Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Дудин Михаил Александрович (1916–1993)

Биография у Д. на зависть всякому советскому поэту: родился в деревне, учился в текстильной школе-фабрике и на вечернем отделении пединститута в Иванове (1937–1939), там же выпустил свою первую книжку «Ливень» (1940), участвовал в финской и Великой Отечественной войнах, вступил на фронте в Союз писателей (1942), издал в 1943–1944 годах пять сборников, и, несмотря на то что служить ему довелось не столько в окопах, сколько во фронтовых газетах, всю оставшуюся жизнь называл себя солдатом, и его тоже так понимали – как поэта-фронтовика.

Да и стихи у него, как говорится, без сучка и задоринки. Лучше других помнятся написанные в 1942-м «Соловьи» («О мертвых мы поговорим потом…»), да и то их часто путают с одноименными «Соловьями» («Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…») А. Фатьянова. Что же до остальных стихотворений и поэм – а Д. писал много, издал более 70 поэтических книг – то они будто с самого начала предназначались для хрестоматий и школьных утренников, привлекая устроителей и возникающим в них образом, – как говорит Е. Эткинд, – «бесстрашного солдата, преданного друга, приверженного идеям добра, справедливости и чести»[1020]1020
  Эткинд Е. Записки незаговорщика. С. 86.


[Закрыть], и простотой, даже подчас простоватостью лирического рисунка.

Восхищаться, словом, особенно нечем. Но и бранить не за что. Тем более что Д., став коммунистом в 1951 году, и вел себя никак не хуже других: в расправах над космополитами не участвовал, от публичного осуждения И. Бродского и других строптивцев уклонился, а друзьям, наоборот, помогал, хотя частенько и задевал собратьев-литераторов едкими эпиграммами, на которые был большой мастер.

Центрист? Вероятно. Хороший или, уж во всяком случае, незлобивый, нормальный человек? Безусловно. И неудивительно, что, изгоняя с должности А. Прокофьева, осрамившегося гонениями на И. Бродского, ленинградские литераторы в январе 1965 года именно Д. дружно избрали первым секретарем своей организации. А что, – спрашивает Л. Друскин:

Русский, член КПСС, воевал. ‹…› Чересчур часто уходит в пьяную отключку, зато характер партийный. ‹…› А поэт какой? Да никакой! Крепкий профессионал. Стихи ни плохие, ни хорошие – длинные, скучные, патриотичные. Творческой индивидуальностью не обладает[1021]1021
  Друскин Л. Спасенная книга. С. 219–220.


[Закрыть].

Володел и княжил он, вместе со вторым секретарем Д. Граниным, впрочем, недолго. И княжил неплохо, 28 мая 1966 года принял, например, в Союз писателей А. Битова, И. Ефимова, А. Кушнера, даже эту протокольную церемонию постаравшись, – по воспоминаниям И. Ефимова, – провести «в дружески-шутовском тоне: „Эх, ребятки, вы да мы, будем вместе топать вперед, дружно, по-товарищески, пока, так сказать, не требует поэта Аполлон…“»[1022]1022
  Ефимов И. Связь времен. С. 184–185.


[Закрыть].

«„Ребятки“, – продолжим, впрочем, цитату, – сидели с каменными лицами, на улыбки не поддавались, от хлопанья по плечам отшатывались». Да и вообще из призывов жить всем дружно, «обща» – либералам и сталинистам, фрондерам и автоматчикам партии – вряд ли в середине 1960-х могло выйти что-нибудь путное, хотя за плечами Д. и Д. Гранина действительно были, – по словам А. Рубашкина, – «авторитет реальных участников войны и литературная известность». И хотя они, – как сказано там же, – «за свой пост не цеплялись, чиновниками не стали. Даже от зарплаты отказались, чем обидели московских собратьев»[1023]1023
  Рубашкин А. Заметки на полях жизни. С. 135.


[Закрыть].

Так что, «дурного следа не оставив», в декабре 1967 года Д. передал бразды правления совсем уж бесцветному О. Шестинскому. Но сам из номенклатуры не выпал. И более того, стал расти в почетных чинах члена и секретаря общесоюзных и республиканских писательских правлений, председателя ленинградского Комитета защиты мира, депутата Верховных Советов СССР (1975–1985) и РСФСР (1991), председателя Всесоюзного Пушкинского комитета, комиссий по литературному наследию В. Хлебникова (с 1987) и А. Ахматовой (с 1988), а по ходу обрастал орденами, званиями лауреата Государственных премий РСФСР (1972) и СССР (1981), титулом Героя Социалистического Труда (1976).

Заседать в президиумах, вести Пушкинские праздники в Михайловском, быть тамадой на бесчисленных писательских банкетах ему, безусловно, нравилось, как и содействовать разного рода городским начинаниям и проектам. Статус требовал, правда, беспрекословного по-солдатски подчинения партийной дисциплине, и – noblesse oblige – Д. пришлось-таки поставить свое имя под письмом ленинградских литераторов, гневно осуждавших А. Сахарова (Литературная газета, 5 сентября 1973 года).

Самое же неприятное, что ему случалось участвовать и в экзекуциях над товарищами по перу. Так, собравшись 25 апреля 1974 года вместе с другими секретарями исключать Е. Эткинда из Союза писателей, Д. неожиданно обрушился на своего давнего приятеля с обвинениями в сионизме, от которого, мол, «пол-локтя до фашизма», а спустя годы объяснил свое поведение фразой, которая Эткинду показалась странной: «Я тогда еще пил»[1024]1024
  Эткинд Е. Записки незаговорщика. С. 437.


[Закрыть].

Ну, пил не пил, но пострадавшим эти – к счастью, немногочисленные – эпизоды помнились. Так что, среди прочих, ходила по Питеру и такая эпиграмма: «Секретарь Союза Дудин / Сто очков любому даст: / Этот Дудин, сын Иудин, / Поцелует – и продаст»[1025]1025
  Цит. по: Там же. С. 439.


[Закрыть].

Брань, впрочем, на вороту Д. долго не висла. Так что доживал он свой век человеком уважаемым, стал при развале СП СССР одним из сопредседателей демократического Союза российских писателей, хотя ни перестройку, ни тем более распад Советского Союза не принял: «Я нищим стал: Все растерял по свету, – / Меня уже наполовину нету… / Расторглась жизнь, распались времена… / Предатели сменили имена» («Моя молитва под новый 1992 год»).

И, сибарит, гуляка, ёрник, в предсмертные годы он стал – неожиданно для своего круга – истово верующим: помогал церквам из собственных тающих сбережений, написал книгу покаянных стихов «Дорогой крови по дороге к Богу», выпущенную в 1995-м уже после его кончины.

А похоронить себя завещал рядом с матерью на неприметном погосте в селе Вяземском Фурмановского района Ивановской области.

Соч.: Собр. соч.: В 4 т. М.: Современник, 1987–1988; Грешные рифмы. СПб.: Санкт-Петербургский совет мира и согласия, 1992; Дорогой крови по дороге к Богу. СПб.: Печатный двор, 1995; Над пропастью слова и дела. СПб.: Стройиздат, 2001.

Лит.: Лавров В. Михаил Дудин. Л.: Сов. писатель, 1988; «Будьте, пожалуйста!»: Друзья вспоминают Михаила Дудина. СПб.: ж-л «Нева», 1995; Измайлов А. Слово о Михаиле Дудине. СПб.: Северная звезда, 2016.

Дудинцев Владимир Дмитриевич (1918–1998)

Вообще-то Д. – из дворян. Однако его отец – штабс-капитан Семен Николаевич Байков был, по семейной легенде, расстрелян в Харькове красными, и мать, артистка оперетты К. В. Жихарева, снова вышла замуж – теперь уже за землемера Д. И. Дудинцева, который, собственно, будущего писателя и воспитывал.

Эти записи в анкете не помешали Д. закончить Московский юридический институт (1940)[1026]1026
  Любопытно, что в МЮИ он учился одновременно с Б. Слуцким.


[Закрыть] и полгода, получив за это время четыре ранения, повоевать на Ленинградском фронте. Зато они же избавили его от соблазна вступать в ВКП(б). Достаточно было, – как он вспоминал, – упомянуть о рождении в помещичьей семье, чтобы самые настойчивые рекомендатели тут же отступались.

Так беспартийным он до конца войны дослужил в военной прокуратуре в Сибири, а вернувшись в Москву, работал корреспондентом «Комсомольской правды» (1946–1951). И стал свое писать, конечно: в 1952 году выпустил сборник рассказов «У семи богатырей», а в 1953-м напечатал в «Новом мире» еще у А. Твардовского повесть «На своем месте».

Эти публикации, хотя их автора в 1953 году приняли в Союз писателей, прошли почти бесследно, однако в конце 1955 года Д. представил в издательство «Советский писатель» роман «Не хлебом единым», повествующий о столкновении изобретателя Лопаткина со всемогущими бюрократами и тут же оцененный издательским рецензентом В. Сытиным как «глубоко неверный, тенденциозный в плохую сторону». Требование переработать, «просветить роман во имя правды» Д. решительно отверг[1027]1027
  Это, – 2 апреля 1956 года написал он директору издательства Корневу, – значило бы «замазывать недостатки в работе с изобретателями, о которых со всей прямотой говорится в ряде известных Вам партийных документов» (цит. по: Культура и власть в СССР. С. 517–518.)


[Закрыть], решив попытать счастья в журналах.

В «Октябре» ему «отказали с жестами брезгливого возмущения. Все члены редколлегии, – рассказывает Д., – встали, а я там тоже сидел – я тоже встал, и все, стоя, проголосовали против печатания моего романа…»[1028]1028
  Дудинцев В. Между двумя романами. С. 54.


[Закрыть]

Зато в «Новом мире», – продолжает Д., – К. Симонов «схватил роман, как окунь хватает блесну»[1029]1029
  Там же. С. 55.


[Закрыть]. И процесс пошел, хотя не без проблем, разумеется. Во-первых, потому что часть членов «новомирской» редколлегии пыталась предостеречь своего главного редактора от опрометчивого шага, и Д., потеряв терпение, успел даже показать рукопись Э. Казакевичу, составлявшему альманах «Литературная Москва»[1030]1030
  «И, – вспоминает Д., – прочитано было за сутки! За сутки было прочитано! ‹…› А потом Казакевич мне и говорит: – Дорогой Владимир Дмитриевич, не могу печатать. Не могу. Невозможно печатать. Слишком опасно. Вещь не пройдет». Тем менее о передаче романа возможному конкуренту узнал Симонов и – по словам Д. – закричал: «Немедленно засылайте в набор! Сейчас же чтобы был заслан в набор!» И роман был заслан в набор в „Новом мире“. Тут же он сел и написал письменный протест в секретариат Союза писателей с жалобой на Казакевича, который переманивает авторов „Нового мира“. ‹…› Одним словом, роман там пошел» (Там же. С. 54–57, 59).


[Закрыть]. Во-вторых же, – и это пока никем из исследователей не отмечено, – летом 1956 года в редакции «Нового мира» сошлись сразу два очень больших и очень опасных романа: «Не хлебом единым» и пастернаковский «Доктор Живаго».

Надо было выбирать, и мы знаем, что выбрал Симонов, отослав Пастернаку негодующее письмо членов редколлегии с отказом, а роман Д. все-таки отправив в печать (1956. № 8–10).

Как бы отнеслась советская общественность к «Доктору Живаго», появись он вовремя на легальных страницах, гадать незачем. Достаточно сказать, что и дудинцевский роман сразу же вызвал у власти, мягко говоря, настороженность. Публикация еще не завершилась, а Отдел науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР уже 26 сентября доложил инстанциям о его «серьезных идеологических недостатках»[1031]1031
  Аппарат ЦК КПСС и культура. 1953–1957. С. 537–541.


[Закрыть], и Вс. Кочетов в октябре намеревался напечатать в «Литературной газете» о нем разгромную статью В. Дорофеева. Однако – вот он, вольный дух Оттепели! – «напечатать статью Дорофеева своей властью, минуя редколлегию и отдел литературы, Кочетов, – по словам Л. Лазарева, – не решился»[1032]1032
  Лазарев Л. Шестой этаж. С. 59.


[Закрыть], а коллектив бурно запротестовал – и уже набранная статья не была опубликована!

И более того. Обсуждение в Центральном Доме литераторов 22 октября, вопреки ожиданиям, оказалось для Д. триумфальным: в поддержку романа высказались не только В. Овечкин, В. Тендряков, Н. Атаров, но и иные многие, вплоть до С. Михалкова, а К. Паустовский и вовсе выступил с таким страстным обличением обюрократившейся власти, что эта речь тут же начала бродить по рукам, став одним из первых документов нарождавшегося самиздата.

По убеждению Д., именно эта речь Паустовского судьбу романа и погубила: «Вот что значит неосторожное слово. Как медведь из басни Крылова – убил булыжником комара на лбу пустынника»[1033]1033
  Дудинцев В. Между двумя романами. С. 13.


[Закрыть]. Возможно. Но более вероятно, что и тут обошлось бы, не случись как раз в эти же дни народного восстания в Венгрии, инициированного, – как было доложено Хрущеву, – именно писателями-смутьянами из «кружка Петефи».

Поэтому на оперативном совещании в ЦК дискуссия в московской секции прозы была квалифицирована уже не как заурядное фрондерство, но как «политический митинг», как «сговор антисоциалистических сил». И, – продолжает Е. Долматовский, присутствовавший на этом совещании, – «Никита Сергеевич разбушевался…»[1034]1034
  Долматовский Е. Очевидец. С. 249.


[Закрыть].

Оттепель оттепелью, но пахнуло уже и 37-м годом: по стране в течение полутора лет катились партийные собрания, где многозначительно говорилось о «вражеской вылазке» из «литературного подполья»; секретарь ЦК Д. Шепилов, высказываясь публично, «в романе вычитал призыв к оружию»[1035]1035
  Дудинцев В. Между двумя романами. С. 73.


[Закрыть]; тем, кто второпях поддержал роман, пришлось каяться; К. Симонов от своего автора отрекся… И хотя книгу Д. все-таки выпустили, но не массовым, как он надеялся, тиражом, а в количестве смешных по тем временам 30 тысяч, об издании в «Роман-газете» и о разрешении переводов на иностранные языки речи больше не было; зато антисоветчики в Мюнхене, добивая автора, его книгу незамедлительно издали…

А что же сам Д., в котором разгоряченная студенческая молодежь готова была увидеть «своего героя и вождя»?[1036]1036
  Солохин Н. Подснежники «оттепели» // Самиздат: По материалам конференции «30 лет независимой печати. 1950–80 годы». СПб., 1993. С. 25.


[Закрыть] Он, отдадим писателю должное, не каялся, только доказывал безуспешно, что «его не так поняли, что он не то хотел сказать в своей книге, что его „революционность“, короче говоря, преувеличена»[1037]1037
  Назиров Р. Из дневника 1957 года // Назировский архив. 2016. № 2. С. 83.


[Закрыть]. И, вероятно, намеревался объяснить все это в предполагавшемся выступлении на писательском собрании 31 октября 1958 года, где линчевали Пастернака, но слова ему не дали, так и оставив на долгие годы в положении литературного изгоя[1038]1038
  «Я, – вспоминает Д., – тогда сказал, что выступлю. Отчего же, мол, не выступить? То-то будет случай отвесить Суркову публично. Скажу: вот вы тут изощряетесь в клевете на писателей. И по мне прошлись хорошо, и не раз. Родину защищаете от врага. А я тут, перед вами, да что тут говорить, у меня, между прочим, отверстий от ран больше, чем у вас естественных отверстий. Что-то в этом роде наговорил. И в самом деле записался на выступление. Но, когда дошла до меня очередь, председательствующий предложил закрыть прения, хоть публика и кричала: „Дать Дудинцеву слово!“» (Дудинцев В. Между двумя романами. С. 187–188).


[Закрыть].

Даже и невиннейшая «Новогодняя сказка» прорвалась в печать (Новый мир. 1960. № 1) с немалыми трудами[1039]1039
  См. запись в дневнике А. Твардовского от 28 декабря 1959 года: «Неприятность: звонил Демент<ьев> – Поликарпов умывает руки, посылает Дудинцева „наверх“ с отрицательным сопровождением. Это архинехорошо. Вещь объявлена, непоявление ее хуже самого худшего появления. Как этого не понять! Да где нам – из Пастернака мы сделали „мученика“ – лауреата Нобелевской премии, сами сделали, своей высокомудрой глупостью» (Знамя. 1989. № 9. С. 168).


[Закрыть]. Так что спрятался Д. в своем домике на Волге и голос подавал лишь изредка: в марте 1966 года подписал «Письмо 13-ти» с протестом против «попыток частичной или косвенной реабилитации Сталина», а в 1976-м двумя развернутыми рецензиями подряд (Литературное обозрение. № 4 и 5) осудил трифоновские «Другую жизнь» и «Дом на набережной» за «безгеройность» и «капитуляцию» перед мещанством.

Просвещенные читатели встретили обе эти статьи с тягостным недоумением, расценив их как позорную «гибель и сдачу» еще одного советского интеллигента. И, как видно теперь, поторопились, ибо все эти десятилетия Д., верный сознанию своей исторической миссии, писал роман об истинных героях, которые ни от каких, даже подлых, средств не откажутся, лишь бы победить силы зла. Этот роман, анонсированный под названием «Неизвестный солдат» в «Новом мире» А. Твардовского еще в начале 1960-х, был отклонен «Новым миром» уже на заре перестройки в 1986-м: В. Карпов, – как рассказывает Д., – убоявшись отправил рукопись на рецензию в КГБ. «Печатать нельзя!» – был приговор»[1040]1040
  Знамя. 1989. № 9. С. 234.


[Закрыть]. Тогда как Б. Никольский год спустя его рискнул-таки напечатать в «Неве» (1987. № 1–4), и «Белые одежды» стали одним из бестселлеров и символов идущего в стране обновления.

Поэтому многострадальный роман, отмеченный Государственной премией СССР (1988), только в том же году вышел восемью высокотиражными изданиями, был переведен на иностранные языки, лег в основу телевизионного сериала (1992), а в 2013 году включен в список 100 книг, рекомендованных школьникам России для самостоятельного чтения.

Миссия, которая диктовала Д. оба его романа, была осуществлена сполна, и хотя их собственно художественные достоинства расцениваются сегодня взыскательными экспертами как проблематичные, и «Не хлебом единым», и «Белые одежды» свое неоспоримое место в истории русской литературы все-таки заняли.

По крайней мере, как очень своевременные книги.

Соч.: Между двумя романами. СПб.: Ж-л «Нева», 2000; Не хлебом единым: Роман. М., 2005, 2006, 2011, 2013; Белые одежды: Роман. М., 2003, 2013, 2014, 2019, 2020.

Дымшиц Александр Львович (1910–1975)

Эрудиту и полиглоту, свободно владевшему тремя языками, а по-немецки писавшему и разговаривавшему как на русском, выпускнику знаменитого словесного отделения Института истории искусств (1930) и самому бы пойти по академической стезе. Однако Д. дебютировал родившимися в соавторстве книжками о комсомольском поэте А. Безыменском (1931) и журнале легальных марксистов «Начало» (1932), в газетно-журнальных баталиях 1930-х годов на рожон не лез, был исключительно правоверен и осмотрителен, составил сборники стихов пролетарских поэтов (1935), С. Надсона (1937), И. Сурикова (1939), С. Есенина (1940) для серии «Библиотека поэта» (1932) и даже, увлекшись устным народным творчеством, защитил кандидатскую диссертацию о фольклоре именно пролетарском (1936).

Соответственно и карьера разворачивалась как по маслу, в 30-летнем возрасте приведя Д., только-только вступившего в ВКП(б), на должность заместителя директора по научной части Института русской литературы АН СССР (1940). И вдруг срыв – 18 марта 1941 года на защите докторской диссертации уже о лучшем, талантливейшем Маяковском официальные оппоненты, – как вспоминает Л. Лотман, – искусно подвели к тому, что молодой карьерист был забаллотирован: «Гиппиус охладил пыл докладчика, Гуковский растерзал его как лев, а Б. М. Эйхенбаум доклевал его останки»[1041]1041
  Лотман Л. М. Воспоминания. СПб.: Нестор-история, 2007. С. 125–126.


[Закрыть].

Материалы, опубликованные в наши дни П. Дружининым[1042]1042
  Дружинин П. «Одна абсолютно обглоданная кость»: История защиты А. Л. Дымшицем докторской диссертации // Новое лит. обозрение. 2012. № 3.


[Закрыть], картину этого «побоища»[1043]1043
  Молдавский Д. Сквозь линзы времени // Воспоминания о М. К. Азадовском. Иркутск, 1996. С. 131.


[Закрыть] уточняют, но факт остается фактом: искомую степень Д. удастся получить только в 1966 году, да и то «по совокупности трудов». А между этими событиями была война, во время которой Д. служил журналистом и политработником, получив после Победы назначение на пост начальника отдела культуры Советской военной администрации в Германии, то есть, – говорит Е. Эткинд, – «в составе оккупационных войск он был чем-то вроде министра», «исполнял обязанности Геббельса, – точнее, анти-Геббельса»[1044]1044
  Эткинд Е. Записки незаговорщика. С. 391.


[Закрыть] и эти страницы, – по всем воспоминаниям, – были единственными безоговорочно светлыми во всей биографии Д. Недаром ведь вдова Б. Брехта, актриса Е. Вайгель спросила: «Знаете ли, чем был Дымшиц для каждого из нас? Он – наш спаситель»[1045]1045
  Там же.


[Закрыть].

С такими успехами и выше бы расти, но 1949 год, когда его наконец демобилизовали, не лучшее время для еврея, пусть даже и подполковника, кавалера двух орденов Красной Звезды и ордена Отечественной войны 2-й степени. Вернувшись в Ленинград, Д. перебивается на мелких должностях, сочиняет никуда не пошедшую пьесу «По ту сторону Эльбы» (1949), выпускает монографию о датском соцреалисте М. Андерсене-Нексё (1951). Пишет, словом, все, что готовы печатать, и пишет так, как требуется, – например, за два месяца до XX съезда КПСС откликается прочувствованной статьей «Великий продолжатель дела Ленина» к 76-летию со дня рождения Сталина (Звезда. 1955. № 12).

К первым ролям его и дальше почти никогда не подпустят, зато до конца дней охотно будут назначать заместителем при литературных вельможах, вводить в партбюро, в самые разные редколлегии и редсоветы. И всюду «с ласковым, когда надо, взглядом, обходительный» Д., – как заметит работавший под его началом М. Лобанов, – станет вносить «ноту партийной непреклонности с тактическими комбинациями»[1046]1046
  Лобанов М. Оболганная империя. М., 2008.


[Закрыть]: затормозит «гнусный», – по его определению, – булгаковский «Бег» на пути к сцене и печати, с трибуны писательского пленума веско скажет, что М. Цветаева – «явление крошечное» и что Б. Пастернака «неверно возносить перед лицом молодежи, для части которой он становится знаменем эстетства и жречества в литературе»[1047]1047
  Литературная газета. 1957. 25 мая.


[Закрыть].

Да вот еще. После успеха альманаха «Литературная Москва» питерцы в 1957 году тоже решили выпустить кооперативный сборник «Литературная трибуна». И все шло более или менее гладко, пока Д., раскритиковав на одном из заседаний «опасные» сочинения Д. Дара, М. Дудина, В. Голявкина, не отнесся с особым негодованием к намерению включить в сборник девять стихотворений О. Мандельштама:

Тут уж я совсем не понимаю, как можно в юбилейном году печатать Мандельштама? Какой тут критерий? Что может последовать за опубликованием стихов? Нездоровый интерес, ненужные разговорчики. С моей точки зрения, ‹…› опубликование стихов Мандельштама именно к этим датам – по меньшей мере, большая необдуманность, если не сказать большего – грубейшая безответственность[1048]1048
  Цит. по: Золотоносов М. Гадюшник. С. 552.


[Закрыть].

Сборник, понятное дело, не вышел, как не вышло и многое из того, на что падал проницательный взгляд Д. – в докладах, в статьях, в закрытых обзорах и рецензиях для ЦК, в частных письмах, которые он во множестве рассылал либо по инстанциям, либо влиятельным писательским чиновникам. Перечень тех, кто пострадал от бдительности Д., огромен (тут и М. Бахтин, и В. Некрасов, и Б. Слуцкий, иные многие), а вопрос о том, насколько он был искренен, лучше оставить открытым. Вот он сначала публично похвалил роман В. Дудинцева «Не хлебом единым», а едва начальство выразило неудовольствие, напечатал об этом романе разносную статью «Правда жизни и краски художника» (Ленинградская правда. 19 декабря 1956 года). Е. Эткинд, с ним тогда еще друживший, изумился, а Д…

Поглядите на те два фонаря, – сказал он, показывая в окно. – На одном из них будете висеть вы, на другом я – если мы будем раскачивать стихию. Дудинцев этого не понимает, ему хочется вызвать бурю. А те, кто хвалит его роман, дураки и самоубийцы. Только твердая власть может защитить нас от ярости народных масс[1049]1049
  Эткинд Е. Записки незаговорщика. С. 395. «Думаю, его испугала Венгрия, – размышляет Р. Зернова. – Это не значит, что, не будь Венгрии, он стал бы профессиональным диссидентом, но он стал бы лавировать, искать общих точек. А тут у него появилась одна песня. Вот эта самая: „не надо раскачивать!“» (Зернова Р. Израиль и окрестности. <Б. м>, 1990. С. 268).


[Закрыть].

Восхищаться такой позицией не стоит, хотя понять и даже найти в ней что-то «веховское», наверное, можно. Но зачем, спрашивается, посмотрев парадные кинофильмы «Н. С. Хрущев» и «Н. С. Хрущев в Америке», Александр Львович и в личный дневник (!) 20 ноября 1959 года заносил восторженные слова: «Великолепно. Человек ленинской силы, воплощение коммунистической России», а на следующий день умножил их в письме к собственной жене: «Волнительно и прекрасно. Когда настоящий, сильный и великий русский человек имеет душу большевика, ленинца, тогда и возможно такое, что делал, делает и – даст бог – будет делать этот человек. Ух и молодчина!»?[1050]1050
  Цит. по: Огрызко В. «Держусь на одной идеологии». С. 365, 366.


[Закрыть]

Остается предположить, что многолетняя привычка колебаться с линией партии и одобрять только то, что предписано начальством, стала у Д. второй натурой. Поэтому и самое свое знаменитое сочинение – вступительную статью к однотомнику О. Мандельштама в Большой серии «Библиотека поэта» (1973) – Д. написал так, чтобы стихи властям показались «проходимыми», а логика и стилистика собственного разбора ни в чем не отступала от партийных прописей[1051]1051
  «Все вы белоручки и снобы, – почти кричал на меня Дымшиц. – Я принес в жертву свое доброе имя – ради стихов Мандельштама… ‹…› только это и важно… ‹…› Русская литература мне обязана многим. Ради нее я навлек на себя упреки, даже плевки всяких ханжей… ‹…› Я знал, что ваши чистоплюи меня отвергнут – вместо того, чтобы поблагодарить. Ну и пес с ними. Стихи Мандельштама выйдут в свет, и это моя заслуга» (Эткинд Е. Записки незаговорщика. С. 394).


[Закрыть].

Жизнь, конечно, многоцветна, случались в ней и добрые дела, так что Е. Кацева резонно напоминает, «сколько хороших книг вышло с помощью „внутренних“ рецензий, которые он писал на рукописи, посылавшиеся ему из издательств в уверенной, но обманутой надежде, что он их „зарежет“»[1052]1052
  Кацева Е. Мой личный военный трофей // Знамя. 2002. № 1.


[Закрыть]. А, в свою очередь, Ю. Томашевский и вовсе говорит, что «этот литературный генерал, в буквальном смысле слова являвшийся пугалом для либерально настроенной интеллигенции, для возвращения имени Зощенко сделал гораздо больше, чем было возможно на темном рубеже 60–70-х годов»[1053]1053
  Томашевский Ю. Литература – производство опасное. С. 11.


[Закрыть].

Всё так, однако память литературы избирательна, и в ней прежде всего сохранились злополучная статья об О. Мандельштаме и экспертиза, которую Д. по заказу КГБ провел для суда над «антисоветскими клеветниками»[1054]1054
  Огрызко В. «Держусь на одной идеологии». С. 576.


[Закрыть] А. Синявским и Ю. Даниэлем.

Соч.: Избр. работы: В 2 т. М.: Худож. лит., 1983.

Лит.: Эткинд Е. Вверх по лестнице, ведущей вниз // Эткинд Е. Записки незаговорщика. СПб.: Академический проект, 2001; Дружинин П. Одна абсолютно обглоданная кость: История защиты А. Л. Дымшицем докторской диссертации // Новое лит. обозрение. 2012. № 3 (115); Огрызко В. «Держусь на одной идеологии»: Драматическая судьба советского критика Александра Дымшица как отражение литературных борений самого кровавого века. М.: Лит. Россия, 2017.