Текст книги "Эра Водолея, или Каждый имеет право знать"

В коридоре послышался шум. Зубков обернулся. Через минуту в палату шумной гурьбой вошли постояльцы. На Костю они обратили внимания не больше, чем на соседа в трамвае. Некоторые из них легли на кровати, другие сели и открыли тумбочки. Зубков с некоторым волнением наблюдал за ними.

«Приглашаем всех на ужин», – сказал по радио приятный женский голос.

Больные поднялись и, продолжая обсуждать что-то свое, направились к выходу.

– Ты что, есть не идешь? – спросил молодой парнишка.

– Иду, – ответил Костя и улыбнулся.

В каждом отделении была своя столовая – просторная светлая комната со столами и телевизором под потолком. За стойкой-раздачей была небольшая кухня с двумя раковинами, электрической плитой и тремя шкафчиками на стене. На ужин в этот раз давали гречневую кашу с молоком, стакан какао и сдобную булочку. Зубков поставил ужин на поднос и, развернувшись, увидел за ближним столом двух пациентов, с аппетитом поедающих кашу.

– У вас не занято? – спросил Костя.

– Садись, – ответил толстячок в очках и, освобождая Зубкову место, передвинул ближе к себе стакан с какао.

– Новенький? – спросил второй. Он был постарше и тощий.

– Да. Час назад привезли.

– Чего такой грустный, первый раз, что ли? – спросил толстячок.

– Умгу… первый.

– Не переживай, – подмигнул второй. – И здесь жить можно.

Я вот, например, уже почти двадцать лет сюда ложусь каждый год. Тихо, спокойно. Контингент в основном смирный, кормежка хорошая. Опять-таки законный повод ничего не делать. Отдохнуть месячишко. Плюс к отпуску.

Тощий и толстый допили какао и, пожелав Зубкову приятного аппетита, встали из-за стола. Костя проводил их взглядом и вернулся к тарелке с гречневой кашей. Ел он медленно и без аппетита. Когда пришла очередь какао и булочки, столовая была уже пуста. Няня протирала столы влажной тряпкой и ставила на них перевернутые ножками вверх стулья. Зубкова никто не подгонял. Он спокойно допил какао и, поставив тарелки к мойке, сказал нянечке «спасибо».

Напротив столовой располагался небольшой зимний сад с диванами, креслами, журнальным столиком, заваленным прессой, столами для игры в шахматы и бильярд. Зубков не торопясь подошел к своей палате. Как только он появился в дверном проеме, его тут же усадили играть в домино. Костя любил домино и играл довольно сносно. Из разговоров он понял, что пациенты достаточно хорошо знают друг друга и относятся к пребыванию в клинике как к ежегодному медосмотру.

В домино играли шумно. Костяшки весело колотили по столу, и время от времени кто-нибудь выкрикивал волшебное слово «рыба». Веселье продолжалось до тех пор, пока не пришла медсестра Галя. Она сегодня дежурила по отделению, и пациенты отзывались о ней как о генерале в юбке.

– Господа больные, игра окончена, – с расстановкой провозгласила Галя. – Отбой.

Доиграв партию, пациенты оставили неубранное домино лежать на столе, разошлись каждый к своей койке и начали раздеваться. Когда Галя шла назад по коридору, все уже лежали в кроватях. Она окинула палату взглядом, пожелала всем спокойной ночи и выключила свет. Пациенты заерзали, почти хором глубоко вздохнули и, укутавшись в одеяла, сделали вид, что заснули. Галя постояла у входа в палату почти минуту и ушла. Через пять минут входная дверь в отделение щелкнула замком и скрипнула петлями.

– Хахали пришли, – сказал Вася.

– Я бы тоже к ней сходил, – вздохнул Витя.

Палата захихикала, скоро хихиканье переросло в дружный гогот. Зубков не знал причины всеобщего веселья, но психи смеялись так заразительно, что и он улыбнулся.

– Куда бы ты сходил? – сказал кто-то из дальнего угла. – Ты же вчера рассказывал, что у тебя уже пять лет как не стоит.

– Ну и что, – ответил Витя и добавил мечтательно: – Хоть подержался бы…

Палату захлестнула новая волна смеха.

– Права Мария Федоровна, шизик ты, – сказал Вася.

– А сам-то, а сам-то, – огрызнулся Витя, – четвертый месяц лежишь.

– Зато у меня не лежит, – заметил сквозь гомерический смех Вася. – Кто же тебе даст подержаться, если ты импотент? Ты же… не отработаешь…

– А откуда она об этом узнает? – оживился Витя, сел на кровати и продолжил мечтательно: – Это же потом только ясно станет…

– Нет, Витя, если сейчас не стоит, потом уже не встанет, – сказал все тот же голос из дальнего угла палаты.

Палата уже не смеялась, а откровенно ржала. Честно говоря, Зубков пару раз задавался вопросом, о чем разговаривают психи в дурдоме, но как-то не предполагал, что их интересуют все те же житейские вопросы, что и остальных людей.

– Ну-ка быстро все спать! – раздалась от двери команда.

Психи мгновенно притихли и засопели. От неожиданности Зубков сделал то же, что и все, но прежде чем закрыть глаза, он заметил вошедшего в палату громадного мужика, под два метра ростом. Зубков натянул одеяло до глаз и сквозь неплотно закрытые веки наблюдал происходящее. Здоровяк неторопливо обошел палату, проверяя сон пациентов, методично раздавая подзатыльники и щелбаны. Пациент у правого окна, очевидно, не понравился ему больше всех. Он подошел к кровати Зубкова, склонился над ней и прорычал:

– Ты чего, не понял? Спать!

Зубков медленно стянул с лица одеяло и, смотря прямо в глаза громиле, тихо, но выразительно прошептал:

– Хочешь, нос откушу?

Громила отдернул голову и задумался над услышанным. Молодой парнишка с соседней кровати дернул громилу за штанину. Тот резко обернулся.

– Этот может, – кивнув головой, доверительно сообщил парнишка.

– Это… тихо чтоб было, – сказал громила и, выйдя из палаты, добавил уже из коридора: – Смотрите у меня.

Глава 4. Жизнь прекрасна!

Проснувшись утром, Зубков открыл глаза и еще долго лежал на спине, глядя в белый потолок. Он искренне надеялся, что все, что он помнил как вчерашний день, было обычным сном. Но что-то внутри него говорило об обратном. Зубков боялся повернуть голову и увидеть слева от себя кровать, а на ней того самого молодого парнишку, соседа по палате. И потолок почему-то был высокий… Выше, чем у него в квартире.

– Па-адъё-ом, – зычно гаркнула пожилая медсестра.

Зубков зажмурил глаза, как бы пытаясь отогнать от себя дурное видение, и снова открыл их.

– Доброе утро, – сказал молодой парнишка.

Зубков повернул голову.

– Доброе, – ответил он хрипло и два раза кашлянул.

Парнишка откинул одеяло, сел на кровати и опустил ноги в шлепанцы.

Палата наполнилась шорохом одеял и наигранным кряхтением. Пациенты одевались молча. Перед завтраком все направились чистить зубы. Зубков надел пижаму и посмотрел на тумбочку возле своей кровати. На ней лежали маленький тюбик зубной пасты, новая, в упаковке, зубная щетка, мыло и белоснежное полотенце с фиолетовым штемпелем клиники в углу. Костя повесил полотенце на плечо, сгреб туалетные принадлежности и последовал за всеми в ванную комнату.

Перед завтраком все дружно приняли лекарства – разноцветные шарики, диски и цилиндрики. Зубков подошел последним. Толстая тетка, та, что всех разбудила утром, сказала Косте, что лечение ему еще не назначено. Поэтому пока нужно проглотить только витамины для аппетита. Костя на всякий случай спрятал таблетки под языком, выпил глоток воды и пошел на завтрак. По пути в столовую ему встретилась Наташа.

– Здравствуйте, Наташа, – с улыбкой сказал Костя.

– Здравствуйте, Константин, – улыбнулась в ответ Наташа. – Как спалось на новом месте?

– Замечательно. А почему вы сегодня на работе? У вас же должен быть выходной.

– Ленка заболела, Валентина к сестре уехала. Пришлось мне выходить.

– У вас, наверное, были планы на сегодняшний день? – спросил Костя. – Но, признаться, я рад, что вам пришлось выйти на работу.

Щечки медсестры тронулись розовым цветом, и она, чуть улыбнувшись, сказала:

– Идите в столовую, на завтрак опоздаете. А после завтрака ждите меня в палате. Я за вами зайду и провожу на осмотр. Пал Егорыч уже спрашивал про вас.

– А кто такой Пал Егорыч?

– Наш профессор. Мировое светило. Ну идите, а то завтрак остынет. А мне в процедурную нужно бежать, лекарства для уколов готовить.

Сказав это, Наташа пошла по коридору в процедурную. Костя проводил взглядом ее прелестную фигурку и пошел на завтрак.

Столовая была полна голосами и запахами. Взяв тарелку манной каши, чашку крепкого кофе и два бутерброда с сыром, Костя отошел от раздачи и окинул небольшой зал взглядом. За столиками, рассчитаными на четверых, уже сидели по два-три человека. Возле второго слева окна стоял единственный пустой столик. Зубков направился к нему.

– Моисей, иди к нам, – услышал Костя, присаживаясь на стул. – У нас место есть.

Костя поднял глаза и увидел у раздачи коренастого мужчину лет пятидесяти. Очевидно, обращались к нему. В руках у него была тарелка манной каши и стакан кефира.

– Семенов, отстань, – сказал Моисей, наморщив лоб и сдвинув брови. – Твои сексуальные истории за месяц так надоели, что от одного твоего вида подташнивает. Еще с утра их слушать… Вон молодежь развлекай, – кивнул он на двух соседей Семенова по столику.

Семенов с улыбкой что-то буркнул в ответ, но за всеобщим гомоном одобрения разобрать было ничего нельзя. Зубков понял, что Семенов своими рассказами успел достать практически всех. Моисей окинул столовую взглядом и направился к столику, за которым сидел Костя.

– Свободно?

– Да, – сказал Костя и передвинул тарелку с бутербродами.

Моисей поставил на стол завтрак и сел напротив Зубкова. Не поднимая на Костю глаз, он разорвал маленький пакетик и, высыпав в стакан с кефиром сахарный песок, размешал его маленькой ложкой. Костя пару раз украдкой взглянул на него. Опытный взгляд журналиста подметил в лице соседа по столику усталость. Как будто человек очень долго выполнял работу, требующую постоянного и сильного умственного напряжения. Моисей заметил, что его украдкой рассматривают, и спросил все с той же усталостью в голосе, о которой только что подумал Зубков.

– Новенький?

– Да… Вчера вечером привезли.

– С улицы, что ли?

– От дверей халявки.

– Ясно. Карточку нужно с собой носить – проблем меньше будет… Дядя Юра, – после паузы сказал вдруг мужчина и протянул руку.

– Костя, – сказал Зубков и пожал протянутую руку.

Дядя Юра сделал два глотка кефира и приступил к манной каше. Косте показалось, что он очень любит ее, но то ли место пребывания, то ли еще какая-то причина мешала дяде Юре полностью насладиться любимым блюдом. Зацепив кашу в очередной раз, дядя Юра вдруг замер с ложкой у рта.

– Погоди, а чего же тебя сюда привезли? А-а-а… тебя, наверное, вообще первый раз забрали… – после этих слов ложка с кашей отправилась в рот.

– В первый, – ответил Костя.

– Значит, к вечеру все равно отпустят. Постращают малость, галочку в журнале поставят – и свободен.

В ответ Зубков лишь пожал плечами. Ему нечего было сказать. Он мало что понимал в происходящем с ним, а дядя Юра после короткого разговора сосредоточился на манной каше и больше вопросов не задавал. Последний раз Зубков имел дело с манной кашей в школе, и тогда она была отвратительной. Сейчас же он ел ее с удовольствием. Каша была не просто вкусной, а фантастически вкусной. Кофе тоже был превосходным. Настоящий молотый, только что сваренный.

После завтрака Костя пошел в свою палату, и только он сел на кровать, как за ним пришла Наташа.

– Пойдемте. Пал Егорыч вас ждет, – сказала она, оживленно размахивая руками.

Костя поднялся и пошел за медсестрой на встречу с профессором, который должен сотворить с ним чудо.

Зубков любил красивое женское тело, можно сказать, он даже был идейным борцом за женскую красоту, но он никогда не был самцом, свистящим вслед каждой красивой паре ножек. Костя наслаждался красотой, но всегда держал себя в рамках приличия. Сейчас же он ничего не мог с собой поделать. Круглая попка в коротком белом халатике легонько покачивалась из стороны в сторону. Пациент шел следом и пожирал глазами хрупкую женскую фигурку.

Наташа постучала в дверь, приоткрыла ее и просунула в образовавшуюся щель голову.

– Разрешите, Павел Егорович?

– Да-да, Наташенька, – с улыбкой ответил профессор. – Давайте сюда своего Аполлона. Посмотрим, что за недуг у него.

Наташа кокетливо улыбнулась и повернулась к Косте:

– Заходите.

Медсестра распахнула дверь, и Зубков вошел в комнату.

В комнате было темно. Плотные шторы были тщательно задернуты. Лишь настольная лампа освещала бумаги на столе и рассеянным светом касалась рук сидевшего за столом профессора. Рядом со столом стояло кресло с высокой спинкой и с подвижным сочленением с «ногой». Левее кресла стоял загадочный агрегат с множеством съемных модулей. Из двери в дальней стене комнаты вышел санитар, медленно подошел к загадочному агрегату и, заложив руки за спину, остановился возле него.

– Здравствуйте, – сказал Костя.

– Здравствуйте, молодой человек, – приветливо улыбнувшись, отозвался профессор. – Проходите, присаживайтесь в кресло. – Меня зовут Павел Егорович. Не волнуйтесь. Процедура безболезненная и без каких-либо последствий. Мы просто попробуем помочь вам вспомнить то, что вы не можете вспомнить сами.

– Да я и не волнуюсь, – ответил Зубков, стараясь не показывать естественного волнения.

– Вы знаете, что такое гипноз?

– Немного.

– Вот к его помощи мы и прибегнем.

Зубкова усадили в кресло. Санитар пристегнул его руки к подлокотникам, закрепил голову и наклонил кресло на сорок пять градусов. К голове, рукам и груди Кости санитар подключил датчики, от которых тянулись тонкие разноцветные проводки.

– Я буду задавать вопросы, а вы должны отвечать на них, – начал говорить профессор. – Не волнуйтесь, процедура абсолютно безболезненная. Расслабьтесь. Итак, приступим. Закройте глаза. В комнате кроме нас с вами больше никого нет. Вы слышите только мой голос… Только мой голос… На счет три вы откроете глаза и будете правдиво отвечать на мои вопросы. Итак… Раз… Два… Три…

Зубков открыл глаза. Он смотрел прямо перед собой, не моргая и не шевелясь. Профессор установил нужные параметры на приборной панели и задал первый вопрос.

– Как вас зовут?

– Константин.

– Где вы живете?

– В Москве.

– По какому адресу?

– Кантемировская улица, дом тридцать три…

– Вы знаете, кто такие крикуны?

– Нет.

– Где вы познакомились со Штыревым?

– Я с ним не знаком.

Профессор повернулся к своему хитроумному агрегату и, переключив два тумблера, продолжил:

– Вы знаете Зарокова?

– Нет.

– Кто еще с вами работает?

– У нас в газете большой штат, всех сразу и не вспомнишь.

– Вы агент ЦРУ?

– Нет.

– Кто вы по профессии?

– Журналист.

– Какой у вас стаж работы?

– Пять лет.

– Вы знаете Штырева?

– Нет.

– На какую разведку вы работаете?

– Ни на какую.

– Какого цвета ваша карточка?

– Не понимаю вопроса.

– С какой целью вы ездили за границу?

– Я не был за границей.

– У вас есть брат или сестра?

– Нет.

– Когда впервые вы услышали о крикунах?

– Только что от вас.

– Сколько вам лет?

– Тридцать.

– Вы знаете Мукина?

– Нет.

– Чему равен метр?

– 100 сантиметрам, 1000 миллиметрам, или 1650763,73 длины волны оранжевой криптоновой линии в вакууме.

– Ого… – удивился Яншин неожиданному ответу на, казалось бы, простой вопрос.

Он еще раз сменил параметры на приборе и продолжил:

– Вы знаете Федотова?

– Да.

– Как его зовут?

– Николай Петрович.

– Где вы с ним познакомились?

– В зале ожидания.

– Вы разделяете взгляды крикунов?

– Не имею о них представления.

– Ваш любимый сорт сигарет.

– Я не курю.

– Вы были участником какой-либо катастрофы?

– Нет.

– В последнее время у вас было психологическое потрясение?

– Нет.

– Вы знаете Штырева?

– Нет.

– Расскажите о своем детстве.

Разговор с профессором продолжался больше часа. Все это время Зубков сидел в кресле, глаза его были открыты и он спокойно отвечал на вопросы профессора. Постороннему человеку, зайди он сейчас случайно в восьмую комнату, невозможно было бы догадаться, что человек, сидящий в кресле, находится в гипнотическом сне. Зубков смотрел прямо перед собой, и мимика его лица была вполне естественна. Профессор Яншин считался непревзойденным специалистом в области работы с подсознанием. Еще никому ни разу в жизни не удавалось его обмануть. Время от времени Павел Егорович прерывал беседу с пациентом, щелкал переключателями, нажимал кнопки, крутил ручки. Шкала индикатора постоянно меняла свои показания, самописец монотонно чертил на бумаге диаграмму.

После полуторачасовой беседы Зубкова вывели из состояния гипноза и проводили в палату. Костя понятия не имел, о чем его спрашивали. Он лишь спросил профессора, как все прошло, на что тот ответил, что ничего серьезного нет.

Как только Зубков ушел, профессор записал что-то в общую тетрадь и, сняв телефонную трубку, набрал номер. На другом конце провода трубку взяли не сразу.

– Владимир Ильич, Яншин беспокоит. Я только что поработал с Зубковым… Ты сейчас не занят? Я зайду к тебе, есть интересные детали.

Яншин пришел через двадцать минут. Владимир Ильич Шваркин был не только профессором, директором психиатрической клиники, но и членом комиссии по контролю за работой психиатрической медицины города. Должность в комиссии у него была не бог весть какая, но все-таки дорога на повышение была уже открыта. Со времени начала Эры Водолея область психиатриче-ской медицины была выведена из Министерства здравоохранения и подчинена напрямую Службе государственной безопасности. Многие, на ком был белый халат, носили погоны, но практически все, кто в той или иной степени занимался психиатрией, имели синие петлицы.

Шваркин принял гостя с дежурной улыбкой на устах. Он предложил Яншину сесть в кресло, достал из шкафчика бутылку коньяку и, разлив его по рюмкам, сел в соседнее кресло. Яншин передал Шваркину результаты теста. Профессор Шваркин принял бумаги с легкой настороженностью. Он видел в Яншине соперника. Их борьба за руководящую должность продолжалась полтора десятилетия. Бегло просмотрев тесты, он понял, что не ошибся в истинных мотивах предстоящего разговора.

– Ты действительно так уверен в своей машине, Пал Егорыч? – спросил Шваркин и сделал маленький глоток коньяка.

– Я понимаю весь твой скепсис, Владимир Ильич… ты вообще больше склонен доверять ощущениям людей, нежели показаниям машин. Отчасти я согласен с тобой. Человеческий фактор и все такое, но…

– Перестань, Пал Егорыч. Если все обстоит так, как ты говоришь, то… дело-то нешуточное получается.

– А о чем я тебе говорю? – вспыхнул Павел Егорович. – Нет об этом человеке данных в компьютере! Никаких. Как будто и не жил совсем.

– Да. Я тоже навел справки, – согласился Владимир Ильич. – Данных действительно нет.

– А между тем его подсознание прозрачно. Его рассказ не вызывает ни малейшего сомнения. Этот человек говорит правду. То есть из тестов следует, что это правда. Если это болезнь, то он болеет с рождения. Если он притворяется, то он гений. Если его обработали… то гений тот человек, который обработал его.

– И что ты намерен делать?

– Я должен поработать с ним. Его нужно отпустить.

Шваркин оторвался от распечатки тестов, поднял брови и удивленно посмотрел на Яншина.

– Куда отпустить? Психа в город? Он же не в состоянии даже пропитание себе добыть.

– Не переживай так сильно за него. В подсознании наш пациент журналист. А они, сам понимаешь, народ живучий. Да и взяли его на выходе из халявки. Так что твой неандерталец очень быстро приспособился к технократическому обществу. И вообще я не имею права упускать такой экземпляр! Если не разрешишь, то я пойду наверх. И добьюсь своего, ты меня знаешь.

– Ишь ты… разошелся, – огрызнулся Владимир Ильич. – Думаешь, я не знаю, чего ты так суетишься? Боишься, что твоя технология стерилизации крикунов на сторону ушла?

– Да не моя это технология! – крикнул Павел Егорович. – Потому что нет у меня никакой технологии! Пока нет. Ее сейчас ни у кого нет!

– Так откуда же он взялся?! – тем же тоном ответил Владимир Ильич.

– Не знаю! Отпустим на волю, проследим, может, что-то и выясним.

– Как ты собираешься это сделать?

– Его нужно выписать, сказать, что у него временная потеря памяти. Через полгода все начнет восстанавливаться. А пока устроить на работу в газету, дать желтую карточку второго уровня, однокомнатную квартиру поближе к Садовому кольцу. На нашу медсестру он глаз положил. Да и она на него тоже. Попросим ее… приглядеть за ним, что ли…

– В постель лечь? – улыбнулся Владимир Ильич.

– Помочь в нужную минуту, – жестко ответил Павел Егорович. У него были серьезные виды на работу с Зубковым, и насмешка Шваркина его сильно уколола. – Я думаю, она это сделает с удовольствием.

– Ну, допустим, выпустим мы его… – сказал Шваркин, подняв брови, и добавил после паузы: – И что ты надеешься получить?

– Как человек неглупый, он не будет ждать полгода, а попытается сам во всем разобраться, попытается что-нибудь вспомнить… Очень скоро Зубков будет делать то же самое, что и большинство простого народа. Начнет ходить на посиделки, может, даже к крикунам попадет. А мы присмотрим за ним, проанализируем…

А для верности поручишь Моисею взять над ним шефство. Поводить его по городу, объяснить основы нашего общества. Заодно и самого Моисея еще раз проверим.

– Так Моисей и согласился.

– Никуда он не денется и сделает все, что нам надо, даже не по-дозревая об этом. Он же давно бросил подрывную деятельность. Официальная версия нашей просьбы – болезнь Зубкова. Это и так видно. Наше общество переполнено гуманностью, так что эта прось-ба весьма банальна. Тем более что Моисей тоже работает в газете.

– Не в газете, а на складе расходных материалов, – поправил Шваркин.

– На складе при газете, – уточнил Яншин. – Он начальник отдела снабжения газеты. Что в конечном счете одно и то же.

Владимир Ильич встал со стула и молча подошел к окну. Мимолетный летний дождь намочил лишь асфальт и закончился. Солнце снова щедро припекало асфальт и бетон.

– Хорошо, – сказал от окна Шваркин и повернулся к Яншину. – Но запомни. Если через полгода у тебя не будет результатов… пощады не жди.

– Поживем – увидим, – ответил Яншин и вдруг, прищурив глаза, добавил: – Когда я сменю должность, тебя я уволю первым.

Сказав это, он улыбнулся сладкой улыбкой, поднялся со стула и неторопливой походкой направился к двери. Шваркин молча смотрел ему вслед и, сильно стиснув зубы, играл желваками. Уже полтора десятка лет они работали вместе и все это время вели скрытую борьбу друг с другом. Их служебное положение практически всегда было одинаковым. Время от времени кто-то из них вырывался вперед, но второй почти сразу же догонял его. Сейчас же «лестничный марш» закончился. Промежуточная площадка – кресло директора психиатриче-ских клиник города Москвы. А дальше новый «лестничный марш» – служебная лестница Министерства Службы государственной безопасности.

Когда Яншин ушел, Шваркин подошел к столу, снял трубку с телефонного аппарата и попросил вызвать Чуева. Через десять минут санитар постучал в дверь и, получив разрешение, ввел пациента. Кивком головы Шваркин отпустил санитара. Тот развернулся и вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.

– Садись, Моисей.

– Спасибо, Владимир Ильич, – сказал Чуев, усаживаясь на предложенный стул. – Уже месяц сижу.

– Сидят в тюрьме, а ты лежишь в больнице, – многозначительно сказал Шваркин. – Здоровье у тебя слабенькое, психика пошаливает… Ну да ладно. У меня к тебе просьба. Тут у нас есть один пациент… с памятью у него плохо. Так-то он мужик головастый, а вот что было до вчерашнего утра, не помнит вообще. Естественно, не понимает происходящего вокруг. Не знает, как пользоваться информационным автоматом, как делать покупки, как найти работу…

– Ну а я здесь при чем? – не понял Чуев.

– Ты расскажешь этому сумасшедшему все, что он спросит.

– С какой это радости?

– По доброте душевной, – повысил голос Шваркин.

Профессор посмотрел на Чуева так, что тот все понял без слов.

– В принципе ты можешь отказаться, – продолжил Шваркин. – Тем более что твое здоровье, как я уже сказал, оставляет желать лучшего. Тебе еще лечиться и лечиться.

– Цивилизованному человеку не пристало разговаривать с позиции силы, – нравоучительно заметил Чуев. – Что за манеры! Угрожать беззащитному человеку – это гадко!

– Это кто здесь беззащитный? – усмехнулся Шваркин. – Человек, взорвавший вычислительный центр госбезопасности в Зеленограде? Или, может, участник июньского мятежа? Я бы даже уточнил: один из организаторов июньского мятежа. Подумать только… Прошло всего двадцать лет… За двадцать лет идеолог новой революции превратился в примерного гражданина и смиренного послушника. В это трудно поверить. Ты часом на постриг не готовишься?

– Все беды человечества от насилия, – вздохнув, сказал Чуев. – Еще Джим Моррисон говорил: «Мир хочет трахаться и убивать».

– Два основных инстинкта зверя-хищника, – равнодушно подметил Шваркин. – Что тебя в этом не устраивает?

– Что очень часто эти понятия смешиваются. Секс переходит в насилие, а насилие доводит до экстаза.

– Дядя Юра… Я тебя очень прошу… Пожалей меня, – вздохнул Шваркин. – Устал я сегодня. Продолжим эту философскую дискуссию в следующий раз. Значит, так… тебя выпишут вместе с Зубковым. Предложи ему сходить куда-нибудь, расслабиться. Кстати, он тоже не любит коктейли и тоже работает в газете. Расскажешь ему все о нашем общественном строе. Что у нас хорошего, что плохого. Как… в общем, все, что спросит.

– Мне нечего ему рассказывать.

– Ты думаешь, что есть что-то, что мы про тебя не знаем? – осторожно поинтересовался Шваркин.

– Нет.

– Ну вот видишь, тебе нечего бояться.

Чуев надулся как мышь на крупу. Он понимал, что отвертеться от уготованной ему роли невозможно.

– Кто он? – спросил дядя Юра.

– Больной человек. Помочь больному – святое дело.

– И когда нас выпишут?

– Сегодня к вечеру. Жить ему есть где. Кстати, квартиру ему поменяли, переселили поближе к тебе. У него желтая карточка второго уровня. Так что моя просьба ничем тебя не обременит. Ну разве что свободного времени немного отнимет. Как я говорил, соображалка у него работает превосходно. Он только не понимает, в каком мире живет. Амнезия. Оставишь ему свои координаты, любезно предложишь звонить, если что. Время от времени будешь отвечать на его идиотские вопросы: что это такое и для чего. Зато я на время забуду, что ты есть в моей картотеке.

– А по мне хоть каждый день вспоминай.

– Это не ответ.

Чуев молчал. Шваркин терпеливо ждал, когда он примет решение.

– Хорошо. Я согласен.

– Только не говори ему, что я тебя заставил это сделать.

– Хорошо.

– Все. Свободен. Можешь собирать вещи. Документы на выписку сейчас оформим.

Шваркин снял телефонную трубку и начал неторопливо набирать номер. Чуев встал со стула и направился к выходу.

– Мария Федоровна? Шваркин говорит. Готовьте на выписку Чуева и Зубкова. Павел Егорович принес бумаги?..

Чуев закрыл дверь и продолжение разговора уже не слышал. Санитара у дверей не было. Он прошел по коридору до лестницы, спустился по ней и вышел на улицу. День клонился к вечеру. Чуев поднял глаза вверх и посмотрел на облака, плывущие по небу. Раз в год его, как и многих в этой стране, направляли в психиатрическую клинику на обследование. Тех, кто не представлял опасности для государства, а следовательно, и для общества, через три-четыре недели отпускали домой. Если у врачей в погонах возникали сомнения, то обследование продлевалось еще на месяц. И так до полного выздоровления. Закон не оговаривал максимального срока пребывания в клинике. Все решал лечащий врач.

«Интересно, чего это вдруг меня заставляют нянчиться с каким-то придурком? – думал Чуев, поднимаясь по лестнице в свое отделение. – Может, Шваркин просто решил поиздеваться надо мной? Да нет, чушь собачья. Я не обязан ничего делать. А все-таки интересно, кто он, этот больной».

В пять часов вечера Зубков сидел в кабинете Марии Федоровны в одежде, в которой его привезли в больницу. На столе перед ним лежала желтая карточка с двумя тонкими поперечными полосками черного цвета.

– Эта карточка, Константин, заменит вам и кошелек, и паспорт, – объясняла Мария Федоровна. – Постарайтесь ее всегда носить с собой.

Костя взял в руки карточку и повертел в руках.

– Зубков Константин Михайлович, – прочел Костя. – А фотография откуда? Да еще и палец?

– Вас к нам из милиции привезли…

– А-а-а… Понятно.

– Правильно, – подтвердила Мария Федоровна и, вздохнув, продолжила: – Значит, так, Константин Михайлович. Как я вам уже говорила, у вас временная потеря памяти. Профессор Яншин считает, что в течение полугода память должна восстановиться полностью. Или как минимум на восемьдесят процентов. А пока вы вернетесь в привычную среду.

– Это в какую? – несколько насторожился Костя.

– Из результатов тестов и обрывков ваших собственных воспоминаний следует, что вы пять лет работали журналистом.

– Ну-у да, работал, – все еще настороженно подтвердил Зубков.

– Так вот. Вам будут предоставлены место журналиста в газете «Труд», отдельная квартира. Поживете, поработаете. Не случайно говорят, что клин клином вышибают.

В дверь постучали, и она открылась. Зубков обернулся, Мария Федоровна подняла глаза. В комнату вошел дядя Юра. Следом за ним вошла Наташа. В ее руках была синяя папка.

– Вот бумаги, Мария Федоровна, – сказала Наташа и положила синюю папку на стол.

– Спасибо, Наташа, – ответила Мария Федоровна.

Взгляды Наташи и Константина встретились. Наташа чуть улыбнулась и, потупив серые глаза, вышла из комнаты. Чуев краем глаза заметил это. Как только он увидел Костю, ему сразу же немного полегчало. Судя по всему, это и был тот человек, над которым ему предлагали взять шефство. Знакомство за завтраком было очень коротким, но, увидев Зубкова во второй раз, Чуев не почувствовал ничего, что чувствовал раньше, когда встречался со скользкими людьми или профессиональными стукачами. И потом, у этого парня в глазах постоянно читалась растерянная усталость. Сумасшествие можно симулировать, но вот усталость… А психи, кажется, не устают. А может, парень очень хороший актер… Просто гениальный.

Подписав бумаги, Зубков и Чуев попрощались с Марией Федоровной и вышли на улицу. В двадцати метрах мимо центральной кухни в сторону второго корпуса прошла Наташа.

– Глаза сломаешь, – сказал дядя Юра.

– Есть от чего, – ответил Костя, провожая Наташу взглядом, пока она не скрылась за углом серого здания.

– Ладно, печальный влюбленный. Пошли сбросим напряжение.

– Можно и выпить, – шумно вздохнув, ответил Костя и повернулся к дяде Юре.

Дядя Юра молча посмотрел на него и уточнил:

– Я про девок.

Костя ответил спокойно, но не сразу:

– Или так…

Через пятнадцать минут дядя Юра вывел Зубкова к парикмахерской у метро «Кантемировская». Костя знал этот район. Когда-то он здесь жил. Или ему так казалось. Парикмахерской здесь теперь не было. Надпись над дверью гласила «Комбинат сексуального обслуживания». Костя четыре раза прочитал надпись, и каждый раз смысл ее оставался прежним.