Текст книги "Эра Водолея, или Каждый имеет право знать"

– Наташа не звонила?

– Нет, – ответил Чуев уже менее возбужденно. – На работе никто не берет трубку. Я проверил. На телефонной станции действительно авария, но… Она не приходила на работу. Домой не возвращалась.

Зубков резко повернул голову и взглянул на Чуева. Дядя Юра чувствовал себя неловко, хотя его вины в происходящем не было. Что-то действительно случилось.

– Я напряг все свои знакомства, – сказал Чуев, садясь рядом с Зубковым. – Ее нигде нет. Ни в милиции, ни в морге.

– Повеситься, что ли, ради смеха… – грустно усмехнулся Костя. – Сначала пропадает жена, потом за тобой кто-то охотится.

К вечеру узнаешь, что твой друг – стукач и его не убили. Даже наоборот. Это он собирался тебя… потом тебе говорят, что ночью к тебе приедут новые «шишки», чтобы что-то предложить.

Чуев особенно удивился последним словам, и взгляд его прищурился.

– А ты как дурак болтаешься между небом и землей, – продолжил Костя, – и понимаешь, что твоя жизнь ну ничегошеньки не значит в этом пасьянсе. Да и в следующем тоже. Ты никто. И имя твое – никак. Как же тошно…

Костя замолчал. Он опустил голову к коленям и обхватил ее руками. Его тело медленно раскачивалось из стороны в сторону.

– Кто тебе сказал про предложение? – спросил дядя Юра.

– Жора. Я только что от него.

Костя поднял голову и посмотрел на дядю Юру.

– Ты был прав. Игорь стукач и провокатор. Извини.

– Ну-ф-ф… – вздохнул Чуев. – Это была всего лишь догадка.

– Точно так же, как и Штырев, и Мукин. Они все работали на СГБ.

– А вот про крикунов я как раз и не сомневался. Но бывших агентов не бывает. Разве что после смерти…

Костя посмотрел на часы на левой руке и поднялся с дивана.

– Мне пора, – выдохнул он. – Через полчаса придут уполномоченные делать предложение о сотрудничестве. Хочу в душ залезть. Я сегодня столько дерьма видел и слышал, что, кажется, сам провонял.

– Главное, не говори им «нет», – посоветовал дядя Юра. – Если тебе что-то не понравится, скажи, что ты подумаешь.

– Я постараюсь, – чуть улыбнулся Костя.

Зубков ушел, а Чуев зашел на кухню и включил чайник. Он сел на табурет и еще раз обдумал только что состоявшийся разговор. Его сильно волновала предстоящая встреча Кости. Тем более что он еще молод и невыдержан. Может что-нибудь сказать в сердцах, не подумав. Наташа… что бы там ни было, это с ней уже произошло. Оставалось только надеяться. С Костей же все только должно было случиться. Возможно, и судьба Наташи будет зависеть от его ответа. И такое бывало в истории. За жизнь одного человека другого заставляли расплачиваться поступками. Что же им надо?

Ровно в одиннадцать часов в квартиру Зубкова позвонили. Костя встретил гостей в шлепанцах, подаренных дядей Юрой по случаю новоселья, и в халате, подаренном Наташей по тому же поводу.

– Добрый вечер, – приветливо улыбнувшись, сказал симпатичный молодой человек в строгом костюме и белоснежной рубашке.

– Спорный вопрос, – ответил Костя, делая шаг в сторону. – Проходите.

За молодым человеком вошли два пенсионера. Зубкову даже показалось, что они похожи друг на друга. Однообразно тучные фигуры, одинаковые формы залысин, вторые подбородки… словно близнецы-братья. Различались они лишь тем, что один из них носил милицейский китель, а другой – серый костюм. Гости прошли в комнату, не снимая обуви. Когда Костя закрывал дверь, то заметил, что на лестнице стояли еще люди. Половина из них были в штатском, половина – в милицейском обмундировании. В руках у милиции были автоматы.

Костя закрыл дверь, гости присели на предложенный диван.

– Извините, – сказал Костя, имея в виду свой внешний вид. – Я не успел подготовиться. День выдался тяжелый.

– Никаких проблем, – улыбнулся молодой. – Все мы, как говорится, люди, все человеки. А день у вас действительно был непростой.

Зубкову показалось, что в этом ответе есть некоторая издевка, и он спросил с угрозой в голосе:

– Что с Наташей?

– А что с ней? – искренне удивился молодой.

– Значит, так. Или мы разговариваем без дураков, или не разговариваем вовсе.

– Ей-богу, не понимаю, о чем вы, но, судя по тону, что-то действительно случилось, – сказал молодой и повернулся к своим спутникам. – Господин полковник. Выясните, что с Колесниковой.

Пенсионер с погонами полковника милиции встал с дивана и, достав из внутреннего кармана кителя радиостанцию, отошел к балкону.

– Ну что же, не будем терять время, – сказал молодой человек. – Для начала познакомимся. Моя фамилия Сойкин. Я советник Комитета национального спасения. Это генерал Жердин и полковник милиции Сиверин. Простите, Сиверин, – поправился Сойкин, делая ударение на второй слог.

– А генерал? – спросил Костя.

– Служба безопасности, – ответил Жердин.

– У нас нет никакой информации, – сказал Сиверин, подходя к дивану. – Колесникова нами не задерживалась и в сводках не значится.

Костя лишь повел бровью. В глубине души он был уверен, что никто ему ничего не расскажет про Наташу. По крайней мере сразу.

– Судя по всему, у вас действительно что-то случилось, – выдохнув, сказал Сойкин. – Как бы цинично это ни звучало, но… лес рубят – щепки летят. Именно поэтому мы и пришли к вам. Нам нужна ваша помощь. Не буду уверять вас, что мы здесь ни при чем. Вы все равно не поверите. Но тем не менее это так. Будем надеяться, что все обойдется. Со своей стороны, несомненно, мы тоже займемся этим вопросом, постараемся прояснить ситуацию. А сейчас постарайтесь меня внимательно выслушать и…

– Я буду очень стараться, – оборвал Сойкина Зубков.

Сойкин выдержал короткую паузу и продолжил:

– У нас к вам предложение. Но для начала ответьте на вопрос: что вы думаете о своей первой газете?

– Дерьмо.

– Хотите сделать из него конфетку?

– Нет.

– Почему? – искренне удивился Сойкин.

– Фантиков не хватит.

Гости смотрели на Зубкова, не совсем понимая, что он имеет в виду, затем переглянулись между собой. Сойкин кивнул головой, словно именно такого ответа и ожидал, и продолжил:

– Не торопитесь с ответом. Я согласен с вами. У газеты было множество негативных особенностей. Именно поэтому мы и предлагаем вам взять управление в свои руки. Частично.

– И какую часть?

– Мы хотели бы видеть вас главным редактором. Комитет национального спасения гарантирует подлинную свободу слова и независимость. От вас потребуется всего лишь дать слово.

– Присяга на верность родине?

– Нет. На верность совести. Вы должны дать слово, что газета будет говорить правду, только правду и ничего кроме правды.

Сойкин замолчал, оценивая эффект от сказанного им, Зубков делал вид, что эффект есть и он задумался над услышанным.

– Почему именно я?

– Во-первых, вы работали в этой газете и знаете ее коллектив. Во-вторых, вы незаслуженно пострадали за выполнение своего профессионального долга. В-третьих, в этом и есть высшая справедливость. Комитет национального спасения не просто реабилитирует ваше честное имя, а еще дает возможность восстановить эту самую справедливость на деле. Дерзайте. Заместителей подберете себе сами. Штат тоже можете формировать на свое усмотрение. Темы публикаций выбирайте, какие захотите. У нас лишь одна просьба… Не перебивайте меня. Пока идет переходный период, постарайтесь давать о нем как можно больше информации.

– Вы не сказали, что она должна быть объективной, – заметил Костя.

– Ваша работа в газете уже подразумевает, что информация будет объективной. Поймите. В сложившийся ситуации, когда большинство людей заняли откровенно выжидательную позицию, как никогда важна информация. Комитет отменил доносы – пишите об этом. Комитет отменил налоги – пишите об этом. Кто-то из новой администрации начал злоупотреблять служебным положением – пишите об этом. Полковник Сиверин и генерал Жердин окажут вам всяческое содействие. И я, естественно, тоже. Вот наши телефоны, – Сойкин передал Зубкову три визитки, – звоните в любое время.

Костя взял в руки три прямоугольника белой плотной бумаги, оформленных в одном стиле, с надписями темно-синим цветом.

«Интересно, куда делось прежнее руководство?» – подумал Костя.

Сойкин при этом пытался изобразить покровительственное уважение к журналисту, но это у него плохо получилось и выглядел он смешно.

– Но у меня есть работа, – наконец сказал Зубков.

– Вы свободный человек, – ответил Сойкин. – У вас есть право на выбор. Смотрите, думайте, прикидывайте. Несомненно, все граждане равны, но получается, что вы выполняете государственное задание особой важности. Вы вместе с нами пытаетесь предотвратить кровопролитие. Поэтому у вас будут некоторые привилегии. Возьмите пропуск. – Жердин протянул Зубкову пластиковую карточку серебряного цвета. – Она действительна в течение трех дней. В городе еще не безопасно. Мэр не спешит помогать нам. А силы МВД пока что не полностью подчиняются Комитету национального спасения. Но тем не менее нам удалось договориться со многими отрядами самообороны. Теперь на каждом центральном перекрестке будет дежурить один представитель СГБ или МВД. Вам гарантируется неприкосновенность. До сведения остальных самооборонщиков доведено, что, если представитель новой власти подвергнется нападению или ему будут чинить препятствия, возмездие будет однозначным, обязательным и незамедлительным. В ближайшем будущем мы надеемся полностью овладеть ситуацией. С завтрашнего дня вводится комендантский час. Ваша карточка дает право передвигаться по городу в любое время.

– Хорошо. Допустим, я скажу «да». Как вы сказали, я могу собрать любую команду. Мне нужны Мышкин и Пышкина. Вы можете найти их?

– Мы знаем, почему вы назвали эти фамилии. Они попали в командировочные списки. Если они живы, мы их обязательно найдем. Поймите, информация закодирована. Мы еще не полностью овладели вычислительным центром. Не все его сотрудники готовы сотрудничать с Комитетом национального спасения.

– У меня есть еще один вопрос. Шишкин. Кто он?

– Наш штатный сотрудник, – ответил Жердин. – Секретный агент, если хотите.

– Бывший или настоящий?

– И бывший, и настоящий. Он хороший профессионал в своей области. А профессионалы всем нужны. Для вас это все, конечно же, глубоко личное, но… среди служивших в СГБ во времена президента было много порядочных людей, поверьте мне. Кто-то подал в отставку, большинство дали присягу на верность Комитету национального спасения и сейчас честно выполняют свою работу.

«Президенту присягали на честную службу, теперь комитету…» – подумал Костя, но вслух сказал:

– Хорошо. Я должен подумать.

– Думайте, – одобрил Сойкин и встал с дивана. Его спутники поднялись следом за ним. – У вас три дня. Я искренне надеюсь, что вы скажете «да».

Пожав руку Зубкову, поздние гости ушли. В глазах офицеров была смесь какой-то собачьей преданности с суровостью полярника. Похоже, они понимали, что предали своего президента, но всем своим видом пытались показать, и в первую очередь доказать себе, что приняли сторону революции по идейным соображениям.

Закрыв дверь, Зубков прошел на кухню. На душе у него было гадко. «Как просто… – думал он. – Приходишь к человеку ночью домой, при параде, с сопровождающими лицами… И под предлогом справедливости предлагаешь отомстить низложенной власти. Дескать, она вас пинала и нас тоже. Так не желаете ли ответить? Нет-нет, никакого хамства! Все интеллигентно. По правилам. Все в дерьме, а вы весь в белом. Посмотрите, многие уже с нами. И какие все люди. Сплошная совесть нации и честь эпохи. К тому же это все не бесплатно. Как осторожно и грамотно здесь власти подходят к вопросу склонения гражданина к сожительству – «Слабит мягко, не нарушая сна», тихо вслух сказал Костя. Главное, чтобы оппонент был уверен, что порядочные люди поступают именно так.

Костя включил чайник и снял телефонную трубку. Телефон в клинике не отвечал. Наташа до сих пор не дала о себе знать.

Глава 12. Нарушение конвенции о биологическом оружии

Индустриальный город. Два часа дня. Жара. Августовское солнце расплавило асфальт, и он стал мягким. Хозяин кафе подметал с пола стекла от разбитой ночью витрины. Милицейский патруль из пяти человек в полном спецобмундировании с поднятым забралом из небьющегося пластика, обильно потея, мерно вышагивал по тротуару. Сержант непринужденно поглаживал пальцем спусковой крючок автомата. Шел третий день, как Наташа ушла из дома и не вернулась.

Зубков сидел в пустом летнем кафе и допивал вторую бутылку «Боржоми». Переполненный автобус, первый за два часа, подкатил к остановке, фыркнул, и его двери с трудом открылись. Люди, стоявшие на остановке, ринулись к автобусу, когда тот еще до конца не остановился, и попытались опровергнуть утверждение водителя, что машина не резиновая. Штурм сопровождался отборным матом и банальными бытовыми оскорблениями. Автобус был зеленого цвета, но сейчас это не имело ни малейшего значения.

Еще неделю назад цвет автобуса определял количество остановок, которые он сделает на своем маршруте. Красный останавливался на каждой остановке. Желтый – через одну, зеленый – через две. Еще неделю назад в этом была своя прелесть. Теперь же это было неважно. Наземный транспорт стал ходить крайне нерегулярно. В магазинах опустели полки, а то, что на них еще осталось, стоило в двадцать раз дороже, чем неделю назад. Большинство горожан сидели дома и ждали хоть какой-то ясности. Комитет обещал порядок и закон, но не было видно ни того, ни другого. По стране поползли слухи, что вклады населения будут полностью заморожены до окончания переходного периода, а зарплата будет выплачиваться карточками на продукты. С продуктами у народа было все в порядке, по крайней мере на ближайшие два месяца, и возможно, поэтому большинство работоспособного населения воспользовалось конституционным правом раз в год взять десять дней дополнительного отпуска за свой счет в любое удобное время. Конституцию пока еще не отменили.

Костя допил минералку и взглянул на часы. Восемнадцать минут третьего. Человек, обещавший принести документы, обличающие, по его словам, новую власть во всех смертных грехах, опаздывал почти на полтора часа. Ждать дальше не было смысла. Костя подозвал хозяина кафе и, расплатившись за минералку, поднялся со стула.

Неторопливо вышагивая, Зубков перешел через дорогу и направился в редакцию. Он был небрит и выглядел невыспавшимся. Ему навстречу пробежали четверо мальчишек с потрепанным футбольным мячом в руках. Вчера Костя ездил в клинику. Ответ, услышанный там, был как приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. Колесникову не видели уже несколько дней. Когда Костя вернулся домой и прислонился спиной к закрытой двери, его затрясло от страха, что он больше никогда не увидит Наташу, и от бессилия что-то изменить.

До редакции Зубков добрался через сорок минут. В дверях он столкнулся с каким-то капитаном внутренних войск. Костя обернулся, держась за дверную ручку, и проводил капитана взглядом. Ему показалось, что он где-то его видел, но, так и не вспомнив, вошел в здание. Встреча не состоялась, и, не заходя в свой отдел, Костя спустился в подвал к дяде Юре.

– Уроды! – в сердцах высказался Михалыч, выйдя из дверей чуевской коморки и, хлопнув дверью, пошел прочь по коридору, в противоположную от Зубкова сторону. Костя проводил его взглядом и открыл дверь начальника отдела снабжения.

– Чем это ты его так обидел? – лениво спросил Костя, войдя в кабинет Моисея.

– Это не я, это Мукин.

Дядя Юра бросил на стол городскую газету и, встав с кресла, подошел к холодильнику.

– Пива хочешь? – спросил он, открыв белую дверь.

– Давай, – ответил Костя, присаживаясь в кресло.

Чуев достал две бутылки холодного пива и, открыв их, передал одну гостю. Зубков сделал несколько глотков и взял со стола газету. На первой полосе красовался заголовок «Ложь – основа разложения нации». Под заголовком помещалась статья, сообщавшая горожанам о том, что новая власть намерена прекратить порочную практику использования незаконно приобретенных карточек, а позже вообще отменить деление на сектора.

– А что его так расстроило? – спросил Костя.

– Бордели в красном секторе обслуживают только владельцев красных карточек, – напомнил дядя Юра, – настоящих карточек.

– Вот это проблема, – согласился Костя и сделал глоток пива. – Как же народ будет сексуально обслуживаться?

– Строго по закону.

– Чего они прицепились к этим карточкам? – удивился Костя. – Насколько мне известно, подделывали только красные карточки. Но деньги-то на них переводились с настоящих счетов. По магазинам с ними никто не ходил. Только по борделям. Так что экономического урона никакого.

– Правильно, – подтвердил дядя Юра. – Компьютер легко распознавал «левую» карточку. Стоило тебе пару раз отовариться в магазине вне сектора проживания, и ты получал штраф. А в следующий раз могли и посадить.

– Так в чем же дело?

– Ложь – основа разложения нации.

– Они даже не представляют, чем эта борьба за чистоту помыслов обернется.

– Вот именно, – согласился Чуев. – Государство годами разрабатывало схему невинного обмана, втягивало в него население. И всем было хорошо, все были в выигрыше. Одни обманывали закон и делали вид, что верят в то, что государство об этом и не подозревает. А государство подыгрывало им и делало вид, что действительно не подозревает об этих махинациях. Вот ведь идиоты, не могли ничего лучше придумать, как посягнуть на половой инстинкт.

Сложив газету пополам, Зубков швырнул ее на стол и, закрыв глаза, чуть сполз вниз по спинке кресла. Вчера он вдруг почувствовал, что устал от этого сна. Если выразить его ощущения точнее, то скорее он чувствовал то же, что чувствует человек, которому не давали заснуть целую неделю.

– Новостей не было? – спросил Костя, не открывая глаз.

– Нет, – невесело ответил дядя Юра. – Ничего нового. Но трупа не нашли. Есть шанс, что она еще жива.

– Шанс… он не получка, не аванс… Кстати, о деньгах. Что думает начальство? Не мешало бы прибавить на инфляцию.

– Ты только не вздумай у него спросить об этом, – посоветовал Чуев. – У хозяина и так нервы на пределе. Счета частично заморожены, запасы кончаются. Типографии закрываются одна за другой, бумагу не достать.

– А я и не думаю, – ответил Костя. – Это я так… бубню с горя.

Костя снова вернулся к мыслям о Наташе. Она была единственным человеком в этом сумасшедшем доме, которому можно было открыть душу, не стыдясь, что это будет выглядеть как слабость. Она была юна, красива и наивна как ребенок, но в этом и заключалась ее великая сила. В душевной чистоте и непорочности.

Дверь распахнулась, и словно ураган в комнату ворвался Лобачевский. Костя приподнял левое веко и, увидев, кто именно вошел, снова прикрыл его. Глаза Лобачевского кричали о сенсации.

– Слышали, что совесть нации удумала?

– Слышали, – промямлил Костя, – газеты читаем.

– Полчаса назад у Дома правительства начала собираться толпа. По радио сказали, что сейчас там больше ста тысяч. Они вооружены арматурой и камнями. У некоторых автоматы. Толпа требует отменить «карточные» репрессии и в противном случае угрожает изнасиловать комитет.

– Мир хочет трахаться и убивать, – громко профилософствовал Чуев и сделал два больших глотка из своей бутылки.

– Сто тысяч крепких мужиков – это серьезно, – сказал Лобачевский, доставая из холодильника бутылку пива.

– Заметьте, сексуально неудовлетворенных мужиков, – пробурчал Костя, не открывая глаз. – Это обстоятельство удваивает их разрушительную силу.

– Господа, я серьезно. Дело пахнет восстанием, – сказал Лобачевский и сделал глоток. – Мало того что в магазинах шаром покати, по улице пройти страшно не только ночью, но уже и днем, так эти умники еще и бордели прижать решили.

– Ходи в своем секторе, – посоветовал Чуев.

– Ну да. С тем лимитом, что разрешается тратить, даже на минет не хватит. Нет, господа. Дело пахнет мордобоем.

– Ты мне сам недавно пытался прочитать лекцию о низости походов «желтого» или «зеленого» гражданина в бордель красного сектора. А сейчас…

– Моисей, – не открывая глаз, поежился в кресле Костя. – Давай взорвем че-нить на хрен. Мало того что жрать нечего, так еще…

– Во-от… – протянул Чуев. – Еще одного Богатырева нам только недоставало.

– Нет, господа, – сказал Лобачевский. – Дело определенно пахнет кровью. Большой кровью.

Лобачевский не ошибся. В семь часов вечера Комитет национального спасения принял самый необдуманный шаг за все время своего короткого правления. К Дому правительства подъехали машины с внутренними войсками. Толпа не стала дожидаться, пока войска выгрузятся из машин, встанут в каре и начнут размахивать демократизаторами направо и налево. Кто-то крикнул: «Бей ментов – спасай Россию», и толпа бросилась на неприятеля. Два опрокинутых грузовика были пустяком по сравнению с той рекой крови, что залила асфальт в следующие два часа. К девятнадцати ноль-ноль бунтовал весь город. Верным комитету войскам был отдан приказ жестко пресечь беспорядки. Но вдруг выяснилось, что неверных не так уж и мало. По городу прокатилась новая волна погромов. Комитет национального спасения в срочном порядке подтягивал к Москве войска и бронетехнику.

Народ двинулся к Кремлю в половине восьмого. Все, кто еще считал себя журналистом, были в эпицентре событий. Проходя по Новому Арбату, толпа била все витрины, которые попадались на ее пути. Не доходя до «Новоарбатского» гастронома ста метров, Костя услышал, как осыпались стекла. Несколько человек отделились от общего потока и нырнули внутрь магазина. Проходя мимо, Зубков повернул голову и увидел, как крушат пустые прилавки и бьют стекла холодильных шкафов. Когда магазин уже был за спиной, Костя услышал душераздирающий женский крик. Он обернулся. Женский крик сливался с плачем ребенка. Скорее это был даже не плач, а смесь визга с ревом. От услышанного он вздрогнул и ужаснулся. Не видя перед собой ни бушующей толпы, ни разгромленных витрин, он шел на жуткие крики, заранее боясь того, что сейчас ему доведется увидеть.

В бывшем торговом зале два мародера короткими и частыми ударами – у одного была милицейская резиновая дубинка, у другого кусок трубы – осыпали женщину, лежавшую на полу и закрывавшую собой двенадцатилетнюю девочку.

– Ну что, сука, – зло шипел тот, что был ростом пониже, – кончился, значит, вчера сахар! Или зверенышу своему скормила?

Откуда-то изнутри темного зала появился высокий бородатый человек в белом балахоне с красным крестом на спине и сумкой, перекинутой через плечо. Он схватил двумя руками за воротник одного мародера и отшвырнул его в сторону, словно пушинку.

– Что же вы творите, нелюди! – крикнул человек в белом балахоне и развернулся ко второму мародеру.

Тот пнул его ногой в живот, и бородатый согнулся пополам. Мародер ростом пониже поднялся на ноги, держа дубинку двумя руками, отвел ее далеко за правое плечо и что было силы опустил на спину бородатому. От удара белая ткать лопнула чуть выше нашитого на нее красного креста и разошлась в разные стороны, открывая на спине кровавый рубец. Выгнув спину, бородатый упал на колени и тут же получил трубой по голове. Лицо женщины перекосилось от ужаса, и она снова завизжала, надрывая связки. Уже теряя сознание, бородатый повалился на нее, пытаясь закрыть собой и женщину, и ребенка. Мародеры с остервенением принялись пинать ногами всех троих.

Все произошедшее заняло чуть больше десяти секунд, но в эти секунды Зубков стоял в оцепенении и не мог пошевелиться. Не в силах выговорить ни слова, Костя взревел, словно раненый медведь, и, подняв над головой помятый сорокакилограммовый холодильник для продажи мороженого, двинулся на выродков. Те повернули головы в его сторону и замерли на секунду от увиденного зрелища. Зрелище не предвещало ничего хорошего. С холодильником над головой на них шел человек со звериным оскалом и белым, как у смерти, лицом. Мародеры сделали шаг назад, развернулись, побежали в глубь торгового зала. Добежав до поднимавшейся с пола женщины, Костя запустил им вслед холодильником и, тяжело дыша, остановился. Его била мелкая дрожь. Он в полном смысле слова готов был перегрызть им горло зубами.

В пылу ярости он не заметил, как из-за его спины выскочили несколько человек и бросились вдогонку за мародерами.

Сидя на полу, скулящая женщина левой рукой перевернула бородача набок и протянула дрожащую левую руку к своему ребенку. Ее правая рука была неподвижна. Хнычущая девочка с перемазанным кровью из разбитой головы лицом протянула к маме руки и, обняв ее за шею, припала правой щекой к груди. Женщина дотронулась дрожащими пальцами до мокрых от крови волос ребенка и, зажмурив глаза, заскулила. Костя перевернул бородача на спину и подложил ему под голову белого плюшевого медведя, по которому сразу же начало расползаться красное пятно. Костя узнал бородача. Это был священник из двести десятой церкви. Слова его второй проповеди в тот день, когда Зубков делал репортаж о церковных службах, понравились Косте, и он поверил, что еще не все потеряно, что еще есть шанс остаться людьми, а не животными, пожирающими пищу за выполненную работу. И он не ошибся.

Сзади загремели обломки мебели, скрипнули осколки стекла. Зубков обернулся и увидел идущих к ним монашку и двух бородатых мужчин. Все они были в белых балахонах и с сумками с красными медицинскими крестами. Именно эта монашка позвала на помощь, когда увидела, как убивают женщину и ребенка, а священник пытался закрыть их собой.

Пострадавшим начали оказывать первую помощь. Встав на ноги, Костя, рванув ворот рубашки, пошел прочь из магазина. Ему было тяжело дышать. За четыре дня из благонравных и сердобольных людей горожане превратились в полную противоположность. До остервенения озлобленную толпу. «Нет, это не правда, что люди стали злыми, – рассуждал Костя, двигаясь в нескончаемом потоке восставших к Красной площади. – Это все сидело в них, как диверсант, и ожидало благоприятного случая. Случая остаться безнаказанными…»

Красная площадь и крыши стоящих рядом домов кишели объективами фото– и видеокамер. Зубков стоял на площади недалеко от Исторического музея и лично видел, как восставшие кинулись на штурм Кремля. На площадь въехали машины с подъемниками, в люльки которых тут же полезли разъяренные дядьки с арматурой в руках. Откуда-то в огромном количестве появились раздвижные пожарные лестницы. Машины с подъемниками подъехали вплотную к стене, выдвинули для устойчивости лапы и начали подъем. В считанные секунды стены древней крепости превратились в муравейник.

Не успели пожарные лестницы приставить к стенам, как раздались первые автоматные очереди. Солдаты получили приказ на Красной площади стрелять только в воздух. Восставшие, как спелые яблоки, посыпались с лестниц и подъемников. Все, кто был на площади, бросились врассыпную. Низко пригибаясь, Костя забежал за угол Исторического музея и продолжил наблюдения оттуда. Через секунду он заметил идиота, оставшегося на площади и снимавшего на видеокамеру все происходящее. Сумасшедший был высоченного роста, тощий, как черенок от лопаты. Двух мнений быть не могло. Это Ганс. Казалось, чувство страха у него просто отсутствовало. Наркотик профессионального азарта подталкивал его в спину и шептал на ухо: снимай, снимай, снимай…

Ворота Кремля открылись, и на Красную площадь высыпали солдаты внутренних войск. Они были в бронежилетах и шлемах с опущенным забралом из пуленепробиваемого пластика. В руках у них были короткоствольные автоматы Калашникова. Солдаты постреливали в воздух, щедро осыпая булыжник гильзами, и передвигались неспешно, давая восставшим возможность покинуть площадь. Следом за пехотой на брусчатку выкатили бронетранспортеры. Солдаты прошли мимо немца и не тронули его. Бронетранспортеры веером разошлись по площади и втянулись в прилегающие улицы. Зубков не рискнул рассчитывать на свою мифическую неприкосновенность, хотя и проверил серебряную карточку, лежавшую в кармане рубашки, застегнутом на пуговицу. Да и смысла оставаться на Красной площади уже не было. Восставшие отступили.

Два мотострелковых взвода, подошедших со стороны Лубянки, оттесняли толпу в сторону Садового кольца. Втянув голову в плечи и прижимая правой рукой предусмотрительно захваченную в редакции противогазную сумку, Зубков побежал к Крымскому мосту. Автоматная очередь хлестанула по старенькому «Москвичу», брошенному на Манежной площади, его стекла с «шорохом» осыпались на асфальт. Зубков увеличил скорость и запетлял по Моховой, словно заяц.

«Внимание! – разнесся по воздуху суровый голос диктора. – С двадцати одного часа и до семи утра в городе вводится комендантский час. Все передвижения без специального разрешения комендатуры запрещены. Сохраняйте спокойствие. Ситуация в городе находится под контролем».

Костя взглянул на часы. Двенадцать минут десятого.

Зубков был одним из последних, кто бежал от Красной площади. Еще пересекая Большой Каменный мост, он видел впереди около двух десятков затылков. У развилки Большой Полянки и Большой Якиманки взорвались два дымных снаряда, один дальше другого на десять метров, и все затянуло серым вонючим дымом. Когда Костя выбрался из дымовой завесы, впереди уже никого не было. Очевидно, все побежали по Большой Полянке, а Костя незаметно для себя взял гораздо правее.

За двести пятьдесят метров до пересечения Большой Якиманки с Садовым кольцом, ощетинившись кусками ржавых труб и прочего металлолома, возвышалась баррикада самооборонщиков. Над баррикадой развевался Андреевский флаг. Размышляя о его происхождении в этом конкретном месте, Зубков споткнулся и упал на асфальт от сильного толчка в спину. Толчок в спину был взрывной волной от танкового снаряда, разорвавшегося где-то рядом. Прокатившись кубарем по инерции несколько метров, Костя попытался подняться на ноги и снова упал. От легкой контузии в голове у него что-то звенело. Над баррикадой виднелись несколько голов в каких-то одинаковых шапочках. Кажется, беретах. И кажется, черного цвета.

Ударила длинная пулеметная очередь. Головы, торчавшие над баррикадой, исчезли. Не замечая ссадин на локтях и ладонях, Зубков влип в асфальт и внутренне сжался, словно пружина, в ожидании паузы. Над баррикадой поднялся человек в черном бушлате и бескозырке, с самодельным гранатометом на плече. Шайтан-труба гулко ухнула и выплюнула начинку. За спиной у Зубкова что-то бабахнуло, и выстрелы прекратились. Как только пулемет замолчал, Костя подскочил с асфальта и, вложив всю свою энергию в ноги, бросился к баррикаде. Его сердце было готово выпрыгнуть из груди и убежать вперед.

– Давай, братишка, давай! – орал человек в бушлате, размахивая бескозыркой над головой.

«Это не береты, а бескозырки», – думал Костя, с немыслимой скоростью переставляя ноги.