Текст книги "Эра Водолея, или Каждый имеет право знать"

Из последних сил, словно спринтер на олимпийском финише, Зубков вбежал за баррикаду сквозь узкую брешь. Пока он, тяжело дыша, опускался на колени, за его спиной упал холодильник и закрыл проход. На холодильник легли два огромных электродвигателя и смятая телефонная будка.

– Ну что, успел? – улыбнулся человек в бушлате с погонами старшины второй статьи. – Не дрейфь, братишка. Балтика не подведет.

Старшина нацепил бескозырку и встряхнул сидящего на асфальте Зубкова за плечи. Он коряво улыбнулся в ответ и огляделся. В ушах у Кости по-прежнему звенело. Рядом с ним стояли полтора десятка матросов при полном параде. В черных бушлатах с горящими огнем пуговицами и пряжками ремней в якорях и, естественно, в роскошных клешах. Их черные короткие сапоги были надраенными до блеска.

– Полундра! – крикнул молодой, коротко стриженный матросик, стоявший на верху баррикады. – Коробочки идут.

– Свистать всех наверх! – гаркнул старшина и заиграл на боцманской трубке. Матросы сорвались с места и зашуршали клешами.

Костя поднялся с асфальта и огляделся. Самооборонщиками здесь и не пахло. Баррикада была во власти матросов Балтийского флота. Счетом их было двадцать один. Баррикада полностью перегораживала Большую Якиманку, от стены дома на левой стороне до стены магазина на правой. В десяти метрах от баррикады, на автобусной остановке, сидели два связанных человека. Очевидно, это были представители новой власти, чье присутствие на блокпостах было практически обязательным. За остановкой стоял «газик». От Садового кольца к баррикаде двигался бензовоз. Шел тяжело. Зубкову показалось, что на подножке бензовоза кто-то стоит.

– Слушать в отсеках! – гаркнул старшина.

Зубков обернулся. Все матросы осторожно выглядывали из-за баррикады, а старшина стоял в полный рост, поставив одну ногу на корпус разбитого телевизора, и в морской бинокль разглядывал неприятеля.

– По местам стоять, с якоря сниматься! – скомандовал старшина, чеканя каждое слово. – Прямо по курсу восемь дымов. Шесть катеров и два линкора. За ними до роты пехоты. Дистанция два кабельтова.

Сзади два раза прокряхтел осипший от возраста автомобильный клаксон. Все обернулись. В пятнадцати метрах от баррикады останавливалась машина ассенизаторов. Цвета она была оранжевого, и лет ей было никак не меньше тридцати. С подножки спрыгнул молодой матросик со смешно оттопыривающимися ушами. От прыжка его бескозырка, которая была ему явно велика, чуть не упала. Матросик успел ее поймать и засеменил к старшине. Все матросы сползли вниз к машине.

– Слушай мою команду! – продолжил старшина. – Из всех калибров, залпом, заряд дымный! Пли!

Два матроса прижали к бедру ружья для стрельбы дымовыми шашками и дружно «плюнули» в сторону неприятеля.

– Повторить три раза! – скомандовал старшина и начал спускаться вниз.

Матросы, галдя, суетились возле большой оранжевой бочки с дерьмом. Зубков стоял в некоторой растерянности от завораживающего зрелища военной субординации. И не просто военной, а военно-морской. И не просто военно-морской, а балтийской. В ушах у него гудело уже меньше.

– Товарищ старшина… – затараторил матросик, приложив руку к бескозырке, но старшина оборвал его.

– Где тебя три часа носило, краб обглоданный?!

– Машину сразу нашли, – оправдывался матрос, – вызвали на аварию и реквизировали. А переходник долго сделать не могли.

– Пустую пригнали?

– Никак нет, – улыбнулся матросик, – больше половины.

– Железняк!

– Я, – отозвался матрос двух метров ростом и не менее метра в плечах. Голова его, минуя шею, переходила в плечи.

– Тащи машинки.

– Есть.

Железняк развернулся на каблуках и побежал к «газику».

– Ну что стоишь, сухопутный? – сказал старшина, повернувшись к Косте. – Помоги братве. Если не успеем, то всем нам амба.

Костя мотнул головой и пошел к бочке. Через две секунды он замер с открытым ртом.

На левом борту машины стояла большая коробка презервативов. Матросы приладили к сливному крану переходник и наполняли противозачаточные средства дерьмом. Работа спорилась. Матросик, что пригнал цистерну, вентилем дозировал величину заряда.

– Куда ты столько льешь, салага! Не больше чем полкило. Не долетят.

Зубкову, как человеку абсолютно гражданскому, доверили разрывать индивидуальную упаковку, извлекать презервативы и разматывать в полную длину. Через пару минут дюжина снарядов биологического оружия была готова к применению.

– Тащи, – скомандовал один из матросов, и Зубков в коробке из-под обуви осторожно понес боеприпасы на передовую.

От остановки бежал Железняк с какими-то хитроумными механизмами в руках. Он остановился в трех метрах от баррикады и положил механизмы на асфальт. Это были обычные катапульты высотой чуть больше метра. Их было четыре. За дымом со стороны «Президент-отеля» послышался лязг гусениц и рычание мотора.

– Двое ко мне, – сказал Железняк.

Два матроса подбежали к нему и помогли привести орудия в боевую готовность. Стальную станину при помощи монтажных пистолетов закрепили на асфальте. Зубкову показалось, что эти машинки переделаны из каких-то строительных механизмов. Слишком заводской у них был вид.

– Заряжай! – скомандовал старшина, выглядывая из-за бруствера и разглядывая неприятеля в морской бинокль.

Презервативы с дерьмом легли в метательные чаши.

– Взвод – до деления девять. Поправка на ветер – два.

Матросы при помощи редуктора натянули пружины катапульт до девятого деления на хромированной линейке. За спусковое кольцо карабином зацепили веревочку.

– Залпом…

Все притихли. Матросы у бочки перекрыли вентиль, перестали наполнять презервативы и обратили суровые взоры в сторону неприятеля.

– Огонь! – гаркнул старшина и продублировал команду взмахом руки.

Четыре катапульты вздрогнули и запустили заряды в воздух. Матросы замерли, как замирает в ожидании экипаж подводной лодки, выпустив по цели торпеду. Секунды казались минутами. Старшина отслеживал траекторию полета снарядов и вел хронометраж.

– Четыре… три… два…

Заряды скрылись в пелене дымовой завесы.

– …один. Контакт.

Тишину ожидания нарушали лишь лязг гусениц и рокот танковых двигателей.

– …вашу мать! – послышались из дыма нестройные вопли, пробиваясь сквозь гул танковых моторов. – …арасы!

– Ур-р-ра! – гаркнули матросы и подбросили вверх бескозырки. – Ур-ра! Ур-ра!

– Заряжай! – скомандовал старшина.

Матросы замолчали и снова засуетились возле катапульт. Самодельный гранатомет был единственным боевым оружием на этой баррикаде, а к нему была всего одна граната. Кроме как дерьмом матросам, приехавшим в Москву на недельную экскурсию, было нечем отбиваться от двух мотострелковых взводов внутренних войск. Пробные стрельбы прошли успешно, и теперь в каждую чашу положили по шесть зарядов.

– Взвод – восемь-десять, – скомандовал старшина. – Ветер – один. Беглым… Огонь!

Катапульты вздрогнули. Заряды поднялись в воздух. Матросы забрались на баррикаду, чтобы своими глазами увидеть разрушительную силу биологического оружия.

Первыми из дыма вышли два танка, следом показалась пехота и бронетранспортеры. Пеший неприятель заметил полет «валькирий» и заметался по дороге… Забрызганные и злые солдаты открыли шквальный огонь из всех стволов. Матросы посыпались вниз. Баррикада взорвалась в двух местах, разлетаясь в разные стороны ржавыми железяками и старым холодильником. Четверо моряков были убиты, пятеро легко ранены. Самого молодого, того, что пригнал цистерну, разорвало в клочья на глазах у Зубкова. Прямое попадание танкового снаряда в цистерну предрешило исход баталии.

Лежа на асфальте лицом вниз, Зубков подумал сначала, что ранен в голову. По его виску что-то стекало. Он перевернулся набок и поднес к голове руку, но тут же отдернул ее. Рука была в дерьме. Голова тоже. На шоссе стоял горящий остов грузовика. Все прилегающее пространство было забрызгано его недавним содержимым.

– … и ржавый якорь в жопу, – выплюнув, просипел старшина, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Моряки оттаскивали трупы и помогали раненым. Железняк сидел на асфальте, прижимая к себе лежавшее на его коленях тело мертвого матроса, и медленно покачивался из стороны в сторону.

– Сеня… Братишка… – стонал Железняк. – Да как же это?.. Что же я деткам твоим скажу… Жабы, – выдавил вдруг Железняк, вставая с асфальта, и зарычал, выпуская из рук тело друга. – Я вас на ленточки для бескозырок порву! Жабы!

Гордость Балтийского флота, матрос Железняк стоял как гора. Глаза его налились кровью. Пудовые кулаки посинели от того, с какой силой он их сжимал. Железняк достал из-за спины черную ленточку с золотым якорем, сжал ее зубами и, нагнувшись, достал из сапога великолепный финский нож.

– Слушай мою команду! – крикнул старшина. – Поворот фордевинт… Триста метров прямо по курсу… Самый полный… вперед!

Матросы подхватили раненых под руки и побежали по указанному курсу. Железняк сделал несколько шагов и уперся в мощный корпус старшины, вставшего у него на дороге.

– Мы отступаем, – тихо сказал Афанасьев.

– Уйди, старшина, – прорычал Железняк.

– Отступаем для сохранения личного состава и подготовки контрудара, – повысил голос Афанасьев и продолжил уже тихо: – Давай, братишка, не дури. Проигранное сражение не значит, что проиграна война. Мы еще шарахнем по ним из главного калибра. А за Сеню они мне ответят. Штырев ответит. Персонально.

Рокот усилился, и баррикада вздрогнула. Танк уперся в груду мусора и после небольшого усилия развалил ее. Матросы отступали. Старшина бросил две дымовые шашки, прикрывая отход балтийцев. На столбах вспыхнули фонари, освещая желтым светом слабые сумерки. Защитники баррикады погрузились в «рафик», стоявший возле выхода метро «Октябрьская», и ретировались, получив вслед длинную очередь из танкового пулемета.

Недалеко от места боев жил родной брат мичмана с крейсера, на котором служили балтийцы. Отмывшись у него и перевязав раненых, Зубков уговорил Железняка и старшину Афанасьева пойти с ним в редакцию газеты. Моряки отказывались сначала наотрез, потом все менее убедительно, но Зубков стоял на своем. «Об этом нужно рассказать. Люди должны знать о случившемся». В конце концов матросы согласились. Раненых и группу прикрытия оставили на квартире брата мичмана, благо жена его и дети все лето жили у бабушки под Новороссийском, а старшина Афанасьев и Железняк общим собранием были командированы в народ, то есть в газету.

Через пятнадцать минут «рафик» не спеша ехал по ночной улице. За рулем сидел старшина. Железняк тяжело сопел рядом, на пассажирском сиденье. По дороге в газету Костя набросал черновик статьи под заголовком «И падет дерьмо с небес на ваши головы…».

– Тебя как звать-то? – спросил старшина, не поворачивая головы.

– Константин.

– Андрей, – сказал старшина и, не поворачиваясь, протянул через плечо Косте руку. – А это Сашко.

Железняк протянул Косте ладонь размером с бескозырку. После рукопожатия он снова вернулся в прежнюю позу и продолжил бесцельно смотреть на улицу, ползущую за окном авто.

– Ты на Красной площади был, когда все началось? – спросил старшина.

– Да. Как раз за десять минут до штурма стен подошел.

– По идейным соображениям или из любопытства?

– Скорее по работе, мне нельзя быть идейным. Я репортер.

Я обязан быть объективным.

– То есть ты наблюдатель? – сказал Железняк. – Пока…

Он не договорил, осекся и снова отвернулся к окну.

– Остынь, Саша, – сказал старшина. – Не все журналисты сволочи. Он ведь тоже рискует сейчас. Привезет нас в газету, а кто-нибудь возьмет и стуканет. И как пособника не только его, но и всю газету. К стенке.

– Я не наблюдатель, – уточнил Зубков, – я репортер. И за мной уже приходили, и в розыске я был.

– Почему был?

Костя не успел ответить. Дорога была перегорожена самосвалом.

На перекрестке машину остановили самооборонщики. Чуть в стороне стояли трое солдат в полном вооружении с автоматами наперевес и разговаривали с владельцем желтой «Волги»-такси. К «рафику» подошел человек в серой тройке и черной широкополой шляпе. За ним шли двое небритых самооборонщиков. Все остальные обитатели блокпоста встали с ящиков, на которых сидели, и перевели свое внимание на подъехавшую машину. Костя открыл дверь и вышел из «рафика».

– Документы, – скомандовал тот, что был в серой тройке.

Костя передал ему серебряную карточку, оставленную Сойкиным. Срок ее действия заканчивался, но попробовать все же стоило.

– А остальным что, особое приглашение нужно?

– Они со мной.

Представитель Комитета национального спасения посмотрел на Костю, как бы оценивая, по Сеньке ли шапка, и отошел к справочной машине. Самооборонщики медленно подошли к «рафику» и окружили его. Солдаты взяли из рук водителя «Волги» две банки тушенки. Самосвал завелся. Солдаты передернули затворы и перевели свое внимание на «рафик». Самосвал освободил дорогу и, когда «Волга» проехала, снова перегородил ее.

Через минуту представитель вернулся и отдал Зубкову его карточку.

– С тобой все понятно. Где документы остальных?

– Я же сказал, что они со мной, – терпеливо повторил Костя.

– Твоя карточка не дает тебе права на сопровождающих лиц. И форма у них морская. А от тебя, – принюхался представитель, – говнецом попахивает. Не ты ли на Большой Якиманке с морячками был?

– Если уверен, что не дает, тогда позвони кому-нибудь из них и скажи то же самое.

Зубков протянул представителю три визитные карточки: Сиверина, Жердина и Сойкина. Судя по изменившемуся лицу представителя, Зубков понял, что для него эти фамилии одна другой страшнее.

– Ладно, пропусти их, – сказал представитель сержанту и повернулся к человеку у компьютера. – А номер карточки «этого» зафиксируй. Разберемся еще. Свободны.

Самосвал снова завелся и освободил дорогу. «Рафик» медленно тронулся с места и проехал мимо недовольных лиц самооборонщиков. «Значит, можно и без разрешения ездить, если в багажнике десяток банок тушенки», – отметил про себя Костя.

В газете появление матросов произвело почти такой же эффект, как появление Ленина на Путиловском заводе. Все, включая уборщицу тетю Клаву, собрались в актовом зале. Охрана сразу же прекратила пропуск в газету посторонних. Через полчаса у проходной собралась небольшая, человек в тридцать, группа журналистов из других изданий. Они ни в какую не хотели уходить и просили разрешить присутствовать на пресс-конференции. Вскоре после просьб послышались обвинения в нарушении закона о свободе получения информации и угрозы, что за это придется ответить по закону. Назревала маленькая буза. Хозяину газеты пришлось выйти и успокоить толпу. В конце концов «чужих» журналистов пустили на пресс-конференцию при условии, что они обязательно укажут, где услышали информацию, когда и при каких обстоятельствах. За пять минут до этого Зубков предложил дождаться, когда матросы расскажут все, что знают, а потом, когда «чужие» журналисты разойдутся, он сам выступит и расскажет все, что с ним было за этот вечер. Так и сделали. Оставался неясным один вопрос: откуда «чужие» узнали о поздних гостях? Главный редактор распорядился отключить все телефоны сразу же, как только Зубков вошел в его кабинет и сказал, кто ждет в приемной. Сотовая связь не работала уже который день. Да и передвигаться по городу во время комендантского часа и без специального разрешения…

Загадку помогла решить служба внутренней безопасности. Среди «чужих» журналистов они узнали пару кадровых осведомителей СГБ. Значит, новая власть решила не до конца отказываться от старых методов. Ложь не всегда основа разложения. Есть очень старый лозунг: «Если не можешь предотвратить, то возглавь». Люди Комитета национального спасения, получив информацию с блокпоста, посоветовались и передали ее в другие издания. Только для какой цели они это сделали? Как только одна загадка была разгадана, тут же появилась другая. Не менее сложная.

Глава 13. Кто не с нами – тот против нас

Косте было хорошо. Он сидел в глубоком кресле, откинувшись на спинку, и, прикрыв глаза, пил из горлышка холодное пиво. Халат его был не завязан и даже несколько растрепан. С мокрых волос по вискам стекали редкие капли воды. Часы показывали десять ноль-ноль. Утро было свежим и теплым. Вчерашний день сумбуром всплывал в памяти.

После пресс-конференции, когда «чужие» разошлись, матросов отвели спать в комнату отдыха. Обычно там ночевали журналисты, засидевшиеся в редакции и неожиданно для себя обнаружившие, что общественный транспорт уже не работает. Матросы сказали, что производственное совещание газетчиков их вряд ли заинтересует, и, поблагодарив за внимание и предоставленную возможность выступить перед народом, ушли спать. Через полчаса Костя рассказал коллегам, что с ним произошло с четырех часов вечера и до приезда в газету. Он рассказал про толпу, готовую разорвать продавщицу и ее двенадцатилетнюю девочку, которая, по их мнению, спрятала сахар; про штурм Кремлевских стен и про комендантский час, который легко можно «обойти» имея при себе несколько банок тушенки или сгущенного молока.

Ночевал Костя в газете, вместе с матросами и другими журналистами. Утром балтийцы уехали. Старшина второй статьи Афанасьев и матрос Железняк пожали на прощание Косте руку и сказали, что продолжат борьбу за свободу народа. Кровь их товарищей будет обязательно отомщена.

Сейчас Зубков сидел дома и еще не знал, что газета все-таки вышла с его передовицей. «И падет дерьмо с небес на ваши головы…» – вспомнил свой заголовок Костя и улыбнулся. Несомненно, та кровь, что пролилась вчера, была ужасной, как и любая кровь, но додуматься до того, чтобы кидаться дерьмом… солдаты явно растерялись, когда поняли, чем именно в них запустили. Интересно, что они думали в первые секунды? Что это не по правилам, что это чересчур? А что бы вы почувствовали? Представьте себя на их месте.

Идете вы по проспекту шеренгой, очищаете улицы столицы от бунтующих. Можно сказать, весь в белом – выполняете святой долг. У бедра автомат. От этого самого бедра вы постреливаете в разные стороны для острастки, почти не целясь. И в следующую секунду получаете себе на голову… (Вот уж действительно хорошо, что коровы не летают.) Во-первых, от вас теперь жутко воняет. Новенькая форма в дерьме, надраенные сапоги в дерьме. И вы уже вроде как совсем и не в белом, а… А если кому-то не повезло и он получил в лицо…

Зубков открыл глаза. Он вспомнил, что сказал ему главный редактор через минуту после возвращения в редакцию. «В крупных городах прокатилась целая волна вооруженных столкновений с войсками Комитета национального спасения. В Питере, Екатеринбурге, Владивостоке… По предварительным данным, погибли более тридцати тысяч человек. Страна на пороге гражданской войны». Нужно ехать в редакцию.

Дорога от его квартиры до редакции газеты «Новости дня» проходила почти через весь центр города. И хотя машин на дороге было немного, езда осложнялась последствиями ночных столкновений. В спешном порядке с улиц города убирали сгоревшие и разбитые машины, заколачивали фанерой разбитые витрины. Поваленные троллейбусные и фонарные столбы оттаскивали в сторону, а на их место ставили новые. Меняли оборванные провода. Трупы с улиц убрали еще ранним утром, и теперь дворники смывали из шлангов с асфальта кровь. Следы взрывов гранат и танковых снарядов были огорожены невысокими заборчиками. Словно в слаломе, закладывая руль то вправо, то влево, Зубков ехал по Садовому кольцу со скоростью не более тридцати километров.

До работы Костя добрался только в половине первого. Подъезжая к редакции, он понял, что что-то случилось. Переулок был перегорожен патрульной машиной, за ней виднелась лента ограждения милиции. Чуть дальше вдоль тротуара стояли две пожарные машины, пять карет «скорой помощи». Недалеко от входа в газету стояли человек двадцать.

От патрульной машины медленно отошел мордатый сержант ГАИ и поднял вверх руку с полосатым жезлом. Зубков остановил машину и опустил ветровое стекло. Сержант медленно подошел к нему.

– Проезд закрыт, – сказал сержант, приложив правую руку с болтавшимся на ней жезлом к каске.

– Что случилось? Я здесь работаю.

– Документы есть какие-нибудь? – спросил сержант, как показалось Зубкову, с некоторой осторожностью.

Именно это «показалось» чуть ли не испугало Костю. Просьба предъявить документы могла значить как банальное удостоверение личности, так и желание арестовать значившегося в розыске преступника.

– Пожалуйста, – сказал Зубков и передал гаишнику желтую карточку вместе с удостоверением репортера газеты «Новости дня».

Сержант взял документы и, переложив карточку вниз, раскрыл удостоверение. Вариантов у Зубкова не было. Если бы он отказался предъявить документы, его могли заподозрить в чем угодно. А при сложившейся в стране ситуации кончиться это могло пулей в спину. Но тем не менее Костя не собирался поднимать руки вверх, если его захотят задержать. Умереть он всегда успеет. Лучше уж при побеге, чем у стены. Пока сержант рассматривал удостоверение, Зубков осторожно включил заднюю скорость и взглянул в зеркала заднего вида. Дорога была пуста, шанс на побег, пусть один из тысячи, все же оставался.

– Возьмите, – сказал сержант, возвращая Зубкову карточку и удостоверение. – Машину поставите у этого столба. Вон капитан стоит, видите? – показал сержант в другую сторону.

– Да.

– Капитан Иванченко. Он здесь главный. Подойдете к нему – он вам все расскажет.

– Спасибо, – сказал Костя и сдал машину задом к указанному столбу.

«Скорая помощь» взвизгнула сиреной и сорвалась с места. Пропуская ее, сержант еле успел отцепить от заборчика ленту ограждения.

Зубков захлопнул дверь машины, не закрывая ее на ключ, и неторопливым уверенным шагом пошел к входу в редакцию. Капитан Иванченко стоял к нему спиной метрах в пятнадцати и о чем-то разговаривал с четырьмя мужчинами в штатском и женщиной в белом халате. Кое-кто из стоявших у входа в газету беседовал между собой, кто-то показывал собеседнику на разрушения здания и записывал что-то на бумаге.

У входной двери, широко расставив ноги и заложив руки за спину, стоял милиционер с погонами старшины. Как только Зубков приблизился, он преградил ему путь правой рукой и сказал:

– Сюда нельзя.

– Я здесь работаю, – ответил Костя, протягивая свое удостоверение. – Иванченко разрешил, – мотнул он головой в сторону капитана. – Да я заходил уже сегодня.

Старшина не видел, чтобы Зубков подходил к капитану, но он держался уверенно и знал фамилию капитана… удостоверение в порядке… наверное, и проходил уже. В такой суматохе всех не упомнишь. Старшина вернул удостоверение и, чуть качнув головой, показал, что можно пройти.

Оказавшись в фойе редакции, Зубков остановился сразу же за дверью и, стоя на битом стекле, замер от увиденного: стол, за которым всегда сидела секретарь, милая девушка Вера, – в больших пятнах крови; телефон и монитор компьютера разбитые валялись на полу, бумаги разбросаны, подвесной потолок, на треть черный от копоти, местами разрушенный, зиял уродливыми дырами, кругом везде следы крови и части поломанной мебели, на полу чернели лужи воды. Двух мнений быть не могло, здесь был погром.

Зубков медленно шел к лестнице на второй этаж, осматриваясь по сторонам и хрустя битым стеклом. Если на втором этаже было то же самое, то… газета уничтожена. Мимо проходили пожарные, милиционеры, врачи. Они машинально выполняли свою работу, и им не было дела до того, что раньше здесь была газета, а теперь ее нет. И люди… что с людьми?! Чуев, Лобачевский, Михалыч…

– Костя… – послышалось за спиной.

Зубков резко обернулся. На диванчике возле небольшого журнального столика на спине лежал дядя Юра. Вид у него был страшный. Лицо в ссадинах и кровоподтеках, правая нога по всей длине примотана бинтом к обломку доски, рядом стояла стойка капельницы, прозрачная трубочка от которой тянулась к его левой руке. Уставшие глаза дяди Юры говорили, что ему очень больно. Больно дышать, пошевелить глазами. Больно смотреть на все, что осталось от газеты, которой он отдал четверть своей жизни. Костя кинулся к диванчику и замер в метре от него, захлебнувшись словами. Он хотел спросить, но понял, что вопрос будет звучать глупо. Он задыхался от злобы и бессилия.

– Возьми эти бумаги.

Дядя Юра протянул тонкую, листов в пятьдесят, папочку.

– Что здесь? – спросил Костя дрогнувшим от волнения голосом.

– Это не важно. Сделай одолжение, сожги их. Не читай, а просто сожги.

– Хорошо. Что здесь произошло?

Дядя Юра поморщился от боли и прижал правую ладонь к левому боку.

– Номер был готов к девяти вечера, оставалось только вставить твою статью. В общем-то, только тебя и ждали… В семь утра газета уже поступила в продажу. Все было как всегда. После твоего отъезда с матросами мы собрались в столовой выпить кофе. Кто-то ушел домой. Кто-то, наоборот, уже вышел на работу. В половине девятого пришли трое. Один в штатском и два лейтенанта внутренних войск. Они принесли предписание, что по указу Комитета национального спасения газета объявляется закрытой. В течение трех часов нам предписывается покинуть помещение, двери опечатать, печати предъявить специальным представителям и до особого распоряжения не срывать их.

Мы собрали в актовом зале общее совещание, обсудить, что нам делать дальше. Около девяти снизу позвонила охрана и сообщила, что у дверей газеты собирается толпа. Что-то вроде демонстрации. Только кроме плакатов «долой лжецов» и тому подобных они вооружены кольями, арматурой. Мы вызвали милицию и хотели забаррикадироваться на втором этаже, но не успели. Толпа ворвалась в газету. Тут такое началось… вспомнить страшно. Потом бутылки с бензином полетели, пожар начался.

– А что милиция?

– Милиция приехала. Через пятнадцать минут. Начала работать дубьем направо и налево, без разбору. Да только что толку.

В здании уже был пожар. Теперь сам видишь. Нет больше газеты. И страховку сейчас не получишь. А если даже и получишь, пока все отстроишь, столько времени пройдет, что… Ладно. Мне бы только на ноги встать. А там посмотрим.

– Ты что, мстить решил? – улыбнулся Зубков.

– Нельзя прожить жизнь в надежде, что если ты никого не трогаешь, то и тебя никто не тронет. Да я, собственно, и не надеялся, я был к этому готов. Но когда меня бьют по правой щеке, я не подставляю левую. А теперь вот что. Домой не ходи. К Жоре я бы тоже не пошел, за ним могут наблюдать. Скорее всего, нас самих же и объявят виновниками погрома и поджога. Назовут все это провокацией, а всю газету объявят в розыск. Ты, главное, бумаги сожги.

– Сожгу, сожгу. Не переживай.

За спиной у Зубкова хрустнули стеклянные осколки и послышались шаги. Он обернулся и увидел двух санитаров и женщину-врача.

– О-о… – поднял брови Чуев, – архангелы. Это за мной.

Костя встал с диванчика и сделал шаг в сторону.

– Как вы себя чувствуете? – спросила врач.

– Как цыпленок табака, – ответил Моисей.

Женщина улыбнулась ему и вынула иглу из вены Чуева. Санитары с каменными лицами отставили в сторону стойку капельницы и переложили Чуева на носилки. Женщина-врач взяла стойку капельницы, санитары подняли носилки и вынесли дядю Юру из здания газеты. Бывшего здания бывшей газеты.

Провожать больного до машины Зубков не рискнул. Чуев прав. Срок, отпущенный ему новой властью на размышление, истек. Плюс статья. Погром не случайность, комитет начал действовать. Теперь его снова объявят в розыск.

Зубков осторожно подошел к двери и увидел, как дядю Юру погрузили в машину. Задняя дверь закрылась, санитары погрузились через боковую и захлопнули ее. Машина включила проблесковый маячок и, не включая сирену, тронулась с места.

– Осторожно, – послышалось за спиной.

Зубков обернулся. Шестеро рабочих выносили сейф. Это был сейф главного редактора. Старшина, увидев рабочих, несущих сейф, открыл защелку и распахнул вторую створку двери. За рабочими шел младший лейтенант. В руках у него было несколько разноцветных папок, финансовые документы из кабинета главного редактора. Значит, ребята взялись за дело всерьез. На улице сейф пронесли метров десять и поставили его в вертикальное положение. Лейтенант подошел к капитану Иванченко и что-то сказал ему. Тот сразу же подошел к сейфу. За ним последовали его собеседники и лейтенант. Костя спокойно вышел на улицу и направился к своей машине. Старшина не сразу заметил его, он смотрел на то, что происходит возле сейфа. Возле ленты ограждения стоял мусоровоз. Гаишник нехотя отбивался от водителя мусоровоза, несмотря на то, что они оба давно перешли на крик.

– Я тебе русским языком говорю, проезд закрыт.

– Я тоже не по-китайски объясняю. Если я мусор не заберу, на меня жалобу напишут и с работы вышибут.

– Вечером заберешь.

– Вечером у меня другой район.

Костя подошел к машине и открыл багажник. Он не видел, как старшина подошел к капитану и, что-то говоря ему, показал рукой в сторону машины Зубкова. В багажнике лежал небольшой рюкзачок с десятком банок тушенки и пятью сгущенного молока. Война была объявлена. Костя хотел переложить рюкзак в салон, на пассажирское сиденье, чтобы иметь под рукой, на случай если придется неожиданно бросить машину. Когда он начал закрывать крышку багажника, то заметил, что в его сторону идут старшина с капитаном и двумя здоровыми молодцами в штатском.

– Эй! – крикнул Зубкову капитан.

Костя оставил крышку багажника открытой и, спрятавшись за ней, намотал лямки рюкзака на правую руку. Он прижал рюкзак к груди двумя руками и, низко пригнувшись, засеменил в противоположную от капитана сторону. Капитан, старшина и два молодца в штатском не видели отход Зубкова.

– Ничего не станется с твоим мусором, – заорал гаишник на водителя мусоровоза.

– Это с твоим мусором ничего не станется, – показал водитель на капитана, – а мой вонять начнет.

– Эй! Я вам говорю! – крикнул Иванченко, прибавляя шаг.

Гаишник повернул голову, посмотрел на капитана и обернулся в поисках человека, которого тот хотел задержать. Бегство Зубкова осталось незамеченным. На дороге стоял огромный мусоровоз, а справа от него рос пышный куст боярышника. Иванченко шел по дороге и не видел, как Костя нырнул в кусты.

– Стой здесь, – сказал гаишник водителю и быстрым шагом двинулся к машине Зубкова.

В машине никого не было. Сержант на всякий случай расстегнул кобуру, осторожно обошел машину и заглянул в багажник. Багажник был пуст. Когда к машине подошел Иванченко, Костя уже выбежал на соседнюю улицу и двигался в противоположном направлении. На определение владельца машины ушло всего несколько минут, но Зубкову этих минут хватило, чтобы смешаться с прохожими и уйти от редакции достаточно далеко.

Город переходил в руки внутренних войск. Навстречу Зубкову шли патрули, редко прохожие. На больших перекрестках стояли бронемашины. На одной из остановок автобуса Зубков нашел объявление о сдаче квартиры. Небольшая и недалеко отсюда, можно дойти пешком.