Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Дьяков Борис Александрович (1902–1992)

Внешне биография Д. выглядит вполне благопристойно: в 1920-е годы он поработал клерком в губернских учреждениях Воронежа, в начале 1930-х занялся журналистикой и – неисповедимы пути человеческие – попал под опеку и в окружение тогдашнего первого секретаря обкома И. М. Варейкиса, чтобы в ближайшие годы так за ним и следовать: Варейкиса переводят в Сталинград – и Д. туда же (1935–1937), Варейкиса бросают руководить Дальневосточным краем[1055]1055
  «Тогда, – как указывает современный исследователь, – лидеры компартии приезжали на Дальний Восток уже со своим штатом, в состав которого входили проверенные сотрудники, на которых можно было положиться при изменении политики в регионе» (Хисамутдинов А. Понятие постноменклатуры на российском Дальнем Востоке // Профессионалы за сотрудничество. Вып. 3. М., 1999. http://www.prof.msu.ru/publ/book3/his.htm).


[Закрыть] – и Д. перебирается в Хабаровск (1937–1938).

Однако же, пометим для памяти, когда всесильного, казалось бы, Варейкиса в октябре 1937 года арестовывают как активного участника контрреволюционного правотроцкистского заговора, Д. за ним в распыл уже не следует. Напротив, благополучно возвращается в газету «Сталинградская правда», пишет пьесы «Любовь и ненависть» и, совместно с М. Пенкиным, «Мужество» (про оборону Царицына, которой, как все знают, руководил лично Сталин), а когда линия фронта опасно приближается к городу на Волге, сопровождает эшелон с эвакуированными в Пермь, потом какое-то время работает в газете «Уральская кочегарка» и наконец, в разгар войны, получает назначение в Москву – редактором в издательстве «Молодая гвардия».

Ведет он себя, как и подобает советскому патриоту, то есть пишет, опережая А. Фадеева, книгу «Герои Краснодона» (М., 1944), редактирует роман некогда знаменитого писателя-инвалида Н. Бирюкова «Чайка» о некогда знаменитой комсомолке-партизанке Лизе Чайкиной. И, надо полагать, эти заслуги были приняты во внимание, раз Д. сначала направляют в Ленинград руководить местным отделением «Молодой гвардии», а весной 1946 года отзывают в Москву на ответственную работу в ЦК ВЛКСМ, которую сменяет номенклатурная должность главного редактора художественных фильмов в министерстве кинематографии СССР.

Жизнь, словом, удалась, как вдруг… В ноябре 1949 года тень Варейкиса, давно расстрелянного в Коммунарке, нагоняет Д., и все идет, словно по прописям: Лубянка, Сухановка, Бутырка – и 10 лет лагерей по приговору ОСО при МГБ СССР. Озерлаг под Тайшетом – это отнюдь не рай земной, даже если учесть, что начальство было к Д. милостиво, и большую часть времени он провел статистиком медицинской канцелярии и библиотекарем культурно-воспитательной части, а повредив на выкорчевке пней пальцы руки, работал в каптерке и бухгалтерии.

Освободился и был реабилитирован Д. не то чтобы одним из первых, но все-таки без проволочек – 14 июня 1954 года. Вернулся в Москву, восстановился в партии, стал работать – редактором в издательстве «Советский писатель», заведующим редакцией художественной литературы в издательстве «Советская Россия». И в этой роли впервые публично засветился – 30 октября 1958 года явившись в редакцию ялтинской «Курортной газеты», чтобы – вместе с В. Шкловским, И. Сельвинским и заместителем главного редактора журнала «Москва» Б. Евгеньевым – выразить, как сказано в газетном отчете, «гневное возмущение предательским поведением Б. Пастернака, опубликовавшего в буржуазных странах свое художественно убогое, злобное, исполненное ненависти к социализму антисоветское произведение „Доктор Живаго“».

Когда пятью годами позже в журналах «Звезда» (1963. № 3) и «Октябрь» (1964. № 7) была напечатана «Повесть о пережитом», никто об этом эпизоде Д. не напомнил. Зря, наверное. Хотя подлинное объяснение причин того, почему воспоминания об Озерлаге вышли, – процитируем редакционное предисловие, – повестью «о настоящих советских людях, об истинных коммунистах», которые и в лагере «были верны своим партийным идеалам», – конечно, не в том или ином досадном инциденте, а в главной тайне Д.

Она открылась только тогда, когда вслед за «огоньковской» публикацией «Хамелеон меняет окраску» (1988. № 20)[1056]1056
  Эту статью подписали Н. Мозгов, генерал-майор, бывший начальник окружного управления КГБ, и Б. Плеханов, полковник юстиции, бывший прокурор отдела Главной военной прокуратуры.


[Закрыть] Виталию Шенталинскому удалось в архиве прочесть следственное дело Д. вместе с его многостраничными письмами-исповедями своим хозяевам – Госбезопасности и ЦК ВКП(б). И стало ясно, что Д. – доносчик по призванию и вдохновению, еще в Воронеже доброхотно разоблачивший вредительскую деятельность десятков людей, а в 1936 году официально завербованный в агентурную сеть Управления госбезопасности Сталинградской области под псевдонимом Дятел «для разработки контрреволюционных учетников», и «вскоре все эти лица были арестованы как участники правотроцкистской организации…»[1057]1057
  Шенталинский В. Рабы свободы. С. 216.


[Закрыть].

А дальше, и очень подробно, имена, фамилии, судьбы – вот уж точно: никто из жертв нашим героем не забыт, и ничто им не забыто.

Так на свободе, но так же, когда Дятел общей не ушел судьбы, и в заточении.

В октябре 1950 г. в Озерлаге, на лагерном пункте 02, – пишет Д. очередному гражданину начальнику, – я выдал Органам письменное обязательство содействовать им в разоблачении лиц, ведущих антисоветскую агитацию. Это содействие я оказываю искренне, честно и нахожу в этом моральное удовлетворение, осознание, что я здесь, в необычных условиях, приношу известную пользу общему делу борьбы с врагами СССР[1058]1058
  Шенталинский В. Рабы свободы. С. 218.


[Закрыть].

Это действительно многое объясняет – и в биографии Д., и в «Повести о пережитом», и в вопле, обращенном к тем, от кого зависит его будущее:

Ведь вся моя сознательная жизнь, вся моя работа должны убедить Вас в том, что я заслуживаю политического доверия…

Не допустите, чтобы зря была загублена моя жизнь, мои творческие способности. Я могу, я хочу, я должен принести еще большую пользу…

Окажите мне политическое доверие, и я всесторонне оправдаю его…

Спасите мою жизнь!..[1059]1059
  Там же.


[Закрыть]

Ее спасли, и Д. мирно, не боясь возмездия, дожил свой век, уже после ухода на пенсию в 1970 году изредка выпуская книжки с выразительными названиями «Символ веры» (1977), «Свет жизни» (1978), «Мужество любви» (1982), «Потомки Прометея» (1985) и охотно, – как вспоминают, – выступая перед молодежью с рассказами о том, что он, даже находясь в лагере, наряду с негодяями встречал людей, не потерявших веру в силу ленинской правды, в конечное торжество социальной справедливости.

Благодаря Солженицыну он, собственно, в последний раз и прославился, когда 20 февраля 1974 года внес свою лепту в напечатанную «Литературной газетой» подборку откликов «Конец литературного власовца»: мол, «в лаконичных, высокого достоинства строках Указа о выдворении Солженицына за пределы страны Ленина – сила советского закона».

Соч.: Пережитое. М.: Сов. Россия, 1987; Человек без имени: Повести. М.: Авторская книга, 2014.

Лит.: Хамелеон меняет окраску // Огонек. 1988. № 20; Косинский И. Борис Дьяков, стукач // Новое русское слово. 1988. 10 июня; Шенталинский В. Рабы свободы. М.: Парус, 1995. С. 215–218.

Е

Евтушенко Евгений Александрович (1932–2017)

Символ Оттепели, Е. стал известен еще до ее начала. «2 июня 1949 года в газете „Советский спорт“, – как он вспоминает, – напечатали мой первый стишочек»[1060]1060
  «Когда мне было пятнадцать лет, в газете „Советский спорт“ напечатали мое первое, глупенькое, звучащее сейчас пародийно стихотворение», – вспоминает Е. в другом месте (Евтушенко Е. Волчий паспорт. С. 63). Хотя, на самом деле, лет, ему, конечно, было не 15, а 17, но точность никогда не входила в число добродетелей поэта.


[Закрыть]. И жизнь понеслась стремительно: лавина стихов обо всем на свете в московских газетах, а мглистый для всех 1952-й и вовсе становится для Е. звездным – в апреле у него выходит «ходульно-романтическая»[1061]1061
  Там же.


[Закрыть], – по собственной оценке, – но замеченная первая книга «Разведчики грядущего», в сентябре его без школьного аттестата зрелости принимают в Литературный институт и в том же году кандидатом в члены Союза писателей.

Это еще не слава, но уж точно ее предвестие, так что Е. торопится, ловит воздух времени и – навязывает этому времени себя. Или, может быть, свой образ: «Я разный – я натруженный и праздный. / Я целе– и нецелесообразный. / Я весь несовместимый, неудобный, / Застенчивый и наглый, злой и добрый. / Я так люблю, чтоб все перемежалось! / И столько всякого во мне перемешалось» …

И неустоявшемуся времени этот протеистически переменчивый образ приходится удивительно впору. Е. мирволит начальство, 1 мая 1953 года со стихами о любви выпуская молодого поэта на первую полосу «Литературной газеты», а 6 ноября 1954 года на сцену Большого театра как участника торжественного концерта во славу Великого Октября. 25 мая 1955 года Е. переводят из кандидатов в члены Союза писателей, дают слово на писательских пленумах и собраниях и в декабре того же года приглашают (вместе с таким же удачником Ю. Трифоновым) в редколлегию журнала «Физкультура и спорт». Что же до публикаций, то они заполняют страницы едва ли не всех столичных журналов, а книги – «Третий снег» (1955), «Шоссе энтузиастов» (1956), «Обещание» (1957), «Лук и лира» (Тбилиси, 1959), «Яблоко» (1960), «Взмах руки» (1962)[1062]1062
  «Первое издание поэта за всю историю мировой поэзии, вышедшее стотысячным тиражом» (Фаликов И. Евтушенко. С. 178).


[Закрыть] – выходят все чаще и все более завидными тиражами.

И все идет к славе – от недолгого (1955–1958) брака с необыкновенной Б. Ахмадулиной и исключения по политическим будто бы причинам из Литературного института[1063]1063
  В приказе об отчислении сказано, что «за систематическое непосещение занятий, неявку на зимнюю экзаменационную сессию и несдачу экзаменов в дополнительно установленный срок» (Фаликов И. Евтушенко. С. 86). Е., разумеется, обратился с просьбой о восстановлении и получил чудесный ответ от заместителя директора И. Серегина: «Вы стали одиозной фигурой в студенческом коллективе и сами себя поставили вне его, а приказ только оформил созданное Вами самим положение. Если Вы этого не понимаете, то обижайтесь на себя. ‹…› Чего же Вы хотите? Люди верили Вам, а Вы сами подорвали в них веру в себя и требуете, чтобы Вам снова поверили на слово? Нет уж, извините, нема дурных!» (Литературная Россия. 2017. 27 апреля). Так что диплом об окончании Литературного института Евтушенко получил только 5 января 2001 года, уже в должности профессора американского университета.


[Закрыть] до сначала пристрелочных, а вскоре ожесточенных нападок рептильной критики и румяных комсомольских вождей, что только подогревает ажиотаж в читательской среде, и близок тот день, когда после публичных выступлений, – по словам Л. Брик, – Е. будут в буквальном смысле «уносить на руках»[1064]1064
  Брик Л. – Триоле Э. Неизданная переписка. С. 341.


[Закрыть].

Он уже рвется за границу. На первых порах его не выпускают, и на одном из писательских заседаний в феврале 1958 года коммунист В. Солоухин даже заявил: «Нет уж, Евгений Александрович, вы сначала овладейте основами марксизма-ленинизма, а уж потом проситесь за границу»[1065]1065
  Московский литератор. 1958. 14 февраля.


[Закрыть]. Но у верхнего начальства свои виды, и летом 1960 года Е. первым в своем поколении становится «выездным»: за Болгарией и Румынией последовали Франция, Испания, Дания, Англия, США, Того, Либерия, Гана, Англия, Куба, далее везде[1066]1066
  Комментируя появившиеся в газетах очередные критические замечания в адрес поэтов эстрады, Л. Чуковская в дневниковой записи от 1 июля 1961 года привела фрагмент своего разговора с А. Ахматовой: «– Начальство их недолюбливает, – сказала я.
  – Вздор! Их посылают на Кубу! И каждый день делают им рекламу в газетах. Так ли у нас поступают с поэтами, когда начальство не жалует их в самом деле!» (Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 470).


[Закрыть].

Это Оттепель – гибридное, как сейчас бы сказали, время, когда били, но не всегда убивали, могли даже приласкать, и левая рука будто не ведала, что делает правая. Гибридно вел себя и Е. – писал дерзости, тут же погашал их стихотворениями под названиями типа «Партия нас к победам ведет» и «Считайте меня коммунистом!», чтобы и в них взбесить ортодоксов своими дерзостями[1067]1067
  Откликаясь на публикацию «Считайте меня коммунистом» в «Юности» (1960. № 2), критик «Литературной газеты» 23 февраля просто негодующе развел руками: «Вызывает удивление, что, решив написать поэму с таким обязывающим названием, Евтушенко сосредоточил свое внимание главным образом на изображении тех, кто недостоин носить это высокое имя, кто примазался к революции. ‹…› Получается чудовищная картина – в нашем обществе чуть не все и вся заполонили мерзавцы, и поэт, как некий Дон-Кихот, собирается вести с ними войну, да еще „гражданскую“, да еще „Отечественную“…»


[Закрыть].

Евтушенко – это человек, который всю жизнь стремился сидеть своей не самой выдающейся седалищной частью не на двух, не на трех и даже не на четырех, а – на всех стульях, какие только есть в поле его зрения, если до них можно было дотянуться его длинными руками, –

язвительно заметил В. Войнович[1068]1068
  Цит. по: Матвеев П. И ад следовал за ним. С. 135.


[Закрыть].

Наверное, это так. Так что недоброжелатели до сих пор поминают Е. его недолгие славословия Сталину и долгие Ленину, охотно поддерживают никак не подтвержденные слухи о его сотрудничестве с «органами». Тогда как тысячи и тысячи, что собирались в Политехническом и Лужниках, переписывали евтушенковские строки в ученические тетради и дембельские альбомы, в его ломавшемся голосе слышали ломавшееся время и готовы были встать на его защиту.

Завалили, например, редакции письмами, когда публикация стихотворения «Бабий Яр» на последней полосе «Литературной газеты» (19 сентября 1961 года) вызвала оглушительный скандал. Или, вот еще, в январе 1966 года самые отчаянные поклонники попытались устроить демонстрацию протеста против ссылки поэта в армию на Кавказ[1069]1069
  15 января в ЦК поступает секретная записка председателя КГБ В. Семичастного, где сказано, что «12 января сего года были получены сигналы о готовящейся демонстрации политического характера на площади Маяковского в Москве в защиту поэта Евтушенко, который, по мнению автора, якобы сослан в армию на Кавказ за стихотворение „Письмо Есенину“. В этих целях от имени Общества Защиты Передовой Русской Литературы (ОЗПРЛ) были изготовлены и приняты к распространению свыше 400 листовок с призывом принять участие в демонстрации с требованием возвращения Е. Евтушенко в Москву.
  Принятыми мерами установлено, что автором текста упомянутых листовок, призывавших по существу к массовым беспорядкам, является Титков Ю. Н., 1943 года рождения, член ВЛКСМ, студент Ветеринарной Академии в Москве. Листовки изготовлялись на квартире Шорникова А. В., 1947 года рождения, члена ВЛКСМ, рабочего типографии МГУ им. Ломоносова. При обыске на квартире у Шорникова 13 января обнаружены и изъяты: 418 листовок, пишущая машинка, на которой они печатались, и краски, похищенные Шорниковым в типографии МГУ и предназначенные для изготовления листовок аналогичного содержания; 26 плакатов на ватманской бумаге со строчками Евтушенко: „Еще будут баррикады, а пока что эшафот“, „Россию Пушкина, Россию Герцена не втопчут в грязь“, „В мире есть палачи и жертвы, но и есть еще третьи – борцы!“, „Проклятья черной прессе и цензуре!“. ‹…›
  Титков и Шорников подвергнуты задержанию, и по их делу ведется расследование, в отношении остальных участников проведены профилактические мероприятия. В зависимости от результатов расследования будет решен вопрос о привлечении Титкова и Шорникова к уголовной ответственности за приготовление к преступлению и за умышленные действия, направленные на организацию массовых беспорядков» (цит. по: Комин В., Прищепа В. По ступеням лет. Кн. 3. С. 11–13).


[Закрыть]. Стоит, кстати, упомянуть, что на самом деле отправленный в Тбилиси на военную переподготовку Е., – по его же рассказам, – не столько мучился неволей, сколько устраивал вечера поэзии и раздавал автографы, а «однажды в редакцию позвонили из штаба Закавказского военного округа: „Командующий округом генерал армии Стученко интересуется, не может ли рядовой Евтушенко прийти к нему сегодня вечером на день рождения?“»[1070]1070
  Евтушенко Е. Волчий паспорт. С. 299.


[Закрыть]

Что ж, расхождение между правдой факта и мифом – дело для России обычное. А в 1960-е годы Е. – фигура уже мифологическая и этим мифом надежно защищенная. «Бабий Яр», – напоминают В. Вайль и А. Генис, –

был моментально переведен на все языки мира. Крупнейшие газеты мира дали сообщение о «Бабьем Яре» на первых страницах – «Нью-Йорк таймс», «Монд», «Таймс»… Западный мир, в котором отношение к евреям стало пробным камнем цивилизации, пришел в восторг. Буквально в один день Евтушенко стал всемирной знаменитостью[1071]1071
  Вайль П., Генис А. 60-е. С. 33.


[Закрыть].

И уже не только он ищет лестного знакомства с суперзвездами западного мира, но и с ним готовы дружить короли и принцессы, президенты, великие ученые, художники и поэты.

Что же до нашей страны, то здесь Е. знает уже каждый – от слесарей из жэка до членов Президиума ЦК. Хрущев восторгается песней «Хотят ли русские войны», лично отдает распоряжение печатать «Наследников Сталина» в «Правде» (21 октября 1962 года) – и Хрущев же кроет Е. почем зря на очередной исторической встрече с творческой интеллигенцией (7–8 марта 1963 года), а охолонув, лично, – по словам Е., – приглашает его на новогодний банкет в Кремле[1072]1072
  «Хрущев позвонил как-то ночью и пригласил на новогодний банкет в Кремле: „Мы там обнимемся, и от тебя отстанут“. На кремлевском вечере он прилично выпил: „Я вот думаю часто: как раз и навсегда избавиться от бюрократии? Столько к партии прилипло карьеристов, и я их всех ненавижу. У меня есть идея, не знаю, как к ней отнесутся Политбюро и мои товарищи. Может, отменить Коммунистическую партию и просто объявить весь наш народ народом коммунистов? А теперь я хочу услышать мою любимую песню „Хотят ли русские войны“.
  Это была прелюдия к нашему объятию. И действительно, ко мне сразу же подкрался его советник: „Будьте готовы, сейчас к вам подойдут“. Хрущев подошел и обнял: „Давай пройдемся, чтобы они видели, чтобы тебя не трогали…“. Едва отошел, подбежали Брежнев, Ильичев, Косыгин. Юра Гагарин шепотом говорит: „Надо выпить“. Тихо принесли водочку, тихо налили, тихо опрокинули…» (Евтушенко Е. Волчий паспорт). Звучит, конечно, сказочно, но что-то в этом роде наверняка было.


[Закрыть].

Таска чередуется с лаской, и в этом смысле положение Е. было исключительным. И соответственно ему Е. вел себя по-прежнему гибридно – красную черту не переступал и, скажем, опасных коллективных писем протеста не подписывал, открытого вызова властям не бросал, зато в стихах, в частных разговорах, в публичных выступлениях за границей давал себе полную волю.

И так вышло, что он открыл Оттепель стихами, и он же подвел под ней черту – стихотворением «Танки идут по Праге, / Танки идут по правде».

О том, что было дальше, не здесь. Да и здесь рассказано далеко не все, что стоило бы внимания. Ничего не поделаешь. Как сказал И. Фаликов, автор 700-страничной биографии Е., «изложение этой запредельной жизни во всех подробностях невозможно. Будем довольствоваться главным или существенным. С учетом того, что иные мелочи важнее чего-то глобального и без них не обойтись»[1073]1073
  Фаликов И. Евтушенко. С. 7.


[Закрыть].

Соч.: Первое собр. соч.: В 8 т. + т. 9, доп. М.: АСТ, 1997–2008–2012; Поэт в России – больше, чем поэт: Десять веков русской поэзии: Антология в 5 т. М.: Русский мир, 2013–2017; Волчий паспорт. М.: КоЛибри, 2015.

Лит.: Сидоров Е. Евгений Евтушенко: Личность и творчество. М.: Худож. лит., 1987, 1995; Фаликов И. Евтушенко: Love story. М.: Молодая гвардия, 2014 («Биография продолжается…»); Комин В., Прищепа В. По ступеням лет: Хроника жизни и творчества Е. А. Евтушенко: В 4 кн. Иркутск, 2015–2018: Волков С. (при участии А. Нельсон). Диалоги с Евгением Евтушенко. М.: АСТ, 2018.

Еремин Дмитрий Иванович (1904–1993)

Выпускник Московского университета Е. начинал как филолог, в 1926–1940 годах преподававший в вузах Краснодара, Воронежа и Москвы, но его научные труды никому не запомнились.

В 1940 году Е., как тогда выражались, бросили на кинематограф, и он, несколько лет поруководив советскими сценаристами, в 1949–1951-м даже возглавлял журнал «Искусство кино», но и тут тоже ничем особым не отличился.

С 1927 года Е. печатался как прозаик, изредка как поэт, стал членом ССП СССР в 1935-м, выпустил десятки книг, но, хотя один из его пропагандистских романов – «Гроза над Римом» – был отмечен Сталинской премией 3-й степени (1952), в истории литературы так и остался в роли «неизвестного писателя» или, в лучшем случае, одного из неразличимо многих; правда, почти всегда при должности: в течение пяти лет был членом редколлегии журнала «Октябрь», два года – секретарем парткома Союза писателей СССР, пять лет – главным редактором журнала «Советская литература (на иностранных языках)».

Памятно другое – почему-то именно Е. как минимум дважды первым выпускали на поле, заминированное – реальными или кажущимися – идеологическими противниками.

Первый раз это случилось, когда власть, напуганная тем, что контрреволюционный мятеж в Венгрии начался с брожения в писательской среде, и у нас нашла свой «кружок Петефи». Им оказался вышедший в 1956 году двумя выпусками кооперативный альманах «Литературная Москва», и Е. было поручено двухподвальной статьей в «Литературной газете» (3 марта 1957) грохнуть по «недугу уныния» и «тенденции нигилизма, одностороннего критицизма в оценках и в отношении ко многим коренным явлениям и закономерностям нашей жизни».

Означенный «нигилизм», от которого рукой подать и до прямой антисоветчины, был обнаружен в стихах М. Цветаевой, Н. Заболоцкого, С. Кирсанова, в рассказе Ю. Нагибина и статье А. Крона, но в особенности в «Рычагах» А. Яшина, и в голосе критика звучал такой прокурорский металл, что Вс. Иванов тут же в знак протеста заявил о выходе из редколлегии кочетовской «Литературной газеты»[1074]1074
  «Наша писательская общественность остро нуждается в атмосфере доверия и взаимного уважения, и редколлегия „Литературной Москвы“ за свою редакторскую работу вполне заслуживает поощрения и помощи от писателей», – сказано в письме Вс. Иванова. Поэтому «ни тов. Еремин, ни кто другой не имеет права, критикуя, становиться в позу судьи и бездоказательно бросать политические обвинения!» (цит. по: Каверин В. Эпилог. С. 272).


[Закрыть], а К. Паустовский 14 марта в письме Э. Казакевичу отозвался и вовсе уничижительно: «Читал ублюдочную статью Е. Ну их всех к чертовой матери! Надо делать свое дело»[1075]1075
  http://paustovskiy-lit.ru/paustovskiy/letters/letter–284.htm.


[Закрыть].

Делать дело было, впрочем, уже поздно. С писательским фрондерством покончили надолго, подготовленный к печати третий выпуск «Литературной Москвы» в свет так никогда и не вышел, а В. Дудинцева, чей роман «Не хлебом единым» тот же Е. приплюсовал к злокозненному альманаху, на десятилетия выбросили из литературы. Так что, признаем, с ответственным заданием этот, как сказали бы Н. Грибачев и Н. Хрущев, «автоматчик партии» справился вполне успешно.

Чтобы, спустя почти десятилетие, вновь выйти в публичное пространство, статьей «Перевертыши» в «Известиях» (13 января 1966) открыв широкомасштабную травлю уже арестованных и ждущих суда А. Синявского и Ю. Даниэля. И статья эта по своему палаческому тону была такова, что, – как записала в дневник Р. Орлова, – «даже те, кому по тем или иным причинам были неприятны Синявский и Даниэль, после статей Еремина превратились в их защитников»[1076]1076
  Орлова Р. Родину не выбирают: Из дневников и писем 1964–1968 годов // Знамя. 2018. № 9. С. 161.


[Закрыть], и даже А. Твардовский в «Рабочих тетрадях» окрестил Е. «дураком и мерзавцем»[1077]1077
  Твардовский А. Новомирский дневник. Т. 1. С. 421.


[Закрыть].

Больше таких ответственных заданий в жизни Е. уже не было. Хотя и прожил он еще более четверти века, и книг наиздавал уйму, и даже собрания сочинений на старости лет сподобился.

Но кто, спрашивается, эти книги читал и кто теперь их помнит?

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Худож. лит., 1984–1986.

Ермилов Владимир Владимирович (1904–1965)

Хуже репутации, чем у Е., не было, пожалуй, ни у кого в советской литературе. В. Маяковский внес его имя в свою предсмертную записку – мол, «надо бы доругаться». А. Фадеев публично сравнил со скорпионом, который кусает даже тех, кто хочет его спасти. А «студенты Лит. института, – как вспоминают, – написали на заборе его дачи, где красовалась надпись: „Осторожно, здесь злая собака“, между словами „злая“ и „собака“ – еще слово – „беспринципная“, „злая и беспринципная“»[1078]1078
  Астафьев В. Зрячий посох. С. 117.


[Закрыть].

Такую славу – «прохвост»[1079]1079
  Оксман Ю. – Чуковский К. Переписка. С. 39.


[Закрыть] и «грязный кондотьери»[1080]1080
  Переписка Ю. Г. Оксмана и Н. К. Гудзия (1930–1965) // Русская литература. 2021. № 1. С. 52.


[Закрыть] (Ю. Оксман), «гнусный, подлый человек»[1081]1081
  Астафьев В. Зрячий посох. С. 180.


[Закрыть], «один из самых дурных людей, которых я встречал где бы то ни было» (В. Астафьев)[1082]1082
  Там же. С. 117.


[Закрыть], «среди преступников, которые десятилетиями отравляли духовную жизнь страны, он по праву занимает одно из первых мест» (В. Каверин)[1083]1083
  Каверин В. Эпилог. С. 306.


[Закрыть], – можно было заслужить только смолоду. И он действительно из молодых да ранних. Уже в 16-летнем возрасте Е. (вместе с Л. Авербахом) редактировал газету «Юношеская правда», в двадцать два года стал ответственным редактором журнала «Молодая гвардия», в двадцать четыре – одним из секретарей РАППа, в двадцать восемь – главным редактором респектабельной «Красной нови». «В общем, – говорит З. Паперный, – всходил как на дрожжах, вгоняя других в дрожь»[1084]1084
  Зиновий Паперный: Homo ludens. С. 102.


[Закрыть].

И писал Е. с самого начала очень лихо, конечно. За дебютной книгой «Против мещанства и упадочничества» (1927) последовала еще одна, на этот раз «Против меньшевизма в литературной критике» (1931). И статьи, почти все, тоже у него были непременно против – против Н. Заболоцкого, Б. Пильняка, В. Шкловского, М. Булгакова, В. Гроссмана, А. Твардовского, Б. Пастернака. С особым же остервенением – и не по команде, вот что важно, а по собственной инициативе[1085]1085
  Во всяком случае, хорошо осведомленный А. Кривицкий, работавший при К. Симонове заместителем главного редактора «Нового мира», называет статью «Клеветнический рассказ А. Платонова» (Литературная газета, 1 января 1947 года) именно «частной инициативой» Е. (Кривицкий А. Елка для взрослого. Мужские беседы. С. 71).


[Закрыть] – Е. кидался почему-то на А. Платонова[1086]1086
  Справедливости ради заметим, что в беседе «Связь времен» (Литературная газета, 17 апреля 1964 года) Е. – возможно, под воздействием своего зятя В. Кожинова – счел необходимым покаяться в давних нападках на рассказ «Семья Ивановых»: «Я не сумел войти в своеобразие художественного мира Платонова, услышать его особенный поэтический язык, его грусть и радость за людей. Я подошел к рассказу с мерками, далекими от реальной сложности жизни и искусства».


[Закрыть].

Ну да, в 1920–1940-е годы таких удальцов хватало. Но мало кто так твердо руководствовался правилом: «В полемике нельзя прикладывать оппонента наполовину – надо бить так, чтобы он уже не поднялся»[1087]1087
  Зиновий Паперный: Homo ludens. С. 97.


[Закрыть]. И мало кто из столь же неистовых ревнителей – его друзей-соперников по РАППу – уцелел в жерновах Большого террора. Тогда как Е. судьба миловала: лишившись 5 августа 1938 года руководящего поста в «Красной нови»[1088]1088
  Причиной послужила публикация в январском номере за 1938 год «политически вредного и идеологически враждебного» романа М. Шагинян «Билет по истории» о детстве Ленина. См. https://biography.wikireading.ru/hNeW2qlVxK.


[Закрыть], он спланировал в ИМЛИ, где защитил кандидатскую диссертацию о М. Горьком и написал монографию об А. Малышкине (1940), годы войны провел во Всесоюзном радиокомитете на не очень видной, но все же номенклатурной должности главного редактора литературного вещания. С тем чтобы в 1946-м, когда политика партии по отношению к писателям вновь стала репрессивной, возглавить уже и «Литературную газету».

И эта непотопляемость вызывала понятные вопросы. «Почти откровенно в те годы работал в органах Ермилов. Все это знали», – говорит в своем дневнике А. Гладков[1089]1089
  Цит. по: Огрызко В. Советский литературный генералитет. С. 832.


[Закрыть], и другие мемуаристы тоже вспоминают, как они, едва завидев Е., переводили разговор исключительно на безопасные темы. Был ли он действительно (в точном смысле этого слова) сексотом ОГПУ – НКВД – МГБ, пока не доказано. Но известно, что прямыми политическими обвинениями и призывами к расправе над литераторами пестрят не только статьи Е., но и вынутые сейчас из архивов его, – как он изящно выражался, – «документики»[1090]1090
  См.: Зиновий Паперный: Homo ludens. С. 317–318.


[Закрыть], то есть приватные письма в директивные органы, лично товарищам Сталину и Жданову. И известно, что, например, студент Литинститута А. Белинков восемь лет лагерей за роман «Черновик чувств» получил в 1944 году на основании экспертизы, по заданию следствия проведенной именно Е.[1091]1091
  Белинков А., Белинкова Н. Распря с веком. С. 31.


[Закрыть]

Оказавшись главным редактором «Литературной газеты» в самые позорные ее годы, Е., похоже, почувствовал себя бесконтрольным распорядителем писательских судеб и… не по чину, должно быть, зарвался, вступив в конфликт с А. Фадеевым, К. Симоновым, Ф. Панферовым, едва ли не всеми другими тогдашними литературными генералами. Схватка была проиграна, из газеты в 1950 году Е. убрали, так что он, в том же, впрочем, году получив Сталинскую премию второй степени за книгу о Чехове, теперь, и уже до конца жизни, вынужден был сосредоточиться на академической работе в Институте мировой литературы.

Из действующего резерва, однако, не выпал: в декабре 1954 года Е. намеревались назначить главным редактором планировавшегося к изданию журнала «Вопросы теории и истории литературы»[1092]1092
  См.: Огрызко В. Советский литературный генералитет. С. 646, 847.


[Закрыть], а в 1963-м даже сменить им А. Твардовского в «Новом мире»[1093]1093
  См.: Твардовский А. Новомирский дневник. 1961–1966. С. 173, 569; Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущева. С. 113.


[Закрыть]. И с этими обязанностями он наверняка бы справился. Пороха в пороховницах еще хватало, и, во всяком случае, ему в 1962 году было поручено открыть массированную кампанию против И. Эренбурга[1094]1094
  Ермилов В. Необходимость спора // Известия. 1962. 29 апреля (московский вечерний выпуск).


[Закрыть].

Но, видимо, прав А. Макаров, и действительно «минула пора таких вот направителей духовной жизни…»[1095]1095
  Астафьев В. Зрячий посох. С. 181.


[Закрыть]. Так что в течение последних 15 лет Е., оставаясь сановником и в литературоведении, писал по преимуществу установочные доклады, статьи и книги о Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском, Чехове – вполне, как принято считать, пустые, но важные, так как по ним современники могли судить, кому из классиков и за что положено теперь быть живым и хвалимым. Один лишь пример: громыхнув в 1948 году брошюрой «Против реакционных идей в творчестве Достоевского», не кто иной, а именно Е. в 1956 году начал канонизацию автора «Идиота»: и с докладом о нем на юбилейном торжественном вечере в Колонном зале выступил, и монографию издал, и первое после 1930-х годов собрание сочинений классика предварил своей вступительной статьей.

А умер тихо, даже не удостоившись положенного ему по рангу и по заслугам некролога в «Правде». И, – рассказывает Б. Сарнов, –

на гражданскую панихиду в Малом зале ЦДЛ проводить «дорогого покойника» не пришел никто. ‹…› Ситуация была до такой степени необычная, что литфондовское и клубное начальство растерялось. Резонно предполагая, что лицам, провалившим важное общественное мероприятие, придется за это отвечать (пойди потом доказывай, что ты не верблюд), кто-то из них в панике позвонил в ЦК. И последовало мудрое решение. Не просто решение, а – приказ: в добровольно-принудительном порядке согнать в Малый зал всех служащих ЦДЛ: официантов, уборщиц, секретарш, счетоводов, библиотекарей… Явилось, конечно, и все клубное начальство. Строго поглядывая на подчиненных, они нагнетали гражданскую скорбь, а те послушно шмыгали носами. Некоторые, говорят, даже плакали…[1096]1096
  Сарнов Б. Голос вечности // Лехаим. 2004. № 1.


[Закрыть]

Уточним все-таки ссылкой на дневниковое свидетельство А. Гладкова: «А на торжественную панихиду по Ермилову пришло всего два десятка человек»[1097]1097
  Гладков А. Дневник // Новый мир. 2014. № 10. С. 153.


[Закрыть]. Но велика ли разница? Тем более что, возможно, принужденные к скорби служащие ЦДЛ как раз и составили эти самые два десятка…

Соч.: Избр. работы: В 3 т. М.: Гослитиздат, 1955–1956.