Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Апт Соломон Константинович (1921–2010)

Жизнь А. сложилась в общем-то счастливо. Стопроцентный еврей, он, казалось бы, должен был пострадать в годы гонения на безродных космополитов. Так ведь нет же: закончил классическое отделение филфака МГУ (1947), даже защитил без проблем кандидатскую диссертацию о Ювенале (1950).

На этом везение, впрочем, закончилось: с сомнительной анкетой на работу не брали никуда, приходилось перебиваться случайными заработками, прежде чем осенью 1953 года все-таки устроиться преподавателем латыни в Орехово-Зуевский пединститут. Но тут, слава Богу, пошли уже переводы с древнегреческого, и, – рассказывает А., – он в «в 35 лет оставил место доцента и стал человеком свободной профессии, переводчиком»[170]170
  Апт С. «Перевожу в день минимум 3 страницы»: Беседу вела Е. Калашникова // Круг чтения. 2001. 10 сентября. http://old.russ.ru/krug/20010910.html.


[Закрыть]. К Феогниду, которого он перелагал на русский язык еще в университете, к Аристофану (1954), к античным географам, зоологам и травникам прибавились немецкие классики, и первым из них стал Т. Манн, чью новеллу «Тристан» А. перевел для гослитиздатовского сборника 1955 года.

За жизнь, оказавшуюся долгой, случалось, конечно, А. и редактировать переводы своих предшественников, и создавать новые версии текстов, уже существовавших на русском языке. Но более всего он хотел не «перепереводить», состязаясь с другими признанными (либо непризнанными) мастерами, а открывать то, что отечественному читателю было пока еще неведомо. «Мир Апта», – воспользуемся формулой С. Бочарова[171]171
  С. Апт о себе и других. Другие – о С. Апте. С. 8.


[Закрыть], – расширялся с каждым годом, и на его «античную полку» со временем легли все сохранившиеся трагедии Эсхила, «Ипполит» и «Медея» Еврипида, «Царь Эдип» и «Электра» Софокла, «Брюзга» Менандра, «Пир» Платона, стихи Катулла, а немецкую литературу уже к рубежу 1950–1960 годов представили пьесы «Мамаша Кураж и ее дети» (1956), «Кавказский меловой круг» (1956) и «Трехгрошовая опера» (1957) Б. Брехта, пьеса «Возчик Геншель» Г. Гауптмана (1959), роман «Лисы в винограднике» Л. Фейхтвангера (1959; совместно с Б. Ароном). И, конечно, Т. Манн, для десятитомника которого А. перевел романы «Избранник» и (в соавторстве с Н. Ман) «Доктор Фаустус» (1960).

Настало время – глаза боятся, руки делают – подступиться и к самому титаническому своему труду – переложению тетралогии Т. Манна «Иосиф и его братья». Это был вызов, требовавший, помимо профессионального мастерства, еще и исключительной осведомленности в библеистике, и исключительной художественной интуиции – так, по признанию А., лишь переведя первый том, он сумел наконец-то поймать верную интонацию, и все пришлось переделывать заново.

Работа над «Иосифом» заняла семь лет, а в промежутках были и другие, не такие объемные, но не менее трудные. Одна из них в судьбе А. стала счастливой, а в жизни отечественной культуры знаковой – переведя по заказу редакции «Иностранной литературы» рассказы «Превращение», «В исправительной колонии» и короткие новеллы Ф. Кафки (1964. № 1), именно А. открыл русскому читателю «некоронованного, – по словам Т. Манна, – короля немецкой прозы».

И этот журнальный номер, и прорвавшийся год спустя сквозь цензуру однотомник Ф. Кафки явились, что называется, событиями не только в литературной, но и в общественной жизни страны. Как и выход в 1968 году отдельным изданием книги «Иосиф и его братья»: «пятидесятитысячный тираж двухтомного романа, – вспоминает А., – в несколько дней был раскуплен», и, хотя официальная печать предпочла о нем промолчать, «вся образованная молодежь тогда его прочитала»[172]172
  Там же. С. 87.


[Закрыть].

Этого было достаточно, чтобы А. окончательно укрепился в мысли: для успеха перевода

прежде всего, нужно быть восхищенным этой книгой и этим автором. Если такого восхищения нет, то браться за работу, в общем, скучно. Во-вторых, должна быть еще чисто переводческая задача – игра мотивами, выбор лексики. Мне не хочется углубляться в эти технические подробности, но фактура письма должна быть каким-то вызовом для тебя, чтобы не было очевидно, как это передать по-русски[173]173
  Там же. С. 223.


[Закрыть].

Так он в дальнейшем и работал: из стародавней литературы выбрал для перевода «Крошку Цахеса» Гофмана и сказки Гауфа, но по преимуществу обращался к тому, «что пишут о нашем времени зарубежные писатели, и это было тем интереснее, чем закрытее была наша страна, и чем труднее был доступ к этим книгам, и чем меньше людей могли прочитать их в подлиннике» – или, в другой его формулировке, он хотел «познакомить читателя с другими способами писать, кроме заказного советского письма»[174]174
  Там же. С. 135.


[Закрыть].

«Игра в бисер» и «Степной волк» Г. Гессе, «Назову себя Гантенбайн» М. Фриша, «Человек без свойств» Р. Музиля, «Ослепление» Э. Канетти, новеллы Ф. Дюренматта – вот что в 1970–1980 годы стало, – по словам Г. Дашевского, – «главным чтением и для слушателей Аверинцева, и для слушателей „Аквариума“»[175]175
  Там же.


[Закрыть]. Им же, молодым интеллектуалам, адресованы биография Т. Манна для серии «ЖЗЛ» (1972), сборник аналитических статей «Над страницами Томаса Манна» (1980), воспоминания об университетской кафедре классической филологии, В. Пановой и Б. Слуцком.

Того же, что называется общественной жизнью, А. принципиально сторонился. Никогда никуда не был избран, на трибуны не всходил, ничего не подписывал, и если его жена – прекрасный критик и литературовед Е. Старикова – поставила свою фамилию под обращением к IV съезду писателей с протестом против цензуры (1967), то А. и тут воздержался. Полагал, надо думать, что его гражданский долг – не бороться с властью, а каждое божье утро садиться за стол – и «минимум – 3 страницы в день»[176]176
  Апт С. «Перевожу в день минимум 3 страницы» // http://old.russ.ru/krug/20010910.html.


[Закрыть] высококачественного текста. Наверное, и в самом деле «это было своего рода бегство от неприглядной действительности сталинской эпохи к тем вершинам духа, где страшное и смешное выступают, так сказать, в чистом виде»[177]177
  Цит. по: Азадовский К. Переводчик и его время. Соломон Апт (1921–2010) // Вопросы литературы. 2011. № 3.


[Закрыть].

Любопытно, что А. даже не сожалел, что не был представлен обожаемому Т. Манну, а с Г. Гессе или Г. Грассом просто отказался знакомиться:

Человеческий контакт, в данном случае, не нужен. Нужно то, что вышло из-под его пера, нужно знать как можно лучше, полнее и понимать весь контекст его творчества, его жизни. Но личное знакомство… нет, мне это не нужно[178]178
  С. Апт о себе и других. Другие – о С. Апте. С. 90.


[Закрыть].

Так в трудах, изредка перемежаемых недолгими выездами в Европу, и прошли зрелые годы А. «Он, – вспоминает Е. Старикова, – считал биографию свою неинтересной, происхождение слишком обыкновенным, склонности к исповедям не имел»[179]179
  С. Апт о себе и других. Другие – о С. Апте. С. 92.


[Закрыть]. Однако германоязычный мир под старость осыпал его почестями: почетный доктор Кельнского университета (1989), член-корреспондент Германской академии литературы и языка (1995), премия имени Г. Гессе (ФРГ, 1982), австрийская Государственная премия (1986) и (1986) и австрийский почетный знак «За науку и искусство» 1-го класса (2001), российско-германская премия имени Александра Меня (2006). Награды на родине были скромнее: разве лишь премия имени В. Жуковского, и та назначенная Немецким союзом промышленников в России (2000), да журнальные премии «Знамени» (1995), «Иностранной литературы» и «Вестника Европы».

Но в наградах ли дело? Если каждый из нас может повторить то, что академик М. Гаспаров сказал в письме А. от 29 июля 1986 года: «Вашу собственную деятельность, и в переводах, и в комментариях (Ваши книги о Манне) я считаю культурным подвигом, преклоняюсь перед ней…»[180]180
  Там же. С. 177.


[Закрыть].

Лит.: Азадовский К. Переводчик и его время // Вопросы литературы, 2001. № 3; С. Апт о себе и других. Другие – о С. Апте. М.: Языки славянской культуры, 2011.

Арбузов Алексей Николаевич (1908–1986)

О своей начальной поре А. почти никогда не писал. А, наверное, стоило бы: оставленный и отцом, и матерью 11-летний отпрыск старинного дворянского рода не получил даже гимназического образования и в тяжкие революционные годы оказался на улице. «Как звереныш, – с его слов рассказывает В. Каверин, – бродил из дома в дом и питался чем попало. Четырнадцати лет он пристал к какой-то бродячей труппе и ездил с ними, помогал кому-то одеваться и переодеваться. У него было детство, которое он проклинал»[181]181
  Сказки… С. 84.


[Закрыть].

Спас театр – и навсегда покорившие подростка шиллеровские «Разбойники», случайно увиденные в постановке питерского БДТ[182]182
  «Этот день, – говорит А., – решил мою судьбу. Я понял вдруг, какую власть может иметь театр над людьми, и в ту же ночь стал мечтать о своем будущем в театре» (Советские писатели: Автобиографии. 1988. С. 47).


[Закрыть], и Мариинка, где он статистом впервые вышел на сцену, и Передвижной театр П. Гайдебурова, где А. дали настоящие роли. Уже в двадцать лет, впрочем, он вместе с друзьями организовал Цех экспериментальной драмы, а в двадцать два, взявшись за агитационные обозрения для Театра Пролеткульта, окончательно сменил актерство на ремесло драматурга.

Пьеса «Класс» (1930), хоть и была поставлена ленинградским Красным театром, не принесла автору, по правде говоря, ни славы, ни денег, а вот за конъюнктурный водевиль «Шестеро любимых» о прекраснодушной барышне-трактористке (1934) схватились и 1-й Колхозный театр, и театральные коллективы по всей стране. Что ж, практика – критерий истины, и молодой драматург отлично усвоил, что в эпоху социальной экзальтации, предписанной сверху и подхваченной снизу, для успеха нужна не пресловутая правда жизни, с которой еще намаешься, а сценическая мечта о ней, волшебная сказка или – можно и так сказать – романтическая песня в мизансценах и диалогах.

Так оно у А. и пошло: «Дальняя дорога» (1936) – о строителях метрополитена, «Таня» (1939) – о женщине, что из комнатного уюта вырывается на простор эмансипации по-советски, «Домик на окраине» (1943) – парафраз «Трех сестер» в годы войны, «Бессмертный» (1943) – понятное дело, о героях Великой Отечественной, «Встреча с юностью» (1947) – о мичуринской «чудо-науке», «Европейская хроника» (1952) – о послевоенной борьбе за мир сталинских идеологов и западных «полезных идиотов».

Не исключением стал и кем только не воспетый «Город на заре» – история строительства Комсомольска-на-Амуре, под руководством А. на паях написанная участниками его Московской театральной студии, за три месяца до войны поставленная В. Плучеком и тогда же расхваленная в «Правде» К. Паустовским.

В 1957 году, отстранив и тем самым обидев былых соавторов, А. подготовил новую версию «Города на заре» для Вахтанговского театра, и М. Ульянов, игравший в спектакле, счел нужным напомнить: «Это ведь был не столько рассказ о комсомольцах 30-х годов, сколько песня о них. Имевшая мало общего с тем, как они жили на самом деле, жестоко выброшенные в тайгу».

Всё так, и с не менее знаменитой «Иркутской историей» об одной из великих строек коммунизма (1959) тоже так. Однако не раздражающая своей избыточностью, можно даже сказать уместная в те годы конъюнктурность неразъемно срослась с драматургическим мастерством А. Да и то надо принять во внимание, что арбузовские спектакли ставили лучшие режиссеры в лучших театрах (А. Лобанов в Театре Революции, М. Кнебель в Ермоловском, Н. Охлопков в Театре имени Маяковского, А. Попов в Театре Советской Армии, Р. и Е. Симоновы в Вахтанговском, Г. Товстоногов в БДТ, годы спустя А. Эфрос в Ленкоме и Театре на Малой Бронной), а ведущие роли исполняли ведущие актеры и актрисы: одна только М. Бабанова более тысячи раз выходила на сцену в образе арбузовской Тани, а с нею в артистическом блеске соревновались А. Фрейндлих, Т. Самойлова и О. Яковлева, десятки «прим» в других театрах страны.

Удивительно ли, что среди драматургов предоттепельной и оттепельной поры А. воспринимался как безоговорочно первый по профессии, а спектакли по его пьесам, как шутили, не ставились разве лишь на Северном полюсе: одна только «Иркутская история» в сезоне 1960–1961 года была сыграна более 9000 раз. Отличное положение – секретарь правления Московской писательской организации, руководитель столичного объединения драматургов и студии молодых драматургов Москвы. Частые выезды в любую, какую пожелаешь, заграницу. Полный достаток, и можно себе представить, как барственно он, всегда дорого и щеголевато одетый, смотрелся рядом с подчеркнуто скромным В. Розовым и уж тем более затрапезными А. Володиным и А. Вампиловым.

«Теперь жизнь моя течет ровно и спокойно, – исповедовался А. в одной из автобиографий. – И если бы не сердечные болезни – чего бы еще желать?»[183]183
  Советские писатели: Автобиографии. 1988. С. 53.


[Закрыть] Однако шли годы относительной свободы, и «артиста в силе», начиная с психологической драмы «Годы странствий» (1954), постепенно стали тяготить и погоня за актуальностью, и наигранный оптимизм. Душа влекла… нет, не к критике власти и не к насмешкам над ее идеологией, не к пресловутой – еще раз повторимся – правде жизни. Я. Варшавский вспоминает, как А. даже рассердился на одного из коллег: «Дурак, хочет доказать, что люди – дерьмо. Скажи, какая оригинальная мысль! Ты докажи, что жизнь все равно прекрасна и удивительна, тогда ты – драматург»[184]184
  Сказки… С. 255.


[Закрыть].

Это позиция, и драматургия А. последних десятилетий вызывающе аполитична и вызывающе ориентирована все на ту же сказку, но только с ампутированным социальным нервом. Все происходящее, не задевая политики, происходит теперь исключительно в душах героев и их взаимоотношениях, причем так, чтобы, – говорит С. Алешин, – «мечта сбывалась, зло наказывалось, а добродетель вознаграждалась»[185]185
  Там же. С. 87.


[Закрыть]. В его мире, – подтверждает А. Шапиро, – «обитали трогательные, нежные, чудаковатые люди, занятые поиском себя и душевной гармонии. В счастье печальные, в несчастье просветленные», а вот «подлецов, двурушников, негодяев А. игнорировал, с ними ему было неинтересно»[186]186
  Там же. С. 182.


[Закрыть].

И поразительно: именно этот «сон золотой», эти полумелодрамы-полупритчи оказались на Западе более востребованными, чем пьесы любых других советских драматургов: шли и на британских, и на американских, и на скандинавских, и на французских, и на австралийских сценах. У нас они – «Мой бедный Марат» (1964), «Ночная исповедь» (1967), «Счастливые дни несчастливого человека» (1968), «Мое загляденье» (1968), «Сказки Старого Арбата» (1970), «В этом милом старом доме» (1972), «Старомодная комедия» (1975), «Жестокие игры» (1978) – тоже, конечно, шли, пользовались успехом у зрителей, и Государственная премия СССР «за пьесы последних лет» (1980) вполне заслужена. Однако, – деликатно замечает Л. Хейфец, – «многие перестали понимать его» и «на сценах наших театров что-то не очень получалось. Арбузов как бы переместился от нас куда-то за океан, за океаны…»[187]187
  Там же. С. 172.


[Закрыть]

Сейчас театры к наследию А. возвращаются все чаще. Есть, видимо, в наше турбулентное, неспокойное время спрос на сны золотые.

Соч.: Театр: В 2 т. СПб.: Алетейя, 2014; Записные книжки: В 2 т. М.: Зебра Е, 2019.

Лит.: Сказки… Сказки… Сказки Старого Арбата: Загадки и парадоксы Алексея Арбузова. М.: Зебра Е, 2003; Арбузов К. Разговоры с отцом. М.: Зебра Е, 2013.

Ардаматский Василий Иванович (1911–1989)

Весьма плодовитый автор приключенческих романов, посвященных, по преимуществу, борьбе советских спецслужб с западными, А. в историю вошел не романами, а коротким фельетоном «Пиня из Жмеринки», напечатанным в журнале «Крокодил» 20 марта 1953 года, то есть спустя две недели после смерти тирана.

Сюжет для фельетона был вроде выбран вполне локальный: скромный, но предприимчивый потребкооператор Пиня Палтинович Мирочник при попустительстве прокурора тов. Лановенчика рассадил в этом маленьком украинском городке всех своих бесчисленных родичей и свойственников (Давида, Исаака, Рахиль, Шаю, Розу, Зяму, Буню, Шуню, Муню, Беню и т. д.) по хлебным должностям, и все они благоденствуют, занимаясь разного рода гешефтмахерством.

Ни безродные космополиты, ни врачи-отравители в фельетоне не упоминались, и даже слов «еврей» или «сионист» на страницах «Крокодила» не возникало. Однако соответствующие имена и фамилии подавались с такой подзуживающей концентрированностью, а весь ход и смысл повествования с такой точностью соответствовал распространенным представлениям о еврейском засилье и еврейской нечистоплотности, что публикация тут же была истолкована как антисемитская, подталкивающая власть к погромам и депортации, о которых и без того ходили упорные слухи.

Но пройдут еще две недели, и 4 апреля оставшиеся в живых врачи-отравители будут выпущены на свободу, а массированной антисемитской кампании дадут укорот[188]188
  «Запоздалый „Пиня“ прозвучал, как залп на погосте», – свидетельствует Г. Свирский.


[Закрыть]. «„Ночью я несколько раз просыпалась от счастья“, – сказала Анна Андреевна, когда разговор зашел об освобождении врачей», – 19 апреля записано в дневник Лидии Чуковской[189]189
  Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 58.


[Закрыть]. Что же касается А., то этот, – по словам Г. Свирского, – «веселый демагог, анекдотчик, любитель пропустить рюмку-другую в своем писательском кругу»[190]190
  Свирский Г. На Лобном месте. С. 415.


[Закрыть], – так в литературной среде и останется под прозвищем Пини – уже до конца дней. Вспоминают, например, как уже в 1960-е годы при очередных выборах в правление Московской писательской организации Е. Евтушенко заявил: «Я не понимаю, у кого могла подняться рука выставлять Василия Ардаматского. Меня не устраивает его общественное лицо. Человек этот написал антисемитскую вещь – „Пиня из Жмеринки“»[191]191
  Медников А. Без ретуши // Кольцо А. 2008. 10 января.


[Закрыть].

В результате кандидатуру А. сняли без обсуждения. И больше на выборные позиции его не выдвигали, и наградами (не считая ордена Отечественной войны 2-й степени, полученного к 20-летию Победы) почти всегда обносили, и серьезные критики о нем не писали. Но похоже, что А. это не смущало.

Уже в предвоенные годы он был допущен к секретной информации о деятельности западных разведок, «видел, – по его собственным словам, – пойманных шпионов и диверсантов, имел даже возможность присутствовать на их допросах и говорить с ними». Материалы, напрямую полученные от компетентных органов, как раз и легли в дальнейшем в основу самых заметных произведений А. – от написанных в 1960-е годы романов про борьбу советских разведчиков с абвером и провал миссии Савинкова до позднего уже романа «Туристская поездка в Англию» (1985), рассказывавшего о горестной судьбе людей, остающихся на Западе во время зарубежных поездок.

Литературная критика все эти книги, повторимся, не замечала. Зато массовая публика, знать ничего не знающая ни о репутации А., ни об источниках его информированности, приняла на ура и их, и, в особенности, снятые по сюжетам А. кино– и телефильмы «Путь в Сатурн» и «Конец Сатурна» (оба в 1967), «Крах» (1968), «Я – 11–17» (1970), «Бой после победы» (1972), «Совесть» (1974), «Синдикат–2» (1980), иные всякие. И заказчики, если под заказчиками понимать компетентные органы, тоже были довольны – писателя наградили премией КГБ СССР и золотой медалью имени Николая Кузнецова, а фильм «Синдикат–2», был отмечен Государственной премией РСФСР имени братьев Васильевых.

Эти фильмы и сейчас смотрят, а книги, судя по переизданиям, читают. Хотя есть, конечно, и те, кто приключенческим жанром на патриотической подкладке не воодушевлен и если об А. вспоминает, то исключительно как о пресловутом Пине.

Соч.: «Я – 11–17…: Ленинградская зима. М.: Вече, 2007; Ответная операция. М.: Вече, 2007; «Грант» вызывает Москву. М.: Вече, 2008; Путь в «Сатурн». М.: Вече, 2013; Возмездие. М.: Вече, 2013; Конец «Сатурна». М.: Вече, 2015.

Аронзон Леонид Львович (1939–1970)

Упоминания в печати он при жизни удостоился лишь один раз – в фельетоне «Окололитературный трутень», посвященном И. Бродскому и его стихам, мельком сказано, что «некий Леонид Аронзон перепечатывает их на своей пишущей машинке» (Вечерний Ленинград, 29 ноября 1963 года). И собственное стихотворение А. удалось опубликовать только одно – почему-то в газете «Комсомолец Узбекистана» (1962).

А между тем, – вспоминает В. Кривулин, – уже в 1960-е годы «его считали, бесспорно, гениальным, его боялись, перед ним преклонялись»[192]192
  Кривулин В. Охота на Мамонта. СПБ.: Блиц, 1998. С. 153.


[Закрыть]. Где считали, где преклонялись? В одной из предельно узких – всего несколько человек – компаний, на которые была тогда в Питере разбита неофициальная литературная среда. При жизни, – подтверждает О. Юрьев, –

Аронзон был центром своего рода небольшой «секты» (не в прямом смысле, ни в коем случае! но иногда было очень похоже на своего рода хлыстовский корабль с Ритой – «богородицей»[193]193
  Рита Моисеевна Пуришинская (1935–1983) – жена А. с 26 ноября 1958 года.


[Закрыть] и Аронзоном – верховным жрецом), вход в его круг был достаточно ограничен (по многим причинам и многими способами). Для людей извне это все выглядело закрыто, театрализовано и часто не очень серьезно[194]194
  Критическая масса. 2006. № 4.


[Закрыть].

Незачем обсуждать, отчего слава И. Бродского почти сразу же вышла за пределы «секты» его поклонников, тогда как А. публичного, хоть бы даже и скандального, успеха так и не увидел. Жил как живется: закончил заочно филфак Герценовского пединститута, какое-то время преподавал в вечерней школе, на каникулах подрабатывал в геологоразведочных экспедициях и пляжным фотографом в Крыму, пока сценарии научно-популярных фильмов не стали в последние годы для него достаточно надежным способом заработка. Что еще надо знать о биографии А.? Что он, переболев еще в 1960 году остеомиелитом ноги, остался инвалидом, что был подвержен тяжелым депрессиям. И – это главное, конечно, – что писал стихи.

В твердой уверенности, как это сказано в одной из его записных книжек: «Все, что пишу, – под диктовку Бога. Придется записывать за Богом, раз это не делают другие»[195]195
  Кузьминский К. Письма о русской поэзии и живописи // https://kkk-pisma.kkk-bluelagoon.ru/aronzon.htm.


[Закрыть]. И со все более и более ясным осознанием того, что его стихи не получают отклика – ни у статусных поэтов его времени[196]196
  Отношение А. к статусным поэтам вполне проявляет история, рассказанная В. Ширали: «Однажды у нас случилась общая поездка в Москву жесткой зимой того же 67-го года. У него была такая идея – подойти к двери Вознесенского и пописать. Я этого, право, не хотел. Андрея я любил уже тогда. И вот пошли мы к дому Вознесенского, к высотному дому на Котельнической набережной, где жили тогда многие московские знаменитости.
  Мы шли морозной Москвой, как доехать – не знали. И по пути, проходя Красную площадь, Леня сказал: «Зайдем в ГУМ, купим кофе, пожуем и согреемся». И мы зашли в ГУМ, купили килограмм «арабики» в зернах, и на долгом пути сжевали этот кофе.
  Мы поднялись на 9-й этаж. Аронзон пописал у двери Вознесенского, потом спустились этажом ниже, и он пописал у двери Твардовского. А потом с ним случился сердечный приступ, а со мной – почечный. И нас развезли по разным больницам» (Ширали В. Всякая жизнь. СПб., 1999. Цит. по: https://benev.livejournal.com/136814.html).


[Закрыть], ни в самиздатском распространении, ни у возможных публикаторов. «Помню», – рассказывает В. Эрль, –

еще в 65 году он мне сказал: «Володя, ведь понятно, что нам впереди ничего не светит. Пока все это делается (имея в виду советскую систему), нам все равно не удастся ни напечататься, ни жить по-человечески. Давай напишем коллективное письмо: пускай нас расстреляют к чертовой матери. Все равно мы будем внутренними врагами до конца своих дней»[197]197
  Об Аронзоне: Заметки Олега Юрьева // Критическая масса. 2006. № 4.


[Закрыть].

Его не расстреляли. Его – и может ли что-то быть ужаснее для поэтов такого самомнения[198]198
  «Чтобы он тебя полюбил, надо было сказать: „Леня, ты гений“, – вспоминает И. Орлова. – ‹…› А Рита <Пуришинская> говорила очень скромно: в русской поэзии есть Пушкин и Аронзон» («Каждый легок и мал, кто вошел на вершину холма»: К биографии Леонида Аронзона: Воспоминания Ирэны Орловой и Виталия Аронзона // Colta. 2014. 27 мая. https://www.colta.ru/articles/literature/3348-kazhdyy-legok-i-mal-kto-vzoshel-na-vershinu-holma).


[Закрыть] и такого склада? – просто не замечали. Вплоть до ночи на 13 октября 1970 года, когда А. в горах под Ташкентом выстрелил себе в живот из охотничьего ружья. Было ли это самоубийством, как решили вдова поэта и его близкие («О суициде, – вспоминает В. Эрль, – он говорил всегда, с первого момента нашего знакомства»)[199]199
  Из воспоминаний об Аронзоне Владимира Эрля // Критическая масса. 2006. № 4.


[Закрыть], или несчастным случаем, учитывая, что А. в этот момент был пьян, теперь уже не узнать. Да это и не так важно.

Гораздо важнее, что и Р. Пуришинская, и те еще в ту пору немногие, кто искренне считал А. великим поэтом или, как минимум, «одним из ведущих отечественных поэтов второй половины XX века»[200]200
  Риц Е. Забытый друг Бродского // Jewish.ru. 2017. 13 ноября. https://jewish.ru/ru/stories/literature/184360/.


[Закрыть], сохранили и привели в порядок его архив – не сомневаясь, что этим стихам, этим записям настанет свой черед.

И он настал. 18 октября 1975 года, выступая на вечере памяти А. в Ленинградском политехническом институте, В. Кривулин заявил: «‹…› Мне кажется, что то, что писал Аронзон, гораздо продуктивнее, гораздо ближе развитию будущей поэзии, нежели, допустим, то, что делал Бродский»[201]201
  Кривулин В. «Этот поэт непременно войдет в историю…» // Критическая масса. 2006. № 4.


[Закрыть]. В 1979 году Е. Шварц составила сборник стихов А., который был издан приложением к самиздатскому журналу «Часы», а позднее с дополнениями и исправлениями перепечатан в Иерусалиме (1985) и Санкт-Петербурге (1994). Пошли и другие – все еще малотиражные, но знатоками уже замеченные – книги; стихи А. стали читать с эстрады и театральных подмостков, издавать в переводах на английский, немецкий, иные европейские языки; пока наконец, – говорит О. Юрьев, – «выходом лимбаховского двухтомника» не завершился «тридцатипятилетний процесс „подземной“, „незримой“ канонизации Леонида Аронзона»[202]202
  Об Аронзоне: Заметки Олега Юрьева // Критическая масса. 2006. № 4.


[Закрыть].

Так усилиями все разраставшегося числа энтузиастов была восстановлена литературная справедливость. Место А. в истории русской поэзии теперь никем не ставится под сомнение, и можно лишь сожалеть о том, что его по-прежнему то сопоставляют, то чаще всего полемически противопоставляют И. Бродскому. «Леонид Аронзон – соперник Бродского» (В. Кривулин)[203]203
  Кривулин В. Охота на Мамонта. С. 152.


[Закрыть], «Бродский – смолоду его соперник или, вернее, стилистический оппонент» (В. Шубинский)[204]204
  Шубинский В. Образ бабочки // Вечерний Ленинград. 1995. 12 октября.


[Закрыть], «…Я поняла, что Леня <Аронзон> для меня поэт, а Бродский не очень… на мой взгляд – на мой тогдашний взгляд, – Бродский писал стихи, но поэтом не был… Поэтом был для меня Леня…» (И. Орлова).[205]205
  «Каждый легок и мал, кто вошел на вершину холма»: К биографии Леонида Аронзона: Воспоминания Ирэны Орловой и Виталия Аронзона // Colta. 2014. 27 мая. https://www.colta.ru/articles/literature/3348-kazhdyy-legok-i-mal-kto-vzoshel-na-vershinu-holma.


[Закрыть]

То, что простительно восторженным почитателям и почитательницам, вряд ли простительно критикам и историкам литературы. Уже хотя бы потому, что И. Бродский этого соперничества, кажется, не заметил. Лишь, отвечая еще в конце 1963 года на фельетон в ленинградской «Вечерке», упомянул, что «Леонид Аронзон – больной человек, из двенадцати месяцев в году более восьми проводящий в больнице»[206]206
  Цит. по: Гордин Я. Рыцарь и смерть. С. 69.


[Закрыть], и этим ограничился; больше фамилия А. ни разу не возникает ни в эссеистике И. Бродского, ни в его интервью, ни в письмах.

А главное – тщета это все: заставлять истинных поэтов меряться величием. Лучше признать, что без каждого из них русская поэзия будет неполной.

Соч.: Собр. произведений: В 2 т. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2006, 2018.

Лит.: Новая классика: Леонид Аронзон (Давыдов Д., Аронзон В., Кривулин В., Эрль В., Юрьев О.) // Критическая масса. 2006. № 4; Леонид Аронзон: Возвращение в рай // Wiener Slawistischer Almanach. Т. 62. Мюнхен, 2008.