Текст книги "Эра Водолея, или Каждый имеет право знать"

– Что? – опять не понял Зубков. – А что, с ним нужно разговаривать?

– Ну… некоторые разговаривают. Дают имена…

– Какие, например?

– Ну, там… Железный Феликс, Шалунишка, – не спеша перечисляла Машенька, напрягая память, – Келдыш, Солдат, Малыш, Кегля, Тушканчик, Бориска, Живчик.

– Хм-хм. Ну… Феликс – еще куда ни шло, а вот насчет железного… это он тебе приврал.

– Я и сама знаю, – сказала Машенька. – Две минуты – и на боковую.

– Ну а у тебя как ее зовут? Дразнилка?

– Киска, – улыбнулась Машенька, кокетливо склонив голову набок.

– И о чем же вы с ней беседуете?

– Так… о разном… я ее люблю… глажу…

– Гладишь? – поднял брови Костя. – Вообще-то это называется мастурбацией, а не беседой. Хотя… – вздохнул он, – какой собеседник попадется. В этом обществе мастурбация и дискуссия, судя по всему, обозначают одно и то же.

– Как это? – удивилась Машенька.

– Движение есть, а дети не рождаются.

– Как в буддизме, – сказала Машенька и нежно поцеловала Костю в нижнюю губу. – Главное – процесс.

– Че-го? – от услышанного Костя перестал мять Машенькины ягодицы и чуть не открыл рот.

– Я сейчас тебе все объясню, – прошептала Машенька и мягко повалила Костю на кровать.

В зале уронили что-то тяжелое, и грохот смешался со звоном стеклянных осколков. За стеной послышалось рычание. Зубков успел разобрать голос Чуева. Со следующей секунды он перестал воспринимать окружающий мир, кроме того, что было в этой маленькой комнатке.

Глава 2. Загадка с тремя неизвестными

Недалеко от стен Кремля, напротив Большого Каменного моста, закрытый белой материей, стоял памятник последнему императору. Справа от памятника за ночь выросла временная трибуна. Открытие памятника должно было состояться через полчаса. Журналисты толпились возле трибуны с самого утра. Десять минут назад начали подтягиваться официальные лица. Префекты, супрефекты, министр культуры, президент Академии изящных искусств, он же и автор памятника. Все ждали приезда мэра. Ходили даже слухи, что на открытие памятника обещал приехать президент. Освящать памятник должен был сам патриарх. Толпа зевак и идейных зрителей каждые полчаса увеличивалась вдвое. Телевизионщики устанавливали и настраивали телекамеры, кинохроникеры – киношную аппаратуру, фотокорреспонденты занимали удобные для съемки места. Газетчики кучковались по интересам, курили и просто трепались.

«…Я видел эскизы памятника. Кошмар». – «Не кошмар, а ужас». – «Ужас будет, когда с покойника простынку сымут. Ты посмотри, какие размеры». – «А почему его в Москве поставили, а не в Питере?» – «Потому что в Питере уже есть один император». – «О чем ты говоришь… какой император… просто автор дружит с московским мэром, а не с питерским». – «Да. Такого монстра только по знакомству можно поставить. Говорят, ночью шутники к нему табличку присобачили». – «Точно. Написали, что это Змей Горыныч. У того тоже было три головы». – «Какие три головы, они назвали этот памятник Бармалей. Предполагается водить к нему непослушных детей». – «Нет уж, пусть лучше непослушные растут, чем заики». – «Господа, не святотатствуйте. Забыли, что императора причислили к лику святых?» – «Это чем же он так свят?» – «Великомученик-с. Смерть принял от нехристей». – «Эти нехристи тридцать миллионов расстреляли. Что же одного его-то канонизировали…»

Где-то вдалеке завыли сирены. Все пришло в движение. Объективы кино-, видео– и фотокамер развернулись в сторону приближавшегося кортежа. Дорогой «Мерседес» подкатил к памятнику и остановился. Охрана вышла из машин сопровождения и аккуратно оттеснила толпу. К задней двери «Мерседеса» раскатали красную ковровую дорожку. Кто-то из свиты мэра открыл дверь. Зубков уже видел местного мэра, но до сих пор не переставал поражаться сходству: невысокого роста толстячок вынырнул из машины. Он был лыс и улыбчив. Казалось, все его лицо превратилось в улыбку. Толпа взорвалась гулом приветствия. Мэр помахал всем присутствующим поднятыми вверх руками, повернулся вокруг себя, одаривая каждого улыбкой. Навстречу ему шел скульптор. Он был почти такого же роста и той же комплекции, разве что волос на его голове было больше. Они обнялись, пожали друг другу руки, в обнимку прошли по ковровой дорожке и поднялись на трибуну. Толпа ликовала. Стоя на трибуне, мэр поднял вверх руки со сжатыми кулаками, потом хлопнул над головой в ладоши и, продолжая потрясать ими, сцепил их в замок. Скульптор стоял рядом и улыбался, довольный происходящим.

– Костя, – прошептал кто-то на ухо.

Зубков обернулся и увидел Игоря. Вид у него был помятый и какой-то пришибленный. Кроме того, Зубков заметил, что Игорь часто смотрел по сторонам.

– Привет, – улыбнулся Костя. – Ты чего…

Игорь перебил его.

– У меня неприятности. Можно у тебя переночевать?

– Не вопрос, – ответил Костя. – А что случилось?

У Зубкова появились плохие предчувствия.

– Ты уверен? За мной могут прийти. Тогда и тебе достанется.

– Когда придут, тогда и поделим, – ответил Костя. – Что случилось?

– Вечером расскажу. Спасибо.

Игорь чуть хлопнул Костю по плечу, и нырнув в толпу, растворился в ней. «Что еще могло случиться?» – подумал Костя.

Милиция оттеснила зрителей с дороги и поставила ограждения. Через минуту показался кортеж патриарха. Его «Мерседес» не уступал роскошью президентскому. Разве что был на несколько сантиметров короче. И машин охраны было на две меньше.

Патриарх величаво вышел из машины, окинул всех присутствующих взглядом и, опираясь на посох, не торопясь пошел к трибуне. За ним шла свита. Мэр и скульптор припали к его руке и получили благословение.

Первым заговорил директор Исторического музея. Он рассказал о всей важности открытия памятника, о том, что нельзя забывать прошлое, потому что тогда не будет будущего. Рассказал об огромном культурном значении этого произведения искусства. Правда, при этом он забыл упомянуть, что первоначально памятник делали герою Первой мировой войны, полковнику русской армии Кронбергу и хотели поставить его в Германии, где теперь жили его потомки. Но потомки почему-то не оценили гениальности творения скульптора и воспротивились. Потом у памятника сменили голову и хотели поставить его в Париже как памятник эмиграции, но во Франции, кроме самих эмигрантов, точнее – их потомков, эту потрясающую идею тоже почему-то никто не одобрил. А когда встал вопрос о канонизации императора, скульптор в очередной раз сменил голову и предложил памятник столице. Мэр принял эту идею с восторгом, как принимал все идеи президента Академии изящных искусств.

После митинга патриарх самолично окропил бронзового великана святой водой и в сопровождении мэра и скульптора отправился на банкет, который давала мэрия по случаю столь знаменательного события.

Костя был переполнен впечатлениями и сел за статью прямо в машине, не отъезжая от памятника. Сначала он передал разговоры, услышанные в ожидании начала мероприятия, потом в хронометрическом порядке процитировал само действо и в заключение дополнил все это тройкой своих мыслей. После этого, довольный написанным, Зубков поехал в газету.

Прочитав статью, главный редактор сказал, что она ему, Косте, еще аукнется, но в номер все же поставил. Зубков был доволен. Утро не прошло даром. Как только он вышел из редакции, сразу же вспомнил об Игоре, о его странном поведении и предстоящем вечернем визите. В холодильнике было пусто, и Костя поехал в магазин за продуктами.

Игорь пришел ровно в восемь. Выглядел он гораздо хуже, чем утром. Костя пропустил его в квартиру, дал тапочки и провел на кухню.

– Есть хочешь?

– Спрашиваешь.

Костя налил тарелку куриного супа и поставил ее перед Игорем. Сам он уже поел, поэтому налил себе лишь чаю и сел напротив гостя.

– Водка есть? – спросил Игорь.

– Конечно.

Зубков достал из холодильника начатую вчера бутылку водки, поставил на стол пиалу с солеными опятами и две рюмки. Задумавшись на секунду, он взял тарелку, положил себе котлету и разлил водку по рюмкам. Они молча выпили. Игорь, не закусывая, сразу же налил себе вторую рюмку и выпил ее. Костя скушал соленый опенок и, плеснув на тарелку кетчупа, вилкой разделил котлету на три части. Игорь съел несколько ложек супа и отодвинул тарелку.

– В общем, влип я, приятель, – вздохнув, сказал Игорь. – Сначала Ленка. А теперь и я.

– Что случилось?

Костя не на шутку испугался. Взгляд у Игоря вдруг стал блуждающим.

– Я посмотрел Ленкины черновики. Она советовалась со мной по поводу одной статьи. Ее главный тогда вызвал к себе, и она забыла папку у меня на столе… Я сначала значения этому не придал, думал, обычные ее фантазии. Но когда она пропала, я еще раз просмотрел ее бумаги. Готовится переворот. Крикуны разработали план захвата власти. Сначала будет авария на цементном заводе и митинг. Их люди в МВД дадут команду на его разгон. Будут жертвы. Когда прольется кровь, Штырев призовет всех на баррикады.

– Что с Леной? – спросил Костя со слабой надеждой услышать о ней хоть что-то новое.

– Не знаю, – ответил Игорь, чуть двинув плечами. – Ее больше никто не видел. Я проверил телефонные звонки. Тебе она звонила последнему.

– Может, тебе в СГБ сходить? – предложил Костя.

– К кому?

– Ты ешь давай, ешь. Весь день, наверное, не ел.

– Утром перекусил, – ответил Игорь и пододвинул к себе тарелку с супом. – Самое главное, не ясно, кто за кого играет.

– А может, это и правда всего лишь ее фантазии? – предположил Зубков.

– А обыск у меня в квартире?

– У тебя был обыск? – удивился Костя.

– Вчера днем я зашел домой… Дверь цела, замки не сломаны. А в квартире все верх дном.

– А бумаги?

– Они у меня с собой были. Я сразу же ушел из квартиры и больше не появлялся там. Бумаги спрятал.

Игорь доел суп и отодвинул тарелку. Костя положил ему три котлеты и макароны.

– Так что ты сейчас тоже рискуешь, – сказал Игорь, беря в руки вилку. – Если… я все пойму. А за ужин спасибо.

– Сиди, не дергайся, – повысил голос Костя. – Поймет он. Если бы все было так просто, ты бы еще вчера свое получил. А раз ты здесь сидишь, значит, руки у крикунов коротки. Отсидишься у меня пару дней. Я с одним человеком посоветуюсь.

– С Моисеем, что ли?

– Нет. Есть у меня знакомый генерал, – соврал Костя.

– Вот он нас обоих и прихлопнет.

– Я же не скажу ему, что ты у меня.

– А что ты скажешь? Да он и сам обо всем догадается.

– Не знаю. Придумаю что-нибудь. Чай будешь?

– Нет. Спасибо, – сказал Игорь, положив вилку в пустую тарелку.

– У тебя глаза красные. Ночью не спал, наверное?

– Прикорнул пару часов.

– Иди ложись, – сказал Костя, – я тебе на диване постелил.

А завтра разберемся, что к чему.

Игорь лег спать, а Костя прибрался на кухне и задумался над услышанным. Все, что рассказал Игорь, Зубкову казалось малореальным. Скорее всего, здесь замешана какая-то маленькая преступная группа, нежели организация. Кто-то проник в их секреты, и они начали защищаться. Нет, это не государство и тем более не крикуны. Эти ребята вообще ни на что, кроме митингов, не способны. Причем митинговать они могут по любому поводу. Вечная оппозиция. Завтра попробуем узнать, что у них происходит. Костя разобрал раскладушку и уснул практически сразу.

Проснулся он около восьми часов. Игоря дома не было. К зеркалу была прикреплена записка:

Спасибо за кров и еду. Не хочу подвергать тебя опасности. Никому не говори о том, что я у тебя ночевал. Для твоей же безопасности. Я сам во всем разберусь. Еще раз спасибо.

Игорь

Костя выругался и пошел в ванную умываться.

В газете его встретили аплодисментами. Статья удалась на славу. Первыми отреагировали представители мэрии. Через сорок минут как газета поступила в продажу, они позвонили главному редактору и заявили, что этот пасквиль оскорбляет мэра и всю мэрию, что они не будут сидеть сложа руки и подают в суд иск о защите чести и достоинства мэра. Из пожарной инспекции тоже позвонили и предупредили, что с противопожарной безопасностью в газете не все в порядке. Следом за пожарными звонили из санэпиднадзора. Через полчаса позвонил представитель патриарха по связям с общественностью, выразил предположение, что эта статья досадное недоразумение, а не спланированная акция по дискредитации его святейшества, и попросил впредь более тщательно отбирать материал, касаемый личности патриарха. Несомненно, есть некоторые недостатки у религиозных деятелей, но они ничтожно малы и относятся лишь к священникам на местах. Патриарх же наичестнейший и наипорядочнейший человек. Потом позвонили из фонда имени императора, Министерства культуры, Академии изящных искусств. Редактор лично разговаривал с ними, соглашался практически со всеми аргументами и в конце разговора напоминал о таком пустяке, как свобода слова и мнений. Бесчисленные звонки общественных организаций и просто возмущенных граждан доставались секретарше. Но самое интересное – это то, что тиража газеты не хватило. Пришлось после обеда допечатать еще сорок тысяч, чтобы все желающие смогли удовлетворить свое любопытство.

За статью Зубкову выписали премию в размере половины месячного оклада. Главный вызвал его к себе, лично похвалил и предупредил, что подобные статьи, как он уже говорил, могут сослужить ему плохую службу. Все-таки нужно более взвешенно подходить к выбору своих врагов. Руководители Церкви не любят, когда простые смертные сомневаются в их святости. И если уж дергаешь тигра за хвост, не забывай, что у него есть клыки и когти. Костя сказал, что никогда об этом не забывает, и поблагодарил за премию.

Глава 3. Слово дворянина и история Моисея

Премию было решено обмыть в ресторане напротив редакции. По пути к гардеробу Зубков заглянул в кафетерий. Там завязалась нешуточная дискуссия.

«…И все равно я не понимаю, за что императора причислили к лику святых, да еще мучеников. За то, что он отрекся от престола и бросил свою страну на произвол судьбы? Дескать, извините, ребята». – «Так какая ситуация была в стране, помнишь? Если бы не отрекся, может, было бы еще хуже». – «Возможно. Но каждый солдат давал клятву на верность царю и отечеству. И если он уходил с поля боя без приказа и говорил, что так будет лучше, его объявляли дезертиром и расстреливали. У императора ответственность еще больше. Он главнокомандующий, в конце концов! Так что же получается? Что он предал свою армию, свой народ?» – «Не о том вы, господа, говорите. Его объявили мучеником. Но ведь его просто застрелили. После этого последовали десятилетия террора и были уничтожены десятки миллионов людей. Вот кого действительно мучили в лагерях, над кем издевались. Что-то я не помню, чтобы хоть одного из них канонизировали». – «Я согласен с тобой. Конечно же, он безвинно пострадал. Но разве он один? Так почему же такая избирательность?..» – «Потому что нужен новый идол…»

Зубков недослушал спор. Он спустился вниз и стоял возле барьера гардероба в ожидании дяди Юры, когда в дверях появился элегантный старичок в строгом черном костюме, белой рубашке и галстуке-бабочке. Старичок снял шляпу и о чем-то осведомился у секретаря-распорядителя. Тот показал на Костю, и старичок, раскланявшись, пошел в его сторону.

– Ну что, идем? – спросил подошедший дядя Юра.

– Секунду. Очевидно, это ко мне.

Чуев посмотрел на старичка. Тот подошел ближе.

– Простите, вы Константин Зубков? – нараспев спросил старичок.

– Я.

– Член Дворянского собрания Олдищев-Снежин-Вольский, – расправив плечи, отрекомендовался старичок.

Электрик, менявший в фойе лампочки, уронил лестницу, и Костя не расслышал фамилию дворянина.

– Ваша статья – гнусная отрыжка Ивана, не помнящего родства, – торжественно провозгласил старичок. – Вы хам и мерзавец, – добавил дворянин и отвесил Косте смачную пощечину. – Как вы посмели своими грязными руками касаться имени этого человека?! Ваше счастье, что сейчас не те времена. Я бы вас просто убил на дуэли.

– Извините, что вмешиваюсь, – втиснулся плечом между спорщиками Чуев, видя в глазах Кости если не желание ответить оппоненту с правой, так, по крайней мере, надрать ему уши. – Вы, наверное, и в Бога веруете…

– Да как вы посмели… – вознегодовал Олдищев-Снежин-Вольский.

Чуев продолжил так же сдержанно, как и начал:

– Сказано в Евангелии: не сотвори себе кумира… Не собирайте себе богатства на земле, но на Небе… Вы готовы из-за слова убить человека… А Христос учил прощать.

– Милостивый государь…

– Вере он учил, а не слепому поклонению идолам…

– Хамы, – сдавленно прошипел дворянин.

Олдищев-Снежин-Вольский развернулся и, гордо подняв голову, пошел прочь. Чуев смотрел ему вслед с какой-то грустью.

– Ты чего? – спросил Костя, заметив, как погрустнели глаза дяди Юры.

– Мир хочет трахаться и убивать, – тихо сказал Чуев и, вздохнув, добавил, повернувшись к Зубкову: – А я хочу есть. Пошли.

Ресторан был наполовину пустым. Распорядитель проводил новых посетителей к столику, окруженному пальмами в бочках, и, щелкнув пальцами, подозвал официанта. Тот вырос словно из-под земли с рябчиками на подносе, сыром, вином.

Чуев предусмотрительно позвонил в ресторан еще из газеты, заказал столик и обед. Когда они с Зубковым вошли в голубой зал, все уже было приготовлено. Чуть позже должны были принести баранью ногу, соленую оленину, черную и красную икру, заливное из телятины, жульен, фрукты.

Зубков разлил вино по бокалам.

– За удачу, – сказал Чуев, подняв бокал. – Только будь осторожен.

Вино было превосходным. Оценив размер премии, дядя Юра заказал сорокалетний «Мускат красного камня».

– Вчера, когда открывали памятник, ко мне подошел Игорь и попросился переночевать, – сказал Костя, подливая вино в бокалы.

Дядя Юра, не отрываясь от рябчика, поднял на него глаза, бросил короткий взгляд и снова опустил их на птицу.

– Вечером он рассказал мне, что Лена не в командировке, – продолжил Костя.

– И что тебя смущает? – спросил дядя Юра, обсасывая косточки рябчика.

– Ленка раскопала информацию, что крикуны готовят переворот. Игорь сказал, что у них есть свои люди в МВД и Лену просто убрали. У него остались какие-то ее бумаги. И когда он в обед заехал домой, то увидел, что там все перевернуто вверх дном.

– Искали бумаги? – равнодушно спросил Чуев, вытер руку салфеткой и протянул ее к бокалу с вином.

– Он думает, что да. Я оставил его переночевать, а утром он ушел и оставил записку, что не хочет меня втягивать в эту историю.

Дядя Юра сделал два глотка, поставил бокал на стол и, делая короткий перерыв перед бараниной, откинулся на спинку диванчика.

– Ты думаешь, это реально? – спросил Костя.

– Что именно? Переворот крикунов или обыск у Игоря и пропажа Лены?

– А разве это не связано?

– Я не знаю, откуда ты взялся, – сказал дядя Юра, – но, насколько я понял, ты на самом деле ничего не помнишь. Так вот. Крикуны не способны на переворот. Они потому и называются крикунами. Вечная оппозиция. А что касается Лены и Игоря… всякое, конечно, бывает… но я думаю, что это игра. Провокация.

– Против кого?

– Против тебя. Так что не принимай близко к сердцу.

– Как это не принимай, если против меня? – удивился Костя.

– Я же сказал, что игра, – улыбнулся дядя Юра. – Понимаешь? Наживка. Главное – не клюнуть. Каждый делает вид, что делает свое дело.

К столику подошел тот же официант и принес жареную баранину, нарезанную кусками, соленую оленину, красную и черную икру, заливное из телятины, жульен, фруктовое ассорти и вторую бутылку «Муската…».

Через полчаса Чуев с Зубковым сидели уже приятно захмелевшие. Костя несколько успокоился, получив простое объяснение из уст авторитетного человека. Теперь непонятное становилось понятным. А может быть, обильный обед сделал свое дело. Когда желудок полон, мысли становятся слегка ленивыми.

– А здесь вкусно кормят, – сказал Костя и сделал глоток вина.

– У нас вообще все построено на еде.

– Как это? Хотя… – Костя понял, о чем говорит дядя Юра, и согласился с этой мыслью.

– Основной фетиш любого общества – это потребление, – объяснял дядя Юра, откинувшись на мягкую спинку диванчика. – Если ты делаешь все, что от тебя хочет государство, то получаешь косточку послаще. А самое страшное, что люди уже на генетическом уровне знают, что будет правильно, а что нет. Не сговариваясь, массы поддерживают общую идею. Никто не говорит об этом вслух, никто не обсуждает это с родственниками. Все просто делают то, что, по их расчетам, должно быть одобрено. И, как правило, они не ошибаются.

– А если кто-то не угадал, что будет в данной ситуации правильным?

– Он будет предупрежден. Если это повторится, то он будет предупрежден уже серьезно. Ну а в третий раз – наказан. Только репрессии применяются в скрытой форме. Очень редко когда людей сажают в тюрьму. У нас в тюрьмах сидят только уголовники. А те, кто с чем-то не согласен, в крайнем случае просто исчезают.

– Как Лена?

– Ну… если это не игра… почерк тот же. Не исключено, что с ней именно это и произошло. Всем объявляют, что ты переходишь на новое место работы или едешь в командировку. Там тебя никто не знает, а здесь тебя больше никто не увидит. Подставное лицо поболтается немного по стране, сменит еще пару мест работы. Только человека уже давно нет. И редко кто исчезает поодиночке, обычно семьями. Но это крайняя мера. Если всех стрелять, скоро это станет слишком очевидно. Есть более простая схема. Машина объявляет, что твоя карточка не читается. В течение двух часов тебе выдается временная карточка. Она красного цвета, имеет второй уровень, и по ней ты можешь получить минимум.

А проверка и экспертиза файла с твоими данными может занять и полгода. Тем временем тебе достается работа попроще и, естественно, подешевле. Ты съезжаешь со старой квартиры, поскольку не можешь ее оплачивать, переходишь на другое питание, покупаешь другую одежду. Все эти товары превосходного качества, но возможность выбора ограничена, у одежды фасон попроще, у продуктов – ассортимент. Тебя никто не сажает в тюрьму, ты не чувствуешь себя лишенным свободы. У тебя никто не отнимает последнего. Потому что человек, когда ему нечего терять, становится опасным. Просто с определенного момента ты не можешь сделать то, что мог раньше, к чему привыкли ты и твоя семья. Твои дети. Соседи начинают шептаться, их дети, естественно, все слышат. Они посмеиваются над твоим ребенком. Это очень страшно, когда тебя начинает ненавидеть твой ребенок.

– Но ведь есть еще и наличные деньги. Можно хранить сбережения в наличных. И тогда поломка карточки не так опасна.

– Ты не понял. Карточка определяет твой статус. Даже если у тебя на счете миллион, но твой цвет красный, ты не сможешь даже пообедать в желтой столовой. Точно так же как с желтой карточкой мало что можно сделать в красном секторе. Да и вообще… Жители красного сектора утешают себя тем, что жизнь в желтом и зеленом секторах гораздо дороже, чем у них. И когда из желтого сектора приезжают в красный, те воспринимают это как покушение на собственность. А наличные… ты их когда-нибудь видел?

– Нет.

– Наличные представляют собой монету из чистого золота с номиналом в полторы тысячи. У тебя, конечно же, их примут в любом магазине, но сдача будет только цифровая. Ее можно зачислить на карточку, но нельзя потрогать. Понимаешь? Наличные нельзя разменять. А если у тебя карточка «усредненный дубликат», то все, что превышает лимит этого среднего минимума, будет просто заморожено.

– Господи, что же за общество вы построили?

– Наступила Эра Водолея, – улыбнулся Чуев и сделал глоток вина.

– Этому есть и другое определение – тоталитарный режим. Почему же никто не уезжает отсюда?

– Куда и зачем?

– За границу.

– За границу? Там та же задница, только вид сбоку.

– Что же, везде одно и то же? Этого не может быть.

– Может. На мой взгляд, Лебедев был просто куклой на ниточке. Он делал то, что ему говорили. За это его сделали президентом.

– Наместник… – невесело добавил Костя.

– Именно так. Правда, выборы были, как и положено. Предвыборная борьба, война компромата. А на деле все обстояло гораздо проще. Государства договорились между собой. «Лучше водку пить, чем воевать…» Вот они и пришли к компромиссу. Появился Мировой совет. И очень скоро бытие везде стало почти одинаковым. Законы, условия жизни, распределение благ. Нет искушения – нет и греха. Ты думаешь, что оппозиция что-то изменит? Она просто играет отведенную ей роль, а руководитель получает за это самую банальную зарплату. Как любой служащий в госаппарате. Но только об этом мало кто знает. Ты же слышал, как они бескомпромиссно спорят до хрипоты и даже выводы делают. Только ничего не меняется, потому что большинство в стране, да и в мире, не хочет ничего менять. Церковь перешла на службу государству. В храмах проповедуют, что Эра Водолея – благо, что президент получил благословение небес. В общем, обычная отработанная технология агитации. Правда, не все священники думают так же, как и патриарх. Но их не так много. Они пытаются что-то объяснить людям, но их мало кто слушает. Основная проповедь строго регламентирована и утверждена начальством. На проповедь после проповеди остаются единицы. Тех же священников, кто видит в религии источник дохода и власти, гораздо больше, чем настоящих. Так что, как видишь, все до страшного просто.

Костя первый раз разговаривал с Чуевым так откровенно. Он вообще первый раз разговаривал откровенно с тех пор, как осознал, что за мир его окружает. И Чуев, казалось, первый раз не боится сказать ему правду. Как будто он прошел проверку и теперь заслуживает доверия.

– Почему тебя зовут Моисеем? – спросил Костя.

– Это было очень давно, – улыбнулся дядя Юра. – Я был молод и глуп. Когда я понял, к чему нас ведет Лебедев, я начал бороться с этим. Писал статьи, выступал на митингах. В знак протеста против идей и пропаганды Лебедева предлагал всем москвичам на сутки выйти из города. С тех пор меня и прозвали Моисеем. Потом я понял, что люди всегда ищут гарантии. Чтобы подтолкнуть их к действию, мы с друзьями взорвали вычислительный центр госбезопасности и подняли восстание. Теперь о нем говорят как об июньском мятеже. Но мои друзья были слишком агрессивны. Когда они почувствовали запах крови, их уже было невозможно остановить. Но что я мог сделать? Сначала я призывал выйти на улицу, а потом просил всех тихо разойтись по домам? Ну что же, я сделал это. Я выступил по телевидению, рассказал, что идеалы свободы подменены целью слепого убийства. Ночью мятеж был подавлен. Организаторов восстания, как и участников преступлений, арестовали. Кого-то посадили в тюрьму, кого-то, в том числе и меня, закрыли в психушку. Продержали два с половиной года. Теперь я официальный сумасшедший. Раз в год ложусь на обследование. При случае меня закроют надолго – диагноз уже готов.

– Что стало с твоими друзьями?

– Их обвинили в организации сотен убийств и казнили.

– Почему не посадили тебя? Ты, можно сказать, был идеологом.

– Во-первых, я не призывал к насилию и не организовывал убийства. Если я и был организатором, то только протеста. Они не трогают меня, потому что такие, как я, создают подпольные организации. А тогда, да и сейчас, им только это и нужно. Если есть Мы, значит, у Них есть работа. Значит, Они нужны. Только я уже давно не играю в сопротивление. Я устал от человеческой подлости и глупости. Я просто хочу дожить свой век.

– Когда мы после больницы пили пиво, ты сказал, что у тебя была жена… сейчас ты живешь один…

– Была жена, были и родственники… а теперь, ты прав, я один. Наташка вот еще есть. Теперь ты…

– Спасибо, – сказал Костя и немного растрогался.

– Слушай, – сказал дядя Юра и подался вперед. – Ответь мне: откуда ты такой взялся?

– Не знаю, – ответил Зубков. – Ей-богу не знаю. Есть какие-то воспоминания, которые я считал раньше настоящей жизнью, а теперь сном. Или же наоборот. Я сейчас сплю. Только что-то уж очень долго.

– Мда. Память значит многое. Нет памяти – нет прошлого, а нет прошлого – невозможно и будущее.

– А с чего все началось? Вся эта Эра Водолея…

Чуев взял бутылку и, разливая вино по бокалам, начал рассказывать с интонацией сказочника:

– Однажды, давным-давно, Лебедев владел четырьмя телеканалами, пятком радиостанций, полутора десятками газет. Кто-то считал, что он сам по себе идет к власти, кто-то думал, что он марионетка в руках недоброго и ненасытного соседа и просто отрабатывает заказ. А может, правы были и те и другие, просто однажды чужие интересы и личные пересеклись и обнаружили много общих целей. Не важно. Важно то, что под прикрытием свободы слова телевидение, радио и газеты Лебедева, сообщая новости, интерпретировали их в нужном заказчику ключе, делали заказные передачи. Ставили под сомнение любое действие правительства, президента, государственных органов. Сам понимаешь, средства массовой информации сильное оружие, и через несколько лет посеянное зерно сомнения дало всходы. Лебедева выбрали президентом. Кстати, крикуны не придумали ничего нового. Они пользовались методикой Лебедева. За два года люди Лебедева заняли все ключевые посты. А между тем в мире наблюдалось странное явление. Государства вдруг начали договариваться между собой. Появился Мировой Совет, который начал с того, что поставил нефтяных шейхов на колени. А через два года было объявлено о наступлении Эры Водолея. Мир переступил черту, за которой началось всеобщее процветание и благополучие. И вот уже двадцать пять лет ничего не меняется.

– Но были же восстания… – сказал Костя.

– Ну-у, хм… Это было давно… и неправда… Конечно, в самом начале были люди, которые выступали против такого рая. Но… Кто-то переменил точку зрения, кто-то просто исчез, кто-то решил, что раз кругом такой кошмар, так лучше уж заработать деньги и быть богатым, а не бедным, и начал работать на систему. А кто-то просто перешел на розовые таблетки, чтобы ни о чем не думать.

– А что же ты…

– А я и без таблеток не мучаюсь. Я достаточно неглуп, чтобы не пытаться пробить стену головой. Есть, конечно, и такие любители, но, как говорится, флаг им в руки и возглавлять колонну… А что они думают обо мне – мне как-то плевать. Я не хочу осчастливить мир. Я просто хочу жить. Тихо и спокойно.

Костя пришел домой пьяный, сытый и довольный. Довольный тем, что наконец-то с ним перестали говорить полунамеками, недомолвками и общими выражениями. Несомненно, он о многом догадывался или, по крайней мере, предполагал. Но сейчас ему все это разложили по полочкам и расфасовали по кастрюлькам.

И та пощечина, что была получена в редакции газеты, казалась такой обыденной издержкой производства, что Костя забыл про нее, как только вошел в ресторан.

Дядя Юра сегодня был совсем другим. Он выглядел обреченным на спокойствие, ему было скучно жить в этом обществе. Ему было противно участвовать в дрязгах, в этих чудовищных игрищах и обрядах. Он уже никому ничего не хотел объяснять. Костя знал, что, просыпаясь, каждое утро Моисей кричал, надрывая связки: «Дайте жить, гады!» – но никто его не слышал и не слушал. Каждый грыз свою кость.