Текст книги "Эра Водолея, или Каждый имеет право знать"

– Как вам у нас? – добродушно улыбаясь, спросил сержант.

– Мне нравится, – ответил Костя, продолжая трапезу. – Простые рабочие люди, нормальные семьи. В общем-то, что я предполагал увидеть, то и увидел.

– Ну а иначе и быть не могло, – согласился Дюбин. – Здесь хорошо кормят. Это лучшая столовая округа.

Тут Зубков заметил, что Дюбин неравнодушен ко второй котлете, которую Костя только что расчленил и собирался уже съесть.

– Может… тоже пообедаете? – осторожно спросил Зубков, пережевывая картошку.

– Нет-нет, – заторопился Дюбин и встал из-за стола, – мне еще рано. Обед по смене только в три часа будет.

Зубков пару секунд сидел в нерешительности, затем, не выпуская из рук вилки, тоже поднялся со стула.

– Всего хорошего, – сказал Дюбин, козырнул и протянул Зубкову руку. Костя переложил вилку в левую руку и пожал руку Дюбина. – Удачной вам статьи.

– Спасибо, – сказал Костя, проглотив недожеванную картошку.

– В следующий раз будьте поосторожнее с карточками.

Дюбин развернулся и неторопливой походкой пошел к дверям. Зубков сел на свой стул и, уже сидя, проводил его взглядом. Лишь когда милиционер скрылся за дверью, Костя вернулся к котлете.

После обеда Зубков решил покрутиться по району и посмотреть на его жизнь. Проезжая мимо небольшого сквера, он увидел что-то похожее на митинг. Припарковав машину, Зубков подошел поближе.

Посреди сквера на небольшой разборной сцене стоял человек в пенсне и, оживленно жестикулируя, объяснял собравшимся свои взгляды. Рядом с ним на сцене стояли еще четверо. Слушали оратора около пятидесяти человек. В основном это были пожилые люди и мамаши с колясками. Оратор не нарушал сон их чад, так как надрывался «вживую», без громкоговорителя. По закону митинги на улицах и в городских парках проводить разрешалось, но только без использования звукоусиливающей техники, дабы не мешать своей болтовней жителям близлежащих кварталов. Если организаторы митинга планировали участие до трехсот человек, то разрешения на его проведение не требовалось. Если ожидалось, что участников будет больше, необходимо было согласовать мероприятие с мэрией. Мэрия не могла воспрепятствовать проведению митинга, если на нем не звучали призывы к насилию и неконституционной смене власти, и она во всех случаях была обязана обеспечить порядок и безопасность его участникам. Поэтому у входа в сквер стояли две патрульные машины, с десяток милиционеров откровенно скучали, стоя за спинами митингующих.

– Что здесь происходит? – спросил Зубков первого попавшегося милиционера и предъявил ему удостоверение.

Милиционер лениво обернулся, бросил быстрый взгляд на удостоверение, затем также лениво посмотрел на Зубкова и ответил:

– Крикуны митингуют. Возмущаются нерациональным использованием налога на экологию.

Зубков подошел ближе к сцене.

– Вместо того чтобы тратить миллионы на ликвидацию последствий промышленной деятельности человека, – надрывался оратор в пенсне, – не проще ли изменить законы, регулирующие истребление всего живого.

– Да что там законы, власть менять надо, – крикнул кто-то справа от Зубкова.

Костя повернул голову. В двух метрах от него стоял старичок в сером плаще и фетровой шляпе и, краснея от натуги, пытался перекричать профессионального оратора. Старичок достал из-за пазухи красную тряпицу и, присобачив ее к своему костылю, в секунду соорудил знамя.

– Даешь власть народу!

– Клику Лебедева под суд! – поддержал его одинокий голос из толпы, размахивая над головой портретом Сталина. – Вся власть народу!

– Правильно, – согласился оратор, указывая перстом на старичка. – Основа экологической проблемы, как и большинства проблем нашего государства, лежит в бездарном управлении ставленников Лебедева. Болезнь легче предупредить, чем лечить.

– А опухоль нужно вырезать! – едва не срываясь на писк, орал старичок со знаменем. – Даешь диктатуру пролетариата!!!

Костя заметил движение в рядах милиции и, обернувшись, посмотрел на патрульную машину. Зевая на ходу, милиционер лениво шел к пенсионеру со знаменем, неторопливо раскрывая блестящие наручники.

– Это е-есть на-аш после-е-едний и ре-ши-итель-ный бо-о-ой!.. – затянул старичок, потрясая над головой портретом Сталина.

Толпа пришла в движение. Заметив приближение милиции, старичок втянул голову в плечи и, складывая на ходу портрет вождя всех времен и народов вчетверо, рванул к ближайшей подворотне. Молодой парнишка с погонами рядового пробежал за революционером два десятка метров и пошел обратно к митингующим. Он и не собирался его ловить, просто спугнул. Заметив, что его уже не преследуют, революционер остановился, перевел дух и сделал несколько осторожных шагов в сторону митингующих.

– Ленин умер, но дело его живет! – издалека заорал он, подняв над головой портрет Сталина. – Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья…

В этот момент революционер осекся, заметив, что справа и слева, прикрываясь кустарником боярышника, к нему крадутся два милиционера. Он сорвался с места и, петляя между деревьями, побежал к жилым домам. Милиционеры вышли из-за кустарника и быстрым шагом пошли в сторону буревестника революции.

– Нас миллионы! – кричал старик в фетровой шляпе, когда у него отбирали знамя и надевали наручники. – Эту песню не задушишь, не убьешь…

Сержант с любопытством рассматривал крепление полотнища к костылю. Деду надели наручники и повели к патрульной машине.

– Куда его? – спросил Зубков, на всякий случай предъявив удостоверение журналиста еще раз.

– В отделение, – ответил сержант, не вдаваясь в подробности, что за документ ему показали. Его больше интересовало крепление стяга.

– Что будет дальше? – спросил Зубков.

Сержант оторвался от костыля и с некоторым удивлением посмотрел на Костю.

– А что с ним можно сделать? Выпишут штраф в три сотни за нарушение общественного порядка и срыв митинга оппозиции, продержат часа два и выпустят.

Митинг продолжался. Сержант начал сматывать флаг и медленно двинулся к сцене. Зубков постоял еще пять минут и пошел к своей машине.

Домой Зубков возвращался не через город, а по кольцевой дороге. На Садовом кольце, как всегда, будут пробки, а по кольцевой хоть и крюк большой, но все равно получится быстрее. Дорожное полотно МКАД было в идеальном состоянии. Движение по полосам было дифференцированным, и это сильно способствовало увеличению машинопотока. При движении в крайнем левом ряду скорость не должна была превышать сто пятьдесят километров и не могла быть ниже ста двадцати. Седьмой ряд от ста двадцати до ста, шестой – от ста до восьмидесяти и так далее по всем рядам. Те, кто не торопился или любил ездить медленно, не мешали движению, а спокойно ползли в трех правых рядах. Те же, кто считал, что тормоза придумал трус, были избавлены от необходимости маневрировать между тихоходами. Казалось бы, пустяк, а как упрощает движение. И самое главное, снимает ненужную нервозность за рулем автомобиля.

Вообще правительство делало упор на то, чтобы не нервировать своих граждан. Если была хоть малейшая возможность успокоить нервы народа, эта возможность использовалась по полной программе. Все, что оставалось гражданину, так это жить и радоваться. За тебя уже все продумано и решение принято.

В этих размышлениях Зубков включил правый поворот и свернул на свою улицу. Он не обратил внимания на летнее кафе, мимо которого проехал на перекрестке. За четвертым от входа столиком сидели и ели мороженое Чуев и Мухин. Они же, напротив, признали машину Зубкова и, проводив ее взглядом, вернулись к мороженому.

– Твой крестник поехал, – качнул головой Мухин.

– Так что скажешь? – спросил дядя Юра. – Узнал что-нибудь?

Мухин положил ложечку в чашу с мороженым и, отодвинув ее от себя, замолчал в поисках подходящих слов для начала серьезного разговора.

– У меня две новости, хорошая и плохая, – наконец сказал Мухин и как-то странно посмотрел на Чуева.

– Тогда, как всегда, начинай с плохой.

– Нет. В этот раз я лучше начну с хорошей. Про Зубкова в компьютере на самом деле нет никакой информации. И это, на мой взгляд, хороший знак. Значит, он не подослан к нам правительством. Я проверил все базы данных. Даже по фотографии и отпечаткам пальцев я не смог ничего найти. Еще две недели назад этот человек просто не существовал.

– Странно. Я думал, что сейчас такое невозможно, – в задумчивости сказал Чуев. – Это дает некоторые, пусть и призрачные, шансы.

– Ну а теперь плохая новость, – продолжил Мухин. – Информация по делу Зубкова поступает напрямую к Шваркину и Яншину.

– Ого, – сказал Чуев и скривил губы.

– Даже Печора ничего не знает об этом деле.

Чуев оторвался от мороженого и поднял глаза на Мухина. Он больше не произнес ни слова. Его глаза за него все сказали. Чуев был ошарашен этой новостью. Печора в этой стране знает все. Поэтому он до сих пор и министр СГБ. Тем более он не мог не знать, что отыскался на свете человек, о котором нет никакой информации в центральном компьютере.

– Вот теперь можешь говорить «ого», – сказал Мухин и вернулся к мороженому.

– «Ого»? Нет, Боря, это уже не «ого». Это «о-го-го». Оставить в неведении Печору – это, знаешь ли… чревато. Тем более в таком деле.

– Вот и я так подумал. За Зубковым постоянно следят.

– Это не столь важно, – сказал Чуев. – За нами за всеми следят.

– Филеры докладывают напрямую Яншину и Шваркину. Минуя обычную регистрацию. Для всех в стране Зубков просто странный сумасшедший.

– Ты думаешь… Яншин и Шваркин играют на себя? – спросил Чуев.

– А ты исключаешь такую возможность?

– В этом мире я давно ничего не исключаю. Возможно, они и играют сами на себя, только тогда каждый из них надеется в финале кинуть другого.

– С чего ты взял?

– То, что они заклятые «друзья» еще с института, знает даже ребенок, – сказал Чуев. – Но все это, как говорится, бантики. Они могут просто прикидываться. Пока все думают, что они враги, никто не заподозрит их в игре в одни ворота. А это дает некоторые преимущества. Когда меня вызвал к себе Шваркин, чтобы обрадовать крестником, у дверей корпуса я столкнулся с Яншиным. Он просто кипел от злости. Шваркин же тоже особенно не вдавался в рассуждения и слезно попросил меня оставить его в покое, сказав при этом, что ему только что чуть плешь не проели. Спрашивается, кто покушался на плешь, если не Яншин?

– Логично, – согласился Мухин. – Тем более что звание у них одно, а взгляды на мир разные. Яншин больше психиатр, а Шваркин больше цербер. Со слов Натальи именно Яншин высказал идею отпустить странного пациента, так сказать, в мир, а Шваркин настаивал на его изоляции.

– Как бы там ни было, все равно я не очень-то верю, что Зубков просто пациент, потерявший память, – сказал Чуев. – Я скорее поверю, что он пришелец из галактики NHC-5128 в созвездии Центавра. Есть в нем что-то странное, не от мира сего. Вроде бы и размышляет на свои тридцать лет, но иной раз вопросы задает прямо как школьник, ей-богу. Он не просто псих, это точно. И на стукача не похож. Уж на стукачей я насмотрелся, поверь мне. Правда, с одной стороны настораживает отсутствие о нем информации в компьютере. С другой – если бы он был провокатором, могли бы сочинить ему такую легенду, что любо-дорого посмотреть.

– А чем тебе не нравится легенда о его амнезии? – спросил Мухин, доедая мороженое. – Чем не легенда? Во-первых, концов никаких, во-вторых, будь о нем хоть что-то известно, ты бы насторожился, проверять начал. Ты человек неглупый, обязательно нашел бы неувязочки, неточности. А так… Одно любопытство, самое банальное, заставляет с ним общаться. Да и сам факт, что правительством признается отсутствие у человека зафиксированной истории жизни, кажется настолько неправдоподобным, что ты готов в него поверить.

– Возможно, ты и прав, – согласился Чуев. – Но мне кажется, что они сами его боятся.

– Ну что же… значит, путь себе живет, – заключил Мухин. – Только вот еще что. Яншин вел разработки по стерилизации сознания. Так он собирался бороться с крикунами.

– Насколько мне известно, он уже год как зашел в тупик, – перебил Чуев.

– Возможно, и так, – согласился Мухин. – Но кроме теории стерилизации сознания существует еще и теория блокировки. Нажали кнопочку, и ты на время забыл, что ты разведчик. Потом нажали второй раз, и ты все вспомнил.

– Борь, я не крикун и не Робеспьер, – ответил Чуев. – Планов переворота я не вынашиваю. Об этом знают те, кому это знать по службе положено. Поэтому… даже если ты прав… я живу в рамках закона.

– Поживем – увидим, – многозначительно сказал Мухин.

Глава 7. Первый закон паровозного свистка

В комнате главного редактора было просторно и прохладно. Зубков сидел за длинным столом и слушал очередное ценное указание правительства. Газета была государственной, и подобные мероприятия проходили здесь раз в неделю. Сегодня государство просило обратить внимание на состояние медицинских учреждений и домов престарелых. Месяц назад был принят новый закон о пенсиях. Его освещение как в государственной прессе, так и в частной было очень хорошим и положительным. Да иначе и быть не могло. Кто же будет возмущаться после повышения пенсионных выплат до восьмидесяти пяти процентов от среднего заработка гражданина за время его трудоспособности?! Закон в народе прошел «на ура», но теперь, как говорится, не мешало бы закрепить это «ура», для чего следовало дать серию статей о том, как этот закон плавно и своевременно вошел в жизнь.

Зубкова эти указания напрямую не касались. Он работал в отделе городской хроники. К тому же прямо напротив Кости сидела Лена Пышкина, журналистка из того же отдела. Лена была хороша. Прекрасно сложенная женщина двадцати пяти лет от роду. Неглупа. Красива. В помыслах у Зубкова, каким бы невероятным это ни казалось, в эту минуту не было пошлости. Он смотрел на красивую женщину и получал от этого большое эстетическое удовольствие. Наверное, Костя предпринял бы шаги для того, чтобы их знакомство стало более близким, но в газете поговаривали, что Игорь Шишкин и Виктор Мышкин давно и с переменным успехом ухаживали за Леной. Игорь был журналистом в отделе городской хроники, а Виктор – заместителем редактора этого же отдела. Насколько Зубкову было известно, никто из них не достиг больших успехов, но и сдаваться они пока что не собирались. Тем более что все они оказались очень хорошей компанией, в которую с первого же дня Зубков и вошел.

Наконец представитель правительства изложил все, о чем хотел бы прочесть в газете, и закрыл папочку. Редактор объявил, что совещание окончено. Журналисты шумно задвигали по паркету стульями и направились к выходу. Зубков вздохнул, сказав себе в мыслях, что хороша Маша, да не наша, и тоже поднялся из-за стола.

– Стоп, – сказал Виктор, поймав Костю за рукав, как только он вышел из комнаты главного редактора, и махнул рукой Шишкину. – Игорь!..

Игорь кивнул головой и, сказав пару слов корректору, подошел к Виктору с Костей.

– Итак, господа, – объявил Виктор, – есть мнение сегодня сходить в кино.

– Какие варианты? – спросил Игорь.

– Вариант один, в «Художественном» сегодня первый день показывают новые «Звездные войны».

– Ну да. Конечно, – саркастически сказал Игорь. – Первый день показывают, и ты собрался билеты достать.

– Билеты на себя берет Ленка, – ответил Виктор. – И вообще это ее идея. Она нарыла аж пять штук. К билетам также прилагается ее школьная подруга Марина. О-бал-ден-ная барышня.

– Ну ты-то откуда все знаешь? – с сомнением спросил Игорь.

– Я сам видел, – стукнул себя кулаком в грудь Виктор. – Ленка фотографию в журнале показывала. Марина победила в какой-то викторине и выиграла туристическую путевку в Японию.

– Нет, господа, сегодня я не могу, – сказал Костя.

– Бунт? – спросил Виктор.

– Бунт, – подтвердил Игорь.

– Я правда не могу. Дядя Юра пригласил составить ему с Наташкой компанию в Большой театр.

– И что нынче дают в Большом? – жеманно спросил Игорь.

– «Щелкунчика».

– И ты хочешь сказать, что новые «Звездные войны» променяешь на «Щелкунчика»? – продолжал Игорь. – С каких это пор ты стал ценителем балета?

– К балету я почти холоден, – ответил Костя, – я люблю Чайковского. Обещаю закрыть глаза и слушать только музыку.

– Сдается мне, мил-человек, – прищурив глаза, сказал Виктор, – что дело вовсе не в Чайковском, а в девушке с именем Наташа.

– А кто такая Наташа? – подыграл Виктору Игорь. – Это та самая соседка дяди Моисея?

– Нет, – ответил Виктор. – Это та самая медсестра, что сидела у койки умирающего Зубкова.

– Да нет, ребятки, Наташа – это не медсестра и не соседка, – сказала незаметно подошедшая Лена. – Наташа – это девушка из снов.

Все обернулись.

– А-а-а… – всплеснул руками Игорь, в почтении понизив голос. – Так это та самая фея?..

– Все, мне пора, – не ответив на вопрос, сказал Костя. – Покеда.

– Ну иди. Дезертир, – многозначительно сказал Игорь. – Мы тебе это еще припомним.

– Да уж не забудьте, – согласился Костя. – Вы даже лучше запишите, как я добровольно отошел в сторону. Теперь у вас леди две и джентльменов двое. Уравнение сходится.

– Что касается меня, так я с тобой полностью согласен, – сказал Виктор. – Но вот Лена нас с Игорем все время считает за полтора джентльмена. Так что получается недобор.

Костя развел руками и ушел, а его друзья еще какое-то время стояли в коридоре и обсуждали детали предстоящего похода в кино.

Часы над входом в газету показывали пять минут пятого. У Зубкова было два часа на то, чтобы съездить домой, переодеться для похода в театр, заехать за Наташей и дядей Юрой. Через полчаса Костя открывал дверь своей квартиры.

Когда Зубков первый раз осматривал свое новое жилище, он нашел в нем кроме телефона, холодильника, телевизора и мебели еще и пару рубашек, брюки, простенький костюм, пару ботинок. Каким бы странным это ни казалось, но все было впору. Это был еще один аргумент в пользу существующих общепринятых порядков. Первый пункт Конституции гласил, что человек имеет право на жизнь. В шестом говорилось, что человек должен иметь отдельную квартиру и предметы первой необходимости в ней, средства к существованию и возможность выбора между трудом и проживанием на пособие. Список предметов первой необходимости, по мнению Зубкова, был сильно расширен.

Узнав о походе в театр, Костя утром следующего дня заехал в магазин и купил себе приличный выходной костюм. Стоя сейчас перед зеркалом и еще раз, и не без удовольствия, оглядев себя, он отметил, что костюм сидит превосходно. Зубков позвонил Чуеву и сказал, что выезжает через минуту.

Когда Костя подъехал ко второму подъезду дома номер четырнадцать, из него уже выходила Наташа. Она была в роскошном вечернем платье темно-красного цвета, с глубоким вырезом на спине, на ногах были туфельки на таком тонюсеньком каблуке, что было непонятно, как это он не ломается. Чуев, облаченный в смокинг, шел следом. Он держал себя с достоинством и без пафоса. Выглядел дядя Юра на миллион, но, судя по выражению глаз, его что-то беспокоило. Было в них какое-то опасение, что ли.

Дядя Юра открыл перед Наташей заднюю дверь авто, помог ей сесть и сам сел рядом. Зубков включил первую передачу и плавно тронулся с места. Всю дорогу Костя поглядывал в зеркало заднего вида. Его беспокоило волнение в глазах Чуева, но спросить об этом он так и не решился. Подъезжая к театру, Чуев пожаловался, что его желудок некстати зашалил. Проблема была хоть и жизненная, но достаточно серьезная.

В фойе Большого театра было, что называется, не протолкнуться. Дамы блистали нарядами, сверкали золотом и бриллиантами. Мужчины гордились своими спутницами и, как ни странно, их нарядами. Дядя Юра, Костя и Наташа присели за столик в буфете, чтобы скоротать ожидание начала балета за коктейлем. Точнее, коктейль пила Наташа, Костя пил апельсиновый сок. Дядя Юра вообще ничего не стал пить.

За соседним столиком сидел поп в рясе и со всеми причитающимися причиндалами. Он откушал рюмку коньяка, закусил ее черной икрой, и когда к нему подошла молоденькая официантка, передал ей карточку серебряного цвета. Официантка вставила карточку в приемник расчетного мини-аппарата и сняла причитающуюся буфету сумму.

– А это еще что такое? – спросил Костя.

– Что? – не сразу понял дядя Юра. – А-а-а… Это серебряная карточка. Духовенство средней ступени, персональные пенсионеры, Верховный Совет, высший генералитет.

– А золотая у президента?

– Угадал. Также у премьер-министра и остальных министров.

После расчета официантка поблагодарила клиента за посещение, батюшка поднялся со стула, перекрестил чадо, позволил поцеловать руку и направился в зал. В этот момент на лице дяди Юры появилась маска обреченности, и он, сказав «встретимся в зале», быстрым шагом ушел в сторону двух больших букв «М» и «Ж», блестевших золотом в противоположном от буфета конце фойе.

Спустившись на цокольный этаж, Чуев оказался в небольшом коридорчике с множеством дверей, на каждой правой красовалась буква «М», на каждой левой – «Ж». Дядя Юра дернул на себя первую, и она распахнулась. Туалетная комната по обыкновению была разделена на две части. Прямо перед дверью был умывальник, слева, за небольшой перегородкой, стоял розовый унитаз. Вбежав в туалетную комнату, дядя Юра ловко развернулся и попытался закрыть дверь на замок. Замок заело, и он категорически не желал запирать дверь. Желудок напомнил о себе, дядя Юра удвоил усилие. В какой-то момент Чуев осознал, что краем глаза он что-то заметил за перегородкой. Замок щелкнул и закрылся. Дядя Юра медленно повернул голову и увидел сидящего на унитазе человека в концертном фраке. Напротив него, в углу, стояли скрипка и смычок. Человек во фраке тужился, наморщив вспотевший лоб и прищурив глазки.

– За-а-ня-а-то, – выдавил из себя человек.

Комнатка наполнялась темой из концерта для унитаза с пищеводом. В животе у дяди Юры что-то снова забурчало, и он втянул его в себя. Сравнение пропорций музыканта и дяди Юры явно было не в пользу последнего, а добром скрипач, судя по всему, уходить пока не собирался.

– Извините, – сказал дядя Юра и принялся судорожно трясти вороток замка.

Точно так же, как не хотел закрываться, он не хотел и открываться.

– Закрываться надо! – сквозь зубы выдавил из себя Чуев.

– Не ус-пе-е-ел, – прокряхтел человек и прикрыл от удовольствия глаза.

Выбежав из кабины скрипача, Чуев бросился к соседней, но ее дверь была заперта, на следующей двери висела табличка «не работает». Страшное предчувствие появилось в голове Чуева. Не хватало ему, легендарному Моисею, обосраться на шестом десятке. И где! В Большом театре! Но катастрофы не случилось. Последняя кабинка оказалась свободной, и, вбежав в нее, дядя Юра с силой захлопнул дверь. Вышел он через десять минут счастливый и просветленный.

Когда Чуев пробирался к своему креслу, в зале выключили свет. Дирижер взмахнул палочкой, и первые аккорды разлились по залу.

– С облегчением, – прошептал Костя, когда дядя Юра сел рядом с ним.

– И ты не чихай, – ответил дядя Юра.

Балет был великолепным. Большой театр он и в Африке Большой. После окончания спектакля зрители аплодировали стоя, в течение получаса не давая артистам уйти, непрерывно вызывая их на бис. Хрустальная люстра под потолком, состоявшая из тринадцати тысяч подвесок, отзывалась нотами «ля» и «соль» и «пела».

– Ну что, сходим на вечерние посиделки? – спросил дядя Юра, когда Костя вез их с Наташей из театра домой.

– Нет уж, без меня, – как показалось Косте, недовольно сказала Наташа.

Костя бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и увидел в нем прелестное личико и недовольные глазки. Дядя Юра развернулся на переднем сиденье вполоборота и с легкой улыбкой посмотрел на Наташу.

– Вот это новости! – сказал он. – И с чем это связано?

– Надоели, – сказала Наташа и добавила: – Болтуны.

Дядя Юра хмыкнул и сел прямо.

– Кто болтуны-то? – спросил Костя. Он не понимал, чем вызвана такая резкая перемена в настроении Наташи.

– У нас очередная переоценка ценностей… – ответил Чуев и добавил, обращаясь уже к Наташе: – А два дня назад ты мне доказывала, что в этом истина. В свободе выражения мыслей и идей.

– Вот пусть и выражают, – спокойно ответила Наташа. – А я слушать не хочу.

– Вы о чем? – еще раз спросил Зубков.

– Потерпи немного и все узнаешь, – сказал Чуев, взглянул на часы и включил радио. – Новости послушаем.

После последних новостей передали прогноз погоды на завтра и, как обычно, в завершение дали кулинарную минутку.

«А сейчас еще один простой рецепт вкусного блюда, – проворковал радиоведущий. – Шницель из сыра. Возьмите восемь ломтиков сыра, полстакана молотых сухарей, яйцо, три столовые ложки растопленного сливочного масла, две столовые ложки измельченного зеленого лука.

Ломтики сыра обваляйте в яйце, запанируйте в сухарях, обжарьте с обеих сторон в сильно разогретом масле до золотистого цвета. После чего посыпьте мелко нарезанным зеленым луком. Блюдо готово к употреблению. Приятного аппетита».

– Хм, – усмехнулся Зубков, – попробовать, что ли…

– Фондю лучше, – сказала Наташа.

– Фондю это прекрасно, – вздохнул дядя Юра.

Костя ничего не ответил. Он давно заметил, что здесь самая любимая тема светского разговора – кулинарная. Порой ему казалось, что даже ребенок, как только научится говорить, сможет рассказать что-нибудь эдакое на тему приготовления пищи.

Доставив домой Наташу и дядю Юру, Костя поехал переодеваться. Через полчаса они встретились с Чуевым возле булочной.

– Так куда мы идем? – спросил Костя, когда они шли с дядей Юрой по ночному городу.

– Мы идем на вечерние посиделки.

– Вас ист дас?

– Как ты уже понял, – Чуев взял тон учителя, – в нашем обществе, кроме многих других свобод, одной из самых главных является свобода слова. И в этом мы достигли совершенства. У нас нет закрытых тем. И государство к тому же создает все условия для того, чтобы граждане могли обсудить все, что их волнует.

– А… если попроще, – сказал Костя, не понимая смысла последней фразы.

– Если хочешь выпить в шумной компании – ты идешь в бар или ночной клуб. Если хочешь посидеть в компании интересных тебе людей, поговорить на волнующие тебя темы и при этом немного закусить, ты идешь в столовую. Там не гремит музыка и тебе создадут все условия для комфортной беседы. После восьми столовые переходят на коллективное обслужи-вание.

– Мда. Это действительно оригинально, – оценил идею Костя. – Государство не просто разрешает пилить сук, на котором сидит, но еще и следит за тем, чтобы пила была острой.

Через десять минут они вошли в двери комбината общественного питания. Большинство лампочек в столовой было потушено, свет горел непосредственно над столами, добавляя штришок интимности в доверительные разговоры. Ночные посетители сидели за большими столами, собранными из четырех обычных обеденных столов, сдвинутых вместе. Таких больших столов Костя насчитал шесть. Они были беспорядочно расставлены по залу, и компании, сидевшие за ними, увлеченно беседовали каждая о своем. Между столами ходили две официантки. Они разносили еду и напитки.

По пути к одной из таких шумных компаний дядя Юра остановил идущую ему навстречу официантку и заказал две порции пельменей. Когда они с Костей подошли к столу, Чуева заметили и начали узнавать. Кто-то кивал головой, кто-то поднимал в приветствии вверх руку.

– Привет честной компании, – поздоровался дядя Юра, и все присутствующие ответили ему неровным хором. – Это Константин, мой приятель. Мы с ним вместе процедуры принимали.

Зубкову показалось, что эта рекомендация не произвела на компанию ровным счетом никакого впечатления и она продолжила начатый спор.

– Нас даже пьянствовать загнали в специально отведенные места.

– А разве это плохо?

– Почему я не могу пригласить друзей домой и там выпить с ними? В конце концов это похоже на отстойник, – сказал длинный и тощий малый, раскинув руки в стороны. Очевидно, он имел в виду столовую. Почему-то Костя решил, что он аспирант.

– Отчего же, ты можешь пригласить друзей и выпить дома, – отвечал ему крепыш средних лет с висками, уже тронутыми сединой.

К столу подошла официантка, поставила перед Костей и дядей Юрой по тарелке дымящихся пельменей и прошла к дальнему, стоящему возле окон, столу. Услышав слово «пьянка», Костя окинул стол взглядом, но не заметил ничего, даже отдаленно напоминающего бутылку.

– Ну конечно, две-три сходки у меня дома, и на работе мне поставят на вид, что пить нужно в спецзалах. В тюрьму не посадят, но нервы потреплют.

– Но согласись, в существовании спецзалов есть некоторое удобство. Поместятся все, кто захочет прийти. Не нужно готовить, не нужно мыть посуду.

«А выпить было бы не грех», – рассуждал Костя. Но водки на столе не было. Перед поздними посетителями столовой стояли или пивные кружки, или стаканы с апельсиновым соком, как предположил Костя, разбавленным водкой. Однако странный подход к пьянке.

– Да Бог с ним, с отстойником, мы стали ленивы, – перебил круглолицый. Ему было за тридцать, уши его смешно шевелились при каждом слове.

– Лень – двигатель прогресса, – ввернул еще один круглолицый мужичок с окладистой бородой и в очках в толстой оправе. – Именно благодаря лени мы пытаемся облегчить себе жизнь, придумывая новые машины.

– Не в самой лени дело, а в сытости, – сказал сидевший напротив Кости старичок. – Сытый человек ленив, ему хочется спать и совсем не хочется думать.

Дядя Юра с аппетитом ел пельмени, с интересом слушая беседу и переводя взгляд с одного оратора на другого. Мимо с подносом грязной посуды проходила официантка. Костя остановил ее и, перекинувшись с дядей Юрой парой жестов, заказал два по сто «Столичной».

– И огурчик, – крикнул Чуев вдогонку официантке.

Через две минуты официантка принесла две стопки, полграфинчика водки и два соленых огурца на блюдечке. Дядя Юра разлил водку, и они с Костей выпили. Все присутствующие за компанию отхлебнули из своих стаканов, кто пиво, кто коктейли, кто сок. Закусив огурчиком, Костя отправил в рот тройку пельменей и положил вилку зубьями на тарелку. Вскоре легкое опьянение окутало его тело приятной пеленой. Костя приосанился и теперь слушал разговор, облокотившись одной рукой о спинку стула.

– Ну а как же быть с совестью? – продолжил круглолицый, обращаясь к Чуеву, и его уши снова зашевелились.

– Совесть? – переспросил дядя Юра. – Да, в наше время совесть – это улика.

– К сожалению, ни один суд не примет ее к рассмотрению, – вставил Костя, но ожидаемого эффекта эта фраза не произвела.

– Нет, Моисей, не финти, – настаивал аспирант. – Вспомни, кем ты был двадцать лет назад, и посмотри, кем ты стал теперь.

– Во-первых, я постарел, – спокойно ответил дядя Юра, – а во-вторых, жизнь претерпела колоссальные изменения. Мир изменился.