Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Буртин Юрий Григорьевич (1932–2000)

Сын сельского врача и сельской учительницы, Б. и распределение после ЛГУ получил в глухую провинцию, став на восемь лет учителем в школе для взрослых на станции Буй Костромской области. По всем задаткам ему светила, конечно, аспирантура, однако помешала врожденная строптивость, благодаря которой все университетские годы он был у начальства под подозрением: то за дерзкий выпад против перехваленного «Кавалера Золотой Звезды» С. Бабаевского, то за неканоническое прочтение шолоховского «Тихого Дона» или «Страны Муравии» А. Твардовского.

На станции Буй молодой кандидат в члены партии тоже, впрочем, отличился: в 1958 году на выборах в Верховный Совет призвал голосовать не за спущенного сверху кандидата, а все за того же А. Твардовского, в котором раз и навсегда увидел и великого поэта, и народного заступника.

Поступок, конечно, мальчишески глупый, так как А. Твардовский и без того прекрасно проходил в депутаты по другому, правда, избирательному округу. Но рассвирепевший обком счел инициативу Б. «ревизионизмом», и в партию его, разумеется, не впустили. Зато А. Дементьеву, запомнившему смутьяна еще по Ленинградскому университету, было что рассказать в редакции «Нового мира», где Б. и стал с тех пор печататься.

Дебютной стала развернутая рецензия на роман Ф. Абрамова «Братья и сестры» (1959. № 4). И это опять-таки на всю последующую жизнь определило и наклонность Б. к прямому публицистическому высказыванию в духе Добролюбова, и его пристрастную любовь к писателям, говорящим не об интеллигентской, а о народной, по преимуществу крестьянской, жизни. Разночинец по происхождению, народник по базовым своим установкам, Б. писал, и не только в «своем» журнале, о В. Солоухине (Новый мир. 1960. № 7), В. Тендрякове (Дон. 1962. № 10), Е. Дороше (Вопросы литературы. 1965. № 2), А. Яшине (Новый мир. 1969. № 10), крошил фальшивые сочинения псевдодеревенщиков типа М. Алексеева (Новый мир. 1965. № 1), тянулся, уже попозже, к дружбе с явившимися на белый свет подлинными деревенщиками. И они отвечали ему взаимностью, хотя иные из них (В. Белов, например) никогда не забывали, впрочем, о том, что папа Б. был по метрике все-таки Гиршем Бенционовичем[521]521
  «В „Новом мире“, – вспоминает В. Белов, – у меня был приятель Юра Буртин, я считал его русским и говорил с ним без обиняков, честно. Это не помешало Юре углядеть в моих действиях антисемитские наклонности. Игорь Виноградов, сидевший в то время в редакции, в разговорах постоянно провоцировал антиеврейские темы. Однажды он при мне и Инне Борисовой заявил, что он чистокровный татарин. Его поздние статьи обнаруживают совсем иное происхождение автора» (Белов В. Тяжесть креста: воспоминания о В. М. Шукшине // Наш современник. 2000. № 10).


[Закрыть].

Но это попозже, а пока было ясно, что со станции Буй надо выбираться. В 1962 году Б. поступает в очную аспирантуру Института мировой литературы, готовит под руководством все того же А. Дементьева диссертацию о поэмах, конечно же, Твардовского. Однако, – процитируем самого Б., –

осенью 1965 года ‹…› на заседании сектора ИМЛИ, где ее уже рекомендовали к защите, я посчитал своей моральной обязанностью в традиционном благодарственном слове упомянуть и сотрудника этого сектора А. Д. Синявского, в тот момент уже арестованного. Мне была дана на размышления неделя и предложена дилемма: либо по истечении этого срока я беру свои слова обратно, либо моя защита отменяется, а диссертация, ввиду обнаружившихся в ней серьезных идейных изъянов, возвращается мне для глубокой переработки[522]522
  Цит. по: Огрызко В. Народолюбец эпохи Твардовского // Литературная Россия. 2012. 17 февраля.


[Закрыть].

Прирожденный, напомним, строптивец, несмотря на уговоры А. Дементьева, от своих слов, конечно, не отказался. Поэтому требуемые изъяны в диссертации были тут же найдены, и не остепененному Б. пришлось полтора года кантоваться на службе в «Литературной газете», прежде чем в июне 1967 года он получил наконец приглашение вести раздел рецензий в отделе публицистики «Нового мира».

Должность, конечно, скромная, и порученная Б. рубрика «Политика и наука» была, – по его словам, – в журнале «маловыразительной, каким-то обязательным привеском». Однако убежденности и энергии нового старшего редактора достало на то, чтобы едва ли не каждую заказанную им рецензию превратить в концентрированное выражение новомирской идеологии. Удивительно ли, что этот «милый, и умный, и дельный парень», – как Б. при приеме на работу аттестовал Твардовский, – очень быстро стал в журнале одним из закоперщиков, и его уже предполагали ввести в состав редколлегии.

Как вдруг катастрофа: зимой 1970 года А. Твардовского вынудили уйти из «Нового мира», и Б., в отличие от многих коллег, тотчас же ушел из редакции.

После смерти журнала и его редактора, – вспоминает Б., – из меня самого тоже как бы вытекла жизнь, потеряв на какое-то время смысл и интерес. Кроме необходимости зарабатывать деньги, делать вдруг стало нечего. Тем более что, вкусив «новомирской» свободы, я был уже навсегда «отравлен» ею, вследствие чего после ухода из журнала не мог заставить себя довольствоваться рамками разрешенной полуправды и на полтора десятка лет, до перестройки, выпал из периодической печати[523]523
  Цит. по тому же изданию.


[Закрыть].

Спасением с 1973 года стала сначала постылая, а потом уже и любимая работа в редакции литературы и языка издательства «Советская энциклопедия», где от ведения раздела советской литературы он – опять-таки ввиду строптивости – был отстранен, зато с энтузиазмом взялся за подготовку уникального многотомного словаря «Русские писатели», ставшего реальным делом лишь в начале 1980-х. «Для него, – рассказывает работавшая в той же редакции Н. Громова, – словарь был своего рода Дворцом просвещения», и, конечно, скептически подтрунивая, например, над «великим путаником» Достоевским, с особым вниманием Б. отнесся к таким же, как и он сам, народолюбцам XIX века: «вынимал из-под земли писателей-самоучек, учителей, врачей, путешественников, адвокатов… Когда-то для него таким был „Новый мир“»[524]524
  Громова Н. Именной указатель. С. 27.


[Закрыть].

А для себя… Для себя продолжал, не рассчитывая уже на скорые публикации, исследовать творчество Твардовского, стал деятельным участником историко-философского кружка М. Гефтера, помогал движению крымских татар, подписывал письма протеста, сосредоточился, в 1980-е уже годы, на критическом прочтении марксистской теории и ее воплощения на советской практике.

Ждал, как сейчас говорят, перестройки. А когда она настала, вернулся в публицистику: печатался в «Московских новостях» и «Общей газете» у Е. Яковлева, в «Огоньке» у В. Коротича, в «Известиях» при И. Голембиовском, сошелся с А. Сахаровым в его мечтах о «конвергенции», редактировал газеты «Демократическая Россия» и «Гражданская мысль», пытался помочь Г. Явлинскому в формировании социал-демократической оппозиции по отношению к неотвратимо складывавшемуся в стране «номенклатурному капитализму».

Словом, несмотря на череду инфарктов, горел и других надеялся зажечь, считался, по социологическим опросам еще 1988 года, одним из двадцати лидеров общественного мнения в стране. Однако мнения мнениями, но страну развернули совсем иным курсом, так что Б., вначале горячо поддерживавший Горбачева, вскоре стал его столь же горячим противником, потом отказал в доверии Ельцину, резко критиковал гайдаровские реформы и ваучерную приватизацию, а назначение Путина на должность и. о. президента России и вовсе успел квалифицировать как государственный переворот.

Б. как публициста, как историка вроде бы по-прежнему ценили, однако, – говорит Д. Фурман, – «оттиснутый обезумевшими от запаха власти и денег „прорабами перестройки“ ‹…› в постперестроечную эпоху он оказался „не у дел“», «оказался в роли свободного публициста-пенсионера». И время его ушло, и сам этот тип – «интеллигента-разночинца 19 века, страдающего за народ и пытающегося его просветить и пробудить» – ушел тоже. Но кто знает, – спрашивает Д. Фурман, –

возможно, через какое-то время в новых формах тип секулярного народнического святого возродится. Чем скорее и в чем больших масштабах это произойдет, тем будет лучше для нашей страны[525]525
  Фурман Д. Шестидесятнический святой (https://web.archive.org/web/20150206030142/http://burtin.ru/furman.htm).


[Закрыть].

Соч.: Возможность возразить. М.: Правда, 1988 (Библиотечка журнала «Огонек»); Новый строй: О номенклатурном капитализме. М.: Эпицентр; Харьков: Фолио, 1995; Исповедь шестидесятника. М.: Прогресс-традиция, 2003.

В

Вампилов Александр Валентинович (1937–1972)

Жизни В. было отпущено всего 35 лет, и жизни драматической. Достаточно сказать, что 17 января 1938 года, то есть менее чем через шесть месяцев после рождения сына, его отец, по национальности бурят, а по профессии директор школы в поселке Кутулик, был по подозрению в «панмонголизме» арестован и 9 марта расстрелян согласно приговору «тройки» Иркутского областного управления НКВД.

В семье, в которой на иждивении матери – учительницы математики – осталось четверо детей, было вроде бы не до чтения, тем более что и учился своенравный подросток, – как рассказывают, – очень даже так себе. Но дух дышит, где хочет, и в 1955-м В. со второго захода поступает на историко-филологический факультет местного университета и уже с третьего курса начинает печататься в многотиражке «Иркутский университет» – с рассказами «Персидская сирень» (1 ноября 1957), «Стечение обстоятельств» (4 апреля 1958).

На первых порах авторство как бы расслаивается: в областной газете «Советская молодежь» он работает (1959–1964) и соответственно публикует всякого рода заметки, очерки, фельетоны под собственной фамилией, а проза – уже и в альманахе «Ангара» – идет под псевдонимом А. Санин. Под ним появляется и первая его книжка «Стечение обстоятельств» (Иркутск, 1961) – в общем-то симпатичная, но пока еще не более того. И кто знает, выработался бы он в серьезного прозаика или нет, но – опять же дух дышит, где хочет, – В., совсем вроде не театрал, неожиданно для всех пишет одноактные комедии «Воронья роща» и «Сто рублей новыми деньгами», впоследствии переименованные в «Историю с метранпажем» и «Двадцать минут с ангелом» и объединенные в пьесу «Провинциальные анекдоты».

Тут уже и первые удачи пошли – в декабре 1962 года В. приглашают на семинар драматургов в Малеевку, журнал «Театр» в 1964-м публикует его пьесу «Дом окнами в поле», а на Читинский семинар молодых писателей Сибири и Дальнего Востока в 1965-м он приезжает с полноформатной комедией «Прощание в июне».

Этот семинар, где В. уже навсегда сдружился с В. Распутиным, Г. Машкиным, В. Шугаевым, другими многообещающими сибиряками, вошел в историю. Возникла, – как тогда говорили, – «Иркутская стенка», к которой, когда В. в том же году поступил на Высшие литературные курсы, примкнули и иные близкие по духу сочинители-провинциалы – например, соседствовавший с ним в студенческом общежитии поэт Н. Рубцов. Неумеренно пьянствовали, конечно, повесничали, гусарствовали, что твой Долохов, однако и работал В. без спешки и без малейшей потачки конъюнктуре, что называется, на разрыв аорты: пьесы «Старший сын» (1965)[526]526
  Впервые под названием «Предместье» напечатана во втором номере альманаха «Ангара» за 1968 год.


[Закрыть], «Утиная охота» (1967)[527]527
  Напечатана в том же альманахе в 1970 году.


[Закрыть], «Прошлым летом в Чулимске» (1971), и ни одна из них не тронута идеологической заразой, ни в одной нет сакральных слов «Ленин», «партия», «коммунизм».

Обычная, будто и нет никакой советской власти, жизнь российской провинции, обычные, даже заурядные персонажи, и конфликты самые что ни на есть бытовые, все какое-то вневременное – словом, не за что зацепиться. Возможно, именно поэтому завлиты и режиссеры пьесы В. дружно хвалили, но о постановках на столичной сцене и разговоров не было. А если он возникал (например, в ермоловском театре), то его тут же пресекали: «„Утиная охота“ Вампилова – мрак и клевета», – говорил в апреле 1968-го на открытом партийном собрании в Министерстве культуры СССР начальник Управления театров Н. Тарасов[528]528
  Зотова Л. Дневник. Запись от 25 апреля 1968 (https://prozhito.org/note/193169).


[Закрыть].

Прорваться удалось только в глухой провинции у моря – в 1966 году Русский драматический театр в Клайпеде поставил «Прощание в июне», и В. даже дал по этому поводу интервью газете «Советская Клайпеда», ставшее в его жизни единственным. Прибалтика, кстати сказать, окажется более чуткой и к «Утиной охоте», которая появится сначала в латышском переводе на сцене Латвийского национального театра в Риге, а позже увидит свет в Рижском театре русской драмы.

После «Старшего сына» в Иркутском драматическом театре (1969) и успеха «Прощания в июне» на провинциальных сценах (1970) решающим обещал стать 1972 год – в марте прошла премьера «Провинциальных анекдотов» (под названием «Два анекдота») в Ленинградском БДТ, «Прощание в июне» наконец-то принял к постановке и московский Театр имени Станиславского, «Прошлым летом в Чулимске» – Театр имени Ермоловой, и эта пьеса была готова к публикации в альманахе «Ангара», а Ленфильм заключил с В. договор на сценарий «Сосновые родники». Как вдруг…

17 августа, за два дня до своего 35-летия, В. вместе с другом отправился по Байкалу в Листвянку, и в нескольких десятках метров от берега их моторная лодка, наткнувшись на топляк, перевернулась. Друг уцепился за днище, стал звать на помощь и спасся, а В. попытался вплавь добраться до берега и, уже почувствовав под ногами дно, – как вспоминают очевидцы, встал, раскинул руки и плашмя упал в воду: не выдержало сердце.

А дальше… Видимо, у нас действительно любить умеют только мертвых: в октябре того же года В., уже посмертно, удостоили премии Иркутского комсомола имени Иосифа Уткина, и не совсем уж сразу, конечно, но публикации и постановки пошли все стремительнее. И в стране, и за ее пределами, где вампиловские пьесы перевели на английский, болгарский, венгерский, иврит, испанский, китайский, монгольский, немецкий, норвежский, польский, румынский, сербский, словацкий, французский, чешский и другие языки.

Теперь Иркутский ТЮЗ, куда его при жизни и близко не подпускали, носит имя В., астрономы назвали в его честь малую планету № 3230, в родном Кутулике действует Дом-музей, в Иркутске открыт Культурный центр, мемориальные доски и памятники установлены в Иркутске и Черемхове, по Байкалу ходит теплоход «Александр Вампилов», памяти автора «Утиной охоты» посвящены ежегодные театральные фестивали, пьесы В. экранизированы, а в 2018 году о нем самом даже сняли художественный кинофильм «Облепиховое лето» с А. Мерзликиным в главной роли.

Что ж, так тоже бывает: подлинная слава к драматургу, писавшему в Оттепель и об Оттепели, пришла не вовремя, как к большинству «шестидесятников», а спустя десятилетия. И одним из знаков стала установленная во дворике московского театра «Табакерка» скульптурная композиция, где мирно беседуют Виктор Розов и Александр Володин, а между ними стоит Александр Вампилов, с которым они при жизни, возможно, и не были знакомы.

Соч.: Избранное. М.: Согласие, 1999; Драматургическое наследие. Иркутск: Иркутская обл. типография № 1, 2002; Утиная охота: Пьесы. Рассказы. М.: Эксмо, 2011; Старший сын: Пьесы. СПб.: Лениздат, Команда А, 2014; Утиная охота: Пьесы. СПб.: Азбука, 2022.

Лит.: Стрельцова Е. Плен утиной охоты. Иркутск, 1998; Смирнов С., Нарожный В. Недопетая песня: Девять сюжетов из творческой лаборатории Александра Вампилова. Иркутск, 2005; Румянцев А. Вампилов. М.: Молодая гвардия, 2015 (Жизнь замечательных людей); Плеханова И. Александр Вампилов и Валентин Распутин: Диалог художественных систем. Иркутск, 2016.

Васильев Аркадий Николаевич (1907–1972)

В. знают сегодня по преимуществу как отца Агриппины (род. в 1952), печатающейся под именем Дарьи Донцовой. А между тем этот литератор, начавший в 1929 году свой путь следователем ОГПУ, заслуживает и иного внимания. И не только как журналист ТАСС в годы войны и автор многократно переиздававших рассказов о Фрунзе и трилогии «Есть такая партия». И даже не только благодаря также выдержавшему несколько переизданий роману «В час дня, ваше превосходительство…» (1970), где главный герой – чекист под прикрытием – проникает в штаб генерала Власова.

Для историков литературы важнее, что В. на протяжении многих лет был секретарем парткома (1961–1962), а позднее (1967–1971) парторгом МГК КПСС в Московской писательской организации и (вместе с З. Кедриной) выступил общественным обвинителем на судебном процессе А. Синявского и Ю. Даниэля в феврале 1966 года[529]529
  Выступал ли он, впрочем, по доброй воле? Вот фрагмент из воспоминаний Б. Грибанова: «Я встретил его в ЦДЛ, отвел в сторону и говорю:
  – Аркадий Николаевич, что вы делаете? Зачем вы пачкаете свое имя? Вам этого не простят.
  Видимо, я ударил его по больному месту. Он весь перекосился и прошипел:
  – Ты не понимаешь, что бывают ситуации, когда нельзя отказываться» (Грибанов Б. И память-снег летит и пасть не может: Давид Самойлов, каким я его помню // Знамя. 2006. № 9).


[Закрыть], а позднее руководил истреблением диссидентов в писательских рядах.

Ю. Оксман назвал его «черносотенцем», А. Кондратович – «автором дешевых романов о чекистах». Дарья Донцова, и это вполне понятно, всегда вспоминает об отце с умилением. А книги В… Его книги более 25 лет не привлекают ни издателей, ни, надо думать, читателей.

Соч.: Избр. произведения: В 2 т. М.: Худож. лит., 1975; В час дня, ваше превосходительство… М.: Воениздат, 1994.

Вигдорова Фрида Абрамовна (1915–1965)

«Написать о Фриде нужно, – сказала Н. Мандельштам. – Люди должны знать, чем была Фрида», чтобы понять, как

из недр журналистики, газет, писательских секций и дискуссий на незапоминаемые темы вдруг появилась эта женщина – совсем другая, ни на кого не похожая и думающая о вещах, о которых в ее исконной среде не думает никто[530]530
  Надежда Мандельштам и Фрида Вигдорова // Октябрь. 2016. № 1.


[Закрыть].

Тут, как и всегда, тайна, конечно. Тем более что начало пути у В. было для того времени вполне эталонным. В 17 лет, закончив педагогический техникум в Москве, она уехала учительствовать в Магнитогорск, а вернувшись в столицу, чтобы закончить литфак МГПИ им. Ленина (1937), занялась журналистикой и писала, тоже по преимуществу о школе, о воспитании детей, статьи для «Правды», «Комсомольский правды», «Литературной» и «Учительской» газет. В период борьбы с космополитами ее из «Комсомолки», правда, поторопились уволить[531]531
  «После того, как маму в 1948 году уволили из „Комсомольской правды“, она никогда ни в какой газете (да и вообще где-либо) не работала штатно», – в личном письме составителю сообщила А. Раскина, дочь В.


[Закрыть], но уже в следующем, 1949 году вышла ее первая повесть «Мой класс», и эти скромные, как гласил подзаголовок, «записки учительницы» имели бурный успех: их многократно переиздали в Москве и в областных центрах, выпустили, не считая переводов на европейские и языки народов СССР, еще и в США, в Японии, почему-то в Малайзии, расхвалили в журналах[532]532
  Например, в «Новом мире» рецензией на «Мой класс» откликнулся А. Чаковский, отметивший, что «в рассказе этом много ценного и интересного. Он читается, как увлекательная художественная повесть. Путь советского педагога к душам детей нарисован красочно, правдиво».


[Закрыть], а на XIII пленуме ССП (1950) назвали лучшей среди книг на школьную тему.

В. незамедлительно приняли в Союз писателей, за «Моим классом», за «Повестью о Зое и Шуре», которую она написала от имени Л. Космодемьянской (1950), последовали новые романы и повести: «Дорога в жизнь» (1954), «Это мой дом» (1957), «Черниговка» (1959), «Семейное счастье» (1962), «Любимая улица» (1964).

Это хорошие книги, и их, высоко оцененных С. Маршаком, К. Чуковским, Ю. Трифоновым, другими строгими читателями, наверное, могло бы быть больше. Но В., – и это первое, что ее отличило, – уже и завоевав писательский статус, не рассталась с газетной поденщиной: так же, как в юности, срывалась в дальние края по письмам из редакционной почты, чтобы всей стране рассказать о людях, попавших в беду.

И только ли рассказать? Нет, – и это гораздо более редкая особенность В. – чтобы, проведя независимое журналистское расследование, добиться не только публикации своих очерков, но и конкретной помощи тем, кому плохо, покарать их обидчиков, восстановить попранную справедливость. На это ей никакого времени не было жаль. И удержу ей не было тоже – В. научилась с командировочным удостоверением входить в чиновные кабинеты, писать письма в любые инстанции, пользоваться всякой возможностью для того, чтобы добро и правда восторжествовали.

Ее стали называть скорой помощью. Да В. и была ею, вмешиваясь, уже без просьб, а по собственной инициативе, в судьбы всех, кто, по ее понятиям, нуждался в поддержке. Сгустились в 1957 году тучи над В. Дудинцевым – и В. с безбоязненной речью выступает в его защиту на писательском собрании. Надо сквозь бюрократические рогатки пробить для бездомной Н. Мандельштам московскую прописку и жилплощадь – и В. берется за изнурительные хлопоты[533]533
  «Такое дело, как вселение нежелательной старухи в Москву, считалось заведомо безнадежным, и никто за него не брался», – вспоминает Н. Мандельштам (Надежда Мандельштам и Фрида Вигдорова // Октябрь. 2016. № 1).


[Закрыть]. Попробовала ее подруга Е. Вентцель силы в прозе – и В. делает все для того, чтобы рассказ «За проходной» появился в «Новом мире», а имя И. Грековой стало известно всей читающей России[534]534
  «Она, – рассказывает И. Грекова, – загорелась идеей его напечатать, пошла сама в „Новый мир“, отдала рукопись кому-то из редакторов, потом написала письмо самому А. Т. Твардовскому, усиленно прося его внимательно прочесть рассказ. Как уже говорилось, отказать Фриде было практически невозможно. Таким образом Фрида ввела меня (фактически „втиснула“) в литературу. Вся моя жизнь была бы другой, если бы не Фрида…» (И. Грекова. Свет доброты (О Фриде Вигдоровой)).


[Закрыть].

Сюжеты, что и говорить, разные, но корень у них один – деятельная доброта, не предусматривающая какого бы то ни было вознаграждения. Что и ввело В. в дружеский круг А. Ахматовой, К. Паустовского, К. Чуковского, Л. Чуковской, Т. Хмельницкой, Е. Эткинда, Н. Галь, лучших людей страны. Что и стало поводом пригласить ее к участию в легендарных «Тарусских страницах». И что объясняет, почему именно к ней «было совершенно естественно обратиться», когда процесс над И. Бродским стал уже неотвратим. По свидетельству А. Раскиной, дочери В., «Анна Андреевна Ахматова попросила свою подругу Лидию Корнеевну Чуковскую поговорить с Ф. А., чтобы та занялась делом Бродского». Яков Гордин вспоминает, что в декабре 1963 года ленинградцы, профессор-литературовед Ефим Эткинд и поэт Глеб Семенов, дали ему деньги на проезд, чтобы он поехал в Москву и поговорил с Вигдоровой. Они передали с ним письмо, где объясняли Ф. А. сложившуюся ситуацию. Ни почте, ни телефону они, естественно, довериться не могли, так как оба эти средства связи находились под наблюдением КГБ[535]535
  См.: Гордин Я. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел. С. 75–76.


[Закрыть].

И, разумеется, В. взялась за дело – с обычной для нее, а потом уже и удвоенной, удесятеренной энергией[536]536
  «В те же дни в Ленинграде, – сообщил составителю Я. Гордин, – я разговаривал с другой очень известной тогда и весьма смелой журналисткой – Ольгой Георгиевной Чайковской, специализировавшейся на рискованных судебных делах. Она приехала в Ленинград, выяснила ситуацию, побывала в обкоме и сказала мне: „Безнадежно. Комитетское дело“. Она умела рисковать, но тут не видела перспективы. А Ф. А. взялась без колебаний».


[Закрыть]. Причем безо всякой поддержки, так как в «Литературной газете» командировку ей вроде бы оформили, но «специально предупредили, чтобы в дело молодого ленинградского поэта-переводчика» она «не вмешивалась» и могла рассчитывать только на себя.

Вот она только на себя и рассчитывала, атакуя власть никогда не лишними ходатайствами и – главное – на основе своих записей в суде создав не обезличенную стенограмму процесса, а, – по словам Л. Чуковской, – «документ, соединяющий словесную живопись с безупречной точностью»[537]537
  Судилище // Огонек. 1988. № 49.


[Закрыть].

Этот документ в тысячах машинописных копий разошелся по стране, пересек государственные границы, звучал в передачах «вражьих голосов» и со страниц западных СМИ[538]538
  В США первая публикация по-английски была в журнале New Leader (№ 47. 1964. 31 августа).


[Закрыть]. Власть, понятно, рассвирепела, об утечке столь конфиденциальной информации, – как 11 сентября 1964 года записывает в дневник Л. Чуковская, – было доложено лично Хрущеву[539]539
  Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 3. С. 480.


[Закрыть] и, – по свидетельству Р. Орловой, – «вскоре стало известно, что правление московской организации Союза писателей готовит дело об исключении Вигдоровой из Союза»[540]540
  Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. С. 104. Это свидетельство Р. Орловой подтверждено воспоминаниями Л. Чуковской и Н. Мандельштам, опубликованными в книге «Право записывать», а также очерком К. Видре «Какая она была, Фрида Вигдорова?» (Звезда. 2000. № 5).


[Закрыть].

Но, – продолжает Р. Орлова, – «дело не состоялось – в октябре свергли Хрущева; растерялись и литературные чиновники – куда повернут новые власти?»[541]541
  Там же. С. 105.


[Закрыть] А менее чем через год в возрасте 50 лет В. умерла, месяца не дождавшись освобождения И. Бродского из ссылки.

Ее фотография всегда – в Ленинграде и в Нью-Йорке – стояла на письменном столе или книжной полке в его комнате.

«Светлой памяти Фриды Вигдоровой» А. Галич посвятил песню «Уходят, уходят, уходят друзья…», а А. Гинзбург – «Белую книгу», составленную из документов по делу Ю. Даниэля и А. Синявского. По словам П. Литвинова, от записей В. идет и «Хроника текущих событий», ибо именно «вот эта документальность стала основой политического правозащитного Самиздата».

Ее книги и сейчас переиздаются, а значит, прочитываются новыми поколениями. Но вряд ли будет преувеличением сказать, что в российскую историю В. вошла не столько книгами, сколько явленным ею примером достоинства и ответственного гражданского поведения.

Соч.: Мой класс. М.: АСТ, 2014; Девочки: Дневник матери. М.: АСТ, 2014, 2018; Учитель: Повесть // Звезда. 2016. № 4; Право записывать. М.: АСТ, 2017.

Лит.: Чуковская Л. Памяти Фриды. М.: Гудьял-Пресс, 2000.