Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Грачев (Вите) Рид Иосифович (1935–2004)

Уже одна только родословная Г. – раздолье для специалистов по семейным травмам. Бабушка, выпускница Бестужевских курсов, была, – как гласит легенда, – столь прогрессивных взглядов, что, не желая иметь ничего общего с царским сатрапом С. Ю. Витте, вырезала лишнее «т» из своей фамилии[845]845
  По свидетельству И. Чуди, дружившей с Г., «все это ерунда. Рид мне сам сказал, что так в XIX веке транскрибировали английское слово „white“, а откуда такая фамилия у него, я не спрашивала, мне со своей пришлось нелегко. Думаю, версия бабушки-бестужевки было больше в пазл, как и русские корни нашей фамилии, которые иногда нам случайно доставали» (Чуди И. «Рид Грачев считал, что литература, будучи частью нашей жизни, не потерпит лицемерия» // https://online812.ru/2015/07/24/006/?fbclid=IwAR3VDd-onAXRaVIh18nkUxRe9vI07j7ht-pF94Uz2Qm9MpHIB0UHTLGYJkA). «Вторая „т“, – сообщает в блогосфере М. Арбатова, чей первый муж О. Вите был двоюродным братом Г., – исчезла из фамилии раньше, чем бабушка Рида и Олега рванула в революцию, закончив Санкт-Петербургский Женский медицинский институт».


[Закрыть]. Дед, чью фамилию возьмет позднее Г., застрелил, страдая психической болезнью, второго мужа своей жены и жизнь закончил в лечебнице, зато детей успел назвать именами из «Книги Джунглей». Матери Г., – рассказывает О. Юрьев, –

досталось «Маули» (то есть, по новому переводу, Маугли). Но и она, комсомольская журналистка, подруга Ольги Берггольц, придумала своему сыну от случайного знакомого[846]846
  Считается, что отцом Г. стал И. А. Пинкус, служащий гостиницы в Иванове, где М. Вите была в партийной командировке. Однако сам Г. в этом сомневался: «Вообще мать была любвеобильна, так что мне трудно судить о том, кто же из поклонников матери мой действительный отец» (Грачев Р. Письмо заложнику. СПб., 2013. С. 6).


[Закрыть] неповседневное имечко «Рид», в честь угодившего в Советской России в «культовые фигуры» американского журналиста («Десять дней, которые потрясли мир»)[847]847
  Юрьев О. Неспособность к искажению // Новый мир. 2014. № 8.


[Закрыть].

Детство в этой взбаламученной среде вообразить нетрудно. Легко представить себе и отрочество – вывезенный из блокадного Ленинграда, Г. восемь лет промыкался в детских домах, потом с 1950 по 1953 год жил в Риге у дяди, профессионального военного, отношения с которым у него сразу же стали мучительно тяжкими.

А дальше юность – отделение журналистики Ленинградского университета (1953–1959), круг таких же, как и он сам, молодых талантов, первые пробы в стихах, в прозе. И, конечно, несчастная любовь, так что Г. даже травился люминалом и вынужден был на год уходить в академический отпуск. Что до профессиональной карьеры, то она с самого же начала не заладилась – год после выпуска прослужив в рижской комсомольской газете, Г. нигде больше толком не работал: чуть-чуть в многотиражке «Советский учитель», чуть-чуть в сортавальской школе рабочей молодежи, еще чуть-чуть на мебельной фабрике…

Большого значения этим неуспехам, равно как и хроническому безденежью, бытовой неустроенности, Г., впрочем, не придавал. Главное, что один за другим шли рассказы, ни на кого не похожие, и они даже начали понемножку печататься: «Песни на рассвете» в коллективном сборнике «Начало пути» (1960), «Дом на окраине» в альманахе «Молодой Ленинград» (1961).

Их заметили. Как вспоминает Б. Иванов, в комнатушку на ул. Желябова[848]848
  «Место, где жил Рид, – вспоминает В. Голубовская, – некогда было кладовкой большой буржуазной квартиры в доходном доме. В этом крошечном помещении в мансардном этаже, с окном, выходившим в колодец типичного петербургского двора, стояла тахта, маленький столик, на нем две машинки, одна с латинским шрифтом, другая – с русской клавиатурой. Два стула. Проигрыватель и пластинки, прежде всего, Бах» (Голубовская В. Вверх по лестнице – к Риду Грачеву // Октябрь. 2013. № 6).


[Закрыть], которую Г. получил как бывший детдомовец, «потянулась молодая литературная братия». «К 1962 году его слава среди нас была безмерна», – подтверждает А. Битов[849]849
  «Мы все смотрели на него с ревностью и восхищением…» – сказано у А. Битова в другом месте.


[Закрыть], и только ли среди ровесников была эта слава? Беспомощного молодого гения берет под свою опеку Т. Хмельницкая, интерес к нему проявляют Л. Гинзбург, Н. Берковский, Ф. Абрамов, Д. Дар, И. Серман, а В. Панова и вовсе объявляет Г. «талантом бесспорным, зрелым, надеждой всей русской литературы»[850]850
  Цит. по: Арьев А. Рид Грачев и «Миф о Сизифе» // Звезда. 2020. № 5.


[Закрыть].

Пора бы и книгу издавать, и она уже готова, уже стоит в плане выпуска на 1963 год, однако издательский рецензент Н. Ходза находит, что «книга лишена сейчас жизнеутверждающей силы, наступательного духа, атмосферы современности», а потому «выпустить книгу Грачева в представленном виде значит не только оказать плохую услугу читателю, но и поставить под удар молодого одаренного писателя»[851]851
  Цит. по: Юрьев О. Неспособность к искажению // Новый мир. 2014. № 8.


[Закрыть].

Другой бы ради книги согласился на компромиссы: что-то убрал, что-то переписал или дописал. Другой, но не Г. Так что, – вспоминает А. Битов, чей дебютный сборник «Большой шар» был в том же издательском плане 1963 года, – «я пошел на то, чтобы в книжку вошло то, что можно было тогда напечатать. Рид же стоял на том, чтобы выпустить книгу на реальном собственном уровне, либо никак. У меня книжка вышла, у него – нет»[852]852
  Битов А. Собр. соч.: 3 т. М.: Молодая гвардия, 1991. Т. 1. С. 566.


[Закрыть].

Катастрофа? Да, конечно. Еще, казалось бы, не полная – Г. по приглашению Е. Эткинда пишет эссе о П. Верлене и А. де Сент-Экзюпери для сборника «Писатели Франции» (М., 1964), берется за переводы, предлагает (правда, безуспешно) в том же 1964 году повесть «Адамчик» в журналы «Нева» и «Юность», а рассказ «Ничей брат» так даже и проскакивает в журнале «Звезда» (1965. № 12). И книга «Где твой дом» – пусть обструганная цензурой и редактурой, всего восемь рассказов – в 1967 году все-таки выходит, и в Союз писателей его наконец-таки принимают…

Но поздно, поздно… В 1965-м Г. впервые забирают в психиатрическую лечебницу, потом все чаще и чаще. Наследственность ли виновата, жестокое ли избиение дружинниками в ночь с 9 на 10 июня 1965 года, когда, – как запомнилось самому Г., – били кулаком по голове, не оставляя следов, и «в результате – контузия со всеми ее прелестями». У него, – еще 5 января 1966 года заметила Т. Хмельницкая в письме Г. Семенову, – «душевная агорафобия – чувство предельной незащищенности»[853]853
  «Жизнь за столом складывается так…»: Переписка Т. Ю. Хмельницкой и Г. С. Семенова (1966–1970) // Звезда. 2014. № 1.


[Закрыть].

Г. пытаются спасти всем миром. С. Довлатов берется собирать на прокорм нищему собрату по трешке в месяц у 26 питерских писателей, а И. Бродский в 1967-м составляет «Охранную грамоту»:

Риду Иосифовичу Вите (Грачеву) для ограждения его от дурного глаза, людского пустословия, редакторской бесчестности и беспринципности, лживости женской, полицейского произвола и всего прочего, чем богат существующий миропорядок; а паче всего – от всеобщего наглого невежества.

И пусть уразумеет читающий грамоту сию, что обладатель ея нуждается, как никто в Государстве Российском, в теплом крове, сытной пище, в разумной ненавязчивой заботе, в порядочной женщине; и что всяк должен ссужать его бессрочно деньгами, поелику он беден, ссужать и уходить тотчас, дабы не навязывать свое существование и не приковывать к себе внимание. Ибо Рид Вите – лучший литератор российский нашего времени – и временем этим и людьми нашего времени вконец измучен.

Всяк, кто поднимет на обладателя Грамоты этой руку, да будет предан казни и поруганию в этой жизни и проклят в будущей, а добрый – да будет благословен[854]854
  И. Чуди датирует приход И. Бродского с этой грамотой в гости к Г. 16 октября 1967 года (Чуди И. «Рид Грачев считал, что литература, будучи частью нашей жизни, не потерпит лицемерия»).


[Закрыть].

Но поздно, поздно… Во второй половине 1960-х в промежутках между госпитализациями[855]855
  От окончательного заточения в психлечебницу Г. спасла Валерия Николаевна Кузьмина, которая в 1970 году официально оформила опекунство над ним.


[Закрыть] Г., как открылось недавно, завершает перевод или, лучше сказать, переложение книги А. Камю «Миф о Сизифе». Пишет и свое – правда, прозу уже только изредка, а что-то вроде импровизированных трактатов о своей «лютой ненависти к пошлости, ко всему, что деформирует и уродует человеческую личность», о том, что «людей вокруг меня покинула любовь». И жаль, – говорит Б. Иванов, – что эти эссе «одинокий, ослабленный болезнью, он не решается пустить по рукам или предоставить зарубежным журналистам»[856]856
  Иванов Б. Рид Грачев // История ленинградской неподцензурной литературы: 1950–80-е гг.


[Закрыть].

«Потом, – подытоживает О. Юрьев, – остается лишь вечное переделывание нескольких „последних текстов“, потом иссякает и оно…»[857]857
  Юрьев О. Неспособность к искажению // Новый мир. 2014. № 8.


[Закрыть]

Вот уж истинно «темен жребий русского поэта». Но закончить стоит не жалкими словами о том, как Г. медленно, хотя и под присмотром двух верных ему женщин, умирал в инвалидном кресле, а сценкой, запомнившейся Г. Горбовскому:

Последняя встреча с этим человеком была у меня… в сумасшедшем доме, куда я попал с белой горячкой. Как сейчас помню: по коридору бывшей женской тюрьмы идет мне навстречу Рид Грачев и, несмотря ни на что, улыбается. Не мне – всему миру[858]858
  Горбовский Г. Остывшие следы. С. 273.


[Закрыть].

Соч.: Ничей брат: Эссе, рассказы. М.: Слово, 1994; Письмо заложнику. Сочинения. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2013; Сочинения. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2014.

Лит.: Иванов Б. Рид Грачев // История ленинградской неподцензурной литературы: 1950–80-е гг. СПб.: ДЕАН, 2000; Арьев А. Рид Грачев и «Миф о Сизифе» // Звезда. 2020. № 5.

Грибачев Николай Матвеевич (1910–1992)

Биография Г. – услада для советского кадровика. Родом из брянской деревни. Окончил гидромелиоративный техникум и заочно два курса Литературного института. Работал журналистом в партийной печати. Был – в возрасте 24 лет – делегатом I съезда писателей. Участвовал в освободительном походе на Западную Белоруссию, в советско-финской и Великой Отечественной войнах, награжден боевыми орденами. Член ВКП(б) с 1943 года.

То есть социально близок по всем позициям. И писал он тоже правильно, сначала, правда, не очень заметно (сборники «Северо-Запад» в 1935-м «Стихи и поэмы» в 1939-м), зато после войны вышел на простор государственного признания: Сталинская премия 1-й степени за поэму «Колхоз „Большевик“» в 1948 году, а в 1949-м еще одна, уже 2-й степени, за поэму «Весна в „Победе“».

Надо было соответствовать, и Г., избранный в 1948 году секретарем партбюро Союза советских писателей[859]859
  Г. сменил в этой должности А. Софронова, чья репутация была ничем не лучше, так что по Москве тут же пошла эпиграмма:
Н. Грибачев сменил ихтиозавра.О боже мой, что будет с нами завтра.Печальнее всего, что наша прессаСчитает это признаком прогресса.Конечно, Грибачев не ящер,Но чем-то мне милее пращур.

[Закрыть], стал одной из главных фигур разворачивавшейся тогда борьбы с космополитами. Начал он, конечно, с Д. Данина, который в одной из статей неосторожно побранил поэму «Колхоз „Большевик“», а теперь в ответ услышал:

Д. Данин, унаследовавший гнусные методы космополитов, в свое время травивших Горького и Маяковского и возвеличивавших Б. Пастернака и А. Ахматову, ‹…› этот отъявленный космополит, ‹…› «беспачпортный бродяга» ‹…› докатился до чудовищной клеветы ‹…›, облил черной краской всю поэзию, зачеркнул, в сущности говоря, все шесть поэм советских поэтов, напечатанных за год[860]860
  Правда. 1949. 16 февраля.


[Закрыть].

Досталось и М. Алигер за то, что, перепевая Ахматову[861]861
  И тут же возникла эпиграмма:
Ох, не знает Коля меры,Любит перехватывать.Как унизил Алигер он –Обозвал Ахматовой  (цит. по: Огрызко В. Советский литературный генералитет. М., 2018. С. 642).


[Закрыть], она, «забыв о народе, о Родине, обо всем, что свято для советского человека, копается в своей мелкой душонке». И другим поэтам – П. Антокольскому, его ученикам С. Гудзенко, А. Межирову, В. Урину пришлось несладко тоже[862]862
  Грибачев Н. Против космополитизма и формализма в поэзии // Правда. 1949. 16 февраля.


[Закрыть].

Так в печати. Но так же или, – по воспоминаниям современников, – еще свирепее на собраниях, которые вел он в эти годы, запомнившись, например, Ю. Нагибину, как «бледно-потный уголовник»[863]863
  Нагибин Ю. Дневник. С. 87.


[Закрыть]. И понятно, что звезда Г. начинает восходить все круче – его в том же 1949 году прочат на посты редактора «Нового мира» по разделу поэзии или главного редактора «Звезды», затем вводят в секретариат ССП, а в 1954 году рекомендуют на должность главного редактора только создававшегося журнала «Москва». Перспективы сияющие, но к чему они Г.?[864]864
  Слухи о переменах в карьере Г. ходили и позже. Так, в письме, которое Е. Евтушенко в июле 1957 года отправил В. Британишскому, среди литературных новостей упомянута и такая: «Говорят, что Грибачев будет редактором „Н. мира“» (цит. по: Фаликов И. Борис Слуцкий. С. 346).


[Закрыть] Ведь у него уже был свой журавль в руках – в 1950 году он возглавил глянцевый журнал «Советский Союз» и – с коротким перерывом на «рабочее» секретарство в Союзе писателей (1954–1956) – руководил им до 1991 года, когда Советский Союз распался, а одноименный журнал закрылся.

Но, пока все было цело, поэтические, прозаические, публицистические книги Г. выходили исправно, число наград росло (четыре ордена Ленина, ордена Октябрьской революции, Дружбы народов, Золотая звезда Героя Социалистического Труда) и титулы только множились – депутат, а в 1980–1990 годах председатель Верховного Совета РСФСР, кандидат в члены ЦК КПСС (1961–1990)… Оставался он, разумеется, и секретарем правления Союза писателей СССР (1959–1991), правда уже не «рабочим», обязанным вникать в литераторскую рутину, а почетным, так что можно было восседать в президиумах и бить в своих выступлениях только по целям, видевшимся ему крупными. Например, по попытке А. Фадеева взять «под защиту группу раскритикованных за идейные ошибки писателей одной национальности» (октябрь 1953)[865]865
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 169.


[Закрыть], по запущенному О. Берггольц «термину самовыражение» (декабрь 1954)[866]866
  Второй Всесоюзный съезд советских писателей. С. 497.


[Закрыть], по венгерским фашистам (ноябрь 1956), по Б. Пастернаку (октябрь 1958)[867]867
  Существует легенда, что 27 октября Г., опасаясь, что это подорвет международный престиж Советского Союза, будто бы возражал против исключения Пастернака из СП СССР. Вряд ли это так, поскольку в документах зафиксировано, что еще за два дня до этого на партийном собрании им и С. Михалковым «была высказана мысль о высылке Пастернака из страны».


[Закрыть], по «литературному метастазу ревизионизма» (октябрь 1961)[868]868
  XXII съезд КПСС. С. 511.


[Закрыть], по «нашкодившим» молодым поэтам (март 1963), по «Новому миру» и, конечно же, по А. Солженицыну – здесь Г. был последователен, сначала откликнувшись на публикацию «Одного дня Ивана Денисовича» язвительным стихотворением-басней «Метеорит» (Известия, 30 ноября 1962)[869]869
  Это, тогда же записал в дневник В. Лакшин, – «первый отрицательный отзыв на повесть Солженицына в нашей печати» (Лакшин В. «Новый мир» во времена Хрущева. С. 93).


[Закрыть], потом проголосовав против присуждения Солженицыну Ленинской премии (1964) и, наконец, поставив свою подпись под коллективным письмом с осуждением не только Солженицына, но уже и Сахарова (Правда, 31 августа 1973).

И, пользуясь положением литературного вельможи и званием «автоматчика партии», присвоенным ему Хрущевым, можно было предаться тому, что Г., оказывается, так любил, то есть путешествиям по белу свету. Одно из них в хрущевской свите принесло ему Ленинскую премию за написанную коллективом соавторов книгу «Лицом с лицом с Америкой» (1959), а бессчетное множество других поездок за кордон – «…я жил в Румынии ‹…› ездил в Корею, вел репортаж из Женевы, бывал неоднократно в Швеции, Финляндии, Дании, Норвегии, Франции ‹…›, в Уругвае, Аргентине, Чили, Панаме, Перу, в Австралии, на островах Фиджи и Гонолулу, проездом в Индии и Бирме, четырежды в США»[870]870
  Советские писатели: Автобиографии. 1972. С. 131.


[Закрыть] – запечатлевались в путевых заметках, или, говоря по-нынешнему, травелогах.

И эта охота к перемене мест, даже учитывая ее контрпропагандистские задачи, образ Г. утепляет. Как утепляют его рассеянные по дневникам и мемуарам современников упоминания о том, что и всему по тем временам авангардному он был, кто бы мог подумать, не так уж чужд. Дал, например, рекомендацию А. Вознесенскому в Союз писателей в 1960 году, а в 1967-м, – как свидетельствует Ф. Абрамов, – «сетовал по поводу того, что „Новый мир“ не печатает двух наших крупнейших поэтов – Евтушенко и Вознесенского»[871]871
  Мартынов Г. Летопись жизни и творчества Федора Абрамова. Т. 3. С. 170.


[Закрыть]. Или вот еще: В. Турбин в письме М. Бахтину вспомнил, как после ильичевского разгрома книги «Товарищ время и товарищ искусство» Г. увел его в уголок, «и – мир полон тайн и неожиданностей! – стал меня уверять, что он мою книгу читал „с горячим одобрением“, что он ею в общем-то упоен просто, что я пишу как раз так, „как сейчас нужно“»[872]872
  Куняев С. Вадим Кожинов // Наш современник. 2020. № 5. С. 225.


[Закрыть]. А когда на исторической встрече с деятелями литературы и искусства в марте 1963 года, Хрущев поставил Р. Рождественскому в пример «поэта-солдата». Г., то, – рассказывает Ю. Семенов, – «во время перерыва к Роберту Рождественскому, который стоял в очереди за кофе, подошел Грибачев, протянул ему руку и сказал: «Ну, не стоит нам дуться друг на друга“. Рождественский молча пожал ему руку…»[873]873
  Неизвестный Ю. Семенов. С. 273.


[Закрыть].

Да что говорить, если уже в 1979 году при решении вопроса о том, давать ли Л. И. Брежневу Ленинскую премию за не им написанную «Малую землю», Г., – по свидетельству Н. Биккенина, – был единственным, кто возражал против, и неожиданно резко[874]874
  Биккенин Н. С. 33.


[Закрыть]. И ведь сошло же с рук, как многое сходило поэту и гражданину, чьи строки и сейчас можно прочесть на монументе «Покорителям космоса» в Москве:

 
И наши тем награждены усилья,
Что, поборов бесправие и тьму,
Мы отковали пламенные крылья
Своей стране и веку своему!
 

А книги… Книги Г. уже лет тридцать как не переиздаются, и в многотомной антологии Е. Евтушенко «Поэт в России – больше, чем поэт» он среди сотен имен даже не упомянут. Если что и осталось, то тоненькие, между делом и для отдыха сочинявшиеся сказки для самых маленьких – про зайца Коську и комара-хвастуна.

Соч.: Собр. соч.: В 6 т. М.: Худож. лит., 1985–1987; Заяц Коська и его друзья. М.: Самовар, 2008; Сказки нашего леса. М.: Алтей, 2014; Песенка мышонка. М.: Детиздат, 2015; Комар-хвастун. М.: Речь, 2016.

Лит.: Ильин В. Души и мысли поиск. М.: Моск. рабочий, 1980; Огрызко В. Советский литературный генералитет: Судьбы и книги. М.: Лит. Россия, 2018. С. 637–655.

Григорьян Леонид Григорьевич (1929–2010)

Так сложилось, что знаменитые в будущем писатели чаще всего только начинали свою биографию в Ростове-на-Дону, а потом покидали город. Единственными, быть может, исключениями в годы Оттепели стали прозаик В. Семин и его ближайший друг поэт Г., который и родился в Ростове, и, полуармянин-полуеврей по крови[875]875
  «Я двух кровей трепещущее чадо.
  Жаль, что не трех, не четырех, пяти!»


[Закрыть], пережил там месяцы фашистской оккупации, и, закончив романо-германское отделение местного университета (1953), долгие годы преподавал латынь в Ростовском медицинском институте (1954–1989)[876]876
  «Профессия моя оказалась максимально удаленной от тошнотворной государственной идеологии, так что в этом смысле мне явно повезло», – сказано в авторском предисловии к сборнику «Вниз по реке» (М., 1998).


[Закрыть].

Студенты его, – судя по воспоминаниям, – любили, друзья тоже. А вот командование «донской писательской роты», как равным образом и обком-горком-райком партии, терпеть не могли. По многим причинам: своенравен, советскими ритуалами пренебрегает, «роту» эту в грош не ставит, зато свою квартиру, где он прожил с 1934 года до самой смерти, держит открытой для всех инакомыслящих или хотя бы не вполне твердых в коммунистической вере ростовчан и заезжих гостей, так что даже и с А. Солженицыным однажды в 1960-е он встречался.

Сюда, в дом 147а по улице Горького, притекал из Москвы или из Питера самиздат и отсюда же растекался по всему городу[877]877
  Ростовский писатель О. Лукьянченко вспоминает: «Слякотный март 68-го… Чья-то свадьба, веселый загул… А в нагрудном кармане изданный в Париже и переплетенный в Ростове томик с „Доктором Живаго“, тайно ощупываемый в предвкушении куда более радостного праздника, ждущего впереди… Самиздатовские, забугорные Мандельштам и Ходасевич, Солженицын и Набоков, раритеты серебряного века – через вторые и третьи руки попадали к нам из неиссякаемого источника по имени Леонид Григорьян, и его заочное влияние, излучение культурной ауры действовало неизмеримо мощнее, чем стандартные безжизненные прописи филфаковских преподавателей» (Лукьянченко О. «Я увидел, что жизнь удалась…». К 80-летию Леонида Григорьяна. http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=2499&level1=main&level2=articles).


[Закрыть]. Здесь – то наедине с радушным хозяином, то во время хмельных пирушек – толковали о стихах, почем зря крыли Софью Власьевну, обсуждали новости – донские, столичные и те, что от Анатолия Максимовича Гольдберга, обозревателя «Би-би-си».

С таким ни от кого не скрываемым строем мысли и с такими стихами напечататься на Дону у Г. долгое время шансов не было. Самое мягкое, что адресовали ему на собраниях и в газетах, так это обвинения в книжности и аполитичности, в оторванности от того, чем живут строители коммунизма. Дебютными поэтому стали три стихотворения во втором номере «Нового мира» за 1966 год, поддержанные еще одним стихотворением в номере десятом.

Особо прочной связи со столичными публикаторами в ту пору, правда, тоже не установилось, в «Новом мире» при А. Твардовском прошли лишь перевод повести А. Камю (1969. № 5) и еще три стихотворения при В. Косолапове (1970. № 6), в издательстве «Молодая гвардия» появилась тоненькая брошюра «Друг» с предисловием Л. Озерова (1973) да питерская «Звезда» дала подряд несколько подборок (1969. № 2; 1970. № 10; 1973. № 2; 1974. № 8; 1979. № 7). Слишком мало для того, чтобы у Г. возникло чувство собственной самодостаточности, и он даже сказал однажды: «Профессиональным поэтом я себя не считал и не считаю. Стихи мои – более или менее профессиональный дилетантизм»[878]878
  Григорьян Л. Вниз по реке. М.: Нейроком-Электронтранс, 1998.


[Закрыть].

Однако А. Тарковский, Д. Самойлов, Ф. Искандер, О. Чухонцев, без всякой надежды на успех дававшие Г. рекомендации в Союз писателей, и С. Липкин, И. Лиснянская, Б. Чичибабин, Т. Бек, Ю. Мориц, А. Кушнер, с ним переписывавшиеся, видели в Г. и товарища по судьбам, по стихам, и родную душу. Тогда как у официальных ростовских письменников такого авторитетного признания не было, что и вызывало, естественно, зубовный скрежет, и, наперекор собственной воле, понуждало посторониться, оставить за Г. вакансию едва ли не единственного на Дону поэта-интеллектуала. Поэтому и в Ростове сборник «Перо» все-таки прорвался в печать (1968), хотя был встречен хулою в местных газетах, а «Дневник» (1975), в котором небеспричинно усмотрели «антисоветскую диверсию», был вовсе изъят из продажи – «пролежал, – по свидетельству В. Рыльцова, – на складе два года, после чего был порезан как не разошедшийся».

Рассказывают, что тут уж и обкому, которому скандалы были совсем ни к чему, пришлось прикрикнуть на братьев-писателей, так что книга стихов «Пенаты» вышла (1978). Но это и всё – вплоть до перестройки, ставшей для Г. временем собирать долгожданные плоды. В 1988 году отдельной книгой наконец-то издают сделанный им вместе с О. Тарасенковым еще в конце 1950-х перевод уморительно смешного романа Г. Шевалье «Клошмерль», к «Падению» прибавляются «Калигула» и эссе А. Камю, переводы из Ж.-П. Сартра, как правило, в союзе с ростовчанкой Д. Вальяно, в журнале «Литературная Армения» появляются переведенные Г. стихи армянских поэтов Р. Давояна, Г. Эмина и романы французского писателя армянского происхождения Ваге Кача (1989. № 1–2; 1991. № 3–10), печатаются воспоминания о встречах с Ю. Домбровским, Н. Мандельштам, другими первыми фигурами русской литературы.

Ну и стихи – как новые, так и давние – собираются в сборники, теперь бесчисленные, что выходят в Ереване («Вечернее чудо», 1988), Ростове-на-Дону («Затерянная тетрадь», 1991; «Мчатся тучи», 1993; «Светает», 1994; «Терпкое благо», 1995; «Постскриптум», 1996; «Последняя сверка», 2000), Москве («Вниз по реке», 1998), Омске («Участь», 1999), Таганроге («Внесистемная единица», 2003; «На посошок», 2005; «Одиннадцатая заповедь», 2008)… Приходит, как ни смешно, даже единственная в жизни литературная награда – в 1993 году за второе место на сомнительном конкурсе «За лучшую донскую книгу» ему торжественно вручили мобильный телефон.

Слишком поздно? Как знать, если квартира Г. – инвалида с детских лет, бражника и донжуана, остроумца и эрудита – по-прежнему для всех открыта и в ней сходятся как верные товарищи по Союзу российских писателей, так и молодые поэты, назвавшие себя «Заозерной школой». И если он всю жизнь точно знал, что, – процитируем письмо, которое А. Тарковский еще 21 января 1969 года отослал Г., – «поэзия меньше всего – литература; это способ жить и умирать, это дело очень серьезное, с нею шутки плохи…»

Соч.: Лягу в два, а встану в три… Ростов-н/Д.: Старые русские, 2009; Перевоплощения: Избр. пер. с франц. Ростов-н/Д.: Старые русские, 2010; Веселый шарик на печальном шаре. Ростов-н/Д.: Старые русские, 2012; Из неопубликованного // Prosodia. 2015. № 3.

Лит.: Бек Т. «Надежда на участь зерна» // Знамя. 1998. № 11; Бражкина А. Рабочие материалы для биографии Леонида Григорьяна (2010) // Неофициальный Ростов 1980–1990. https://rostov-80-90.livejournal.com/260925.html#cutid1; Иваницкая Е. Сошел бы без труда за Асмодея… // Нева. 2012. № 9; Козлов Вл. Золотой двадцатый век Леонида Григорьяна // Prosodia. 2015. № 3.