Текст книги "Госпожа Клио. Восход"

Сборы оказались недолгими, и когда Эйе, вместе со всеми четырьмя хему нечер уже переплывали реку, то под мерные взмахи гребцов Витус вдруг сообразил, что у них даже нет плана убийства. …Или пусть над этим ломает голову Алекса? Да, пожалуй. Если она уж начала так тщательно планировать операцию, то и ее окончание должна предвидеть тоже…

– О, Супруга Бога, лучезарная Анхесенамон, От Взгляда На Которую Возникает Солнечный Блеск… – слуга остановился, переводя дыхание и ожидая разрешения продолжать.

Анхесенамон подняла взгляд от воды, в которой отливающие золотом рыбы лениво шевелили полупрозрачными хвостами, словно небрежно гоняя облачка тумана. Это было приятное и успокаивающее зрелище. Только так царица могла хоть на время отрешиться от своих мыслей, ведь каждое утро начиналось с отсчета – еще день прошел (второй, третий, четвертый), а Синатхора все нет.

Самое страшное, оказывается, это ожидание. Причем, не ожидание неминуемой беды, к которой Атон дарует привычку, а, значит, и успокоение – гораздо страшнее постоянно находиться на границе беды и счастья. Когда перо птицы Маат одним движением может склонить чашу весов, как в одну, так и в другую сторону; когда думается о возможном счастье, а вместо него приходит…

– Продолжай, – приказала Анхесенамон, понимая, что пауза не может быть вечной, так же, как птица Маат не может прекратить дышать.

– Твой корабль, о, царица, причаливает к пристани.

– Скажи… – Анхесенамон сжала кулачки. Вот и наступила эта минута – сейчас она узнает свою судьбу, и мучительное ожидание разом закончится!.. – на его мачте есть белый флаг или там нет ничего, кроме паруса?

– Есть, о, Лучезарная.

Анхесенамон закрыла глаза и подняла лицо к небу. Губы ее бесшумно зашевелились, потому что вслух она не решалась произнести свою молитву: „Счастье придет к тому, кто поднимет упавшее, поэтому сердце велит мне делать то, что будет вести к чести Атона. Ты, Атон, поможешь мне обрести счастье, ведь не зря мой отец был твоим сыном…“ Вместо этого она сказала:

– Отправь в порт колесницу, украшенную золотом и запряженную двумя лошадьми.

– Считай, о, царица, что уже исполнено.

– А еще приготовь зал, где мой муж встречал иностранных послов и пусть мне принесут парадные одежды.

– Считай, о, царица, что уже исполнено, – несколько раз склонив голову, будто игрушечная кукла, слуга удалился.

По шатким мосткам Синатхор сошел на берег. Прямо перед ним стояла царская колесница и несколько рабов, которые всегда встречали гостей, доставляя во дворец дары, присланные Владыке Двух Земель. Арнуванда спустился чуть позже. Он не взял с собой слуг, поэтому был вынужден сам надевать на себя шкуру леопарда, добытую лично и превращенную хеттскими мастерами в дорогую накидку.

Синатхор считал, что участвовать в походах и войнах для сына царя является обязанностью, угодной богам и приносящей славу, но зачем ему один на один сражаться со страшным зверем, этого он понять не мог. Если только, чтоб показать свою власть над всем живущим? В таком случае, у них в Египте гораздо более гуманные законы – царю, чтоб доказать, что он силен и ловок достаточно обежать вокруг храма, держа в каждой руке по сосуду с зерном. Это очень легко выполнимое испытание для человека, с детства готовившегося стать воином. Так зачем же рисковать жизнью Подобного Небу в схватке с тупым свирепым животным? Вдруг человек допустит ошибку, и кто тогда взойдет на трон? Этот вопрос всегда являлся самым важным, и не только для Синатхора. Впрочем, Арнуванда победил, а уж обежать Карнак ему и вовсе не составит труда.

Рабы приняли от гребцов груз и направились в сторону дворца так легко и быстро, словно в сундуках находились не золото и самоцветы, а страусовые перья. Арнуванда же подошел к колеснице и придирчиво осмотрел ее.

– Плохая упряжь, – сказал он уверенно.

– Почему? – Синатхор удивился, – ведь она украшена золотом и драгоценными камнями.

– Разве лошадям нужно золото? – Арнуванда оттянул один из ремней, обхватывавших лошадиную шею, – он слишком стесняет ее. При быстром беге лошадь задохнется.

– Ей не надо бежать быстро – это колесница царицы, а не воина.

– Бывают моменты, когда все колесницы становятся колесницами воинов. Зато лошадь хорошая, – хетт со знанием дела похлопал по могучей холке, при этом лошадь скосила на него карий глаз и топнула копытом, подняв облачко белой пыли.

Носильщики ушли далеко вперед, но Синатхор не спешил – во-первых, надо было дать время, чтоб церемонию успели организовать на достойном уровне, а, во-вторых, нельзя, чтобы гость явился раньше своих даров.

– Это Фивы – наша столица. Посмотри, как она красива, – Синатхор по-хозяйски обвел рукой панораму города.

– Да, – согласился Арнуванда, – стены у города прочные. Сторожевые башни построены на манер сирийских мигралов, так? Мне приходилось брать такие штурмом. Зато наша Хатусса находится в горах и защищать ее гораздо проще, потому что приблизиться к ней можно лишь с одной стороны – именно там, где мы и ждем неприятеля. Здесь это сделать труднее. Например, если враг придет с реки…

– Почему ты всегда говоришь о войне? – перебил Синатхор.

– Потому что главная забота царя, защищать свою страну. Какой смысл строить дворцы и храмы, выращивать такие чудесные сады, как у вас, если придут враги и уничтожат все это? Царь всегда должен думать о войне, так учил меня отец, Великий Воин Суппилулиума. А жрецы пусть занимаются храмами, земледельцы – полями, торговцы – товарами.

Синатхор подумал, что, скорее всего, он прав. Если б отец Анхесенамон думал о войне, а не строил прекраснейший город Ахетатон, то не пал бы Кадеш и не стояло бы сейчас хеттское войско на границе Двух Земель. Однако все это в прошлом, которое не может вернуть ни Амон, ни Атон…

Рабы-носильщики уже приближались к дворцу, значит, можно было трогаться в путь. Синатхор забрался в колесницу, предлагая гостю сделать тоже самое. Главный царский возница отпустил ремни, издав при этом какой-то гортанный звук и лошади шагом двинулись вдоль улицы. На минуту Синатхор почувствовал себя почти царем, ведь несмотря на свою приближенность к Анхесенамон, ему никогда еще не доводилось ехать по городу в золотой колеснице, и чтоб люди расступались, прикладывая руки к груди и склоняя головы. Ничего, если все пройдет удачно, скоро он привыкнет к этому…

Воины встретили гостей перед самым дворцом. Ворота из ливанской сосны, украшенные бронзовыми барельефами, распахнулись, открывая вид на просторную площадь, рассчитанную на прием гораздо более многочисленных „делегаций“. В тени колонн находился трон, на котором восседала царица в ослепительно белых одеждах и короне; ее руки украшал добрый десяток браслетов, на груди – ожерелье из квадратных золотых пластин, а лицо, с жирно подведенными малахитом глазами, напоминало маску. Ногти, выкрашенные хной, имели такой же зеленоватый оттенок.

К трону со всех сторон, стайкой замерших в полете бабочек, прилепилась группа девушек. Их полупрозрачные одежды мягкими складками спадали до самой земли, контрастируя с черными распущенными волосами. В руках были систры, из которых они извлекали дребезжащие, но приятные звуки. Потом они будут петь и танцевать для гостя, но Синатхор подумал, что хетту они, скорее всего, напомнят „продажных женщин Митани“. Девушек не стоило звать, если б знать взгляды царевича на женский пол. Хотя теперь говорить об этом было поздно.

Кроме девушек вокруг трона замерли слуги с опахалами; писцы, готовые составлять опись привезенных даров; стражники с луками и длинными копьями. Совершенно обособленно стояло несколько полуголых мужчин в длинных передниках с бритыми головами. Синатхор взглянул на них с плохо скрытой ненавистью, потому что Верховный жрец являлся главным врагом, способным помешать столь удачному течению событий. Если б заранее предупредить царицу, что гостя абсолютно не интересует религия и никакие отношения с жрецами, ни Амона, ни Атона он поддерживать не собирается, можно было б их совсем не приглашать – в решении вопроса о браке царицы они все равно не имеют решающего слова.

Рабы внесли сундуки и опустили их перед самым троном.

– Я пришел с миром, – Арнуванда сделал шаг вперед, – в знак этого приношу к твоим ногам, о, царица Двух Земель, сокровища, добытые хеттами в многочисленных битвах. Я пришел, чтоб ворота между страной Хатти и страной Двух Земель всегда были открыты; чтоб через них всегда мог входить входящий, выходить выходящий и проходить идущий; чтоб богиня Аринна окружила своей заботой страну Двух Земель так, как она оберегает непобедимую страну Хатти…

…Не то он говорит, совсем не то!.. – в смятении подумал Синатхор, но, как и полагалось по ритуалу, громко крикнул:

– Жизнь! Благоденствие! Здоровье!

Когда это пожелание обращалось к Владыке Двух Земель все присутствующие подхватывали его многократно и многоголосо, сейчас же послышались лишь нестройные голоса девушек и кое-кого из писцов. Нарушая традиции, вперед выступил Верховный жрец.

– О, Супруга Бога, выслушай меня, – он повернулся к Анхесенамон, – Я, Эйе, тот, кому еще твой отец Эхнатон, в молодости приносивший жертвы истинным богам, вручил золотые кольца и жезл, передав в распоряжение все владения Амона и дозволившего говорить его голосом. Теперь Амон говорит следующее: – Если Владыка Двух Земель является отпрыском божественной плоти, он пользуется нескончаемым покровительством богов и в стране тогда царит мир и процветание. Нил щедро орошает поля с пшеницей, стада тучнеют на пастбищах, золото, серебро и древесина нескончаемым потоком текут в Фивы, а подданным Владыки остается только радоваться и веселиться. Разве не об этом ты мечтаешь, царица?

Анхесенамон перевела взгляд с говорившего на странного человека в звериной шкуре, с дерзким прищуром слушавшего жреца – видимо, он пытался вникнуть в столь витиеватое начало. Нет, она представляла своего избранника совсем другим, а этого она просто боялась, и растерянность, вызванная тем, что на поиск вариантов времени уже не оставалось, не позволяла ей ответить Верховному жрецу что-либо вразумительное.

– Об этом должен заботиться каждый правитель, любящий свою страну и народ, – ответил за нее Эйе, – но царь не сеет, не пашет, не рубит камни в копях Асуана. Он должен приносить высшую пользу, имея божественное происхождение, чтоб боги благоволили к нему, как к сыну, а он будет руководить постройкой храмов и устраивать праздники в честь богов, чтить умерших, несущих вести о бренной жизни в царство Осириса, защищающего нас наравне с лучезарным Амоном. Боги должны радоваться, глядя на его деяния. Он должен делать процветающими их святилища, учреждать все новые божественные приношения, наполнять их сокровищницы золотом, серебром, лазуритом и бирюзой, а закрома ячменем и пшеницей, строить золотые ладьи и сопровождать богов в их путешествии от храма к храму…

Эйе перевел дыхание, ожидая хоть какой-то реакции, но ее не было, и он продолжал:

– Если царь перестанет выполнять божественные функции, страна придет в упадок, как случилось при твоем отце, ослепленном чужой верой. Ты помнишь, пока он строил свой презренный город, в храмах Амона прекратились обильные жертвоприношения, и Нил перестал питать пересохшие поля, чужеземцы рушили наши города и захватывали земли, торговцы не везли богатых товаров, а брат поднимал руку на брата, потому что никто не вершил справедливого суда. Боги отвернулись от нас, как родители от непутевого сына…

Анхесенамон понимала, все о чем говорит жрец – правда, кроме одного… Ее взгляд блуждал по небу, и Витус знал, что она там пытается разглядеть, но ничем не мог ей помочь – Атона больше не существовало и он никогда не вернется в эту землю.

Наконец, поняв, что солнечный бог покинул ее, Анхесенамон снова обратила взор к людям, но все молчали. Молчал и Арнуванда, не ожидавший такого приема.

– Скажи, о, Супруга Бога, – продолжал Эйе, – хочешь ли ты вновь ввергнуть страну в безумие распрей и голода? Ведь ни один человек, каким бы могучим он ни был, не в силах противостоять богам. Аринна не придет в землю Амона, потому что у нее есть своя страна – страна Хатти. Зачем ты хочешь привести ее сюда – чтоб отринуть от нас наших богов, дающих нам благоденствие и радость?.. – Эйе смерил взглядом чужеземного гостя, – мы не можем принимать его с миром, не погубив при этом царство, созданное для нас между обиталищем небесного Амона и владыки вечности Осириса! – закончив на столь патетической ноте, Эйе незаметно сунул в руку Витуса какой-то предмет и вытолкнул новоиспеченного жреца вперед.

Сжав руку, Витус понял, что в ней находится рукоять кинжала. Если царица даст знак страже, ему конец, но она, видимо, ни на что не могла решиться, мечась между жестокой правдой и мечтами; между реальностью и будущим, которое, похоже, оказалось ей неподвластно.

…А тут еще этот хетт со зверским лицом, который тоже может прийти в себя. Надо действовать!.. – в несколько прыжков Витус покрыл расстояние, отделявшее его от жертвы, и снизу, чтоб принц не успел перехватить руку, нанес удар. Никто из стражников не шелохнулся (видимо, внутренне они были согласны с Эйе), и только танцовщицы истошно завизжали, а Анхесенамон, закрыв лицо руками, уронила голову; золотой коршун камнем ринулся на землю, покатившись к ногам Верховного жреца, словно вслед за ускользающей добычей, а черные волосы царицы растеклись по плечам, вставив лицо в траурную раму.

Все произошло в считанные секунды, за которые Витус успел нанести еще один удар в падающее навзничь тело. Леопардовая шкура окрасилась кровью, и лишь лицо хетта осталось невозмутимым – наверное, неизвестная Аринна накрыла его своим крылом, унося в далекую горную страну Хатти.

Синатхор, догадавшийся, что, скорее всего, его ждет участь хетта, в последней надежде, бросился к царице; попытался привести ее в чувство, и она подняла голову, открыла глаза, растерянно озираясь по сторонам. Медленно убрала с лица волосы. Вряд ли она могла трезво оценить ситуацию, и Эйе воспользовался этим – не дав ей возможности отдать ни одного приказания, он торжественно напомнил:

– У тебя осталось три дня, чтоб выбрать мужа, но можешь сделать это здесь и сейчас.

– По закону, данному нам Амоном, – прошептала царица, – в случае, если вдова царя не сможет найти себе нового мужа, ее супругом становится Верховный жрец. Пусть писцы сделают об этом запись в хрониках, а глашатае сообщат народу.

– Жизнь! Благоденствие! Здоровье! – воскликнул кто-то, и все присутствующие, включая Синатхора, подхватили здравицу новому царю.

…Как, оказывается, просто убить человека! – Витус смотрел на обагренный кровью кинжал, – надо всего лишь думать, что ты совершаешь благое дело, и чужая жизнь перестанет казаться драгоценностью… Но тогда можно оправдать любого маньяка, ведь никто не знает, что ему кажется благим поступком, а что нет. Наверное, для того и нужен Бог, чтоб определять эту самую меру благости, а вовсе не для того, чтоб возносить ему молитвы, которые тот все равно не услышит. Оказывается, я всегда был прав, что Бог живет в каждом из нас, а не в высоком доме с колоколами и не в этом храме с золотой статуей, которую я, как последний идиот, натирал мазями…

Он огляделся, взирая на мир с позиции вновь обретенной истины. Жрец Эйе… нет, теперь уже царь Эйе, довольно улыбаясь, держал руку своей новой жены, только что добытой в честном поединке. Анхесенамон не смотрела, ни на мужа, ни на лежащее в нескольких метрах мертвое тело. Даже не щурясь, она впилась взглядом в огромное, висящее перед ней вечное солнце, которое заменило то маленькое, исчезнувшее навсегда и унесшее с собой надежду. Синатхор испуганно глядел на царицу – не в ее лицо, а на волосы, думая, сможет ли кто-то уложить их лучше него, ведь в этом заключался его шанс выжить.

Прежде, чем расстаться с кинжалом, Витус опустил взгляд и увидел, как в складках красного, очень гармонирующего с кровью, узора юбки что-то блеснуло. Совершенно не осознано наклонился, бросив кинжал – на куске веревки, обвязанном вокруг пояса принца, висел перстень с большим зеленым камнем. Не спрашивая ни у кого разрешения, Витус сорвал его, крепко зажал в кулаке, и в тот же миг почувствовал, что воздух начинает вибрировать, искажая лица окружающих. А, может, они исказились от страха, видя, как человек, только что стоявший перед ними, обретает странное свечение и поднимается вверх, теряя телесные формы.

Последнее, что видел Витус, истошно закричавшую царицу и нового царя с приоткрытым ртом, и глазами, полными ужаса. Это был их последний ужас перед спокойной семейной жизнью, о которой почему-то умалчивают учебники истории…»

Все! Женя отложил ручку. Роман пришел к логическому завершению. …Или нет?.. Или я должен еще что-то сказать, как-то объяснить, зачем извел столько бумаги?.. Он обхватил руками голову, не давая разбежаться обрадованным окончанием работы мыслям, и снова взял ручку. Пальцы не гнулись и буквы получались еще более корявые, чем обычно.

«…умалчивают учебники истории. А зря, потому что в этом заключается примитивная формула человеческого существования – сколько б мы ни испытывали страстей, желаний и эмоций; сколько б ни боролись, создавая себе трудности, все равно приходишь к покою, для кого-то проявляющемуся в кухне, детях или ежедневном восьмичасовом сидении в постылом офисе, а для кого-то в вечном путешествии по стране Осириса. Вариантов множество, но так устроен мир, что струна не выдерживает, и ее можно, либо отпустить, либо порвать, распрощавшись с мечтами и высшими идеалами.

А для чего тогда все это было? Как можно сохранить прекрасное ощущение полета, когда воля и энергия, собранные воедино на острие иглы, пронзают пространство и время?..»

…Нет, не то! – Женя перечеркнул последнюю страницу, – мне удалось сформулировать вопрос, но разве можно бросать читателя в таком «подвешенном» состоянии? А Витус не может знать ответа, которого не знаю я сам… Пусть будет так: «Витус задумался. У кого он мог выяснить ответ? Всесильная Алекса?.. Она говорила что-то о другом мире, который можно создать, вместо того, чтоб вмешиваться в реальность. Но что это за мир, черт возьми?!.. И у Алексы не спросишь, потому что неизвестно, где ее искать…»

…А, вообще, реальна Алекса или нет?.. – Женя уже не мог сообразить, что во всей этой истории является фантастической правдой, а что историческим вымыслом – все смешалось в нагромождении мыслей и впечатлений. В какой-то момент ему показалось, что Витус – это он сам, но кто же тогда господин Виталий, поставлявший ему информацию и изначально ставший главным героем? А, может, господина Виталия никогда не существовало? Тогда получается, что Даша, Кристина, даже вечно занятой бухгалтер Татьяна – одно и тоже лицо женского пола и неважно, с кем он спал, а кому просто дарил книги. …Как ни прискорбно, но отсюда следует, что я схожу с ума!..

Женя огляделся, ища в знакомом интерьере признаки собственного безумия, но увидел стол с бумагой, диван, телевизор – здесь не было, ни перстня, ни кресла, в котором можно ощутить себя, то ли Витусом, то ли господином Виталием. …А может, я придумал эту комнату, а в реальности все пространство давно поглотили прожорливые тюльпаны?.. Но тогда и меня не существует!.. А я-то, вот, он!.. – Женя так сильно ущипнул себя за руку, что вздрогнул от боли, – разве можно причинить себе боль, если ты не существуешь? Если б это делал кто-то другой, а то ведь сам себе!.. Или не себе? Щиплешь тут какого-то идиота с условным именем, Евгений…

Он провел рукой по подбородку и укололся о жесткую щетину. Сколько же прошло времени с начала его добровольного заточения? Наверное, давно пора выходить на работу, только как он сможет составлять программы, если не ощущает реальности?

…А ее и нету, никакой реальности!.. И не существовало никакой Анхесенамон – есть лишь имя в исторической книжке, которое кто-то успел придумать раньше меня! И ничего не было – ни Даши в розовом халатике, ни господина Виталия, путешествующего во времени, ни матери Анастасии… А что тогда было?.. Вернее, что тогда есть? Надо срочно выяснить… – Женя подошел к окну, готовый встретиться лицом к лицу, например, с весной, выжимающей ручьи из снежных сугробов, или с белыми пирамидами на краю пустыни, или, вообще, окунуться в ничто, но… он облегченно вздохнул и блаженно прикрыл глаза, потому что увидел знакомый зимний город с бегающими во дворе ребятишками, автомобили, как всегда, стоявшие под окнами…

…С местом мы определились. Оно существует и можно выйти, чтоб, к примеру, купить газету и узнать, какое сегодня число. Да-да, именно так и надо поступить! А еще надо вдохнуть свежий воздух, чтоб разом избавиться от галлюцинаций…

На «ватных», отвыкших двигаться ногах, Женя спустился вниз; закашлялся, так и не решив, нравится ли ему мороз или сухой воздух пустыни гораздо приятнее? …Стоп! Я не был в пустыне и знаю о ней только от господина Виталия! Как мне может быть приятен ее воздух?.. Это господину Виталию он может быть приятен… а, собственно, почему б напрямую не спросить его об этом? Я больше не боюсь его. Я знаю о нем слишком много – знаю даже, что он убил человека!.. Хотя нет, это же был Витус… блин, а, может, это был я?.. Я чувствую, как кинжал входит в податливое тело… а где перстень? Тогда он должен остаться у меня… Надо ехать! Сам я уже никогда не выберусь из этого лабиринта…

До центра маршрутка, постоянно затираемая автобусами, плелась около часа, но Жене это было только на руку. Он жадно смотрел в окно, стараясь, как в детской задачке, найти «десять отличий». …А вдруг и Новый год уже прошел?.. Нет, вряд ли, если елки еще не убирают. С другой стороны, их и не будут убирать до самого крещения, а рассыпанные на снегу конфетти и яркие упаковки от петард говорят, что, может быть, он и прошел… Как же трудно разобраться даже в своем времени!..

Он выскочил из маршрутки и обогнув угол, увидел знакомое крыльцо, и это уже была победа – значит, «Колесо Фортуны» существует, несмотря ни на что, и нереальным оказывается, либо он сам, либо Витус. Женя взбежал по ступеням и распахнув дверь, услышал мелодичный перезвон колокольчика. Однако дальше все пошло совсем не так, как ожидалось. На полу стоял уже упакованный компьютер, а у секретарского стола склонилась женщина, разбирая документы, и женщина эта была вовсе не Кристина. …Хотя и правильно – откуда ей здесь взяться, если она осталась в храме Амона?.. На звук колокольчика женщина обернулась, и Женя узнал Дашу.

– Ты?.. Зачем?.. – похоже, она удивилась не меньше – лицо ее вытянулось, губы дрогнули.

…Так, может, прошли не дни, а годы, если ситуация изменилась так кардинально?!..

– Вы что, переезжаете?.. – растерянно спросил Женя.

– Ты зря пришел, – в Дашиных глазах появился страх, – мы закрываемся. Виталий сказал, что больше не будет заниматься всем этим и возвращается обратно в университет, на кафедру.

– Мне надо поговорить с ним, – Женю интересовало не будущее Виталия, а крохотный кусочек его недавнего прошлого.

– Жень, – Даша присела на край стола и сцепив руки, сжала их так, что пальцы побелели, – только умоляю, не говори ему про нас. Это было наваждение… я не люблю тебя… прости. Это как-то само случилось…

– Я, вообще-то, и не собирался, – Женя чуть не рассмеялся ей в лицо. Знала б она, какие проблемы его волнуют!..

– Правда? – Даша немного расслабилась, и пальцы ее вновь порозовели, – честное слово, я не знаю, почему пришла тогда. Наверное, мне было так ужасно, так тоскливо, что хотелось совершить что-то безумное… и я совершила, – она опустила взгляд, – но это не имеет продолжения, понимаешь? Я люблю мужа… но ведь все мы имеем право на ошибки.

– Да не волнуйся ты, – Женя хотел погладить ее по голове, но, скорее всего, от этого жеста она шарахнулась бы в сторону, как испуганное животное. …Не стоит, – подумал он с трезвым равнодушием и решил, что абсолютно ничего не потеряет, если ему больше никогда в жизни не доведется прикоснуться, ни к ее волосам, ни к ее телу. Он и так уже почти забыл ощущения того замечательного дня и вовсе не желает его повторения. Есть более важные вещи – например, попытаться найти свое место в этой круговерти времен.

– Спасибо, – успокоившись окончательно, Даша встала, не глядя поправила волосы и вдруг спросила, резко закрывая прошлую тему, – ты роман-то свой дописал?

– Да. Когда выйдет, позвоню… если хочешь… – Женя и не вспомнил, что начинал писать роман именно для нее – теперь это лишь его детище, им рожденное и выпестованное, а от нее не нужно даже «алиментов». Он, как отец-одиночка. …Странно, и что я находил в ней?.. – взгляд его стал откровенно изучающим – так нельзя рассматривать только свитер и юбку, – или я научился видеть насквозь?..

– Если ты к Виталию, то он в кабинете, – Даша зашла за стол, словно пытаясь избавиться от липкого, навязчивого взгляда.

– Да-да, – Женя очнулся. Никаких эмоций эта женщина больше не вызывала, и это, по крайней мере, выглядело странно – не могут же желания и привязанности меняться так молниеносно и беспричинно? – раздеться можно? – спросил он.

Даша открыла шкаф и протянула пустую вешалку.

– Хотя ладно, я так, – Женя решил, что панически бежать, как прошлый раз, он не будет, и, вообще, все прежние правила утратили силу, поэтому открыл дверь и просто вошел.

На столе высились стопки книг. Куклы, вперемежку со свечами, колодами карт, нитками четок и еще какой-то ерундой были небрежно свалены в коробку, стоявшую прямо на пресловутом колесе Фортуны.

– Салон закрыт, – объявил Виталий, не поднимая головы.

– Я знаю, но мне не надо никаких услуг.

Виталий взглянул на незваного посетителя; прищурился, что-то припоминая, но, то ли воспоминание оказалось слишком смутным, то ли он искусственно не хотел к нему возвращаться.

– А что же вам надо? Если вы по поводу помещения, то оно уже продано – в понедельник сюда въезжает другая фирма.

– Я не по поводу помещения. Я по поводу Древнего Египта.

Глаза Виталия превратились в узкие щелочки, но во взгляде больше не чувствовалось той мощи, которая совсем недавно выкинула Женю из кабинета. Сейчас на него смотрел настороженный человек, пытающийся сообразить, как вести себя; о чем стоит говорить, а о чем нет, и что известно оппоненту.

– Я вас не понимаю, – моргнув, Виталий убрал газету.

Женя решил, что даже если спросит «в лоб», давно ли тот прибыл из Египта и как там себя чувствует Анхесенамон, то в лучшем случае, получит в ответ понимающую улыбку, а в худшем, ему покрутят пальцем у виска.

…Но ведь он там был! Не могла же Даша придумать за него те заметки? И Кристину брал с собой, и бросил ее там!.. Или это не он, а Витус?.. – Женя огляделся, ища куда б присесть, но, и кресло, и стул были заняты вещами, – кстати, а где Кристина? – он прислонился к подоконнику.

– Она уволилась – фирма ведь ликвидируется.

– И где она сейчас?

– Понятия не имею. Почему я должен интересоваться этим?

Виталий, естественно, прекрасно помнил, как объяснял Кристине, что встречаться им больше незачем и лучше забыть ту странную ночь, когда ему показалось… да, все ему тогда показалось и ничего серьезного между ними и быть не могло! Помнил, как она заплакала, как ушла, хлопнув дверью. …Ничего, раз ее дотошный отец больше не звонит, значит, все у нее хорошо, все хорошо…

– Но вы же соблазнили ее там, в Египте. Самой ей и в голову б не пришло, спать с вами! – Женя наклонился вперед, держась руками за стол, чтоб не ударить противника, – неужели вы не чувствуете ответственности? Вы ж поступили по-скотски!..

– Ах, вот, зачем вы пришли! – неожиданно лицо Виталия расплылось в улыбке, а голос приобрел уверенность, – вы пришли шантажировать меня? Так вот, Даша все знает – я рассказал ей, и она простила меня. Мы помирились, так что вам ничего не светит.

…Вот, стерва!.. – возмутился Женя, – она, видите ли, простила, а как трахалась со мной забыла рассказать? Может, «вломить» ее? Или пусть разбираются сами?..

– Курить можно? – Женя достал сигареты.

– Курите, – Виталий пожал плечами, – только не знаю, о чем нам еще разговаривать?

– Значит, простила… – Женя с удовольствием затянулся, – а Кристина уволилась…

– Конечно, уволилась.

– И заявление об уходе она писала?

– Знаете, у нас нет отдела кадров! У нас маленькая частная фирма, и мы иногда обходимся без формальностей. И, собственно, кто вы такой, чтоб устраивать мне допрос?

– Я тот, кто знает, где находится Кристина…

– И что? Какие это дает вам права?..

– …и вы знаете, где она находится. Она сейчас в Фивах – столице Двух Земель, поет и танцует в храме Амона, разве не так?

– Это невозможно, – спокойно произнес Виталий, – иначе нарушится равновесие…

– То есть, вы не отрицаете, что она там была, но считаете, что она не могла там остаться?

Виталий долго смотрел в угол и наконец принял окончательное решение.

– Нет, я не считаю, что она там была. Даже в принципе! Я считаю, что вы сумасшедший, потому что любому нормальному человеку известно – машины времени не существует, и в этом заключается равновесие. Все происходит в свое время.

– Но она-то там! Вы об этом прекрасно знаете!.. А еще вы убили там человека, хеттского принца!.. Или этого тоже не было?

– У вас с головой проблемы, – цинично заметил Виталий, – какого принца? Вам лечиться надо.

Женя понял, что ничего не добьется, если Виталий сам не захочет говорить правду, а заставить его невозможно и пригласить в свидетели тоже некого.

– Ладно, пусть все останется на вашей совести, – Женя встал, ища, куда б ему стряхнуть пепел, и не увидев пепельницы, спросил, – газетку можно?

– Да, конечно, – Виталий протянул страницу, и Женя непроизвольно взглянул на текст. В глаза бросилась, выделенная жирной черной рамкой колонка, в которой «группа товарищей» скорбела о безвременной и трагической смерти поэта Виктора Лисицина. Заканчивался некролог словами: «Его покинула Муза, и он не вынес одиночества».

…Так выглядят настоящие сумасшедшие, – подумал Женя, – работать надо, как я, и никакие музы не нужны!.. Если только не считать моей Музой эту, рыжую… Резкий переход от полного бессилия к осознанию заслуженной победы, сразу просветлил мозги. …Жалкий маг, который просто бессовестно лжет и изворачивается!.. Чего он стоит, в сравнении со мной, настоящим писателем?.. Я всем докажу, что сумасшедший здесь, кто угодно, только не я!.. Раз этот козел не хочет ничего делать, я найду других, которые захотят, – он вспомнил о матери Анастасии, – кстати, она ж обязана помогать мне!..

Женя бросил на стол скомканный кулечек с пеплом и не прощаясь, вышел; молча проследовал мимо удивленной Даши. Колокольчик звякнул, хлопнула дверь…