Текст книги "Утро звездочета"

Из-за стука сердца я не слышу своих шагов, что не мешает мне дойти, едва не срываясь на бег, до входной двери на первом этаже. Там меня уже ждут, и оглушительное сердцебиение сменяется очередным головокружением. Оказывается, такое со мной случается от сильнейшего разочарования.

Кривошапка смотрит на меня с чуть виноватой улыбкой, как и полагается человеку, который делает вид, что гордиться знакомством со мной, но при этом меньше всего хотел бы оказаться на моем месте. Я не чувствую его объятий, не чувствует и он моих, что впрочем легко объяснимо – я даже не пытаюсь ответить на его приветствие.

– Уже лучше, – киваю я ему, не будучи уверенным в том, что он поинтересовался моим самочувствием.

– Вижу, – говорит он, как будто видел меня пару дней назад.

– Я думал, Дашкевич придет, – говорю я.

– А обо мне, наверное, не подумал, – усмехается он.

Я тоже усмехаюсь. Он угадал, а в своем положении я могу позволить себе не лицемерить даже в этой ситуации. Пусть даже из элементарного такта.

Кривошапка оглядывается все время, пока мы углубляемся в территорию больничного сквера. У меня даже проскальзывает мысль, не записался ли он в мои добровольные освободители?

– Присядем? – развеивает он мои подозрения, кивнув на скамейку.

Мы присаживаемся и я первым делом благодарю его за газету.

– Меня не пустили вчера, – пускается он в объяснения, – я и не ожидал, что газету разрешат передать. Мостовой говорил, тебе не разрешают читать.

– Сегодня даже телевизор разрешили, – сообщаю я. – Еще бы намекнули, когда выпишут.

– А ты не торопись, – снова оглядывается Кривошапка. – Тем более, тебе есть о чем подумать.

Я удивлен таким поворотом, но первый ход, неожиданно сделанный Кривошапкой, развеивает мои сомнения. Больше ничто не заставит меня держать при себе по крайней мере один не дающий мне покоя вопрос.

– Например, подумать о том, был ли на той машине спецсигнал? – задаю его я.

Кривошапка удивляет еще больше: мне не удалось застать его врасплох. Он даже не меняется в лице.

– Это не так важно сейчас, – говорит он. – Уже не важно. А вот о чем действительно стоит подумать, так это о том, – чуть наклоняется он ко мне, – что делать после ухода Мостового.

Я отвечаю ему вопросом на вопрос. Причем вопрос я задаю одними бровями – для этого мне пришлось применить все резервы собственной мимики.

– Ну да, повышение, – кивает Кривошапка. – Правда, весьма сомнительное. Шеф будет замначальника ГУВД Москвы, там после увольнение мэра баальшой кавардак наблюдается.

– А кто же вместо? – спрашиваю я.

– Черт его знает, – искренне пожимает плечами Кривошапка. – Поговаривают, Митволь, вроде его видели в Кремле.

– Да я не про Лужкова. Вместо Мостового кто?

– Ааа, – говорит Кривошапка. – Может, пройдемся? – быстро меняет свои предпочтения он.

– Можешь считать это проявлением служебной иерархии, – говорит он. – Не могу же я сидя выражать свое почтение новому начальнику.

– Что? – спрашиваю я.

– Это ты, – говорит он, и мы останавливается друг напротив друга. – Вместо Мостового. Ты.

Так не бывает, думаю я. Не бывает, чтобы Контора прислала ко мне сошедшего с ума сослуживца, скорее уж я поверю в конец света в 2012 году.

– Зачем ты пришел? – задаю я, пожалуй, наиболее соответствующий ситуации вопрос.

– Оговорить свое будущее, зачем же еще? – не мигая, смотрит он мне в глаза. – Вообще-то у меня не более десяти минут. Поэтому предлагаю следующее. Говорить буду я, а ты – задавать лишь самые необходимые вопросы. Договорились?

– Что ж, давай сыграем, – киваю я. – Хотя получается, что ты мне вроде как свою игру навязываешь?

Кривошапка вздыхает.

– Девять минут сорок пять секунд, – говорит он. – Это у меня на всю, как ты выразился, игру. У тебя же несколько дней размышлений в почти полном одиночестве. У кого из нас, черт возьми, солидная фора?

– Хорошо, хорошо, – смеюсь я. – У меня фора. Твой ход.

Он снова вздыхает и смотрит на часы. И если быть до конца честным, нужно признать, что выглядит Кривошапка бледным и взволнованным.

– Игры играми, но ты бы мог спросить, почему, к примеру, не я, – говорит он. – Почему не меня назначат вместо Мостового.

– Я бы скорее предположил Дашкевича, – признаюсь я.

– Его нельзя, – категоричен Кривошапка. – Он болен.

– Дашкевич болен? – поражен я.

– Лейкоз, – говорит Кривошапка и мне все становится ясно.

Он не врет, и бледное, вечно бледное лицо Дашкевича встает у меня перед глазами как бесспорное и безнадежное доказательство.

– Ему-то осталось, в лучшем случае, десять месяцев, – добавляет Кривошапка, и я снова замечаю круги перед глазами, с которыми собирался было попрощаться.

– Ничего себе, – только и говорю я.

Кривошапка испытующе смотрит на меня.

– Что же ты не спрашиваешь, почему не я? – интересуется он.

– О тебе я не подумал, – мщу я за усилившееся от последних новостей головокружение, и мы оба ухмыляемся.

– Тебе не плохо? – заглядывает он мне в лицо.

– Гораздо лучше, – вру я и выдаю себя глубоким, свистящим ноздрями вдохом. – Нет, правда нормально, – уверяю я и действительно чувствую облегчение.

– Так почему, кстати, не ты? И кстати, – соображаю я, – ты разве не уходишь с Мостовым? – сдаю я себя с потрохами.

– Вы как бабы, – констатирует Кривошапка, – только вот времени обсуждать ваши сплетни у меня точно нет. Можно подумать, тебя это больше интересует, чем ответ на вопрос, чем вызвано твое назначение и, между прочим, награждение государственной наградой. И, кстати, чего ради ты лежишь тут с головокружениями, межпозвоночной грыжей и пятимиллимитровым полипом в желчном пузыре. Сам-то слышал об этом своем диагнозе?

– Откуда ты…

– Слушай внимательно, – говорит Кривошапка тихим и цепким голосом. – Почему ты здесь, ты можешь не узнать, даже если займешь место Мостового и получишь государственную награду. Я же знаю это потому, что знаю про твой полип, о котором ты сам не в курсе. Устраивает тебя такое доказательство?

Я отвечаю хмурым молчанием.

– Отлично, – кивает он. – Шила в мешке не утаишь, но за разглашение информации, которую ты сейчас узнаешь, меня должны убить. Не могут, – поднимает он палец, – а обязаны. Живьем закатать в фундамент одного из небоскребов Делового центра на Пресне.

– Тогда и меня придется…

– Безусловно. Только тебя пришьют прямо здесь. Ну, там, как обычно – перепутают ампулы, а в заключении напишут что-то очень почетное. «Несмотря на все усилия врачей, в результате последствий перенесенной травмы, несовместимой жизнью…». Как-то так. И все же я хочу, чтобы ты знал.

Нужно ли мне это знать, Кривошапка не спрашивает.

– Директор ФСБ, – переходит он еще на полтона ниже, – некоторое время назад получил письмо по электронной почте. Письмо необычное, а по содержанию – немыслимое. Автор не подписался, но потребовал от Бортникова немедленно уйти в отставку. В противном случае грозил действиями, которые поставят на уши всю страну. Ну, то есть, по сути дела, письмо – лоховская разводка, голимое гопничество. Если бы не одно «но». Письмо пришло на прямой и закрытый адрес Бортникова, известный только руководству страны и генералитету ФСБ. Стали проверять. Оказалось, письмо отправлено со служебного компьютера одного из очень больших эфэсбешных начальников, можно сказать, с компьютера одной из правых рук директора. Естественно, допросили. Конечно, он все отрицал, да и не было причин ему не верить. В момент отправки письма его не было в кабинете. Там вообще никого не было, в этом кабинете, кроме включенного компьютера. С тех пор все компьютеры в ФСБ работают только в присутствии хозяев. Я не врубился в эти тонкости, в конце концов, я не программист, но выглядело это так, будто компьютер сам по себе выполнял команды и отправлял письмо со своего адреса, а руководили им совсем из другого места. В общем, высший пилотаж хакерства, так я понимаю. И что совсем уж интересно, так это то, что скандальный взлом секретного, в общем, компьютера, не напугал руководство. Они решили, что имеют дело с правонарушением технологического характера, стали московских хакеров кошмарить. И прозевали момент, когда началась катастрофа. Следишь за мыслью? – спрашивает он, когда я уже готов вслух назвать происходящее бредом.

– Так вот, – продолжает он в ответ на мой кивок. – Они увлеклись обстоятельствами, в которых создавалось письмо, но игнорировали главное. Угрозу. А ее привели в действие. Подсказать, где и когда?

Я мотаю головой, но Кривошапка расшифровывает мой жест правильно – я понятия не имею, о чем это он.

– Карасин, – подсказывает он. – Первое звено цепной реакции. После этого остальные убийства были лишь вопросом времени. Хотя и это они профукали, а ведь обязаны были проанализировать… Кстати, будь готов к тому, что на новой должности сразу столкнешься с висяком, который никогда не раскроешь. Да, я об убийстве Карасина.

– Оно же вроде теперь раскрыто.

– Убийство Карасина будет выведено за пределы дела о звездочете, – говорит Кривошапка. – Скорее всего, его придется на кого-то повесить. Ну, на кого оно, с огромными натяжками, но все же налезет, – усмехается он. – Потому что…

Он снова оглядывается.

– Эфэсбешники, конечно, халтурщики редкостные. Понимаешь, убийство Карасина в принципе невозможно раскрыть. Нет, конечно, можно, но известных методик недостаточно. В общем, его убили – извини за детскую терминологию – по секретным методикам ФСБ. Соответственно, для остальных это выше понимания, в том числе и для профессионалов вроде нас. Но я сейчас не об этом, – поднимает он руку, словно пытаясь задержать мое внимание. – Я о том, что ФСБ обязано было понять, что имеет дело с собственными секретными разработками. Которые кто-то взял и применил, не имея на то никаких полномочий.

– Дело-то мы расследовали, – напоминаю я.

– Что ты говоришь?! – иронично восклицает Кривошапка. – То есть, да, конечно, – теперь будто соглашается он. – Это так же естественно, как и то, что ФСБ было в курсе всего, начиная со дня убийства. Уже потом, когда всплыла эта машина с мигалкой – ну, ты слышал от Горбунова, – машина в дачном поселке, которой в дачном поселке не было. Вот тогда они встрепенулись. Только поезд уже ушел, вернее, пошел. О том, что это не шутка, им дали знать именно убийством Карасина. Намекнули использованием внутренних секретов. Остальных шлепали, не стараясь. Одного повесили, для других привлекли снайперов-асов.

Он замолкает, доставляя мне немало проблем. Самая большая из них состоит в том, что теперь мне надо говорить, а для этого нужно понять, какую игру он ведет.

– Я не понимаю, – говорю я, просто чтобы спровоцировать его на новый ход.

– Немного терпения, – спокоен и сосредоточен Кривошапка. – Достаточно быстро эфэсбешники спохватились. Катализатором стала машина с мигалкой, правда, поначалу подозревали халатность или подлог. Считали, что машина была неподалеку от места убийства Брауна, а датчики и камеры ошиблись, что, как сам понимаешь, говорит скорее о подлоге. Но тут подоспело третье убийство. Затем еще одно. В обоих случаях след машины со спецсигналом искали уже намеренно и не очень удивились, когда нашли. Ну и версия с внутренней махинацией отпала сама собой – слишком много у них механизмов регистрации машин, чтобы все они одновременно стали бы выдавать ложные данные. К тому времени серийные убийства знаменитостей уже стали основной версией, так что волей-неволей ФСБ пришло к исходному пункту. К убийству Карасина. Убийство, которое могли совершить считанные люди из ФСБ. Так цепочка сложилась окончательно. И началась она, как стало очевидно, даже не с убийства Карасина. С того самого письма Бортникову.

– Получается, – начинаю я, – Горбунов…

–…был прав, – перебивает Кривошапка, – когда утверждал, что кто-то пытается дискредитировать ФСБ фальшивыми машинами. Не сказал он одного.

– Что это делали сами эфэсбешники? – наступает моя очередь перебивать.

Кривошапка быстро справляется с волнением, но я срабатываю не хуже пресловутых датчиков в эфэсбешном гараже, успев засечь мелькнувшее в его глазах беспокойство. Я даже решаю перехватить инициативу, начать, если получится собственную игру.

Я выкладываю Кривошапке все, что знаю. Все, чем одарило меня мое озарение. Он слушает меня, не перебивая, но чем больше распутывается клубок моей версии – о собравшихся в бега утомленных народом правителях, – тем очевидней его прежняя уверенность в себе.

Я снова не угадал. Это настолько ясно, что мне начинает казаться, что я пересказываю кем-то рассказанный мне несмешной анекдот.

– Все? – спрашивает Кривошапка, когда я с горем пополам довожу свою гипотезу до конца.

– Две минуты, – вздыхает он, взглянув на часы. – Не успеем. Хотя нет, успеем.

И он рассказывает. Деловито, коротко формулируя вопросы и не добавляя лишних слов в ответах, словно читает биржевую сводку.

– ФСБ действительно причастно, – говорит он. – В этом ты прав. Но и только. Если коротко, это заговор. Только не высшего руководства, а скорее, против него. Кто? Несколько генералов ФСБ, которые одурели от полноты власти. Настолько, что решили собственными силами сменить руководителя организации. Как? Несложно. Для них, конечно. Для обладающих всеми ресурсами организации заговорщиков. Все они рассчитали и все понимали. Что шантаж Бортникова вызовет переполох, но не будет воспринят всерьез. Что убийства вызовут цепную паническую реакцию. А главное, что на ФСБ из кремлевских кабинетов будут смотреть по меньшей мере вопросительно. Что же вы, мол, ничего не предпринимаете? И вот когда уже готовы будут махнуть рукой, в этот момент и выйти на первый план, под свет прожекторов и все такое прочее. Заявить о своих условиях – уже не директору ФСБ, конечно. Руководству страны, у которого, по сути, других вариантов не остается.

– А что за условия?

– Понятия не имею, – пожимает плечами Кривошапка. – Контроль над ФСБ – это понятно. Но, возможно, речь шла бы и о других вещах. О контроле над остальными силовыми ведомствами. О доле в контролируемых государством активах. Да мало ли о чем можно договариваться с позиции силы, когда до выборов – чуть больше года? Любой отказ влек бы за собой новые громкие преступления. Может, теперь наших звезд убивали бы сразу по двое-трое, а то и по пять. А может, стали бы отстреливать высокопоставленных чиновников. Начали бы с мэров, потом перешли на министров. Вариантов было много, и все у этих ребят было в руках. Они реально поставили под угрозу саму систему, понимаешь? Никто и предположить не мог, что в верхушке главной спецслужбы страны засели такие отборные пидарасы. А ведь их можно было вычислить. Ну кто еще мог организовать целый гараж фальшивых спецмашин? А выстрелы из-под мигалок? Это же не просто попытка подставить коллег и выиграть время? Это сигнал наверх, в Кремль. Вот, мол, какой у вас человечек на ФСБ сидит! Вон у него какой бардак под носом! Как такому безопасность страны доверять? А суперснайперы? Наконец, Карасин – ну очевиден же почерк! Нас вообще не должны были пускать на место преступления, убийство засекретить, а самого Карасина объявить пропавшим без вести. Мы не должны были это видеть, сечешь?

– Сколько их? – спрашиваю я. – Заговорщиков сколько?

– Точно не знаю. Вроде трое, но фамилии на моем уровне станут известны через год, это в лучшем случае.

– А какой у тебя уровень?

– Хороший вопрос, – ухмыляется Кривошапка. – Удивительно, что ты до сих пор не спросил о Мостовом. Это ведь он заставил меня всю эту лабуду тебе навесить? Разве нет?

– А разве нет? – уточняю я.

– Это хорошо, что тебя не отпускают мании, – говорит Кривошапка. – Начальник обязан быть подозрительным, в меру конечно. И потом, тебе ли не верить, после всего, что с тобой случилось?

– Знаешь, я до сих пор не понимаю, что со мной случилось, – признаюсь я.

– Ты оформил провал заговора, назовем это так.

– Это тоже формулировка Мостового?

– Ну уж нет, – смеется Кривошапка. – Этот шедевр я ему не уступлю. Но по сути, так и было. Когда твой Лансер распорол бок бэхе, заговорщики уже давали показания. Подозреваю, что выглядели они при этом не очень презентабельно. Солидные дяди в генеральских званиях, да еще повернувшие, извини, раком вертикаль власти… После такого не очень-то веришь в поражение. Даже когда тебе ломают ребра и выбивают зубы вчерашние подчиненные.

– Да, но как…

– Банальнейшая история. Один из заговорщиков решил, что компаньоны его кидают и слил всю компашку. Вечером в субботу все они уже сидели в родных казематах. Оставалось разыграть спектакль для народа, но так, чтобы и его участники ничего не заподозрили. Поэтому для вторых машина должна была быть только марки БМВ, а для первого – само собой без мигалки.

– Значит, все-таки не было.

–…И вот это я точно узнал от Мостового. Нужна была фотография на первую полосу, видео в экстренные выпуски новостей. Нужно было успокоить народ. Нужную машину подвели в нужное место, ну а на твоем месте мог, как в старом советском фильме, оказаться любой. Но повезло тебе.

– Не лучше ли было столкнуть два беспилотника?

– Зря иронизируешь, водитель БМВ погиб на месте.

– Кто он?

– Уголовник, которому пообещали амнистию. Что ж, перестарались. Теперь он свободен до скончания веков. А тебе повезло, – повторяет Кривошапка. – Немного работы, стресса, приемлемые травмы и как награда – гладкая карьера с плановыми повышениями. Главное – не будь дур…

Он хватает меня за пуговицу, демонстрируя удивительную реакцию. Промедли он полсекунды, и мое тело изрядно помяло бы аккуратно подстриженную траву в больничном сквере. А так, траву мнем мы оба после того, как падая, я хватаю Кривошапку за руку и он валится на меня. От неожиданности он забывает, что перед ним больной и ослабленный человек, и этого мне хватает, чтобы выиграть битву. Я сажусь ему на спину и заламываю руки.

– Зачем ты пришел? – кричу я ему в ухо.

– Идиот! – шипит Кривошапка. – Здесь везде камеры, придурок!

– Руку сломаю! – угрожаю я. – Сука!

– Сейчас народу набежит! Слезай, идиот!

– Что ему надо? – кричу я.

– Кому? – кричит он.

– Сам знаешь кому! – еще сильнее сжимаю я ему руку.

– Я работаю на ФСБ, идиот!

– Мостовой! Что, блядь, ему надо?

– Ты глухой? Я эфэсбешник!

– И что? – кричу я, но моего короткого замешательства ему хватает для того, чтобы вырвать левую руку и ударить меня в бок.

В более-менее равных условиях силы не равны. Он быстро укладывает меня на траву, правда руки не заламывает, да и лежу я на спине.

– На ФСБ, – тяжело дышит он мне в лицо сверху, – а не на Мостового, придурок. Поднимайся.

Он встает, опираясь на правое колено, и подает мне руку.

– Черт, – говорит он, пытаясь заглянуть себе за спину.

– Есть следы? – спрашивает он меня.

– Бледно-зеленые пятна, – оцениваю я поблекшую белизну его рубашки, – если присмотреться.

– Блядь, – качает он головой, – и какого черта?

– Извини, – глупо, должно быть, улыбаюсь я, – не сильно запачкалась.

– Какого хрена? – отряхивает он не менее зеленые колени.

– Но Мостовой…

– Может, хватит? – распрямляется Кривошапка. – Я сказал достаточно для того, чтобы сделать верные выводы. Ну не работаю я на Мостового, сколько можно повторять?

– А работаешь на ФСБ, я слышал.

Кривошапка вздыхает.

– Мог бы об этом догадаться и сам. Если бы принял мои откровения как факт. Чем они, кстати, и являются. Я работал на ФСБ и раньше, когда с Мостовым служил в милиции. Когда его пригласили в СКП, передо мной поставили аналогичную задачу. Перейти вместе с ним. Я ее, как ты видишь, с успехом выполнил. Только теперь, Сережа, у меня другая задача. Остаться в Следственном комитете. Без повышения, но и без понижения. И работать под твоим руководством. Что скажешь?

– Извини, – говорю я, – но мне кажется, наш разговор подошел к концу.

Разворачиваюсь и иду в сторону деревьев, прячущих от меня здание госпиталя.

– Откровенно говоря, – бросает он мне в спину, – ты совершенно не готов к новой должности. И ты сам об этом знаешь.

Он пускается вслед за мной, и я невольно ускоряю шаг.

– Ты даже простым следователем не готов работать, Мостовой это прекрасно понимал. Покрывал тебя, поручал всякую хрень для отчетов, лишь бы тебя не выкинули.

– Покрывал? – остановившись, оборачиваюсь я. – Это от излишней подозрительности, что ли?

– Подозрительности?

– Он же считает, что меня внедрили в группу, чтобы следить за ним. Ах, да, ты же не человек Мостового, мог и не знать.

Кривошапка поступает так, словно мы с ним заперты в небольшом помещении, где я умудряюсь испортить воздух. Зажимает нос пальцами и отворачивается.

– Прости, – подавляя смех и отдуваясь, говорит он. – Но это и в самом деле нелепость. На твое место уже собирались искать человека, и если бы не Мостовой, уже бы нашли. Само собой, на улицу тебя никто бы не выкинул. Предложили бы вернуться туда, откуда пришел, на Пресню. Там как раз с кадрами сейчас напряженка. Получается, ты уже трижды везунчик, разве не так? А учитывая то, что сегодня тебя навестит женщина по имени Наталья – четырежды, разве нет?

Я молчу, но и с места не двигаюсь.

– Все же нормально, – приблизившись на два шага, говорит мне Кривошапка заговорщическим тоном. – Отлежись здесь, пока не станет легче. На ноги тебя здесь поставят, уж поверь мне. Выйдешь на работу через неделю – хорошо, через две – ничего страшного. Твое место от тебя не уйдет. Ты, конечно, можешь поломаться для вида, сказать, что недостоин. Даже будет правильно, если поломаешься. Главное – не отказывайся. Ты же не хочешь назад? В вонючий райотдел, а?

Я молчу.

– Ну и отлично, – воодушевляется Кривошапка. – И еще. Когда у тебя будет разговор о будущем коллектива… А он обязательно будет, – кивает он. – Скажи, что хотел бы работать с прежними коллегами. И, большая просьба – не называй меня первым. Пусть первым будет Дашкевич, ему все равно терять нечего. А меня назови вторым, чтобы не было подозрений. Со мной-то ты по шлюхам не шлялся? – подмигивает он.

У меня съеживается все внутри, а по коже барабанит ледяная дрожь – и это при тридцатиградусной жаре!

– Не собираюсь я тебя шантажировать, – уверяет Кривошапка. – Самое глупое, что можно сделать – шантажировать собственное начальство. Я просто хочу, чтобы ты понял.

Он вздыхает и берет меня под руку. Несмотря ни на что, я чувствую себя жертвой шантажа и поэтому подчиняюсь. Медленно иду в ногу с ним.

– Ты не готов к должности, – снова констатирует он. – Что не помешает тебе ее занять. А что дальше? Поразмысли об этом в ближайшие дни. Мое мнение: тебе не помешает верный профессионал под боком. Он тебе просто необходим. Причем профессионал, который не будет выпячивать собственные заслуги. Как, кстати, было и у меня с Мостовым. Да, не удивляйся. Почему он делает все, чтобы меня перетянуть с собой? Да потому что я не анонсирую собственные победы, которые записываются на его счет. Но за него я спокоен, – спокойно кивает Кривошапка, – он умеет найти нужных людей и он их найдет. Побьется еще немного за меня, проиграет, конечно, потом еще некоторое время будет приходить в себя… А потом все равно найдет. Может, не такого полезного – я, кстати, не боюсь себя перехвалить. Все-таки от меня он получал добротную и проверенную информацию, прямо из ФСБ. Разумеется, лишь по работе и только ту, которую ему полагалось знать. С тобой чуть посложнее. Я просто не уверен, что ты справишься без меня. Уж извини за откровенность, но я уверен, что очень скоро возглавляемая тобой группа окажется в полной заднице. Если, конечно, в ней не будет меня. Ну так что? – говорит он, когда блок госпиталя возвышается перед нами во всей красе.

– У меня нет гарантий, – говорю я, чуть помедлив.

– Твоя гарантия – это я, – говорит он. – И ты мне нужен не меньше, чем я тебе. Мне чертовски нужно остаться на прежнем месте, понимаешь? В гробу я видал повышение, это будет равнозначно провалу. Я – рабочая, упертая, чуть туповатая лошадка. Это мое амплуа и для сохранения моего профессионального статус-кво лучше ничего не придумать. Я буду поставлять тебе информацию – нужную, качественную и вовремя. Все то же самое, что получал Мостовой. Единственное условие, которое я не ставил Мостовому, но которое вынужден обговорить прямо сейчас. Не вставлять мне палки в колеса. Не лезть в мои отношения с ФСБ. Вообще забыть, что я работаю на ФСБ. Поверь, компенсация будет более чем приличная – твоя личная заслуга в раскрытии особо важных дел.

– И убийства Карасина?

– Доверь это мне. Может, и не придется искать подставу. Может, дело заберут в ФСБ, а там – пусть делают, что в голову взбредет. Надеюсь, ты оценил мою откровенность.

– Хочешь сказать, что сказал мне все прямым текстом потому, что я тупой?

– Нет, конечно. Просто у меня нет времен. И сегодня, и вообще. Дальше тянуть я не мог. Нам надо было определиться: мне и тебе. Я определился. Теперь твой ход.

– Я могу подумать?

– Подумай, конечно, – легко соглашается Кривошапка. – Подумай о том, почему Мостовой даже не допускает мысли, что он уйдет, а я останусь. Подумай о том, почему я не ставил Мостовому условие, которое вынужден обговорить с тобой. Не потому ли, что Мостовой даже не подозревает о том, что все эти годы бок о бок с ним работал эфэсбешный агент? Подумай и о другом. Например, о том, что будет, если меня все-таки расколят, что, честно говоря, маловероятно, да и совсем не нужно самому комитету. Так вот, если меня все же расколят, подумай о том, что тебе это ничем не грозит. Ты, разумеется, ничего не знал и знать не мог – это во-первых. Ну, а во-вторых – не ты же приглашал меня на работу. Дергать начнут Мостового, а тот вообще ни при чем. В общем, пока начнут разбираться, из ФСБ рявкнет кто надо, и тема закроется сама собой. Вот, грубо говоря, почему эту тему никто и не станет поднимать. Ну как, по рукам?

Я смотрю на его протянутую ладонь.

– У меня есть выбор?

– Выбор есть всегда. Просто мое предложение лучше во всех отношениях.

– Я подумаю, – говорю я и протягиваю ему руку.

– Замечательно, – кивает он. – Как вообще уход? – кивает он на здание госпиталя. – Жалобы есть?

Он улыбается, я же воспринимаю это как намек. В конце концов, я – в госпитале ФСБ, а значит, у Кривошапки в запасе есть решающий аргумент, чтобы склонить меня к принятию нужного решения. Нужного кому – ему, мне или нам обоим?

Кое в чем он точно прав. У меня есть время. Гадеюсь, меня не станут умерщвлять ядовитой инъекцией до того, как я дам Кривошапке отрицательный ответ. При том, что меня подмывает ответить отказом здесь и сейчас, пока он не ушел; мой залежавшийся организм явно заскучал по настоящему адреналину. Я смотрю ему, уходящему, вслед и до меня доходит, как часто в жизни я наблюдал подобную картину. Могущественных людей, выглядящих нелепо сзади, со следами грязи на спине.

Отвернувшись, я замечаю лицо медсестры в окне второго этажа. Оно исчезает до того, как я успеваю узнать его, но этого достаточно, чтобы по пути в палату я забил себе голову новыми проблемами. Чего она хотела? Наблюдала за нами или тревожилась за себя? За то, что ей влетит, если во время прогулки я упаду в обморок? Видела ли она, как мы полетели на траву, или деревья под окнами достаточно высоки и раскидисты, а камеры чуть ли не на каждом из них – всего лишь блеф Кривошапки? Да и хочется ли мне теперь думать, что он блефовал?

А может, меня уже ждет Наташа, вспоминаю я и чувствую, как где-то внутри меня распаковывается неприкосновенный резерв Большой Надежды. Не представляю, о чем с ней говорить и даже то, что медсестре она представилось женой, не делает меня менее осторожным. Я спокоен как никогда и готов простить даже ложь, если, конечно медперсонал решил подобным подлогом добиться прогресса в моем лечении. Единственное, чего я точно хочу, это занять место Мостового, и это желание обретает гранитную прочность, пока я иду по больничному коридору. Я даже знаю, что сделаю, получив свою первую большую зарплату.

Куплю детям плазменный телевизор.