Текст книги "Оттепель. Действующие лица"

Бочаров Сергей Георгиевич (1929–2017)

Послужной список Б. укладывается в несколько строчек: в 1952 году он окончил филологический факультет МГУ, в 1955-м – университетскую аспирантуру, в 1956-м защитил кандидатскую диссертацию на тему «Психологический анализ в сатире» и в том же году на всю оставшуюся жизнь пришел на работу в Отдел теории академического Института мировой литературы.

Наполнением судьбы стали статьи, книги, выступления на научных конференциях.

Хотя и то надо вспомнить, что впервые Б. обратил на себя внимание не ученым трудом, а появившимся 17 марта 1954 года в «Комсомольской правде» задиристым письмом «Замалчивая острые вопросы», где он (вместе с такими же аспирантами В. Зайцевым и В. Пановым, молодым преподавателем школы рабочей молодежи Ю. Манном и студентом А. Аскольдовым, будущим постановщиком фильма «Комиссар») попытался взять под защиту нещадно охаиваемый в печати и с трибун новомирский очерк В. Померанцева «Об искренности в литературе».

«Писали мы эту статью, – вспоминает Ю. Манн, – вдвоем с Сергеем Бочаровым, набросав предварительно план; каждый свою половину, а потом все свели вместе»[443]443
  Манн Ю. «Память – счастье, как и память-боль…» С. 70.


[Закрыть], и напечатать ее удалось исключительно благодаря содействию былого однокашника авторов А. Аджубея, в то время – зам. главного редактора «Комсомольской правды». И вот вроде ничего особо подрывного в этом тексте не было, однако он так ясно противостоял призывам к всенародному озлоблению, что смельчаков (и Б. в их числе) заподозрили в ревизионизме, а на специально проведенное в МГУ собрание приехал глава Союза писателей А. Сурков с докладом «Об усилении идеологической борьбы…».

Больше ни в прямую полемику с властным дискурсом, ни в какие бы то ни было отношения с властью Б. старался не входить. Помнил, возможно, совет В. Шкловского уступать дорогу автобусу, чтобы, не отвлекаясь даже на защиту докторской диссертации, заниматься только тем, что Бог ему на душу положил. То есть литературой, пониманием ее глубинной сути, и в этом смысле рубеж 1950–1960-х стал определяющим и для Б., и для его соседей по поколению, чьи дарования и чьи разнородные индивидуальности развернутся в полном объеме уже позже, в 1970–1980-е.

Считая себя скорее семидесятником, Б. в зрелые свои годы и к шестидесятым, и к своим работам ранней поры относился без большого почтения. «Это не я написал»[444]444
  Пенская Е. Сергей Бочаров: in memoriam // Гильдия словесников. 2017. 7 марта. https://slovesnik.org/novosti/sergej-bocharov-in-memoriam.html.


[Закрыть], – говорил он, – по свидетельству Л. Соболева, – даже о прославившей его книге «Роман Л. Толстого „Война и мир“» (1963). Но так увидится уже из удаленной перспективы, а тогда… Тогда они (и Б., и В. Кожинов, Г. Гачев) вместе выбирались из-под обломков самовластья, «из исторического кошмара, который только что был осознан»[445]445
  Бочаров С. Филологические сюжеты. С. 597.


[Закрыть]. Вместе открывали М. Бахтина для себя и для русской (мировой, конечно же) культуры. И вместе – по призыву, как ни удивительно, «амбивалентного» Я. Эльсберга – работали над уже полузабытым, а тогда прорывным трехтомником «Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении» (1962–1965), где в первом томе Б. разместил обширную статью-книгу «Характеры и обстоятельства» и где, – по словам Д. Бака, – перед читателями впервые после долгого перерыва «предстало не литературоведение, а литературовидение»[446]446
  Бак Д. Литературовидение Сергея Бочарова // https://www.rp-net.ru/book/premia/2007/bak.php.


[Закрыть].

Теперь в это трудно поверить, но в течение нескольких оттепельных лет все образованное сословие, не меченное клеймом сталинизма, при всем уже и тогда явственном разномыслии[447]447
  Одним из знаков этого разномыслия станет коллективная статья В. Кожинова, П. Палиевского и Б. «Человек за бортом» (Вопросы литературы. 1962. № 4), чрезвычайно критичная по отношению к книге «Товарищ время и товарищ искусство» В. Турбина, их, казалось бы, собрата.


[Закрыть] держалось действительно вместе: И. Глазунов и Э. Неизвестный, В. Солоухин и А. Вознесенский, поэтому, – вспоминает Б., – «в те 60-е бывало так, что за одним столом исполняли свои песни Юз Алешковский ‹…› и Николай Рубцов»[448]448
  Бочаров С. Филологические сюжеты. С. 597.


[Закрыть].

Оттепель оборвется, и иллюзорное единство поколения оборвется тоже; окончательным водоразделом, – как не раз безоценочно упоминал Б., – станет дискуссия «Классика и мы» 1977 года. Но еще и до нее былые друзья (или, может быть, все-таки соседи?) разойдутся по враждующим станам. Все, кроме Б., и, может быть, только ему удастся, – по характеристике М. Эпштейна, – остаться «ничейным» и «вселюбимым»[449]449
  Эпштейн М. Сергей Бочаров и «бахтинские сироты» // Частный корреспондент. 2017. 16 марта. http://www.chaskor.ru/article/sergej_bocharov_i_bahtinskie_siroty_41664.


[Закрыть].

Сам же Б. об этой уникальности своей позиции скажет по-другому: «‹…› Так получилось, что я всегда находился между двумя идеологическими лагерями, будучи вхож и в тот, и в другой, что давало мне возможность видеть ситуацию изнутри»[450]450
  Вадим Кожинов: сто рассказов о великом русском. С. 38.


[Закрыть]. И что давало ему, – приведем еще одну ключевую цитату, – возможность отрефлектировать свою собственную гражданскую позицию:

Мы хотели совмещать либеральное и консервативное, права человека с русской идеей – и совмещали как-то, хоть и сумбурно. Популярное ныне понятие либерального консерватора еще не было сформулировано, и мы искали чего-то такого на ощупь[451]451
  Цит. по: Куняев С. Вадим Кожинов // Наш современник. 2020. № 5. С. 233.


[Закрыть].

Б. – отнюдь не публицист по своей природе, так что ни призывов разделить его убеждения, ни пресловутой шестидесятнической (по происхождению) «остроты», шестидесятнических эзопова языка и фиг в кармане его как ранние, так и поздние работы не содержат. Воздерживался он и от полемики, лишь изредка, совсем изредка давая отпор тому, что казалось ему помрачением сильного ума, как, например, «благочестивому пушкиноведению» В. Непомнящего[452]452
  См.: Бочаров С. О чтении Пушкина // Новый мир. 1994. № 6.


[Закрыть].

Гораздо существеннее тот пример, какой подают его книги, и его опыт проживания в литературе и литературой как сферой, где всё в нашей жизни – и телесной, и духовной – открывается. Пушкин, Боратынский, Гоголь, Толстой, Тютчев, Достоевский, Платонов, как и отобранно малое число писателей-современников – первоочередные собеседники в этом постижении мира, и говорить с ними, – по убеждению Б., – надо на том же языке, на каком они говорят.

В извечном споре о том, что есть филология, Б., и с годами все непреклоннее, доказывает, что она, оставаясь строгим знанием, в идеале является прежде всего творчеством и частью литературы, такой же неотъемлемой, как поэзия или проза. Ну вот, например: «Нескромно буду утверждать, что филолог – это писатель, и если он не работает с собственным словом, то и исследуемое литературное слово ему не откроется; может быть, он и литературовед, но он не филолог». И еще раз, и снова: «Согласимся: филологическое дело – занятие личное, как писательство»[453]453
  Бочаров С. Филологические сюжеты. С. 629.


[Закрыть].

Может быть, это и слишком сильно сказано, и есть области филологии, методологически и стилистически далекие от писательства. Однако, читая, а теперь уже и перечитывая книги Б., и мы

согласимся, что наша филологическая история имеет своих художников (художников слова!), и они-то определяют ее лицо. Это некое вертикальное измерение нашего дела, обеспеченное личностями филологов[454]454
  Бочаров С. Филологические сюжеты. С. 629.


[Закрыть].

И недаром Б. стал первым лауреатом сугубо писательской Новой Пушкинской премии (2005), а в формуле присужденной ему премии Солженицына акцентированно выделено именно творческое, писательское начало: «За филологическое совершенство и артистизм в исследовании путей русской литературы; за отстаивание в научной прозе понимания слова как ключевой человеческой ценности».

Так что наука двинется, конечно, вперед, но труды Б. будут и переиздавать, и читать, как, – по свидетельству школьных учителей, – нынешние пытливые старшеклассники до сих пор читают давнюю, вышедшую почти 60 лет назад невеликую по объему книжку о романе Льва Толстого «Война и мир».

Соч.: Роман Л. Толстого «Война и мир». М., 1963, 1971, 1978, 1987; О художественных мирах. М.: Сов. Россия, 1985; Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 1999, 2013; Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества / В соавторстве с И. Сурат. М.: Языки славянской культуры, 2002; Филологические сюжеты. М.: Языки славянских культур, 2007; Генетическая память литературы. М.: РГГУ, 2012; Вещество существования. М.: Русскiй Мiръ; Жизнь и мысль, 2014.

Лит.: Литературоведение как литература: Сб. в честь С. Г. Бочарова. М.: Языки славянской культуры; Прогресс-Традиция, 2004.

Брик Лиля (урожд. Каган Лили Уриевна) (1891–1978)

Все ключевые даты в биографии Б. связаны с Маяковским.

В июле 1915 года они познакомились. 14 апреля 1930 года Маяковский застрелился, и в соответствии с его предсмертной запиской Б. стала одной из, наряду с матерью и сестрами, наследниц поэта[455]455
  Нора Полонская, которая была также упомянута в записке-завещании, по настоятельному совету Б. от своей доли в наследстве отказалась, так что «Лиля, как всегда, победила: ВЦИК и Совнарком присудили ей половину гонораров от произведений Маяковского, другая половина досталась матери и сестрам. Почему апельсин поделили не поровну на всех четверых (ну а Норе – кожура!), неизвестно, но наверняка и за этим стояла хваткая Лиля» (Ганиева А. Лиля Брик. С. 263).


[Закрыть]. А 24 ноября 1935 года она по совету своего очередного мужа, комкора В. Примакова, написала письмо Сталину, и тот откликнулся.

Это было, собственно, уже второе ее письмо вождю. Еще 22 января 1931 года она обращалась к Сталину с просьбой написать предисловие (хотя бы «несколько слов») к Собранию сочинений Маяковского, но ответа не получила[456]456
  Большая цензура. С. 196.


[Закрыть]. В этот же раз письмо было, – как говорят, при участии первого заместителя наркома внутренних дел Я. Агранова[457]457
  Морев Г. Поэт и царь. М.: Новое издательство, 2020. С. 34.


[Закрыть], – составлено толковее, и сталинский карандаш безошибочно подчеркнул в нем три вполне конкретных пункта: незавершенное издание Полного собрания сочинений Маяковского и отсутствие его книг в продаже, организация музея-квартиры в Гендриковом переулке и переименование Триумфальной площади в Москве и Надеждинской улицы в Ленинграде в площадь и улицу Маяковского.

После опубликования сталинской резолюции в «Правде» 5 декабря 1935 года Маяковский был раз и навсегда объявлен лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи, его книги стали издаваться миллионными тиражами, все пожелания Б. выполнены, а сама она оказалась не только защищенной от ударов судьбы, но – как владелица половины авторских прав на наследие поэта – еще и очень богатой[458]458
  «И денег у нее, – подтверждает М. Плисецкая, – водилось видимо-невидимо. Она сорила ими направо и налево. Не вела счету. Когда звала меня в гости, оплачивала такси. Так со всеми друзьями. Обеденный стол, уютно прислонившийся к стене, на которой один к другому красовались оригиналы Шагала, Малевича, Леже, Пиросмани, живописные работы самого Маяковского, – всегда полон был яств. Икра, лососина, балык, окорок, соленые грибы, ледяная водка, настоянная по весне на почках черной смородины. А с французской оказией – свежие устрицы, мули (мидии), пахучие сыры…» (Плисецкая М. Читая жизнь свою… М.: АСТ, 2011. С. 210–211).


[Закрыть].

Главным содержанием ее жизни, помимо любовных радостей, стала интенсивная переписка с младшей сестрой Э. Триоле, очень удачно вышедшей замуж за поэта и члена ЦК французской компартии Л. Арагона.

И, конечно же, салон.

О нем всякое говорили. Еще Б. Пастернак, – по воспоминаниям А. Гладкова, – квартиру в Гендриковом переулке называл «отделением московской милиции»[459]459
  Гладков А. Встречи с Пастернаком. Париж, 1973. С. 57.


[Закрыть]. Да и А. Ахматова упоминала, что в этом салоне «половина посетителей – следователи»[460]460
  Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 547.


[Закрыть].

Но это довоенные годы, когда по Москве ходила предостерегающая эпиграмма: «Вы думаете, что Ося Брик – / исследователь русского языка? / А на самом деле он шпик / и следователь ВЧК»[461]461
  Цит. по: Винокурова И. Всего лишь гений… С. 167.


[Закрыть], и сама Лиля имела удостоверение сотрудника ГПУ под номером 15 073[462]462
  См.: Ганиева А. Лиля Брик. С. 271.


[Закрыть].

Свидетельства послевоенных и, в особенности, оттепельных лет не так отчетливы. Известно лишь, что опасные разговоры в квартире Б. старались не затевать. Скорее всего потому, что

политика ей все же была чужда. Во-первых, потому, что Лиля на самом-то деле была мещанкой, лишенной какой бы то ни было подлинной идейности. Во-вторых, политика была опасна. А Лиля никогда не лезла на рожон[463]463
  Погорелая Е., Ганиева А. Лиля никогда не лезла на рожон // Вопросы литературы. 2020. № 5. С. 117.


[Закрыть].

Известно, например, – по воспоминаниям Вяч. Вс. Иванова, – что она прервала общение с Пастернаком в конце 1940-х годов из-за его «политической неосторожности»; в свою очередь тогда же Пастернак отказался встречаться с приехавшими в СССР Триоле и Арагоном из-за их связей с коммунистическим движением[464]464
  Иванов В. В. Перевернутое небо: Записи о Пастернаке // Звезда. 2009. № 9. С. 152.


[Закрыть].

В любом случае, маловероятно, что за ней не следили и что куда надо не шли донесения о том, кто в этом салоне собирается и о чем говорит.

И кто только не бывал в доме Б.: от И. Эренбурга и В. Шкловского до актрисы Л. Орловой, С. Кирсанова или К. Симонова, а М. Плисецкая именно там познакомилась с будущим мужем Р. Щедриным. И кто только из признанных знаменитостей к ней, – по словам В. Сосноры, – не «напрашивался», но особую сласть, – процитируем Л. Гинзбург, – эта «великосоветская львица»[465]465
  Гинзбург Л. Записные книжки. С. 378.


[Закрыть] видела в открытии новых талантов, и здесь список ничуть не менее впечатляющ: П. Коган, М. Кульчицкий, Б. Слуцкий, Н. Глазков – это еще до войны, а после нее А. Вознесенский, В. Соснора, Н. Матвеева, Э. Лимонов, С. Параджанов, бывали и Б. Окуджава, и Ю. Ким, и иные многие…

Словом, – утверждает А. Вознесенский, – «у нее был уникальный талант вкуса: она была камертоном нескольких поколений поэтов»[466]466
  Вознесенский А. На виртуальном ветру. С. 110.


[Закрыть]. Ни разу не зашел к ней, несмотря, – как он говорит, – на приглашения, лишь Е. Евтушенко, заметивший спустя годы, что в Б. «была натужная фальшивинка равнодушной покровительственности и незаслуженно изображаемого величия»[467]467
  Евтушенко Е. Поэт в России – больше, чем поэт. Т. 4. С. 788.


[Закрыть].

Что же до тех, кого Б. пригрела, то вот Б. Слуцкий:

Надо было только раз увидеть Лилю Юрьевну, чтобы туда тянуло уже, как магнитом. У нее была поразительная способность превращать любой факт в литературу, а любую вещь в искусство. И еще одна поразительная способность: заставить тебя поверить в свои силы. Если она почувствовала, что в тебе есть хоть крохотная, еще никому не заметная, искра Божья, то сразу возьмется ее раздувать и тебя убедит в том, что ты даровитей, чем на самом деле[468]468
  Цит. по: Винокурова И. «Всего лишь гений…» С. 172.


[Закрыть].

Причем, и это тоже очень важно, в своей любви эгоистичная, как принято считать, Б. была деятельна и предприимчива. Это она писала письма «на самый верх» и добилась встречи с председателем КГБ А. Шелепиным, чтобы «невыездную» М. Плисецкую сделать «выездной», и, – говорит В. В. Катанян, – «Америка, а затем и весь мир увидели Плисецкую»[469]469
  Катанян В. Лиля Брик. С. 178, 179.


[Закрыть]. Она сражалась за освобождение С. Параджанова из заточения. Она снабдила Э. Лимонова при отъезде в эмиграцию рекомендательными письмами к Л. Арагону, дочери М. Шагала, помогла установить связь с Т. Яковлевой и ее влиятельным окружением[470]470
  Лимонов Э. Книга мертвых. С. 131–132.


[Закрыть]. И, – как вспоминает В. Соснора, – на протяжении 17 лет

она опекала и берегла мою судьбу и была мне самым близким, понимающим и любящим другом. Таких людей в моей жизни больше не было. Она открыла мне выезд за границу, ввела меня в круг лиги международного «клана» искусств – кто это, я частично писал в книге «Дом дней», – весь мир[471]471
  Арьев А. Голос и логос: Поэтический мир Виктора Сосноры // Звезда. 2010. № 10.


[Закрыть].

Но это салон, а была еще и публичная жизнь, связанная с изданиями Маяковского и книг о нем. И вот из этой-то жизни, где в годы Оттепели сталинская охранная грамота действовала уже не всегда, Б. любыми способами стремились изгнать. Здесь многое сошлось – и понятная ревность сестры поэта Людмилы к незаконной славе Б. и ее непропорционально будто бы высокой доле в деньгах, и аллергия на футуристическое прошлое Маяковского, что преследовала нормативное литературоведение, и, разумеется, латентный, а то и почти не прикрытый антисемитизм, свойственный многим сильным тогда фигурам в ЦК и Союзе писателей.

Так что бои за доброе имя Б. и ее права шли постоянно. И в 1958 году, когда резкому осуждению властей подвергся том «Литературного наследства», где впервые были напечатаны 125 писем, записочек и телеграмм поэта, адресованных «Ее Лиличеству». И в 1968-м, когда журнал «Огонек» разразился тремя подряд обширными статьями, дискредитирующими Б. и еврейское окружение поэта. И в 1972-м, когда, вопреки протестам Б. и ее заступников, закрыли Библиотеку-музей Маяковского в Гендриковом переулке…

Бои шли с переменным успехом – при участии друзей-писателей, при вызове Л. Арагона как последнего аргумента королевы[472]472
  В Советском Союзе, – вспоминает Б., – «его очень тогда ценили, потому что он был нужен. Он понимал это и пользовался этим. Я очень ему благодарна. За всё, за всё…» (цит. по: Ваксберг А. Лиля Брик: Жизнь и судьба, с. 350).


[Закрыть]. И – хрупкая, бывшая или только прикидывающаяся беззащитной, иногда жалкая и даже смешная – Б. в этих боях не то чтобы всегда побеждала, но всегда умела отстоять себя.

И жертвою века ли, обстоятельств ли, чужой ли воли она никогда не была. Она, скажем суммируя, вообще во всем с первого до последнего дня управляла своей жизнью и оборвала ее тоже по собственному решению. Так что согласно завещанию, – рассказывает А. Парнис, –

под Звенигородом, в поле, недалеко от излучины реки был рассеян прах Л. Ю., а на краю поля установлен огромный валун, на котором выбиты три буквы – Л. Ю. Б. Если читать их по кругу, то получается ЛЮБЛЮБЛЮБ… Как на кольце Л. Ю., которое ей подарил поэт[473]473
  Парнис А. Е. Маяковский – Лиля Брик: еще раз про это // Наше наследие. 2019. № 129–130.


[Закрыть].

Соч.: Брик Л. – Триоле Э. Неизданная переписка (1921–1970). М.: Эллис Лак, 2000; Пристрастные рассказы. Н. Новгород: Деком, 2011.

Лит.: Ваксберг А. Лиля Брик: Жизнь и судьба. М.: Олимп; Русич, 1998; Катанян В. Распечатанная бутылка. Н. Новгород, 1999; Катанян В. Лиля Брик: Жизнь. М.: Захаров, 2002; Ганиева А. Лиля Брик: Ее Лиличество на фоне Люциферова века. М.: Молодая гвардия, 2020. (Жизнь замечательных людей).

Бродский Иосиф Александрович (1940–1996)

Недоучка, закончивший, и то с трудом, только семь классов[474]474
  «В седьмом классе он получил четыре двойки в годовой ведомости – три по точным предметам и четвертую по английскому языку – и был оставлен на второй год. Этот второй год в седьмом классе он отучился в школе № 286 на Обводном канале, а в восьмой класс пошел в школу № 289 на Нарвском проспекте» (Лосев Л. Иосиф Бродский. С. 52).


[Закрыть], он за годы после школы с 1956 по 1963-й поменял 13 мест работы, да и на них в общей сложности числился всего два года и восемь месяцев. Пусть даже не тунеядец, но уж точно летун. И понятно, какую аллергию этот, – по воспоминаниям А. Сергеева, – «ражий рыжий парень», «широкоплечий, здоровенный»[475]475
  Сергеев А. Omnibus. С. 426.


[Закрыть], вызывал у благонравных советских граждан, и особенно у тех, чьи петлички в васильковой окантовке. Пуще же всего распаляло то, что и друзей Б. выбирал исключительно склонных к антиобщественным проявлениям, а к недругам и, в первую очередь, к начальству любого сорта относился высокомерно, отеческих увещеваний не слушал, а отвечал на них заносчиво, что называется, через губу. Словом, нарывался.

Такого, конечно, хотелось если и не наставить на путь истинный, то проучить. Поэтому и послеживать за Б. начали совсем рано. Прочитал 14 февраля 1960-го на «турнире» молодых поэтов стихи про еврейское кладбище в Ленинграде – цыкнули не только на него, но и на устроителей вечера. Напечатал пять стихотворений у А. Гинзбурга в неподцензурном «Синтаксисе» – осенью того же года вызвали в компетентные органы и предупредили «о необходимости изменить образ жизни»[476]476
  Эдельман О. Процесс Иосифа Бродского // Новый мир. 2007. № 1.


[Закрыть]. Пофантазировал с приятелями о том, как славно было бы захватить самолет и перелететь на нем то ли в Афганистан, то ли в Иран – в январе 1962-го два дня продержали в тюрьме. И комсомольская печать подтянулась – в ленинградской «Смене» пошли статьи, где в зловещем контексте упоминался «„непризнанный гений“, здоровый парень, сознательно обрекший себя на тунеядство» (22 мая 1962).

Сажать по-настоящему было пока еще вроде не за что, однако досье в КГБ распухало, и «Василий Сергеевич <Толстиков, первый секретарь Ленинградского обкома партии> распорядился»[477]477
  Гордин Я. Дело Бродского: История одной расправы // Нева. 1989. № 2. С. 150.


[Закрыть], так что указ о борьбе с лицами, ведущими «паразитический образ жизни», оказался как нельзя более кстати. Поэтому и события 1963 года прочитываются сейчас как хроника заранее объявленной расправы: арест на улице по обвинению в избиении «случайных прохожих», душеспасительные беседы с участковым и Н. Косаревой, первым секретарем Дзержинского райкома КПСС, фельетон «Окололитературный трутень» в газете «Вечерний Ленинград», прокурорское «представление о выселении из Ленинграда» и, наконец, единогласное решение секретариата Ленинградской писательской организации – «в категорической форме согласиться с мнением прокурора о предании общественному суду И. Бродского», а также «просить прокурора возбудить против Бродского и его сообщников уголовное дело».

Мог ли он спастись? Нет, – думает Д. Самойлов, уже 26 сентября 1962 года при первой встрече с Б. отметивший в нем органическую «неприспособленность к отлившимся формам общественного существования и предназначенность к страданию. Дай бог ему сохраниться физически, ибо помочь ему, спасти его нельзя»[478]478
  Самойлов Д. Поденные записи. Т. 1. С. 302.


[Закрыть]. Однако… Мог бы ведь, наверное, сделать вид, что трудоустроился, записавшись литературным секретарем к кому-то из благожелательных членов Союза писателей – как, например, А. Найман к А. Ахматовой или С. Довлатов к В. Пановой. Так нет же, этой возможностью он пренебрег и более того: уже в последние недели перед арестом согласился уехать в Москву, чтобы спрятаться при помощи друзей в психиатрической лечебнице имени Кащенко, но и там выдержал всего несколько дней[479]479
  Дольше «выдержал бы, – комментирует Л. Лосев, – не было бы ареста, суда, ссылки» (Лосев Л. Меандр. С. 82).


[Закрыть], вернулся в опасный для него Ленинград – вопреки трезвому расчету и даже вопреки инстинкту самосохранения, но повинуясь исключительно собственной воле. И не в последнюю очередь – своей страсти и ревности.

Дальнейшее описано многократно: заключение под стражу 13 февраля 1964 года, предварительное заседание суда 18 февраля, трехнедельная судебно-психиатрическая экспертиза[480]480
  Б. «проявляет, – как было сказано в заключении экспертизы, – психопатические черты характера, но психическим заболеванием не страдает и по своему состоянию нервно-психического здоровья является трудоспособным» (Гордин Я. Перекличка во мраке. С. 186).


[Закрыть], приговор 13 марта, ссылка в Норинскую, неслыханная по масштабу борьба за его освобождение и, наконец, 23 сентября 1965 года возвращение к вольной жизни.

К этому времени Б. был уже всемирно известен: стихи прозвучали по забугорному радио, напечатаны в эмигрантских изданиях, собраны Г. Струве в неавторизованную книгу «Стихотворения и поэмы» (Нью-Йорк, 1965). Остановка была лишь за легализацией на родине, где у него были пока опубликованы лишь «Баллада о маленьком буксире» в пионерском журнале «Костер» (1962. № 11), переводы с испанского в антологии «Заря над Кубой» (М., 1962) и два стихотворения в коношской районной газете «Призыв» (14 августа и 23 сентября 1965).

От него ждали, по-видимому, покаяния или хотя бы трудоустройства, «как у всех». Однако ничего этого делать Б., разумеется, не стал, лишь по заявлению – да и то не по своему, а от его имени написанному Б. Вахтиным[481]481
  Как замечает В. Полухина, «подпись под оригиналом <заявления о приеме> принадлежит явно не Бродскому. Скорее всего, он отказывался обращаться с прошением в Союз писателей и за него расписался Борис Вахтин» (Полухина В. Эвтерпа и Клио Иосифа Бродского. С. 119). «Да, – в личном письме автору подтверждает Я. Гордин, – заявление в Союз писателей по поводу приема в Проф. группу действительно подписал Вахтин».


[Закрыть] и поддержанному рекомендацией К. Чуковского – согласился вступить в группком литераторов при Ленинградском отделении СП РСФСР, что, – по словам Л. Лосева, – «позволило избежать в дальнейшем обвинения в тунеядстве»[482]482
  Лосев Л. Иосиф Бродский. С. 340.


[Закрыть].

А вот печататься в России он был вроде бы совсем не прочь. Показал, например, свои стихи А. Твардовскому, но тот написал на подборке: «Для „Н.М.“ решительно не подходит – А. Т.»[483]483
  Сергеева Л. «Конец прекрасной эпохи»: Воспоминания очевидца об Иосифе Бродском и Андрее Сергееве // Знамя. 2016. № 7.


[Закрыть]. С «Юностью» по настоянию В. Аксенова и Е. Евтушенко, тогда членов редколлегии, дело вроде бы сладилось, но Б. Полевой потребовал снять одну строчку «Мой веселый, мой пьющий народ» из стихотворения «Народ» – и Б. вообще наотрез отказался от публикации. Ясное дело, что при такой неуступчивости и с книгой «Зимняя почта», которую Б. предложили сдать в Ленинградское отделение издательства «Советский писатель»[484]484
  «Это, – подтвердил Я. Гордин в личном письме, – не было его инициативой. Ему предложили сдать туда рукопись. Очевидно, вокруг его персоны шла борьба – изгонять или приручать».


[Закрыть], ничего хорошего получиться не могло.

Зафиксируем: Б. готов был печататься в советской России – но только на своих условиях. Тогда как и власть тоже была готова (или делала вид, что готова) печатать его – но опять-таки лишь на своих условиях. Компромисс был невозможен, поэтому и классический сюжет о бодании теленка с дубом мог привести лишь к одному: к расставанию со страной, которое и свершилось 4 июня 1972 года.

О том, что было дальше, о том, как и чем жил этот, – по его собственной аттестации, – «еврей, русский поэт и американский гражданин»[485]485
  Лосев Л. Иосиф Бродский. С. 61.


[Закрыть], 22 октября 1987 года увенчанный Нобелевской премией, написаны десятки книг, многие тысячи статей.

Свой последний приют Б. нашел в Венеции на кладбище Сан-Микеле, а его книги переиздаются ежегодно, прочитываясь как стихи, драматургия, эссеистика, проза последнего великого русского поэта.

Соч.: Соч.: В 7 т. СПб.: Пушкинский фонд, 1997–2001; Большая книга интервью. М.: Захаров, 2000; Стихотворения и поэмы: В 2 т. СПб.: Вита Нова, 2011 (Новая Библиотека поэта); Стихотворения и поэмы: В 2 т. СПб.: Лениздат, 2018.

Лит.: Иосиф Бродский: Труды и дни. М.: Независимая газета, 1998; Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая газета, 1998; Гордин Я. Перекличка во мраке: Иосиф Бродский и его собеседники. СПб.: Пушкинский фонд, 2000; Ефимов И. Нобелевский тунеядец. М.: Захаров, 2005; Полухина В. Иосиф Бродский глазами современников. СПб.: Ж-л «Звезда», 2006, 2010; Лосев Л. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. М.: Молодая гвардия, 2006 (Жизнь замечательных людей); То же. СПб.: Вита Нова, 2010; Полухина В. Эвтерпа и Клио Иосифа Бродского: Хронология жизни и творчества. Томск: ИД СК-С, 2012; Гордин Я. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского. М.: Время, 2018; И. А. Бродский: Pro et contra. М.: РХГА, 2022.