиум ЦК КПСС, т. 1, с. 567.


[Закрыть].

Не сразу, конечно, но 23 июля встреча все-таки состоялась, и, вернувшись домой, Г. записал то, что он услышал:

Ваш роман опубликован быть не может. ‹…› Ваш роман враждебен советскому народу, его публикация принесет вред не только советскому народу и государству, но и всем, кто борется за коммунизм за пределами Советского Союза, всем прогрессивным трудящимся и в капиталистических странах, всем, кто борется за мир. ‹…› Не следует преуменьшать и недооценивать тот вред, который принесла бы ее [книги] публикация. Зачем же нам к атомным бомбам, которые готовят против нас наши враги, добавлять и вашу книгу? Ее публикация поможет нашим врагам. ‹…› Желаю вам всего хорошего[892]892
  Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман. С. 125–128.


[Закрыть].

Вот, собственно, и все. Г. успевает еще создать новый вариант повести «Все течет» взамен реквизированного вместе с романом, но жить ему оставалось чуть более двух лет, и его похороны, – рассказывает Л. Левицкий, –

были постыдными. Хоронили воровато, поспешно, стараясь поскорее разделаться с процедурой, которая может перерасти в политический скандал. Гроб поставили в маленьком конференц-зале Союза писателей, а не в Доме литераторов. Не было даже оркестра. И народу было не густо. Правда, в основном это были приличные люди, но было их слишком мало. Выступления были осторожные. Достойную речь произнес только Эренбург, сказавший, что Гроссман не только трудно умирал, но и трудно жил. Все, кто стояли у гроба, понимали, о чем речь[893]893
  Левицкий Л. Утешение цирюльника. С. 57.


[Закрыть].

Не было, – добавляет Б. Ямпольский, – обычного торжественного печального подъема знаменитых похорон, а как-то тихо, таинственно. Одна женщина сказала:

– Так хоронят самоубийц.

Да он и был самоубийца, писал, что хотел и как хотел, и не желал входить в мутную общую струю[894]894
  Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман. С. 200.


[Закрыть].

Что до будущего, то чудом сохранившийся у С. Липкина экземпляр рукописи был переснят на фотопленку и при помощи А. Сахарова и В. Войновича все-таки вывезен за границу, где роман и вышел в 1980 году, пройдя сначала малозамеченным, но затем набрав статус одного из вершинных явлений русской прозы второй половины XX века.

А 26 июля 2013 года по Первому каналу показали сюжет о том, что представители ФСБ передали Министерству культуры конфискованные рукописи Г., в общей сложности около 10 000 листов.

Соч.: На еврейские темы: В 2 т. Tel Aviv, 1985; Жизнь и судьба. М.: Сов. писатель, 1990; То же. М.: Известия, 1990; То же. М.: Терра – Книжный клуб, 2005; То же. М.: Эксмо, 2013; То же: М.: Комсомольская правда, 2015; Все течет: Поздняя проза. М. Слово/Slovo, 1994; В городе Бердичеве. М.: Эксмо, 2005; Все течет. М.: Эксмо, 2010; Добро вам! М.: Текст, 2018; За правое дело. М.: Сов. писатель, 1989; То же. М.: Терра – Книжный клуб, 2005; М.: Эксмо, 2013; То же. СПб.: Азбука, 2020.

Лит.: Бочаров А. Василий Гроссман: Критико-биографический очерк. М.: Сов. писатель, 1970; Бочаров А. Василий Гроссман: Жизнь, творчество, судьба. М.: Сов. писатель, 1990; Липкин С. Жизнь и судьба Василия Гроссмана; Берзер А. Прощание. М.: Книга, 1990; Елина Н. Василий Гроссман. Иерусалим, 1994; Ланин Б. Идеи «открытого общества» в творчестве В. Гроссмана. М.: Магистр, 1997; Солженицын А. Дилогия Василия Гроссмана: Из «Литературной коллекции» // Новый мир. 2003. № 8); Губер Ф. Память и письма: Книга о Василии Гроссмане. М.: Пробел, 2007; Фрезинский Б. Писатели и советские вожди: Избранные сюжеты 1919–1960 годов. М.: Эллис Лак, 2008; Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман в зеркале литературных интриг. М.: Форум; Неолит, 2015; Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман: Литературная биография в историко-политическом контексте. М.: Неолит, 2016.

Губанов Леонид Георгиевич (1946–1983)

Г. родился гением. Во всяком случае, сам он в этом не сомневался и еще школьником выпустил рукописный сборник «Здравствуйте, мы – гении!», а в неполные 16 напечатался со стихами в «Пионерской правде» (30 марта 1962 года). Эта публикация осталась, разумеется, незамеченной, как и участие Г. в коллективной антологии начинающих стихотворцев «Час поэзии» (1965).

Зато 12 строк, выбранных из 167-строчной поэмы «Полина»[895]895
  Холст 37 на 37.
Такого же размера рамка.Мы умираем не от ракаи не от старости совсем!Когда изжогой мучит дело,нас тянут краски теплой плотью.Уходим в ночь от жен и денегна полнолуние полотен.Да, мазать мир! Да, кровью вен!Забыв болезни, сны, обеты,и умирать из века в векна голубых руках мольберта.

[Закрыть] и по настойчивой инициативе Е. Евтушенко[896]896
  Как вспоминает П. Вегин, «Евтушенко пришел к высшему руководству „Юности“ – Борису Полевому и Сергею Преображенскому, от которых зависели судьбы всех молодых. Битый час читал им – со своим артистизмом! – стихи Губанова, но опытные деляги нутром чуяли, что от каждой строчки губановских стихов веет неблагополучием. Для них, естественно. Тогда Евтушенко, надо отдать ему должное, категорически заявил, что если в номере молодых не будет стихов Губанова, то он выходит из редколлегии! Это была явная провокация, коронный Женин ход, но, раз он уперся, он должен был победить – таков у него характер» (Вегин П. Опрокинутый Олимп. С. 76–77).


[Закрыть] данных на подверстку в молодежном шестом номере «Юности» за 1964 год, были поняты как взрыв сверхновой звезды. Их осудили в «Литературной газете» (16 июля) и в «Правде» (22 июля), Алексей Марков напечатал громокипящее «Открытое письмо поэтам-дебютантам» (Наш современник. № 9), а журнал «Крокодил» откликнулся несмешным фельетоном «Куда до них Северянину!» (№ 28).

Ужасно, конечно. Хотя, с другой стороны, разносы в дни Оттепели воспринимались читателями, да и редакторами, все-таки не как приговор, обжалованию не подлежащий, а как сильнодействующая реклама: гоним и травим – значит талантлив. Вот ведь и «Юность» устами Галки Галкиной, то есть Г. Горина, за своих авторов заступилась (№ 12). Так что можно было, наверное, отряхнуться и вновь штурмовать печать своими стихами.

Однако Г. выбрал другую судьбу и в январе 1965-го, уже через полгода после этой публикации, в курилке Ленинской библиотеки расклеил объявления с призывом всем непризнанным поэтам вступать в СМОГ – Самое Молодое Общество Гениев, а 19 февраля провел первый вечер смогистов в библиотеке имени Фурманова. Причем – раз уж эпатировать, то эпатировать – явился туда с петлей самоубийцы на шее.

Так оно и дальше пойдет. Приедут смогисты в Ленинград для знакомства с питерскими гениями – скандал, едва не до мордобития. Встретятся в Доме литераторов с поэтами старших поколений – и опять скандал: о малолетних революционерах очень жестко выскажется Ю. Мориц, а Д. Самойлов в дневниковой записи от 23 января 1966 года назовет Г. «отвратительным фашистом»[897]897
  Самойлов Д. Поденные записи. Т. 2. С. 27.


[Закрыть].

Фашистом он, конечно, не был, как не был и антисоветчиком. Если чего и требовал, то свободы творчества. И в выступлениях у памятника Маяковского. И при составлении самиздатовских альманахов «Авангард», «Чу!» и «Сфинксы». И во время знаменитой демонстрации 14 апреля 1965 года, когда смогисты прошли к ЦДЛ с самодельными плакатами «Лишим соцреализм девственности!», «Мы будем быть», «Русь – ты вся поцелуй на морозе!» и хотели вроде бы на одном из плакатов написать «Свободу Бродскому!», но так и не собрались.

Принял бы, наверное, Г. участие и в «митинге гласности», устроенном 5 декабря 1965 года в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, однако накануне за распространение листовок, призывающих на этот митинг, его арестовали. И терпение властей стало постепенно лопаться. «Все это дешевка… Ничего вы не завоюете…» – еще 20 июля 1965-го предупредил гениев Л. Лиходеев, фельетонист «Комсомольской правды», а первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. Павлов лично прошелся по смогистам в одном из докладов. В. Батшева, ближайшего сподвижника Г., в апреле 1966-го отправили в ссылку «за тунеядство». Других, – как это тогда называлось, – профилактировали, то есть провели с ними вразумляющие беседы. Самого же Г., «эмоционального, – по словам дружившего с ним Ю. Мамлеева, – до истерики, несомненно, интуита», овеянного огнем «священного безумия»[898]898
  Мамлеев Ю. Воспоминания. С. 106.


[Закрыть], положили в психиатричку с классическим диагнозом «вялотекущая шизофрения».

На этом СМОГ, в последний раз заявив о себе на Маяковке 14 апреля 1966 года, собственно говоря, прекратил свое существование. И необыкновенный «Лёнечка», «очаровательный отрок, именно отрок, а не юноша, ибо его синеглазость была рублевско-сказочной, которая если и сохранилась где, так это в далеких северных деревнях» (П. Вегин)[899]899
  Вегин П. Опрокинутый Олимп. С. 72.


[Закрыть], как-то стремительно состарился. Много пил, в быту, – свидетельствуют современники, – был непокладист и неряшлив, прожиточный минимум себе обеспечивал продажей самодельных книжечек и случайной работой то пожарного, то фотолаборанта, то дворника.

И писал стихи, конечно. Вернее, даже не писал, отделывая каждое стихотворение, а импровизировал, и, – говорит Н. Шмелькова, – «тому, кто знал его, невозможно было представить, чтобы он томился над какой-либо строкой, рифмой. Стихи вырывались из него потоком»[900]900
  Шмелькова Н. Во чреве мачехи, или Жизнь – диктатура красного. СПб.: Лимбус Пресс, 1999. С. 120.


[Закрыть].

К стихам Г. многие и относились не столько как к факту поэзии, сколько как к подтверждению незаурядности личности их автора. Вот и И. Дудинский в послесловии к обширному самиздатскому сборнику 1983 года заметил, что успех Г. «определялся все-таки прежде всего его личными свойствами, нежели качеством и масштабностью его поэтических достижений»[901]901
  Губанов Л. Ангел в снегу // http://vtoraya-literatura.com/pdf/materialy_samizdata_1989_03_gubanov_angel_v_snegu_1983__ocr.pdf.


[Закрыть]. И Э. Лимонов констатировал, что «трагическая судьба смогиста № 1 Лёни Губанова перевешивает его творчество»[902]902
  Лимонов Э. Книга мертвых. С. 92.


[Закрыть].

Умер Г. в одиночестве, и его тело после очередной, надо думать, попойки было обнаружено в квартире далеко не сразу. Грустно. Но легенда о «русском Рембо» живет до сих пор – и книги его выходят, и книги о нем тоже.

Соч.: Ангел в снегу. М.: ИМА-Пресс, 1994; «Я сослан к Музе на галеры…» М.: Время, 2003; Серый конь. М.: Эксмо, 2006; И пригласил слова на пир: Стихотворения и поэмы. СПб.: Вита Нова, 2012; «Меня ищут как редкий цветок…»: Сб. произведений с пер. на итал., франц., серб. и хорват. языки. М.: Пробел–2000, 2018.

Лит.: Крохин Ю. Профили на серебре: Повесть о Леониде Губанове. М.: Обновление, 1992; Алейников В. СМОГ: Роман-поэма. М.: ОГИ, 2008; Про Лёню Губанова: Книга воспоминаний. М.: Пробел–2000, 2016; Батшев В. СМОГ: поколение с перебитыми ногами. Франкфурт-н/М.: Литературный европеец, 2017; «Полина» Леонида Губанова: поэма, пророчество, манифест. СПб.: Пушкинский Дом, 2021.

Д

Данин (Плотке) Даниил Семенович (1914–2000)

Словно предвидя, что будущее рано или поздно выведет его к точным наукам, Д. (еще, конечно, Плотке) поступил не на филфак, а на химфак (1933–1936) МГУ, откуда перевелся на физический факультет (1936–1941), но ни одного из них, впрочем, не закончил, как не успел вовремя закончить и Литературный институт, студентом которого он стал в 1938-м. Тогда же дебютировал на страницах «Знамени» (1938. № 11) пространным (и, разумеется, восторженным) откликом на печатавшиеся в «Правде» главы «Краткого курса истории ВКП(б)», тут-то и приняв навсегда литературный псевдоним, ставший вскоре его новой паспортной фамилией.

Сотрудничал с «Литературной газетой», журналами «Знамя», «Красная новь», «Новый мир», где писал преимущественно о стихах, и даже в годы войны, большую часть которой капитан Д. прослужил в армейской газете «Боевой путь», переписывался с Б. Пастернаком, отсылал в московские редакции статьи, например, о «Василии Теркине», других заметных новинках. Был по рекомендациям П. Антокольского и С. Щипачева, поддержанным А. Фадеевым, принят в Союз писателей (1942), стал кандидатом в члены партии (1944), а после демобилизации (1946) получил в Союзе писателей хотя и скромную, но уже штатную должность заместителя председателя комиссии по теории литературы и критике.

И все бы ладно, не подвергни он, среди многих прочих, сокрушительному осмеянию стихотворцев-фронтовиков А. Софронова и Н. Грибачева, в ту пору еще малоизвестных или, во всяком случае, несановных. Кто же, в самом деле, знал, что вскорости они оба отхватят по Сталинской премии 1-й степени и, заняв ключевые посты в Союзе писателей, захотят сквитаться с обидчиком по полной?

Выждав свой час, они и сквитались. Так что, едва был объявлен крестовый поход против критиков-космополитов, как А. Софронов с партийной трибуны заявил, что Д. будто бы «специализировался на избиении молодых советских поэтов» и «за один год он оклеветал шесть ценных поэтических произведений», а Н. Грибачев с той же трибуны и вовсе оповестил власть, что «во главе критиков-формалистов – буржуазных эстетов стал Д. Данин, унаследовавший гнусные методы космополитов, в свое время травивших Маяковского и возвеличивавших Б. Пастернака и А. Ахматову»[903]903
  Правда. 1949. 16 февраля.


[Закрыть].

Тем самым получалось, что критики-эстеты – это уже не сбившиеся с пути одиночки, а чуть ли не оформившаяся контрреволюционная организация, и Д. у нее лидер. Обвинение, что и говорить, нешуточное, и в травлю Д. кто только поелику возможно не включился – от обиженных им поэтов С. Кирсанова и М. Луконина до М. Шагинян и Вс. Вишневского, будущего диссидента В. Тарсиса и Л. Лагина, автора сказки про старика Хоттабыча. Били его сильно и дважды (в 1949-м и в 1953-м) доводили дело до исключения из партии, так что Д. пришлось даже на год уезжать геологом-коллектором на Ангару, то есть, по сути дела, скрываться от всевидящего глаза, а по возвращении несколько лет провести, – как он рассказывает, – «на бесфамильной негритянской работе»[904]904
  Данин Д. Бремя стыда. С. 382.


[Закрыть], перебиваясь сочинением внутренних рецензий и неподписных аннотаций.

В критику он уже не вернулся и, в 1956 году перейдя наконец из кандидатов в полноправные члены КПСС, удачно вспомнил о своем базовом образовании: в 1957-м практически одновременно вышли и популярная брошюра «Добрый атом», и вполне респектабельный сборник очерков «Для человека», посвященный истории атомного века. Еще через несколько лет на свет явилась увесистая «Неизбежность странного мира» (1961), которая в статусе классики научно-художественной прозы и переиздавалась несколько раз, и выдвигалась на Ленинскую премию в 1962 году, и была переведена на 11 языков.

Что ж, «эмиграция» в научпоп ничем не хуже бегства поэтов и прозаиков в переводы или в детскую литературу, знакомого нам по многим выразительным примерам. Особенно если учесть, что у Д. действительно открылся и организаторский дар, так что по его инициативе и под его руководством на протяжении 30 лет издавался альманах «Пути в незнаемое: Писатели рассказывают о науке» (1960–1990), сведший на одних страницах П. Капицу, Вяч. Вс. Иванова, Н. Эйдельмана, Я. Голованова, А. Адамовича, Л. Разгона, Ю. Давыдова, десятки других первоклассных авторов.

Жизнь вновь стала полноводной – Д. выпускал биографические книги о Резерфорде (1966, 1967) и Нильсе Боре (1978, 1985), писал очерки о советских и зарубежных ученых, работал как сценарист в научно-художественном кино и спорил о нем в печати, придумал даже кентавристику – область знания, которая объединит, как ему казалось, формулы с метафорами. А об изгнании из литературной критики скорее всего не жалел. Лишь упомянул однажды, что ему

исторически посчастливилось стать в те первые послевоенные годы критиком-неприятелем властительных стиходелов. Счастлив, что КРИТИКА МОЯ УМЕРЛА ВМЕСТЕ С ИХ ПОЭЗИЕЙ[905]905
  Выделено Д. Даниным.


[Закрыть], никому не нужной. ‹…› Хоть ненадолго, а проторил свою тропинку во лжи…[906]906
  Там же. С. 421.


[Закрыть]

Что же касается разговоров о литературе, о политике, обо всем на свете, то они ушли в дружеское общение, в круг единомышленников, где, может быть, и не бросали открытый вызов власти, правящей идеологии, но старались, занимаясь каждый своим делом, держаться от нее на максимальном удалении. Конечно же, – с жесткой самооценкой скажет Д. и в предсмертной книге «Бремя стыда», и в записях, сделанных на склоне дней, –

большинство из нас, за вычетом последовательных диссидентов, были тоже конформистами. Но, право же, не столь непрерывными, как ‹…› Константин Симонов, Сергей Михалков, Лев Ошанин и другие «начальствовавшие» в писательских сочленениях[907]907
  Данин Д. Строго как попало // Вопросы литературы. 2005. № 6. С. 243.


[Закрыть].

И – право же! – в условиях, ничуть не располагавших к независимости, им удалось и душу живой сохранить, и найти пространство для творческой самореализации, и послужить общей для всех культуре.

Чем они и должны быть сегодня помянуты.

Соч.: Избранное. М.: Сов. писатель, 1984; Бремя стыда: Книга без жанра. М.: Раритет-537, 1997; Стихи военных лет // Знамя. 2012. № 5; Строго как попало: неизданное. М. <б. и.>, 2012; Нестрого как попало. М. <б. и.>, 2013.

Лит.: Трубецков Д. Даниил Семенович Данин и его кентавристика. Саратов: ГосУНЦ «Колледж», 2007; Огрызко В. Создатели литературных репутаций. М.: Лит. Россия, 2017. С. 149–165.